Материальные трудности семьи

Предисловие

Если вы открыли эту книгу — на то были причины. Вы, вероятно, считаете, что хотели бы стать приёмным родителем. Возможно, вы считаете, что в мире слишком много всего «неправильного» происходит, и хотите положить этому конец, устроив жизнь хоть одному небольшому человеку. А, может, вы открыли эту книгу «из вредности» просто потому, что любите открывать новые книги.

Если же вы будущий приёмный родитель (или нынешний), я хочу обратить ваше внимание, что через всю эту книгу, так сказать, красной нитью проходит мысль о помощи приёмным родителям со стороны специалистов. Мысль эта проговаривается мною везде, где только возможно. Потому что мысль эта — единственный в современных условиях способ поддержания приёмного родителя.

Вы можете не согласиться со мной. Вы можете сказать, что в вашем городе или области нет хоть сколько-то умелых и знающих специалистов, разбирающихся в тонкостях приёмных детей и обладающих психологическим образованием. И в чём-то вы будете правы.

За 2018 год мы с коллегами посетили почти 20 муниципальных образований Калининградской области. То есть, за год мы провели семинары по всей области. Если город был крупный, в него приезжали приёмные родители из соседних городов. Если родителей в маленьком городе было много, мы приезжали в него отдельно. Это был сложный, интересный и большой опыт.

И то, что мне бросилось в глаза за этот год, — отсутствие специалистов. И не то чтобы специалистов мало, их попросту нет. В 16-17 городах из 20 нет ни одного специалиста, который бы разбирался в теме приёмных родителей.

Поймите меня правильно, я не хочу оскорбить кого-то из коллег. Я хочу лишь указать на довольно очевидный момент — приёмным родителям нужна помощь и нужны те, кто эту помощь будут оказывать.

Пользуясь случаем, хочу сказать слова благодарности родителям, пришедшим на наши семинары. Временами мне казалось, зачем я вообще на это подписался. Временами, мне хотелось уйти из профессии. Я видел вопиющие случаи безграмотности как самих родителей, так и специалистов, оказывающих им сопровождение и поддержку. Я видел результат абсолютного выгорания родителя, который превращал (на моих глазах) свою жизнь и жизнь своего (правда, приёмного) ребёнка в кошмар. Я видел много родственников, которые в страхе порицания и осуждения брались за то, чего не хотели. Видел, как этих родственников буквально тошнит от их детей, как они выбрасывают их с нескрываемым облегчением.

Временами я видел родителей, которые обескураживали меня своим профессионализмом и педагогической, психологической эрудированностью. Мне становилось неловко, находясь в двухстах километрах от областного центра, слышать грамотное и чёткое использование терминов и номенклатур. Неловко, но очень радостно. Я видел, как люди развиваются духовно, приближаются к Богу (или кому-то ещё) не с помощью молитв, ритуалов и амулетов, а с помощью искреннего общения со своей семьёй и ребёнком.

Спасибо вам за те вопросы, сомнения (в том числе и во мне!), которыми вы делились с нами. Это бесценно.

Но! Несмотря на отсутствие специалистов, есть выход. Родители могут объединяться в небольшие (или большие) группы. Родители в этих группах могут как помогать друг другу, так и обращаться за помощью. На сегодняшний день это наиболее резонное решение.

О приемном родителе

Мотивация

Идёт первое занятие группы по подготовке граждан, желающих взять на воспитание ребёнка, оставшегося без попечения родителей. За окном середина зимы (что довольно условно в Калининграде).

Всё проходит в довольно рядовом режиме. Мы с коллегой задаём обычный вопрос для каждого: «Для чего вы пришли?»

И, сомневаясь, люди начинают говорить. Первая встреча всегда проходит сконфуженно, вязко. В ней все присутствующие (буквально все — специалисты тоже) чувствуют себя неуверенно, волнуются и стесняются. Но говорить все равно начинают.

— Я хочу стать приёмным родителем, — начинает женщина лет сорока, — у меня есть и работа, и квартира, но детей нет.

— Мы с мужем очень хотим взять маленького ребёнка из роддома, — говорит женщина, крепко держа за руку мужчину, который смущённо смотрит то в пол, то на дверь.

И так далее.

