Все подходят к ёлке. Появляется Маша и Красная шапочка.

КРАСНАЯ ШАПОЧКА. Волка встретила в лесу,

Он Царевну вёз, красу.

Не заметил он меня.

Посидела я у пня.

МАША.                  В чащу леса забрела,

Заблудилась и пришла

МЕДВЕДЬ.           К бурому медведю в дом

Провожу я вас потом.

Ведь люблю я пирожки

И медовые снежки.

МАША и КРАСНАЯ ШАПОЧКА протягивают ему свои корзинки.

МЕДВЕДЬ. Мишка косолапый по лесу идёт.

Он идёт на праздник, девочек ведёт.

Я сегодня добрый, я давно не злой.

МАША и КРАСНАЯ ШАПОЧКА. (Подпевают).

Поиграть в тебя мы любим с детворой.

В плюшевого бурого, белого мохнатого.

В мишку косолапого, доброго и сладкого.

 

Все, держась за корзины, уходят к ёлке. Выходят девушки в русских костюмах и ведут СНЕГУРОЧКУ. Звучит музыка, девочки танцуют русский танец.

 

ДЕВУШКИ. (Поют). Мы снегурочку-подружку

Привели на праздник к вам.

Уступите ей дорожку,

Ведь она пришла к друзьям.

Ах, какой весёлый праздник!

Этот Новый, Новый год.

Вкусный торт, медовый пряник

И сюрприз под ёлкой ждёт.

 

Появляются МЕТЕЛЬ, ВЬЮГА, ПУРГА, ЗИМА и СНЕЖИНКИ.

Звучит музыка. Все танцуют. СНЕГУРОЧКА поёт

СНЕГУРОЧКА. (Поёт) Наша снежная семья,

И снежиночки, и я.

Снеговик, метель и вьюга,

И зима, наша подруга.

Дед Мороз нас в гости ждёт,

Новый год сюда идёт!

 

У ёлки появляются ВЕДУЩИЙ и ВЕДУЩАЯ.

ВЕДУЩАЯ. Ёлка светится огнями,

Веселитесь вместе с нами!

Фейерверки, песни, смех,

Радость, музыка для всех.

ВЕДУЩИЙ. Только где же Дед Мороз?

Позовём его ребята,

Сказочники и зверята.

ВСЕ. Дед Мороз, Дед Мороз, Дед Мороз!

Появляется ДЕД МОРОЗ. Он ведёт за руку НОВЫЙ ГОД.

Звучит музыка, все поют новогоднюю песню.

Лка светится огнями.

Потанцуйте вместе с нами.

Попляшите-ка, зверята

И весёлые ребята.

До чего ж весёлый праздник.

Дед Мороз такой проказник.

Щиплет щёки, щиплет нос,

Снеговик в лесу замёрз.

Не мети, метель и вьюга.

Ведь Снегурочка – подруга

И зверят, и малышей,

С нею праздник веселей.

СНЕГУРОЧКА. (Поёт).

Всех я вас люблю, ребята,

И весёлые зверята.

Снег дороги устилает,

Нас на праздник собирает.

ДЕД МОРОЗ. Детям я привёз подарки.

Ждут меня на сцене санки,

Фрукты, сладости, игрушки,

Конфетти, огни, хлопушки.

 

На сцене появляются сани с подарками.

 

НОВЫЙ ГОД. (Поёт). Новый год приходит к вам,

Слово я сегодня дам:

Буду я для всех игривым.

И весёлым, и счастливым.

ВСЕ. (Поют). Новый год, Новый год, Новый год.

Счастье к нам вместе с ним придёт.

Засверкает пусть ёлка огнями.

Попляшите ребята с нами.

Новый год, Новый год, Новый год!

Новый год, Новый год, Новый год.

Счастье к нам вместе с ним придёт.

Засверкает пусть ёлка огнями,

Попляшите ребята с нами.

Новый год, Новый год, Новый год!

Конец

 

ПРОЗА

 

Евгений Саблин

г. Саратов

 

«ТАГАНКА»

Послевоенные годы. Маленькое, обезлюдевшее село напоминало женскую колонию. С фронта почти никто не вернулся. Малограмотные колхозники, не приученные к технике, служили по большей части в пехоте-матушке, кто-то погиб, а кто-то сгинул без вести. Весь колхозный труд остался на женских плечах и в мирное время. Даже в кузнице стучали молотом вдовушки.

Но начинала подрастать мелюзга довоенной выковки. Пацаны в 12-13 лет хорохорились, изображали из себя взрослых. Все отчаянно курили, изощрялись в матершине, напрягая голосовые связки, старались говорить басом. Но не это главное. Многие мальчишки лихо справлялись с мужскими делами. Мне, школьнику из города, они казались героями. Двое-трое хлопцев могли заколоть и освежевать большого борова. Сорванцы возили зерно и сено на конских подводах, и даже приучали к седлу и постромкам полуодичавших молодых лошадей. Я с восхищением смотрел, как они крепко держались на спинах вздыбленных степных гривачей, ничуть не хуже киношных ковбоев.

