Шелтозеро. Северное возрождение

 

1. Шелтозеро. Утро 4 января 2018 г. по Р. Х. Сельский пейзаж с узкой журчащей сквозь нелепую деревянную оградку речушкой, ограниченной серо-снежными берегами с бурыми проталинами, погрузил меня в мир Северного Возрождения. Вспомнилась брейгелевская «Перепись в Вифлееме».

Зимняя деревенька с высоты птичьего полёта. Жизнь идёт своим чередом: на заднем плане замёрзший водоем, по которому бродят люди с разной поклажей, чиновники чертят что-то в своих амбарных книгах — видно, ведут перепись, крестьяне строят сарай, режут свинью, собирают хворост… Люди погружены в повседневную рутину, поэтому не замечают, как в город входит Святое Семейство. Иосиф Обручник с привычным плотницким инструментом в руках и Матерь Божия верхом на ослике направляются к постоялому двору. В одной из критических статей отмечено, что этим полотном П. Брейгель утверждает факт присутствия Иисуса Христа здесь и сейчас, показывая, что Он находится среди нас. И мы Его не видим, пока Он вне нас. Но вот когда точка зрения кардинально меняется…

2. На Шелтозерском подворье Благовещенского Ионо-Яшезерского мужского монастыря Рожественскую ёлку треплет беспощадный ветер. Даже прикрученные на проволоку игрушки сдаются на милость неуёмной стихии и время от времени отправляются в свободный полёт. Серый снег норовит обнажить землю. Плюсовая температура в январе, наверное, несколько приближает нас к тем широтам, где более двух тысяч лет назад развернулись известные всему миру события. Тихо и неприметно родился Спаситель, Царь и Бог, предпочтя дворцовой роскоши бедный вертеп. Глядя на погодные условия, невольно думаешь о бедности грядущих рукотворных вертепов на Рождество.

Мы, кажется, чем-то похожи на брейгелевских персонажей, увлекаясь во дни гражданского новолетия и предрождественской лихорадки кухней, стиркой, уборкой, разговорами, планами, подарками. Поправить мишуру, не забыть купить мандарины, позвонить тёще, выбить ковёр… Кто-то пишет, кто-то собирает хворост, кто-то строит сарай. Тем временем Святое Семейство на подходе. Не пропустить бы в суете.

3. На подворье это особенно ощущается, потому что там тихо. Всегда. В храме Рождества Христова неспешно служится молебен святителю Николаю Чудотворцу. В воздухе несостоявшимся вопросом зависают евангельские слова: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят» (Мф. 7:7-8). О чём просить в эти дни, когда мы замираем в ожидании чуда? Нет, честнее сказать, пытаемся замереть. Продираясь сквозь суету, бесконечные разговоры, погружённость в… а по большому счёту, в нечто, в свете грядущего Рождества не достойное человека. О чём просить Тебя, Господи? Нам, грешным мятущимся людям, буквально купающимся в Твоей благодати да так, что сердце не всегда выдерживает? Или и это ещё не всё? И милостям Твоим бессчетным меры нет? Так удивительно, право. И неудивительно одновременно.

«Если Бог даровал нам бытие — самый великий дар благости, если после того, как мы отпали от Него и пали из жизни в смерть, Он даровал нам для возрождения нас, для приведения к жизни — Сына Своего, то как малы все другие блага, которых мы просим у Него в молитве, чтобы по первому искреннему слову веры даровать нам их, если они существенно для нас необходимы, и как неизвинительны мы, когда сомневаемся получить их от Бога в молитве!» — так размышлял святой праведный Иоанн Кронштадтский в «Моей жизни во Христе».

И Бог всё дарует, дарует, дарует… Тишины хочешь? Пожалуйста. Вечности? Сколько угодно. Благодати? Не унести. Молитвы? Заикнись только. Смирения? Покаяния? Милости? Слова закончатся быстрее, чем дары Божии. Иногда сам себе позавидовать готов, до того чудесно!

Да и место это, подворье то бишь, само по себе — большой подарок. Не зря сам прп. Иона Яшезерский молится и хозяйствует здесь. Его явное присутствие — непреложный факт. Как заходишь на территорию, сразу радостью веет. Речка чахленькая шепчет что-то невразумительное, снег на глазах сереет и уходит в небытие, ёлка из последних сил пытается дожить до Рождества, сохранив праздничный вид, из туч то снежинки мокрые сыплются, то дождик капает, небо давит, а на сердце только «Слава Тебе, Боже наш! Слава Тебе!» И тепло, и хорошо, и солнечно. И суета умирает, словно вредный атавизм. И Христос здесь и сейчас. Что это как не дух северного возрождения, вышедшего из искусствоведческой терминологии в реальную жизнь? Что это как не чудо?

