В. Шкловский «Глубокое бурение»

Роман Олеши «Зависть» был впервые опубликован в 1927 году в журнале «Красная новь». Игорь Сухих в своей статье «Остаётся только метафора…» отмечает, что «вскоре после выхода романа газета "Комсомольская правда" включила "Зависть", наряду с "Войной и миром", "Мертвыми душами" и "Разгромом", в число "десяти книг, которые потрясут читателя" (остальные шесть позиций занимала переводная литература)». Такой эффект И. Сухих объясняет тем, что «эта странная книга в какой-то краткий исторический миг смогла удовлетворить почти всех»…

«Заглавие романа многозначно, метафорично. Его нельзя просто отыскать в словаре, оно вырастает из насыщенного культурного контекста», – писал Игорь Сухих. И действительно, если «подслушать» разговор Ивана Бабичева и Николая Кавалерова, мы понимаем, что приход новой эпохи, культуры, вызывает у этих героев зависть: «…мой друг, нас гложет зависть. Мы завидуем грядущей эпохе. Если хотите, тут зависть старости. Тут зависть впервые состарившегося человеческого поколения…»

Пока Иван Бабичев и Николай Кавалеров были молоды, в них теплилась надежда на преображение их жизни, но перед приближающимся новым временем эта надежда всё больше и больше затухала. На её место пришла зависть...

Роман Олеши «Зависть» построен на контрастах различной глубины. Так, например, интересно описание различного отношения вещей (!) к Андрею Бабичеву и Николаю Кавалерову: «(Меня не любят вещи. Мебель норовит подставить мне

ножку. Какой-то лакированный угол однажды буквально укусил меня. С одеялом у меня всегда сложные взаимоотношения. Суп, поданный мне, никогда не остывает. Если какая-нибудь дрянь – монета или запонка – падает со стола, то обычно закатывается она под трудно отодвигаемую мебель. Я ползаю по полу и, поднимая голову, вижу, как буфет смеётся).

Синие лямки подтяжек висят по бокам. Он идёт в спальню, находит на стуле пенсне, надевает его перед зеркалом и возвращается в мою комнату. Здесь, стоя посредине, он поднимает лямки подтяжек, обе разом, таким движением, точно взваливает на плечи кладь. Со мной не говорит он ни слова. Я притворяюсь спящим. В металлических пластинках подтяжек солнце концентрируется двумя жгучими пучками. (Вещи его любят)». Через оживление вещей, таким образом, проявляется авторская ирония.

Для Олеши характерны частые сравнения живых людей с какими-либо вещами: «лицом вдова Прокопович похожа на висячий замок»; «Висит под абажуром нижнее полушарие головы. В целом она похожа на глиняную крашеную копилку» (о голове Андрея Бабичева).

Новые эпитеты и метафоры по-новому открывают нам глаза на привычные, казалось бы, вещи: «административный восторг», «переулок болеет мною».

Олеша не останавливается на достигнутом эффекте, он идёт дальше и глубже, всё более раздразнивая воображение читателя. Звон знаменитой колокольни, который Кавалеров услышал с балкона, показался герою сходным с фамилией Вирлирли. Так в воображении Николая Кавалерова возник образ некоего Тома Вирлирли – одушевлённого персонажа: «Том Вирлирли проник в меня в одно из прекрасных утр, встреченных мною под этим кровом. Музыкальная фраза превратилась в словесную. Я живо представлял себе этого Тома. Юноша, озирающий город. Никому не известный юноша уже пришёл, уже близок, уже видит город, который спит, ничего не подозревает. Утренний туман только рассеивается. Город клубится в долине зелёным мерцающим облаком. Том Вирлирли, улыбаясь и прижимая руку к сердцу, смотри на город, ища знакомых по детским картинкам очертаний». Впо-

 

следствии Кавалеров сравнит Володю Макарова с этим вымышленным Томом Вирлирли.

В своём романе Олеша умело совместил драму и иронию, веселье и грусть, музыкальность и интонацию. Используя подтексты, писатель рассуждал о природе славы, о том, насколько она осуществима для простых людей в Советском союзе.

Интересны рассуждения Игоря Сухих по поводу формально-повествовательного построения «Зависти»: «Формально-повествовательно первая часть романа строится в перволичной манере, как рассказ Кавалерова, в который вмонтированы – по контрасту – письма героя и Володи Андрею Бабичеву. Во второй части – без всякой мотивировки – возникает повествование от третьего лица, со вставной "Сказкой о двух братьях", рассказанной Иваном. Трое из четырех основных персонажей романа выходят к автору с прямым словом».