Правда, фильмы про ковбоев стали показывать гораздо позже. Тоскливый 1953 год. Страна отплакала по умершему вождю. Допотопное кино на селе было единственным развлечением. Раз в неделю приезжала кинопередвижка. В клочья изодранный экран, свёрнутый в рулон, даже не вывешивали. Киномеханик наводил луч проектора на стену побеленной сельской школы. Зрители располагались на траве. Опоздавшие к началу фильма пастухи смотрели кино, не слезая с конских спин. Лента то и дело рвалась, пацаны громко свистели и кричали: «сапожники!» Обычно один и тот же фильм привозили по несколько раз. А когда показывали новую картину, собирался весь сельский люд. И даже если рядом проедет полуторка, обдав всех клубами пыли, никто не вскакивал, не возмущался – все были во власти киношного действия.

Красивая жизнь была только на экране. А наяву – тяжёлый сельский труд от темна до темна. Солнце служило и будильником, и светильником. Не припомню, чтобы хоть в одной избе тикали часы. Научились обходиться без них. Электричества не было. Голые стены сельских землянок плотно засижены мухами. Они кишат всюду, рта не раскроешь. Тетка Дарья беспомощно разводила руками:

– Свинарник рядом, потому и мухота.

Вечером, когда пригонят стада и выдоят коров, девчата выходят к завалинке крайней избы. Подростки из соседнего большого села заезживали сюда на велосипедах, каким-то чудом находя дорогу во тьме. Хохот, кривляния, скабрезные шутки. Мне, бледнолицему доходяге из города, страшно повезло – приехал я в село с гармошкой-хромкой, кое-как научившись играть «самарку» и «гоп со смыком». Но и такая музыка была в радость.

Встреча с искусством состоялась самым неожиданным образом. Привёз бригадир для работы в свинарнике условно освобожденного парня. Вид у него свирепый, лицо в шрамах и ссадинах, глаза леденящие, жуткие. Приезжего сторонились, да и сам парень не тяготел к общению. На прохожих смотрел исподлобья. Каждый считал: лучше подальше от такого типа.

В один из августовских вечеров на завалинку откуда-то принесли гитару. Играть на ней никто не умел, но пытались, бренчали. Вдруг из тьмы, как привидение, возник угрюмый зэк (так мы называли про себя этого парня). Не говоря ни слова, выхватил из рук подростка гитару, ударил по струнам всей пятернёй. А вслед за аккордом раздался голос – божественно нежный, чистый. Он никак не вязался с суровым обликом парня из заключения. Голос уходил в небо, к звездам. Я впервые услышал поразившие меня, никогда ранее не слыханные слова:

Таганка, все ночи, полные огня,

Таганка, навек сгубила ты меня.

Мне не приходилось общаться с людьми из зоны. Там был другой, неведомый мне мир. Но странное дело, пелось как будто про меня. Будто не этот парень, а я сижу за колючей проволокой и тоскую по воле. А когда в конце песни зазвуча-

ло: «я знаю, милая, больше не встретимся», мне хотелось разрыдаться. Чувства переполнили и хлынули через край.

Парень закончил петь, отбросил гитару и пошёл прочь. Все молча расступились.

Спустя много лет я часто стал слышать эту песню с телеэкрана в исполнении мастеров сцены. Куда им до того зэка с искалеченной судьбой! Никто не знает, что с ним стало. Нежданно явился, внезапно пропал. Но, слушая «Таганку», я как бы вижу перед собой мальчишек послевоенной поры, моих сверстников, многие из которых были детьми казёнными, детдомовскими. Так случилось, что те, кого я уважал, угодили за решётку. У одного было уличное прозвище Хомич. Он хорошо в футбол играл, надёжно стоял на воротах. Однажды подросток серьезно набедокурил – саданул ножом своего обидчика. Другой детдомовец, с которым я дружил тайком от родных, тоже сел за драку. Был и ещё один, мечтатель, фантазёр и заядлый голубятник. Он попал в детскую колонию по глупости: умыкнул у спящего сторожа двустволку, за которую ему обещали ценных голубей.

Мои сверстники не были баловнями судьбы, отпетыми хулиганами, стяжателями, хапугами. В ребятах укоренились свои, искаженные понятия о справедливости, которую они защищали, переступая закон.