А сколько их впереди:)…

ДЕНЬ 4 ЯНВАРЯ

(Шелтозеро)

Господи,
Как сохранить в глазах небо, а в сердце Твою благодать,
Как не споткнуться о камень и всё это не расплескать,
Не попасться в лукавые сети и с выкупом не отдать,
За ломаный грош не продать, не зарыть, не забыть, не проспать?

У меня ведь руки дырявые и такая же голова,
Там, где многие находили, я спускала всё на раз-два.
А Ты мне отмерил столько, что не знаю, как и дышать —
Не то что там гонять думку или чего-то желать!

Тебя, Господи, всегда много — без границ и без берегов,
И сколько ни примеряйся, никогда не будешь готов
К твоей Любви необъятной, Которую пить и пить...
Помоги благодать Твою в сердце да небо в глазах сохранить.

НОЧЬ ПОД РОЖДЕСТВО
(письмо маме)

Здравствуй, мама! Пишу тебе вечером зимним и ярко-звёздным
В машине, летящей в тьмущую тьму, обгоняющей наши грёзы
О Рождестве, грядущем вперёд — в шелтозерскую Палестину.
Когда у нас были другие маршруты?:))) Да в прошлой жизни вестимо —
До 2К17. Побродив 40 лет непророчески по пустыне,
Я вошла-таки в Землю Обетованную. И даже если простынут
Следы мои частые на дорогах прямых благодатного Вепсского края,
Письмена-то из сердца не выжечь, не смыть. Уж про них я хоть что-то да знаю.

Пару дней назад мне опять на подворье было явлено Божье чудо.
И знаешь, пожалуй, до встречи с тобой я его навряд ли забуду.
Батюшка дал мне ключи от храма, позволив там помолиться.
И я тихонько вошла... Вечность вдруг разомкнула свои границы.
Даже тебе, хоть ты и оттуда, не объяснить словами,
Что происходит, когда персть праха говорит от земли с Небесами
На языке Самой Тишины, льющейся в сердце молитвы...
В общем, из храма я выйти смогла лишь после решительной битвы
С самою собой:))) Вспомнился Пётр и желанье построить три кущи:)
Мол, осесть бы навеки под сводами храма, и может ли быть что лучше?
Но время не ждёт! Для человечка из слабой плоти и крови
Время всё ж актуально. Ну а пока не отыми покрова
Молитв своих, мама. Знаю, в мире ином ты научилась молиться.
Я лечу в Рождество. За окном темнота. До встречи. Уже за границей.

ДЕНЬ ЗВАНЫХ

 

В первом веке до Рождества Христова на улицах Рима проще было встретить бога, нежели человека, а самой модной эпитафией, высеченной на могильном камне, были слова «Я был ничто. И теперь ничто. Прохожий, ешь, пей и веселись».

Прошло более двух тысяч лет…

1. — На днях бабулю одну с вокзала забирал, приятель попросил. Так она мне заявила, хоть я не спрашивал, мол, в Бога не верю! И о чём с ней потом разговаривать? Ведь пожилая женщина уже! Ладно там двадцатилетнии дурью маются: сейчас вуз окончу, работать пойду, бабок зашибу, дом поставлю, тачку куплю, жена, дети, развлечения, но в тридцать-то лет уже накрывает по-любому. А зачем это всё? Зачем живу-то? Смысл какой? Сносить 15 штанов или 30 платьев? Съесть полторы тонны хлеба и 8 тонн сосисок? Как они без Бога живут? Ума не приложу!

— А мы как жили? Даже напоминать нетактично. Оглохшими напрочь. Христос каждый день в сердце стучится, а ты не слышишь, по двум известным причинам — то одно, то другое. Хорошо, что Бог наш долготерпелив и многомилостив. Боюсь подумать, имей Он иную меру в этих вещах, что бы с нами, молодыми, самыми умными и перспективными, стало. Меня б точно не стало вовсе, потому что ничто здесь не удерживает, абсолютно. Всё, что ты перечислил, даже в «безбожные пятилетки» не радовало, а то и просто тошнило с материализма этого. Изредка, бывало, встрепенешься — человек там занятный на пути попадётся, книжка кайфовая, пейзаж перед глазами... А потом опять тоска зелёная.