Несмотря на такое разграничение двух частей, которое сделал критик, на мой взгляд, автор всё же присутствует в тексте постоянно, но появляется перед нами не прямо, а косвенно – как бы наблюдая за своими героями, «провоцируя» их и объясняя читателям суть действия. Об этом говорит, например, следующая цитата из романа: «Человек работает, человек дома, вечером, работает. Человек, уставившись в лист, ковыряет в ухе карандашом. Ничего особенного. Но всё его поведение говорит: ты – обыватель, Кавалеров. Конечно, он не заявляет этого. Должно быть, и в мыслях его ничего похожего нет. Но это понятно без слов. Кто-то третий заявляет мне об этом. Кто-то третий заставляет меня беситься в то время, когда я слежу за ним». Об этом говорят и бесконечные фразы в скобках, которые как бы уточняют сказанное.

«Система основных персонажей "Зависти" отчетливо геометрична, – замечает И. Сухих. – Ивану противостоит Андрей, Кавалерову – Макаров, Вале – Анечка. И персонажи в этом шестиугольнике четко сгруппированы по признаку новое – старое, век нынешний и век минувший». При этом интересно, что герои романа контрастны – их место в произведении определяется таким образом, что места других персонажей обязательно будут контрастны по отношению к тому или ино-

му герою. И не время, в большинстве своём, разделяет этих героев, а склад характера каждого из них. Исключение составляют только Валя и вдова Прокопович (последняя сохранила живость ума, но несравнима с Валей потому, что гораздо старше её).

Несмотря на то, что братья Бабичевы рождены в одну эпоху, Андрей является воплощением нового мира, а Иван – старого. Андрей Бабичев является колбасником – искусным дельцом, лидером в своём производстве. Последнее время его ум сосредоточен только на одном – построить великую столовую под названием «Четвертак», которая освободила бы хозяек от лишней домашней работы и ознаменовала бы приход новой эпохи. По своей натуре Андрей – общественник, привыкший мириться с законами общества, нежели идти против них. Володю Макарова он приютил в общественных интересах – чтобы впоследствии поженить его с Валей, тем самым, создав семью нового времени. Даже созданный им новый сорт колбасы также ознаменовывает уход старой эпохи. Андрей Бабичев любит жизнь, любит получать от неё удовольствия, даже «поёт по утрам в клозете», потому и нет у него смысла бороться с ней.

Противоположностью этого героя является его брат Иван, который не привык ценить реальную жизнь, потому что живёт в мечтах. Даже его образ автор рисует как сказку.

Такие, как Иван, не привыкли что-то делать – им бы только поболтать с кем-нибудь про жизнь да навязать свою мораль, которая порой необоснованна. «Человек нового мира говорит: самоубийство есть акт упадочнический, – произносит Иван. – А человек старого мира говорил: он должен был покончить с собой, чтобы спасти свою честь. Таким образом, видим мы, что новый человек приучает себя презирать старинные, прославленные поэтами и самой музой истории чувства». Хотя на самом деле никакие чувства ни Володя Макаров, ни Андрей Бабичев не отвергали. Володя был полон любви к Вале, а в Андрее присутствовали жалость и сострадание – поэтому он не оставил лежащего у пивной пьяного Кавалерова. Как итог торжества правды, в конце концов, у ног Вали оказывается не Андрей, а он, Иван Бабичев.

Бабичев заврался уже до такой степени, что в тексте романа появляются закономерные вопросы: «Да был ли он когда-нибудь инженером? Да не врал ли он?..» Точного ответа на этот вопрос мы так и не получаем (хотя всё же надеемся, что Иван построит наконец-таки свою машину «Офелию»), зато сам он называет себя «королём пошляков», который хочет «встряхнуть сердце перегоревшей эпохи. Лампу-сердце, чтобы обломки соприкоснулись…»

Николай Кавалеров – завистник и последователь Ивана Бабичева. Мечты о славе не покидают его. На протяжении романа у читателя может создаться впечатление, будто Кавалеров родился не в то время и не в том месте. Возможно, именно поэтому он думает, что природа славы изменилась. Подвиги должны совершаться героями своего времени – теми, кто живёт в данный момент. А Кавалеров будто пытался повторить чужие подвиги прошлой эпохи. Неудивительно поэтому, что его действия получили «оплеуху» времени, в результате чего Николай разочаровался в себе и стал завистником. «Почему этот жирный обрюзгший боров, уверенный и непоколебимый, как мамонт в эпоху плейстоцена, почему он – хозяин жизни?» – задаёт себе вопрос Кавалеров. В своей статье «Олеша «Зависть»» Товий Хархур как бы отвечает на него: «… новой эпохе нужны напористые, не задумывающиеся, даже бесчувственные строители – борцы». А такими как раз и можно назвать лишь Андрея Бабичева, Володю Макарова и Валю.