 

Любовь Чиркова

г. Саратов

 

НЕПРИКАЯННЫЙ ГЕНИЙ

 

1

 

Владимир Николаевич проснулся от резкого толчка в бок. Вагонные колёса стучали по рельсам поезда, в котором он ехал, как будто молоточком по голове. Он ощутил себя на той же полке вагонного купе, только теперь, сдвинув его к стенке, на полке рядом с ним сидел довольно-таки упитанный мужик, который держал в руке веер игральных карт. «Резался» он с таким же на вид охламоном, как и сам, который также сидел на нижней полке его соседа, молодого человека, геолога, возвращавшегося домой после экспедиции. Ещё перед сном Владимир Николаевич со своим тёзкой, тоже Володей, попили чайку и отошли ко сну. А вот среди ночи в их купе подселили новых пассажиров. Разгорячённые спиртным (на столе в качестве доказательства стояла недопитая бутылка водки, нехитрая снедь и два стакана, на вид не мытых со дня их покупки), мужики бурно комментировали игру: свои ходы, возможные варианты и фактические. По всей вероятности, они спать не собирались.

Владимир Николаевич повернулся лицом к стене и попытался снова заснуть, но, увы… сон не шёл. В последнее время сон вообще был редким гостем в его спальне. Зато его жена Рая, от которой он в последнее время ушёл спать на диван, на отсутствие сна не жаловалась: каждую ночь он слышал её мирное посапывание, иногда с лёгким храпиком и

причмокиванием. В такие минуты Владимир Николаевич злился и раздражённый ходил взад-вперёд по спальне, выходил на кухню, пил квас, курил, шёл на балкон и там тоже курил, бросая окурки один за другим с четвёртого этажа. «Наверное, она целуется с кем-то во сне», – думал он и злился ещё больше. – Опять со своим Спиридоновым небось…» Эти мысли не давали ему покоя вот уже два месяца. Подозрения поглощали каждый час и минуту его жизни и не давали покоя. Он не мог сосредоточиться ни на чём другом.

На ум ничего не шло. Хотя его рабочий стол был завален необходимой литературой, и стопка листов чистой бумаги призывно звала, и торчащая из специального колпачка авторучка, напоминающая гусиное перо, так и просилась в руки, но взять себя в те же руки он не мог себя заставить. Несколько раз он садился за стол, чтобы писать новую лекцию для студентов о философах Древней Греции, но другие, совсем другие мысли лезли в голову, вытесняя оттуда и Платона, и Сократа…

А всё началось ещё прошлым летом, когда жена объявила, что в июле её коллеги собираются путешествовать по реке на байдарках. Коллег Раисы Владимир Николаевич знал почти всех – то на днях рождения с ними встречался, то в НИИ, где жена работала, иногда приходилось забегать. Но неожиданно он узнал, что в её отдел устроился ещё один сотрудник взамен ушедшего на заслуженный отдых Семёныча. Этот-то новый и был тем самым Свиридовым, о котором не раз рассказывала жена, восхищаясь его остроумными шутками, за которыми он не лез в карман. Но Владимир Николаевич почему-то представлял его себе таким же стариком, как и Семёныч, и продолжал спокойно относиться к рассказам жены о новом сотруднике. Каково же было его удивление, когда этот Свиридов оказался Аполлоном! Даже мужчины не могли отвести от него глаз – так прекрасно он был сложен и безупречно красив, то что уж говорить о женщинах! Они-то уж наверняка повлюблялись в него по уши и даже выше.

Как назло, Свиридов оказался в их байдарке, где было шестьчеловек. Кроме Владимира Николаевича и Раисы здесь была её сослуживица Алиса со своим мужем, которого все звали не иначе как Кузьмич – тщедушный мужичонка, весь насквозь прокуренный и побитый жизнью, как старая шуба молью. Неказистый мужичонка, он и претендовать на тайные взгляды женщин не мог даже мечтать. Алина была для него самой яркой звездой на небе, которую он в своё время достал по совершенной случайности и теперь жил, глядя ей и в глаза, и в рот, восхищаясь, и всё, что она ему говорила, запоминая, как «Отче наш…». Алина тоже не была награждена судьбой и имела два, на взгляд Владимира Николаевича, существенных недостатка: усы и ноги разной длины. Левая бы-

ла на семь сантиметров короче правой, оттого она сильно хромала. А чёрные свои усы она всеми силами и методами пыталась истребить, но ей удавалось справиться с этой напастью лишь на короткий срок. Конечно же, Алина не могла заинтересовать Свиридова, да и надежд на какие-то интересы со стороны Аполлона не питала. Другое дело – Раиса. Она была относительно молодой – на двенадцать лет моложе Владимира Николаевича – и красивой. У неё был миллион шансов завлечь Свиридова, да тот вовсе не пытался скрывать свои эмоции в отношении Раисы.