С 12 лет имела я этот «дивный и новый мир» в виду со всеми его лучезарными перспективами построения светлого будущего, которое мне грезилось вылизанным концлагерем, из коего только бежать. В небытие. И какими только маршрутами я в то небытие ни попадала! Точнее, до границы доходила и всматривалась пристально в сумеречную даль. И ведь страшно не было! Как обезьяне на минном складе. Чудо невообразимое, что живая до сих пор и в своем уме. Просто Руку Божию вижу, хотя какое Ему, в принципе, могло быть дело, если стереотипно мыслить? Вроде бы неправославная была, упёртая, жила тихо, в смысле, планами ни с кем никогда не делилась, чего хотела, танком добивалась. Но вот не всего, получается! Бог не давал, даже такую сверхтараканистую любил, в состоянии перманентного бунта. Слава Ему, призвал однажды поутру. Реально с кровати поднял и в сторону православной церкви направил, методично так, что возражать не хотелось. А то тоже бы, как бабка твоя… Но в возрасте девки. 

Дорога в Вепсский край долгая, есть о чем поговорить-подумать, чтоб было о чем поблагодарить-помолиться. Чего-то Гребенщиков вспомнился, песня с красноречивым названием «Бег»: «Но бьётся у сердца жажда, которую словно боль, одни называют блажью, другие — судьбой». Для нас эта дорога — судьба, Богом начертанная, для кого-то блажь. Всё нормально. Не спорить же! А направление у дороги сегодня — храм преподобного Ионы Яшезерского поселка Кварцитный. На воскресную литургию едем.

— Как будто домой, да?

— Да в этих краях везде, как дома. Родное всё... Никак привыкнуть не могу. Думаю, завтра закончится сказка, как и не было. Стараюсь моргать пореже:) Каюсь, но… Дурное прошлое изживается по капле, как рабство.

2. — Как можно так вопрос ставить? Я не понимаю. «Есть ли Бог?» У меня так даже мысль не повернётся. Ну, сходите в Храм Христа Спасителя или другой какой, посмотрите внимательно вокруг, и вы увидите — всё лучшее, что можно было сделать человеку, сделано в храме! Одна свечка чего стоит! Почитайте, как она делается. А иконы! А пение! Вас это не убеждает? Что можно этому противопоставить? Компьютерные игрушки?

Храм в Кварцитном является достоверной иллюстрацией к словам, услышанным мною однажды от одного иеромонаха с горящими глазами, отражающими огонь сердечный. Ладному храму вряд ли что противопоставишь — как внешнему облику, так и внутреннему убранству. Удивительное сочетание меры и вкуса во всем — начиная от пропорций строения и заканчивая цветом какого-нибудь вбитого в доску гвоздика, не играющего особой роли. Но ведь не убеждает! Народу на литургии — не полк, мягко скажем. Почему? Мысль находит своё отражение (или растворение?) в воскресном Евангелии. Звучит притча о званых на пир и всегда находящих повод сказать «Имей меня отреченна». «Село купих… волов купих… жену поях…». Невольно вспоминается утренний разговор: вуз, работа, дом, машина, жена, дети… Замкнутый круг.

— Желают люди царства земного вместо Царствия Небесного, прилепляются сердцем к тому, чего завтра уже не будет, к иллюзии. Это не значит, что всё, отреклись от всего и ушли все в монахи. Нет. Просто жить надо так, как апостол говорил, чтобы обладая чем-то, не обладать им, не привязываться. Главное из виду терять нельзя! — резюмирует с амвона батюшка, развивая мысль святителя Феофилакта Болгарского о том, что Бог призывает многих, точнее, всех, но «мало избранных», немного спасающихся, достойных избрания от Бога. От Бога зависит избрание, но стать избранными или нет — это наше дело.

А дело требует делания. Иначе превращается в безделье.

Притча о брачном пире в храме святого Ионы, «призвания Божия исполнителя», звучит эпически, потому что Преподобный, как мало кто, дал нам пример запредельного трудолюбия и непоколебимой веры. И званый, и избранный. И в храме — первый, и на работе горел. Да и до сих пор горит. Кто ж ещё нас сюда собирает? И чьими молитвами вся эта красота стоит?

3. Следующая точка на карте сегодняшнего маршрута.

Шелтозерское подворье встречает нас снегом, тонкой северной красотой побелевших деревьев и тишиной. В Кварцитном одна бабушка цитировала иеромонаха Романа: «Лучшая поэзия — молчание, лучшее молчание — моление». Здесь её слова плавно перетекли в реальность.

В Спасо-Рождественском храме новый алтарь. Люди смотрят, радуются, обсуждают. На потолке свежая роспись — родные лики: прпп. Александр Свирский, Диодор Юрьегорский, Кирилл Челмогорский… Ну и святой Иона Яшезерский, конечно. Преподобный и богоносный отец наш. И это уже не устойчивое словосочетание клерикального функционального стиля, и не художественная метафора. Это наша реальная жизнь рядом со святым, «молитвою яко огненным столпом нас путеводящим», «сердца охладевающие верою согревающим», «старые и больные любовию врачующим», «отчаявшимся помощь скоро подающим», «в молитвах нас не оставляющим»... Похоже, пора заканчивать с перечислением, не то компьютер подвиснет от объемов достоверной информации.