Несмотря на то, что оба – и Иван Бабичев, и Николай Кавалеров – ненавидели Андрея, Ивана завистником назвать нельзя. Ведь он не завидовал своему брату, а лишь боролся с ним, как с воплощением новой эпохи. А Андрей в это время не только сумел примириться с приближением новейшего мира, но и подготовил себя к созданию нечто своего, нового («Четвертака» и будущей семьи в лице Вали и Володи). Николай же с Иваном в это время смеялись над ним – они считали, что проще отвергнуть новое, чем создавать его. Но это бесполезная борьба, ведь данности не отвергнешь, а разочарование станет неминуемым. Именно поэтому в конце эти герои приходят к равнодушию и пьют за него вино.

Володя Макаров – истинный сын своего века, воплощение нового мира. Он известный футболист и приёмный сын Андрея Бабичева. «Спортивная» натура Володи и воспитание Бабичева растят в нём желание стать человеком-«машиной». «Я хочу быть машиной... Хочу стать гордым от работы, гордым – потому что работаю. Чтоб быть равнодушным ко всему, что не работа!» – говорит он. Это желание – стремление человека новой эпохи. Однако, как подмечает Игорь Сухих, «в этих машинных грезах, правда, немало иронии. Володя любит не только машины, но и Бабичева, и Валю. Он умеет ненавидеть и презирать. У него есть и человеческий идеал: «Я буду Эдисоном нового века».

Образ Вали, как и образ вдовы Прокопович, созданы в романе в основном из рассуждений Кавалерова. Валя предстаёт перед ним как воплощение женской и чувственной красоты, которой интересна романтическая идиллия. Однако Кавалеров разочаровывается, когда после его признания на футбольном матче он понимает, что она даже не заметила его. Валя в меру расчётлива, динамична и готова стать воплощением новой эпохи. Но это вовсе не означает, что она бесчувственна. Вспомним хотя бы момент, когда Иван Бабичев, её отец, стоял у неё под окнами и просил вернуться. Поначалу казалось, что она не поддалась на уговоры, но потом девушка сама побежала за отцом. Однако догнать старую эпоху ей не удалось, потому что она человек другого мира.

Вдова Прокопович была для Кавалерова пошла и безобразна. «Вдова Прокопович – символ моей мужской униженности, – говорит Николай. – Получается так: пожалуйста, я готова, ошибитесь ночью дверьми, я нарочно не запру, я приму вас. Будем жить, наслаждаться. А мечты о необычайной любви бросьте. Всё прошло…» Так в финале и вышло: Кавалеров и Иван Бабичев «бросили мечты» и, придя к равнодушию и опустошению, остались со вдовой Прокопович.

Игорь Сухих отмечал, что Олешу часто сравнивали с Кавалеровым: «Главную тайну "Зависти" Олеша выдал в речи на Первом съезде советских писателей (1934). "Мне говорили, что в Кавалерове есть много моего, что этот тип является автобиографическим, что Кавалеров – это я сам. Да, Кавалеров смотрел на мир моими глазами. Краски, цвета, образы,

 

сравнения, метафоры и умозаключения Кавалерова принадлежат мне. И это были наиболее свежие, наиболее яркие краски, которые я видел. Многие из них пришли из детства, из самого заветного уголка, из ящика неповторимых наблюдений. Как художник проявил я в Кавалерове наиболее чистую силу, силу первой вещи, силу пересказа первых впечатлений. И тут мне сказали, что Кавалеров – пошляк и ничтожество. Зная, что много в Кавалерове есть моего личного, я принял на себя это обвинение в ничтожестве и пошлости, и оно меня потрясло"».