В байдарке Свиридов садился непременно так, чтобы видеть Раису, да и она совсем не препятствовала тому, чтобы оказаться в поле зрения Свиридова – его внимание ей льстило. Она прямо светилась вся, как начищенная пряжка на солдатском ремне. Конечно же, физически Владимир Николаевич тоже был не слабого десятка, но тягаться с молодым Аполлоном, в несколько раз сильнее его, даже не пытался. Свиридов всю дорогу играл вёслами, словно они были игрушечными, когда у Владимира Николаевича уставали плечи, да и лёгкие не совсем справлялись с такой нагрузкой. К тому же ещё и Раиса подливала масла в огонь, постоянно приводя в пример мужу этого треклятого Свиридова. Например, неоднократно не преминула заметить, что дыхалка у её мужа работает со сбоями, так как он много курит в отличие от Свиридова, который это дьявольское зелье в рот не берёт. Да и много других примеров привести можно, только Владимир Николаевич не хочет о них вспоминать: и без того тошно…

…Мужики отложили карты и вновь налили себе по стопочке.

– Ну, давай, закати-ка хороший тост, Серёга, – попросил тот, что сидел напротив.

Серёга, восседавший на полке Владимира Николаевича, прижал его своим дородным телом к самой стенке, так что бедный философ, словно блин по сковородке, распростёрся вдоль неё. А будь стена не такая крепкая, то его и вовсе бы выдавили, как зубную пасту из тюбика, и он оказался бы в соседнем купе, лежащим на полке с другой стороны. Серёга не заставил себя долго упрашивать и произнёс:

– Тост так тост, – он поднял свой стакан вверх. – Моисей говорил: «Всё от Бога», Соломон – «Всё от ума», Иисус – «Всё от души», Маркс – «Всё от бытия», Фрейд – «Всё от секса», Эйнштейн – «Всё относительно». Все они были хорошие люди, как и мы с тобой. Так выпьем же за хороших людей…

Тост, надо признаться, Владимиру Николаевичу очень понравился, и он даже зауважал этого Серёгу и простил ему и его толстый зад, и бесцеремонность, которую тот проявил в отношении бедного философа, выказав ему фунт презренья, словно он был неодушевлённым предметом.

Мужики чокнулись, оба залпом выпили. Одновременно крякнули и стали закусывать. Чем закусывал компаньон Серёги, Владимир Николаевич не видел, но сам Серёга грыз звучно и смачно солёный огурец с таким аппетитом и удовольствием, что у Владимира Николаевича потекли слюнки. Чтобы не слышать этого призывного чавканья, Владимир Николаевич натянул одеяло себе на голову, а потом и вовсе спрятал её под ту худосочную подушонку, которую прекрасно знают все, кто ездил в поездах. Затем мужики захотели выйти покурить и удалились в тамбур. Тут бедный философ позволил себе разметаться во всю ширину полки с большим удовольствием и чувством победителя, который в честном бою отвоевал себе этот кусок пространства. Но радость была мимолётной, он тут же вспомнил, кто он, зачем едет, и куда. Он устал, безумно устал от ревности и своих подозрений. Хотя и тогда, прошлым летом, в байдарочном походе Владимир Николаевич не думал о том, что ему придётся ревновать свою жену Раису к этому… Свиридову. На привалах, когда лодки причаливали к живописному берегу и все выходили на берег и разбивали палатки, Владимиру Николаевичу вовсе было не до того, чтобы отслеживать отношения Раисы и Свиридова друг к другу. Сидя у костра после ужина, Свиридов брал в руки гитару и пел. Голос у него был прекрасный, бархатистый, и песни задушевные. А играл он и вовсе мастерски: умел так настроить гитару и перебирать пальцами, что создавалось впечатление, будто звучит гавайская гитара. А как были прекрасны испанские мотивы! А мелодии востока! Да разве всё перечислишь! Надо ли говорить, что все женщины не сводили с него глаз, кроме, пожалуй, Алины, которая, положив голову

на плечо мужа, сладко дремала на свежем воздухе под музыку, вероятно, считая её колыбельной. Сам Владимир Николаевич был тогда очарован гитарой Свиридова и его чудесным голосом.

А когда возвращались с базы домой, Свиридов всё время помогал Раисе: то рюкзак её подержит, то подаст что-нибудь, словно она сирота казанская и рядом с ней нет мужа. И это всё на его глазах. А что же он вытворяет на работе, когда рядом Владимира Николаевича нет? Страшно подумать! Подозрения у него возникли не вдруг, они развивались постепенно, помаленьку, как говорится, от простого к сложному, от низшего к высшему. И, в конце концов, достигли своего апогея. И тут у бедного философа открылись глаза. Ничто не могло убедить его в том, что Раиса и Свиридов, работая бок о бок в одном кабинете, находятся чисто в производственных отношениях и не более. Да тут и ежу понятно, что такая красавица, как его Раиса, не могла не понравиться Свиридову. И наверняка взаимно, потому как Свиридов далеко не урод.