Сделав необходимое, садимся в машину.

— Как будто от бабушки возвращаемся, хорошо так…

— Скорее, от дедушки:)))

4. На обратном пути те же плюс батюшка. Говорим о книге монаха Симеона Афонского «Птицы небесные, или через молитву к священному безмолвию». Благой пример заразителен оказался. Один в книжку занырнул, потом — второй, сейчас толпой читаем, что твой бестселлер.

— Скажи, классно он там высказался, пустынник Григорий: «Что такое мысли? Это река, текущая в ад». Я как прочитал — точно, думаю, сказал! Точнее некуда, да, батюшка? А вот вы ещё скажите…

— А почему ж тогда…

— А вот как вы считаете…

— Он говорит чётко, как рубит: «В чём выражается прелесть? В нетерпимости и злобности. В чем выражается благодать? В кротости и мирности нрава». Бери да наизусть заучивай. Дай Бог памяти. А что делать, если…

— Нет, но вот с другой стороны…

— А если иначе на это дело посмотреть…

За окном летящей по льду во тьме кромешной машины снег убеляет землю. Господи, дивен мир Твой и прекрасны люди Твои, коим дай познать Тебя! Желающих просвети Светом Истины Твоей, а упирающихся… Ну хоть вырви из морока, где полторы тонны хлеба да восемь тонн сосисок имеют какое-то важное жизненное значение. Ты ведь можешь дать шанс званым. Стать избранными.

Было бы предложено. Хотя, в общем-то, ужЕ.

 

ШЕЛТОЗЕРО. 11 МАРТА

 

Километры серой раздолбанной трассы,

Смурь хвойного леса, небес вышина,

Бесконечная снежно-нежная масса…

Далее — Тишина.

 

Храм весь забит на Крестопоклонной.

Молитва чуткому сердцу слышна.

Стою пред иконой с преподобным Ионой…

Далее — Тишина.

 

Тишиной пронизано каждое слово,

Речь упразднилась, она не нужна

Во Христе, Потрясающем снова и снова…

Далее — Тишина.

ДАЮТ — БЕРИ

 

1. Крестопоклонная. Мы находимся в храме Рождества Христова на подворье Благовещенского Ионо-Яшезерского мужского монастыря в поселке Шелтозеро. Эти длинные, как полуночный товарняк, словеса можно упаковать компактнее — в раю. Да-да, не нужно делать большие глаза, вспоминать библейскую историю, морщить лоб и насмешливо щуриться. Мы приехали на воскресную литургию, а что это как не Царствие Небесное, распахнувшее свои врата для всего мира? Слышите зов? «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф. 11:28-30).

Но у труждающихся, случается, всего лишь один выходной, чтобы выспаться, сбросить на время иллюзорные цепи социального рабства и опять взяться за лямку, рвануть что есть сил тяжелейшее, не разделенное с Богом иго, уверенно обещающее кусок хлеба на столе, пенсию-подаяние и цивильное место на кладбище. Поэтому Царствие Небесное в представлении таких обремененных — категория из еврейского фольклора, которая когда ещё западёт в голову, проникнет в заветные тайники души, тронет сердце. А время-то идёт. Нет, летит, мчится да так, что в ушах свистит.

 

Пролетели дни, как будто не бывали.

Мытаря и фарисея вспоминали

Ведь совсем-совсем недавно, правда, друже?

А уже Крестопоклонная… Нам нужен

Механизм, чтоб время даром не теряли,

По крупицам золотым внутри слагали

В памяти иль в сердце — где угодно —

Каждую минутку, что свободно,

Радостно потратили на Бога.

Дни летят, и надо нам немного —

Помолиться, потерпеть, утихнуть мыслью,

Чтобы время напитать глубоким смыслом.

 

Об этом проповедовал игумен Досифей (Ларионов). В прозе, конечно. Это я воспринимаю так, в рифму. Говорил он ладно, складно и доходчиво. С умиротворяющей интонацией и аккуратным лексическим подбором. Все стоят, благостно улыбаются. А потом когда дойдёт, о чём он вообще говорит-то, поневоле задумаешься, куда бежать с подводной лодки. Ладно там «приветствую вас, дорогие мои… преполовение поста… духовная весна… совершенная радость Пасхи… гастрономические упражнения… духовные потребности… до новых встреч…» — привычная для православного уха музыка. А аккомпанементом: цените время, оно не повторится, второй жизни не будет, развивайте внимание, молитесь, удерживайтесь от зла, проявляйте хотя бы малую решимость жить по-Божески, а не как хочет левая пятка, хватит спать, идите в храм, Дом Господень, кайтесь, пока не поздно. И в мозгах вспыхивает красная лампочка «Alarm!». Короче, мягко стелет. А впереди — бессонница. Удивительная проповедь, честное слово. Вроде, милый текст мелодичным гласом, а ходишь и как будто подзатыльник дали. За дело. И знаешь ведь, за какое именно.