На мой взгляд, Олеша больше схож всё-таки с Андреем Бабичевым. Виктор Шкловский писал: «Человек каждый день узнаёт новое. Он как бы творит это новое и охотно рассказывает о нём». Юрий Карлович – как раз из разряда таких людей. Ведь писатель чуть ли не каждой своей фразой открывает перед нами что-то новое, тем самым, творя новую реальность. А Кавалеров не был способен хотя бы примириться с новой эпохой. Об Андрее Бабичеве Николай писал: «В служебных записках он часто прибегает к скобкам, подчёркиваниям, - боится, что не поймут и напутают». Но ведь точно так же и сам Олеша писал свой роман. На страницах произведения часто можно было встретить в скобках как бы авторские отступления. Особенно ярко демонстрируют это следующие цитаты: «(Факты говорят за то, что в те времена, когда Иван Бабичев был двенадцатилетним гимназистом, воздухоплавание не достигло ещё широкого развития, и вряд ли над провинциальным городом устраивались в те времена полёты. Но если это и выдумка – то что же! Выдумка – это возлюбленная разума)». А когда Кавалеров описывал своё поведение в пивной до того, как он познакомился с Андреем, то совсем коротенькая фраза («Окружающие прислушались: вихрастых фрукт выражался странно, речь его вышла из общего гомона») «выдала» присутствие автора романа: «– Вы… труппа чудовищ… бродячая труппа уродов, похитившая девушку… (Окружающие прислушались: вихрастых фрукт выражался странно, речь его вышла из общего гомона)». Ведь, по идее, Николай говорил о себе, а тут вдруг постороннее «вихрастый фрукт» вместо личного местоимения «я».

Мысли Кавалерова погибают вместе с его эпохой, в то время как жизненная позиция Андрея Бабичева побеждает. И если бы Олеша действительно был похож на Николая, в финале, несомненно, победил бы Кавалеров. Ведь авторская позиция является главной составляющей заключительной части произведения. «А Кавалеров все-таки проиграл, – пишет Товий Хархур. – Да по-другому и не могло быть. Естественно, он не убил Андрея Петровича, не совершил тот злодейский поступок, за который его восковая фигура могла бы стоять в паноптикуме, и люди, проходя мимо и вспоминая кое-какие рассказы, может быть, легенды, перешептывались бы: "Ах, это тот, что жил в знаменитое время, всех ненавидел и всем завидовал, хвастал, заносился, был томим великими планами, хотел многое сделать и ничего не делал – и кончил тем, что совершил отвратительное, гнусное преступление..." Нет, не совершил он убийство, даже этого не смог он сделать! И, побитый и униженный, вернулся к вдове в её тихо зеленеющий, тихо распространяющий зловоние "раёк", где и встретил своего учителя и соратника».

«Я развлекаюсь наблюдениями», – говорил Кавалеров. Наверное, только это и отличает Олешу от Андрея Бабичева. Ведь колбасник не только не любил наблюдений за обычными предметами, но также презирал поэзию вещей. Он даже осмеял сравнение Вали с «ветвью, полной цветов и листьев», которое было дано Кавалеровым. Олеша же, напротив, не только наблюдает, но и превращает увиденное в новую форму.

Финал «Зависти» трактуется по-разному. Виктор Шкловский называет его катарсисом: «Развязка её – очищение чувств, то, что когда-то Аристотель называл катарсисом. Катарсис – ощущение освобождения, снятие боли красотой необходимости». Игорь Сухих считает, что финал ознаменован прекращением зависти: «Финальная, сюжетная точка – превращение зависти и ревности в равнодушие и покой. Бунтари и мечтатели, участники заговора чувств, два смешных чудака-поэта оказываются в одной постели вдовы Прокопович». Хотя, возможно, это и мнимое равнодушие, которое продлится до тех пор, пока у Анечки будет вино, которое заглушит все чувства. Володя Макаров хотел превратиться в машину,

 

чтобы стать равнодушным. А в итоге равнодушными становятся Николай Кавалеров и Иван Бабичев – те, кто больше всего боролись за сохранение чувств.

На мой взгляд, произведение Олеши – о неизбежном приходе нового времени и сохранении в новой эпохе вечных ценностей, а именно, чувств, которые будут живы до тех пор, пока живут люди. Закон неизбежен и единственное, что могут сделать люди, находящиеся на пороге нового времени, – это смириться с данностью и искать пути для реализации себя в приходящей эпохе.

Несмотря на то, что роман «Зависть» получился тематически серьёзным творением, Олеша, как и в «Трёх толстяках», использовал, по большей части, сказочную манеру повествования. Об этом говорят и вставная «Сказка о двух братьях», и описание Ивана Бабичева посредством помещения героя как бы в сказочную реальность его воображения, и новейший подход к работе с метафорой, в результате чего ирония создавалась за счёт одушевления вещей, а образы героев, во многом, раскрывались за счёт сравнения их с неживыми предметами. Так что смело можно утверждать, что даже в «Зависти» Олеша остался известным и уважаемым сказочником.

 

 

 

ДРАМАТУРГИЯ

 

 

Александр Свешников

г. Саратов

 

ОПЕРАЦИЯ  «КВАДРАТ» [1]