К началу сегодняшнего лета подозрения Владимира Николаевича укрепились в его мозгу, что не давали покоя не только ему самому, но и жене. Но чем больше Раиса «отпиралась», тем больше его подозрения крепли. Он безумно страдал. Как страдают ревнивцы, знают лишь они сами, и никто другой не в силах понять и тем паче разделить эту боль. Однако Толик Сапожков – его товарищ со школьных лет – понял своего друга и чем мог помогал. Сначала справиться со своими чувствами, потом встать выше своих подозрений и, наконец, после многочисленных советов чисто психологического плана он перешёл к физическому. Для начала он предложил Владимиру Николаевичу снять квартиру, на некоторое время переехать туда и пожить одному, чтобы успокоиться. Однако долгожданного спокойствия не наступало. Наоборот, бедный философ, страдал больше прежнего. Если, живя дома, он, к примеру, видел свою жену спящей на кровати одну, то теперь он представлял её в объятиях Свиридова в их спальне, в которой супруги Дугины предавались счастливым моментам своей жизни на протяжении восьми лет. Владимиру Николаевичу хотелось сигануть с балкона и прямо в трусах и тапочках бежать домой, чтобы удостовериться – одна Раи-

са в данный момент или нет. Его воображение рисовало такие картины, какие не мог изобрести ни один писатель-фантаст. Эти адовы муки доводили Владимира Николаевича до страшного состояния, и только неделю он мог выдержать такие пытки, а затем вернулся домой. Однако возвращение не помогло справиться с бедой. Глядя на Раису, он всё время был озабочен одной мыслью – что она делала в его отсутствие. И эта мысль была ещё страшнее той, прежней. Уж лучше бы он вовсе не покидал своей квартиры. По крайней мере, возвращаясь с работы, Раиса была бы у него постоянно на глазах. Доведённый до полного отчаяния, Владимир Николаевич пришёл к мысли избить Свиридова. Может быть, не только избить, но изувечить его так, чтоб он стал страшным, и чтобы на него перестали смотреть женщины, и Раиса тоже бы разочаровалась в нём, и обратила свой взор на мужа, своего единственного мужа. Хотя недостатка внимания со стороны жены он вроде бы не испытывал, но его ревность так точила его душу изнутри, что для здравого смысла не оставалось никаких шансов.

Вот тут-то Толик Сапожков и предложил ему новый вариант избавления от сердечных мук: он дал своему другу адрес любимой тёщи, проживающей в небольшом городке на самом берегу Чёрного моря и сагитировал его поехать туда. Со стороны тёщи последовало только горячее одобрение предложения о том, что другу зятя Толика требуется несколько деньков отвлечься и поработать в уединении и непременном смене климата, который так необходим творческому человеку. И вот он едет в поезде по тому адресу, который дал ему Толик, сообщивший, что тёща ждёт его приезда и намерена создать все условия для отличного времяпрепровождения и отдыха профессора В.Н. Дугина.

Не заметив того, как заснул, Владимир Николаевич очнулся лишь утром, едва забрезжил свет в окне, и первый луч солнца упал ему прямо на лицо. Ему не хотелось открывать глаза, а когда открыл, то увидел, что в купе ничего не изменилось: исчезли только два пассажира, подсевших к ним ночью на какой-то станции и также ночью сошедших. Если бы не пустая бутылка и не объедки, лежавшие на столике горкой,

Владимир Николаевич бы очень засомневался в том; были ли эти мужики действительно в купе или ему это приснилось.

 

2

 

Не доезжая до конечного пункта, на одной из станций вышел его попутчик и тёзка Володя, дружески попрощавшись, и далее Владимир Николаевич ехал один. Но почти весь остаток пути он простоял в коридоре возле открытого окна, созерцая окрестности. На вокзале он взял такси, и водитель за весьма приемлемую плату вызвался довезти его до указанного адреса. Всего какие-то полчаса пути – и Владимир Николаевич прибыл на место, как говорится, в целостности и сохранности. Правда, к своей досаде, он узнал от Толиковой тёщи, что от вокзала до её дома – десять минут ходьбы неспешным шагом. Может быть, Толик и говорил ему об этом, да Владимир Николаевич совершенно забыл. Да Бог с ними, с деньгами, в конце концов, не в них счастье.