2. По центру храма — Крест.

Крест для нас, современных людей, засаленных цивилизацией, — форма безумия. 100%. Он ведь терпение подразумевает с приставкой «долго-», смирение перед этими, ближними, которые жизни не дают тараканами своими, про любовь и говорить неудобно. Всё равно пошло выйдет, даже если Священное Писание процитирую. Надо ж понимать, кто цитирует. Отец Сергий Адодин в рассказе «Анестезия» высказался предельно четко: «Мы не привыкли терпеть страдания. Чуть что — таблетка, укол, сигарета, стакан водки, телевизор, петля. Что-нибудь. Лишь бы не терпеть. Только б не лицом к лицу со своею болью. Закрыть гроб, не видеть лица покойника. Уволиться, срочно. Уехать. Чтоб не видеть тех, кто ранил, огорчил. Развестись. Сдать проблему в детдом, а дядьку-инвалида в психинтернат. Вообще запретить инвалидов. Заболел неизлечимо — усыпить, как собачку. (…)Любовь подразумевает жертвенность? Препарировать, ампутировать, изъять навсегда. Долой трудности, долой печать, терпение — анахронизм. (…) А если что — всегда под рукой анестетик. Живём-то в эпоху анестезии».

Да-а… В ушах продолжают пульсировать Евангельские слова, прочитанные незадолго до этого на службе: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мф. 16, 24). Куда идти-то предлагается? Так ясно, что на Голгофу. К Пасхе путь лежит через Лобное место. Может, ещё и поэтому на лицах труждающихся опасение. Это ж не «покреститься для душевного благополучия» и не «свечку о здравии поставить». И чтоб «всё было хорошо».

Этим Великим постом меня постоянно удивляют две вещи: с одной стороны, постоянный стрём на лице и восклицания по поводу любой неурядицы «Так ведь это ж пост!!!» (чего, мол, тут доброго ждать?). С другой, — ярко выраженное желание, чтобы всё уже поскорее закончилось, и уж тогда-то мы заживём! Земля, вонми! Небо, вздрогни! Как будто вокруг не «весна духовная», а ядерный полигон, где мы в роли незадачливых мишеней.

И складывается впечатление, что пост вообще был установлен лишь с одной целью — «чтоб человек был грустен и растерян». Зачем же ещё? Однако, наш человек нигде не пропадет! Колбасы нельзя? Эка невидаль! Постную состряпаем, со вкусом мяса. Из сои, моркови и свеклы. Театр абсурда какой-то. Пить запрещено? Так, где тут у нас про две чарки вина было сказано? На какой странице? Да и молоко нынче и не молоко вовсе. Да и «не-молоко» тоже на заводах водой разбавляют… А старец Павел Груздев вообще рече: «За еду никто не будет в аду». И пошло, поехало. Конец гастрономическим страданиям! Повариха, зажигай!

«Сын мой! отдай сердце твое мне, и глаза твои, да наблюдают пути мои», — говорит Господь (Прит. 23:26). Хорошо сказано, Господи! А можно не всё сердце? Ну пожалуйста! Хотя бы часть себе оставить, а то как-то слишком радикально получается. Как же рыбалка, вино, кино и домино, а? Ты ж Господь! Чего тебе до наших погремушек?

А по центру храма — Крест.

3. «Что нам делать, Раввуни, что нам делать?» Это мы потом с друзьями сидели в домовом храме во имя Пророка Илии и читали стихи и проповедь в Крестопоклонную неделю Великого поста С. Аверинцева. Прямо благословение Божие, а не слова. Точно для храмого пространства и писаны.

«…Одновременно мы слышим, как голос века сего, не умолкая, внушает нам противоположное. Мы пережили эпоху, когда голос века сего звучал в безбожной пропаганде. Но сейчас, когда эта безбожная пропаганда умолкла, мы продолжаем слышать его в той же рекламе, которая ежечасно выворачивает заповеди блаженства, и век сей, князь века сего внушает нам: “Нет, блаженны не плачущие, не нищие духом, не алчущие и жаждущие правды. Блаженны преуспевшие, победившие, прославившиеся, стяжавшие, не стыдящиеся своих страстей”. Их ублажает век, и нужно мужество, мужество, которого Господь требует от нас под самой страшной угрозой, – не постыдиться слов Его в веке сем. Сохранить им верность. И хотя бы в малую меру пытаться исполнить.