Смотрите. Очень простой вопрос: «Как вы считаете, в чём нуждается любой ребёнок в возрасте 2-5 лет?» Какие могут быть ответы на этот вопрос? Перечислю: в любви, в заботе, в игрушках, в сладостях, в развлечениях, в совместном досуге и так далее. Но если сдвинуть фокус, чуточку качнуть маятник, заявить родителям, что это все чудесно и правильно, но вспомните, пожалуйста, то, что называют истериками, трудным поведением и тому подобное. В чём тогда нуждается ребёнок? В тот самый момент или рядом с ним.

И тут, наконец, становится интересно. Родители начинают говорить о том, что ребёнок более чем в игрушках, нуждается в жесткости со стороны взрослого, нуждается в том, кому он сможет подчиняться, в том, кто сможет удержать его в ежовых рукавицах. То есть, вы понимаете, насколько иначе всё начинает играть? Тут не просто партитуры поменяли у инструментов, тут новую композицию взяли.

Другой пример. Стандартное: «Как бы вы отнеслись к выбранной ребёнком профессии? Партнеру?» Начинается стандартное: «Я чудесный принимающий родитель, всё, что ребёнок сделает, — хорошо». А если эта профессия будет низкооплачиваемой и он остаток жизни будет просить у вас денег? Тогда плохо. То есть, важна не профессия, а факт того, чтобы перестать давать деньги ребенку? Нет, говорят. Тогда что? И тут мы приближаемся (можете посмотреть в окна с правой стороны) с некогда красивому зданию под названием «родительский нарциссизм». Это здание было построено ребёнком одного местного купца. Ребёнок мечтал, чтобы купец гордился им. Вот только у нас всё наоборот. Родитель инвестирует, чтобы потом гордиться и восхищаться.

Такое вот раскачивание, дестабилизация работает в самую первую очередь для того, чтобы человек разобрался, что он делает, где находится и чего хочет.

«Я беру в семью приёмного ребёнка, потому что не могу видеть, как дети страдают без родителей».

Правда? То есть, где-то и кто-то это видит?

Почему на самом деле? Я хочу стать лучше, выделиться, встать над остальными. Сказать себе и всему миру: «Смотрите! Я МОГУ делать вот так».

Мотивация — это то, почему я хочу чего-то. И тут важно как раз слово «почему». Именно оно (это слово), с одной стороны, — понятный и простой механизм, а с другой — целая наука.

По сути, вся психология создана для ответа на два вопроса «почему?» и «что дальше?». Ребёнок ворует — почему? Что с ним будет дальше, как будет развиваться симптом в тех же условиях? Можно, конечно, играть с этими словами, спрашивать, что заставляет ребёнка воровать, что происходит внутри ребёнка, приводящее его к воровству. И эти вопросы, безусловно, будут наилучшим образом уточнять ситуацию, но мы всё равно будем оставаться внутри пресловутого «почему?».

Ребёнок не понимает обращённую речь. Почему? Мать не может говорить с ребёнком. Почему? И, согласитесь, несмотря на простоту этого вопроса и его ненаучность, он звучит вполне корректно.

В ситуации с принятием в семью ребёнка, любой обыватель задается вопросом «почему?». Почему гражданин А. решил вообще взять в свою семью приёмного ребёнка? И вопрос этот многих приёмных родителей злит, расстраивает и словно вызывает на нравственную дуэль.

— Как можно вообще спокойно жить, когда знаешь, что существуют детские дома, в которых дети находятся совершенно одни? — восклицает одна участница группы ШПР.

— Но есть ведь ещё дома детей-инвалидов, — парирует другой участник, — вы ведь не хотите сказать, что и детей-инвалидов собираетесь брать?

— Но Бог учил нас помогать ближним! — спорит третий участник.

— Подождите, — говорит четвёртый, — вы берёте в семью ОДНОГО ребёнка. Причём тут Бог?

— Но если каждый возьмёт по одному ребёнку...

Этот спор бесконечен. Почему? Потому что аргументы не правдивы. Потому что «помогать ближнему» можно десятком, а то и сотней разных способов. Потому что фраза о «несчастных детях» одного человека рождает у другого сотню вопросов в ответ. В конце концов, потому что на детских домах тяготы нашего мира (и даже нашей страны) не заканчиваются: дома престарелых, многодетные семьи, семьи с детьми-инвалидами, дети с неизлечимыми или тяжелыми заболеваниями, семьи после пожара, бездомные и больные животные, лесные пожары. Этот список можно продолжать ещё долго.