Алла Андреевна – тёща Толика – проживала на втором этаже жёлтого двухэтажного домика с уютным садиком и голубятней в небольшом дворике. А на первом этаже жила обычная семья, каких миллионы по России: глава семейства работал слесарем в ЖКО, его жена – домохозяйка, и их сын Сашка – увалень лет двадцати пяти, работающий грузчиком в овощном магазине. Та самая голубятня, которая бросилась Владимиру Николаевичу в глаза сразу же, принадлежала этому Сашке. Они подружились в первый же вечер: Сашка гонял голубей, гикая и размахивая длинной палкой. Профессору Дугину в жизни своей никогда не доводилось видеть так близко голубей, не считая тех случаев, конечно, когда эти важные и медлительные в движениях, в отличие, например, от бойких воробьёв, ходят по тротуару в поисках какой-нибудь пищи и склёвывают семечки, если их кто-нибудь бросит. Сашкины голуби были совсем другими – домашними. Среди них было несколько белых. Они понимали Сашкин свист, охотно садились на его широкие плечи и клевали с его рук. Наблюдать за Сашкиными действиями было очень интересно, и Владимир Николаевич не отказал себе в этом удовольствии. Что и говорить: эти отношения между голубями и

человеком произвело на Дугина сильное впечатление. Любуясь разноцветными голубями, которые, как шары, поднимались в небо, Владимир Николаевич не мог оторвать от них зачарованного взгляда. Они то летали по кругу, то устремлялись вверх, то камнем падали вниз, а потом снова взмывали. А то и вовсе исчезали из виду на несколько минут, а потом появлялись, словно из ниоткуда. Голубятня – маленькая деревянная избушка с железной крышей – стояла на четырёх высоких столбах и располагалась выше человеческого роста. К дверце, которая открывалась, чтобы выпустить своих обитателей, вела деревянная лестница. Доски домика, как и самой лестницы, были выкрашены тёмно-зелёной краской. Владимир Николаевич завидовал Сашке, его молодости, беззаботности и забавному увлечению. Стыдно признаться, но ему тоже захотелось бегать по двору в одних шортах и босиком по зелёной траве, гикать голубям, смотреть на эти разноцветные точки на фоне бело-розовых облаков и голубого неба. И никаких тебе проблем: ни жены с её любовником – Аполлоном – Свиридовым, ни статьи о философах Древней Греции и ни того, что тебе сорок два года от роду и за плечами добрая половина жизни. Правда, не совсем уж плохой: он кое-что добился в своей жизни – стал профессором философии, преподаёт этот предмет в одном из престижных вузов, имеет много научных публикаций как в России, так и за рубежом, побывал во многих городах на научных конференциях, в общем – повидал на своём веку многое. Но у Сашки было больше плюсов. Это и его молодость, и непосредственность, вера в светлое будущее, радостное осознание нынешнего момента и ничем не омрачённого прошлого.

В первый вечер после обильного ужина, который он вопреки Гиппократу отдал не врагу, а разделил с Аллой Андреевной, Владимир Николаевич, наконец, уединился в небольшой комнатке с кроватью с панцирной сеткой и столом с самодельным табуретом. Разложив привезённые с собой книги и бумагу, он достал «гусиное перо» и только было собрался написать заголовок своей будущей научной работы, как погас свет. Посидев в темноте, Владимир Николаевич разделся, на ощупь добрёл до кровати и быстро юркнул под одеяло. Впервые за последние два месяца он уснул сном праведника: как

лёг на правый бок, так утром на нём же и проснулся. Заснул, словно провалился в какую-то бездну. И даже сны какие-то видел, только забыл о чём, но точно помнил, что это не кошмары, а наоборот.

Утром, ещё нежась в постели – вовсе не обязательно подниматься так рано, ведь, собственно, дел-то никаких нет – Владимир Николаевич вдруг услышал голос Сергея Лемешева. Исполнив популярную песню «Вижу чудное приволье», он замолчал, а вслед за ним запел Иван Козловский, а его сменили Николай Сличенко и Леонид Утёсов. Потом Зыкина исполнила любимую его песню «Издалека долго течёт река Волга…», которая напомнила ему свой родной город Саратов… За ней Клавдия Шульженко – свой знаменитый «Синий платочек», и Лидия Русланова – «Валенки».

«Верно, по радио идёт какой-то концерт. Замечательный концерт! Давно я не слышал эту знаменитую плеяду певцов», подумал Владимир Николаевич, и настроение его поднялось до выше среднего. Он даже пообещал себе, что после завтрака сходит на море, искупается там, а, вернувшись, засядет за работу и сегодня напишет не менее десяти страниц текста.

Алла Андреевна приготовила на завтрак манную кашу со сливочным маслом и какао. Дугин сразу вспомнил детство. Именно в детстве мать по большим праздникам готовила такое лакомство, и Владимир Николаевич его очень любил. Уплетая сейчас эту кашу за обе щеки, он поинтересовался у Аллы Андреевны, слышала ли она концерт, который исполняли по радио. Оказалось, что радио у неё в доме нет, и телевизор давно неисправный стоит, всё починить его не доходят руки.

– Наверное, это у соседей. Но слышимость такая, словно у нас. Я такого концерта давно не слышал: такие имена, такие песни.

– Ах, песни! – воскликнула Алла Андреевна. – Это Лемешев, Козловский, Зыкина и другие?

– Да, – подтвердил Дугин.

– Так это не концерт. Вернее концерт, да не совсем. Это наш Сашка-голубятник поёт.