…Как знать, может быть, в час Суда многие удивительные дела мужества будут оценены не так уж высоко, потому что человек делал их, гордясь перед другими или хотя бы перед собой. Что до так называемого творчества человека, причастности человека творчеству Божьему, то ведь это всецело подарено Богом. Но то, что, может быть, больше подходит к творчеству Бога из ничего — не так называемое творчество поэтов, художников, мыслителей, творящих из того, что уже дал им Бог, — но действие, скромное и незаметное действие свободной воли человека, который берет на себя добровольно и незаметно, не красуясь ни перед другими, ни перед собой, тяготу (может быть, даже не столь уж страшную тяготу, но в чистом и великодушном расположении сердца) только для Бога, не для того, чтобы понравиться другим или себе самому. Или даже, может быть, нам дана по Божьей щедрости ещё такая возможность — принять добровольно то, что мы всё равно терпим не по нашей воле. Это тоже при должном расположении сердца засчитывается нам не как поражение, а как победа, не как унижение перед обстоятельствами жизни, а как щедрый подвиг, подвиг добровольца. Поэтому при одной мысли об этом, если наше сердце не изумляется, то мы должны просить у Бога, чтобы Он отнял от нас окамененное нечувствие и дал нам видеть, как мы каждую секунду среди наших мелких досад, огорчений, обид имели возможность сделать, осуществить самое высокое, к чему Он нас призвал».

Без комментариев.

4. Георгий Великанов, Царствие ему Небесное, как-то писал: «Каждый день Иисус поднимался «весьма рано» (Мк. 1: 35) для того, чтобы в безмолвной беседе с Отцом принять на Себя бремя всех тех, кого Он встретит в этот день». Безмолвие. Тишина. Сколько её на подворье! Она властно входит в сердце и не покидает его всё время, пока ты там находишься. Ты слышишь её у икон, ты дышишь ею на улице, ты в ней, она в тебе. В тишине как нельзя лучше различаются слова, адресованные причастным к твоим страданиям Богом — к тебе лично.

Сегодня Он предложил крест.

Дают — бери.

Народная мудрость.

 

ИДИ ЗА МНОЙ!

 

... и суть не в дремучих лесах и замшелых камнях,

не в живописных руинах, снятых тут с квадрокоптера,

и даже не в том, что эти пейзажи будто созданы для меня,

и до каждой значительной точки прямая тропа протоптана.

А скорее всего: вот Бог, вот порог, указатель — «Иди за Мной!»,

наплевав на то, чем ты жил — жил ли, мучался? — до сих пор.

И за каждый шаг по дороге за Ним ты готов заплатить ценой

абсолютно любой... Вопрос о цене — вообще ни о чём разговор.

Иконы живые, Церковь живая, смотри — оживаешь и ты

после стольких лет спячки. В октябре остро пахнет весной,

если не Пасхой вообще. И отступают мечты,

потому что есть Бог, порог, указатель «Иди за Мной!».

 

 

ШЕЛТОЗЕРО. 12 АПРЕЛЯ

(Светлая Седмица)

 

Слава Вышнему Богу. Звучащая Тишина

На Шелтозерском подворье. Войну сменила весна.

Солнце. Три радуги в небе. Звенящая колокола.

Слава Вышнему Богу. Я здесь сегодня была —

Молилась, общалась, думала, радость пила от души.

Её в воздухе столько разлито — словно бездонный кувшин

Бескрайних Небес вдруг треснул и залил речку, домики, лес...

Тишина, ликуя, звучала: «Слава Богу! Христос Воскрес!»

ШЕЛТОЗЕРО. 26 МАЯ

На подворье тешит взгляд в белой дымке груша.

Принесло нас полечить трёпанную душу.

По дороге вспоминали детство в джинсах рваных...

Мы всё время держим путь, оттого и стран-ные.

 

Путь всё время держит нас на Своей ладони.

Провели мы цельный день со святым Ионой.

Как всегда дарил тепло батюшка Прокопий,

Переплюнув в этом чай, ну и, ясно, кофе.

 

Жизнь летит, в ушах свистит подорожный ветер.

Только Бог позволил нам стать как будто дети —

Радость в Нём черпать ковшом: вон какая груша

На подворье зацвела! Отвели мы душу —

 

Литургия. Вечность. Бог. Смотрит отовсюду.

Что б там дальше ни стряслось, будешь ты, я буду,

Будем мы, средь нас Любовь... Кто с пути нас стронет,

Когда Путь нас бережёт на Своей ладони?..