– Сашка? – удивился Владимир Николаевич. – Да вы что!

– Правду говорю. Да ты и сам услышишь. Он ещё и не такое умеет.

– Вот это «артист»! Его бы Москву на большую сцену. Так отчего же он не поедет?

– Да что ты? Он и слушать об этом не хочет. Отмахивается. Мол, что вы говорите, я ничего особенного и не делаю. Скромница ужасный… Ты ещё удивишься не раз…

Владимир Николаевич, как обещал себе, собрался к морю. Идти до него было недолго. Он напялил шляпу-сомбреро, тёмные очки, шорты, сланцы, взял большое полотенце и через двадцать минут уже лежал на берегу, подставив солнцу свои бледную грудь и живот. Однако лежать вот так бесцельно он не любил; пустое прожигание времени, которого постоянно не хватает, было не для него. Окунувшись ещё раз в пенную волну моря, он вышел на берег, нашмыгнул сланцы и, перекинув полотенце через плечо, потопал домой.

Ещё не доходя до своей калитки, обвитой виноградными лозами, он услышал женские крики, а когда вошёл, то увидел Сашку, вернее его спину: он скрылся за дверью своей квартиры. Владимир Николаевич поинтересовался у Аллы Андреевны, что за крики были в доме, и узнал, что у Сашкиной матери «сдали нервы». Какие-то две женщины прямо под окнами их квартиры остановились поболтать. И болтали долго и громко. Вот Сашкина мать, не выдержав, схватила кипящий чайник и выплеснула кипяток в этих балаболок. К счастью, не попала и сама не обварилась, но всё равно не успокоилась и продолжала воздействовать на бедных женщин уже словами, ругая их на чём свет стоит. Но и после того как женщины ушли, она всё равно не могла успокоиться и, выскочив во двор, продолжала возмущаться. Эти-то крики и слышал Дугин, возвращаясь домой.

Вскоре вышел Сашка и подсел к Владимиру Николаевичу, притулившемуся на скамейке в тени грецкого ореха подышать свежим воздухом в прохладе и перевести дух после ощущений раскалённого песка, горячего воздуха и дороге домой, которая всё время шла в горку.

– С пляжа? – спросил он. – Я тоже сегодня ходил. Сегодня море ласковое.

Профессор философии не знал, какое море бывает вообще. Он видел море впервые и всегда его представлял именно таким, каким увидел сегодня. Оказывается, если ве-

рить Сашке, сегодня как раз особый случай. Сегодня море ласковое, а завтра может быть «злым»…

– Саш, я слышал, как ты сегодня пел. Это чудо! – восхитился Владимир Николаевич

– Да что там… – засмущался Сашка, словно ему в заслугу поставили то, чего он не совершал. – Это так… баловство.

– Ничего себе – баловство! Да ты талант, дружище! Гений! Тебе бы учиться пойти, у тебя выдающиеся способности! – не сдержал Дугин своего восторга.

– Да какой талант! Это вы так говорите, чтобы меня, дурака, потешить. Разве ж я не знаю? – вяло возразил Сашка.

– Я тебе на полном серьёзе и с полной ответственностью заявляю, что так оно и есть. Кто ж тебе внушил, что это баловство и что ты дурачишься?

– Мать. – Сашка сделал серьёзную мину. – Она врать не станет.

– Она не врёт, но она просто не знает, что её сын наделён редкими способностями копировать голоса людей. Ведь такое могут далеко не все. Таких людей, как ты, – единицы.

– Так уж и единицы, – засомневался Сашка. – Ничего в этом нет особенного. Этак каждый может, если захочет.

– В том-то и дело, что не каждый. Многие хотели бы подражать голосу кого-то, да не умеют. И пытаются, и стараются, но, увы, Бог не дал. А тебе дал, и ты умеешь копировать голоса людей.

– Почему людей? Не только их. Я и птиц могу, – Сашка выпустил блестящую соловьиную трель из своего рта, да такую сочную, такую безупречную, что слышали бы соловьи его пение, слетелись бы, приняв за своего собрата. – Петухом могу. – И он закукарекал опять-таки настолько правдоподобно, что Владимир Николаевич не смог даже слова вымолвить.

– Собаки, – объявил далее Сашка и залаял.

Сначала это был голос огромного пса, не пускающего в дом грабителей, потом маленькой собачонки, которой кто-то наступил на хвост, потом какой-то дворовой шавки, которая увидела кошку… Собачьи голоса перекликались друг с другом, и в один момент Дугину показалось, что он попал на псарню, и эти разношерстные и разнокалиберные собаки разорвут его сейчас на части.

После «собак» Сашка сделал небольшую паузу, чтобы перевести дух, и в неё-то и врезался Дугин.

– А ещё кого из животных можешь имитировать?

– Да всех. Кого надо, того и смогу. Для меня в этом плане нет ничего невозможного

– А кого труднее копировать? – поинтересовался Владимир Николаевич.