СЕГОДНЯ РАЙ НАСТУПИЛ

(Шёлтозеро, 15.09.2019 г. по Р. Х.)

 

«Тело Христово примите, Источника безсмертного вкусите…» — пели мы по обыкновению эти слова.

Пели на литургии в храме Рождества Христова на подворье Ионо-Яшезерского монастыря в селе Шёлтозеро.

Пели и не вспомнить какой раз по счёту…

Если хочешь обесценить слова — сделай из них привычку, обыденность, общее место. И тогда даже самые святые и глубокие из них превратятся в пустой звук, причём в прямом смысле. В ушах поселится пустота. Страшно, когда она заслоняет собой нечто, наполненное до краёв смыслом — жизненно важным, освещающим спасительную тропинку в бесконечном жизненном тумане.

«Источника безсмертного…» Я даже замолчала на мгновение. Как будто услышала что-то такое, чего не ожидала. Мир столько времени яростно ломает копья, пытаясь найти рецепт бессмертия, победить старость, увядание, немощь. Вкалываются стволовые клетки, ищутся философские камни, чародейские снадобья и заклинания, «древние майя открывают секреты», научные лаборатории тасуют молекулы, денежные потоки напоминают Ниагару, выплаканные слёзы — Байкал. И всё во имя победы над смертью.

Гордый ум никак не хочет расслышать тихий глас, раздающийся тысячелетиями из православных храмов: «Источника безсмертия вкусите…» Нет, это для него бабкины сказки, еврейский фольклор, непонятный обряд, суровое долженствование над полётом свободной натуры без руля и верил. Как очень точно подметила Олеся Николаева в книге «Инвалид детства»: «А что такое гениальный человек? Гениальный человек не влезает ни в какие рамки, стереотипы, ни в какие предписания, указания, постановления, каноны и догмы. Он посланник иного мира, он приходит с дивной вестью о нём и поёт своим появлением о красоте и свободе. Ему предъявляют серую улицу с враждебными безрадостными серыми лицами, а он говорит: «Э, нет! Дудки! Да будет праздник, и фейерверк, и феерия, и фантасмагория, и колдовство, и шаманство, и всякая всячина и чертовщина!..»

Если изменить «гениальный» на «гордый», то получится квинтэссенция гордого Я. Поэтому последнее слово в цитате ключевое. Если бы зло приходило в мир в своём реальном обличии, кого бы оно смогло охмурить? А так — фейерверк, шоу, захватывающие фокусы и шуршащие фантики, обволакивающие пустоту, разочаровавшись в которой, быть может, получится однажды расслышать: «Истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день» (Ин. 6:53-54).

Подай, Господи!

 

х х х

— Не, ну мы с тобой люди верующие, поэтому чего нам там объяснять? А те, которые буддисты, атеисты… Им что ни говори — как об стенку горох, — говорит мне брат, с которым едем по излюбленному маршруту. В гости к прп. Ионе Яшезерскому.

За окнами машины осень потихоньку вступает в свои законные права, широкими мазками накладывая на холст леса охру берёзовой листвы. На подворье осенние цветы прорастают сквозь камни… Мне они почему-то напоминают «мою жизнь во Христе»:))) Всё время приходится пробиваться сквозь камни! Кто-то, наверное, подумает о внешних скорбях, болезнях, «наших бездуховных временах» и прочих земных препятствиях…

На днях улыбалась, читая обсуждение, стоит ли православным ходить в клуб «Агрикалча» на свои мероприятия, ведь там, бывает, «таки-и-ие собираются». Можно ведь по незнанию об радужного споткнуться, замараться и всякое такое. Не комильфо ни разу. Я мысленно поблагодарила Господа Бога и родную мать, Царствие ей Небесное. Бога — за то, что привел в Церковь, пока ещё там не учили презирать и ненавидеть никого и ничего, кроме своих грехов. А маму за то, что учила смотреть на наркомана и на мать Терезу одними и теми же глазами. Без предвзятости и апелляции к общественному мнению. «Все — люди», — говорила она, когда её на суде однажды мытарили, зачем она у себя в квартире какого-то наркомана привечала, кормила, выхаживала. Я-то, честно скажу, тогда её не понимала, но бесследно это не прошло, чё-то там в мозгах отложилось. Мы вот всё талдычим из года в год про мытаря и фарисея, не замечая, что гордынька в нас может сотворить такой казус, что как бы радужный о нас не запачкался, вдруг споткнувшись. Ненавистен Господу этот наш арбитраж. Это если в духовном контексте рассуждать. А не как тот фарисей.