– Да одинаково, в принципе… Просто потренироваться надо и всё получится.

– А из людей кого легче тебе изобразить, мужчин или женщин?

– Да тоже всё одинаково. В принципе никакой разницы.

– А бывало, что кого-то не удавалось долго? – спросил Дугин, не скрывая своего интереса к мастерству этого паренька.

– Да нет, в принципе. Потренируюсь и смогу любого.

– А кто у тебя наиболее любимый персонаж? Кого ты сам больше всего любишь изображать?

– Да мне всё равно, мне все одинаковы. А вот люди больше любят, когда я политиков изображаю, – ответил Сашка.

– А кого из политиков ты умеешь «изображать»?

– Всех. Кого надо, того и изображу: от Ленина до Путина, и вообще всех, кто в Кремле…

– Ну-ка изобрази! – попросил Владимир Николаевич.

Что тут началось! Это было что-то! Тут и Ленин призывал рабочих и крестьян к борьбе за правое дело, видимо, со своего знаменитого броневичка. И Сталин отдавал приказ быть бдительнее в отношении «врагов народа». И Хрущёв показывал «Кузькину мать» американцам. И Брежнев разговаривал в Кремле с Индирой Ганди. И Горбачёв горячо рассуждал о гласности, ускорении и перестройке. И Ельцин призывал «дорогих россиян» потуже затянуть пояса, поскольку от необдуманной затеи лечь на рельсы он отказывается, так как это обещание давал сдуру, находясь в сильном подпитии. А потом и Путин поздравил тех же «дорогих россиян» с Новым годом…

Владимир Николаевич не удержался и зааплодировал. Сашка не ожидал от него такой реакции, покраснел и опустил голову вниз.

– Да это ещё не всё: есть ещё политики рангом пониже. Например, Чубайс, Жириновский, Зюганов… Да тут ничего особенного я не вижу. По телевизору часто их пародируют все, кому не лень. Все умеют, – продолжал с тем же недоверием относиться к своему таланту Сашка.

– Все да не все… Похоже и у других, но у тебя лучше…

Но тут вышла Сашкина мать и увела Сашку обедать. Владимир Николаевич поднялся по лестнице в свою квартиру. Там, взяв свои письменные принадлежности,отправился на веранду. Разложил всё на небольшом столике, сел в плетёное кресло, вытянул ноги, зевнул, потянулся, взял ручку «гусиное перо» и начал писать.

Работалось ему хорошо. Мысли лились рекой, и он только успевал направить их в нужное русло. Но когда дошёл до Сократа, внезапно вспомнил, какая у него была жена: мегера и грымза одновременно. На его месте Владимир Николаевич не стал бы жить ни одного дня с этой стервозной бабой. И тут он представил свою Раису. Его жена являлась резкой противоположностью Ксантиппы. Она доброжелательная, мягкая, понимающая, делала всё от неё зависящее, что способствовало бы раскрыться творческому потенциалу мужа. Она создала ему все условия для работы, обеспечила уют и полностью освободила от всяческих забот, которые не переносят все российские мужчины, начиная от дворника и кончая академиком. Она всегда горячо приветствовала его научные изыскания и радовалась его успехам. В общем, лучшей жены не сыскать. Порой он даже самому себе завидовал в том, что ему очень повезло. Так повезло, что он боялся сглазить. И всё-таки сглазил… Откуда взялся этот прохвост Свиридов? Вот так вывернулся, как из-за угла дома, и нате вам: вот он я! А тут его не только не ждали, но и сделали бы всё возможное, чтобы этот непрошенный хлюст удалился из их жизни навсегда и бесповоротно. «Конечно, – думал Владимир Николаевич, – явился этот гад на всё готовое, словно для него тут припасли…» Нет, вот так подавать ему свою жену на блюдечке с золотой каёмочкой Дугин не намерен. «Жаль, что сейчас отменили дуэли, а то бы я вызвал его и непременно попал бы. Насмерть, конечно, не надо чтоб грех на душу не брать, а вот ранить бы его так, чтобы у него навсегда пропала

охота чужих жён охаживать, Владимир Николаевич хотел бы. Уж он бы его проучил!»

 

3

 

Хотя Дугин неплохо поспал, но наутро проснулся с лёгкой головной болью. Мысли кипели в его голове, как пчелиный рой в улье. Обладай эти мысли каким-нибудь звуком, хотя бы таким, как жужжание пчёл, то такой бы гул стоял на всю округу, что у всех заложило бы уши! Внезапно Владимира Николаевича осенила догадка послать Раисе телеграмму, что доехал, мол, хорошо. А ты как? Сообщи. А лучше всего открытку послать с каким-нибудь морским видом: в ней можно более подробно «поговорить» с супругой. Но лучше всего – письмо написать