Поэтому, возвращаясь к цветочкам и камушкам, тяжело пробиваться к Жизни сквозь годами накопленные и собственноручно сложенные булыжники «богатого внутреннего мира», которые ведут к откровенному безумию, когда, по меткому выражению апостола Павла: «… мы знаем, что закон духовен, а я плотян, продан греху. Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр, а потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Ибо знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех» (Рим. 7:14-20).

 Об этом говорил на проповеди о. Прокопий (Каюмов), благочинный монастыря. Сегодня мы чтили свв. Петра и Февронию и прп. Феодосия Тотемского, чья икона с частицей мощей пребывает в алтаре Спасо-Рождественского храма, поэтому батюшка рассказывал о трудностях семейной жизни и сложности монашеского пути. «Тем не менее, и монахи, и миряне делают одно дело — они спасаются. Поэтому не нужно осуждать. Мирянин, прежде чем познать семейную жизнь, должен в неё окунуться с головой, побывать в роли отца год, другой, третий, и лишь потом он сможет сказать: я что-то понял… А монаха он не поймёт. Потому что не жил по-монашески. Так и монах не может судить о перипетиях семейной жизни. Поэтому если кто-то живёт, с вашей точки зрения, не так — не осуждайте…»

 

х х х

«Всё у вас да будет с любовью» (1Кор. 16:14). Это из сегодняшнего апостольского чтения. Матушка Афанасия читает. Через стёкла в храм льётся солнечный свет. За окном большая осенняя клумба — непередаваемое словами многоцветие. И каждый цветочек дорог в очах Божиих. С таким изысканным мастерством выписан всякий лепесток, с такой грациозностью колеблются на ветру зелёные стебли. Так и мы. Смотрим друг на дружку — и все такие разные, необычные, непривычные, «не такие», да? Хоть и «клумба» одна. И в каждом — Христос. Не чудо ли?

А матушка тем временем читает дальше: «Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим. 8:38).

Без комментариев.

 

х х х

На подворье назидает каждый камень. Не говоря уже обо всей организации пространства, а уж тем паче — людях. Хожу, обживаю осенний пейзаж и размышляю над словами также чтимого сегодня прп. Антония Печерского: «Единственный способ познать Бога — доброта». Здесь её много. В улыбках, тёплых словах, заботливых движениях… «Вы знаете, если бы люди жили по послушанию — послушанию Богу, то рай бы уже наступил», — сказал на проповеди о. Прокопий.

Не знаю, как там для кого, но для меня сегодня рай наступил. Здесь, в Шелтозеро. Пробился даже сквозь булыжники.

Слава Богу! Благодарность — людям.

ВОСКРЕСЕНЬЕ. ШЕЛТОЗЕРО

(тени)

 

Белое. Серое. Черное. Белое. Такой вокруг монохром.

Зима неспешно спускается к нам, обретая временный дом.

Сквозь оконца храма видно, как снег кружится в танце своём…

Я не знаю, Господи, как рассказать о том, как мы здесь живём.

У меня дефицит слов до боли живых из райского словаря.

Я вижу, как Ты обращаешься к нам из священного алтаря,

Как печёшься о всяком до последнего вздоха и до того, что за ним,

Даруешь столько, что просить больше нечего — так трепетно каждый любим.

Бессчетны, словно песок морской, дары те из Рук Твоих…

Здесь любые слова, будто блеклые тени. Всегда не хватает в них

Безмолвия зёрен — тайны века грядущего, таящего полноту…

Пролей на бумагу эти слова.

Я напишу. И прочту.

 

 

 

«МЫ ЕДЕМ С ПОСЁЛКА КВАРЦИТНОГО И МУЗЫКУ СЕРДЦА СЛУШАЕМ…»

ДО СЕРДЦЕВИНЫ

(Пасха. Кварцитный)

До сердцевины брёвен храм Ионы на Пасху продрог.

Наши весенние ночи похожи на полигон —

Вытерпишь, значит, войдёшь туда, где Воскресший Бог

Радостью горней сошёл в дольний мир с аналойных икон.

 

Прорубь неба свежа. Свеча примерзала к руке.

Зато в сердце пеклО запредельно, будто солнце зашло туда.

Мы, земные, пытались петь Пасху на непознанном языке

Небесного Града, о коем сердце плачет с рожденья. Всегда.

 

Праздники наши строги — суровой природе под стать,

И нас закалили по жизни, похоже, не хуже, чем сталь...

Но звёздочки вдруг нежно-нежно под утро стали мерцать,

И трепетно ветер вздыхал, улетая в рассветную даль.

 

Луч воскресенья скользнул по замерзшему с ночи стеклу,

Влился в храм и застыл на иконе — там, где ад превращен в мертвеца.

До середины брёвен храм Ионы был предан теплу,

Щедро залившему тех, кто смог претерпеть до конца.