Желание стать приёмным родителем рождается у всё большего числа людей. Людей, занятых помощью в доме престарелых, меньше. Людей, желающих взять в семью ребёнка-инвалида, меньше, чем здорового и красивого. Почему? На это несколько причин.

Вопрос, который задают обыватели, глядя на приёмную семью, почему люди решили взять приёмного ребёнка, задают тысячи специалистов по всей стране. Более того, этот вопрос является прямой профессиональной обязанностью этих специалистов. Я говорю, конечно, о службе подготовки лиц, желающих взять на воспитание ребёнка, оставшегося без попечения родителей (ШПР — в народе). Людям платят деньги за этот вопрос ежедневно. Психологов всей нашей страны, занятых в ШПР, ежедневно спрашивают: «Почему гражданин А. решил взять в семью приёмного ребёнка?» И этот вопрос чрезвычайно правильный.

Какие варианты ответа на данный вопрос? Вариантов несколько.

Мой ребёнок уехал от меня

Мой ребёнок (или дети) выросли и стали жить своей жизнью. Я хочу продолжать о ком-то заботиться, кому-то помогать и делать, в конце концов, что-то хорошее.

Это очень благородно! Это здорово и похвально! Но!

Тут очень важно оценить свои силы. Нужно понимать, могу ли я изучать что-то новое о детях (а дети, оставшиеся без родителей, имеют-таки свои особенности), готов ли я пройти ещё раз через проблемы подросткового возраста (а они будут), готов ли я взять ребёнка старше 10 лет. Последнее важнее всего. Это одно из правил: разница в возрасте между ребёнком и родителем (в идеале) не должна быть больше 30 лет. Это в идеале. Проблем меньше будет.

Мой ребёнок погиб

Такое, к сожалению, тоже случается. Мой ребёнок (рождённый или не рождённый) умер, и я хочу усыновить ребёнка. Не буду ничего говорить, кроме: минимум год после трагедии + столько же психотерапии = возможность приёма ребёнка в семью. Лично я не дал бы возможности принятия ребёнка в семью, пережившую утрату, без указанных условий (не прошло года с момента потери, нет психологической помощи семье).

Религиозный мотив

Стоит знать вот что: одной религии мало. Я искренне верю, что священнослужители каких угодно церквей имеют те же самые убеждения и, услышав от кого-то из паствы подобное желание, порекомендуют взвесить все за и против, поговорить с психологом ШПР и оценить свои силы. Другое дело, когда религия становится ОДНОЙ ИЗ опор человека наряду с педагогикой, психологией, медициной. Тогда получается, что вера во что-то может стать ресурсом для человека и семьи. Тут всё положительно, без сомнений. Но, так бывает не всегда. Есть случаи, когда человек отрицает и медицину, и педагогику, и психологию. Есть Бог, говорит человек, и он (Бог) сказал помогать ближним. Я буду помогать, взяв ребёнка в семью. Вот тут не так всё положительно и сомнений немало.

Что скажет этот человек, когда ребёнок начнёт воровать? Что скажет этот человек, если ребёнок не будет всем сердцем искренне верить в Бога (а такое, кстати, случается)?

Одиночество

Одинокая женщина (или мужчина). С личной жизнью как-то не сложилось. Родители далеко, и отношения с ними не лучшие. Жизнь выстроена и налажена. Но чего-то не хватает. И принимается решение взять в семью ребёнка. Ничего страшного или криминального в таком мотиве нет. Но сопровождение психолога и беседа будут очень кстати.

Родственные отношения

Родственник погиб или по разным обстоятельствам не может воспитывать своего ребёнка (моего родственника). Я принимаю решение взять ребёнка на воспитание в свою семью.

Этот мотив понятен, но сложен. По моему опыту, чаще всего, принимая такое решение (взять на воспитание родственника), обсуждение в семье проходит недостаточно. Чаще один из членов семьи ставит перед фактом всю семью. То есть потенциальные риски в виде целой вариации семейных конфликтов.

Идеализация

«Когда в моей семье появится девочка, я смогу научить её всему, что умею!»

«С приёмным сыном мы будем рыбачить, охотиться и строить дом!»

«Я хочу дать ребёнку высшее образование, а потом он сам примет решение, чем ему заниматься».

«Мы будем всей семьей ужинать, ходить в поход и кататься на коньках!»

«В нормальных семьях никогда не кричат на детей!»

«Я не понимаю приёмных родителей, которые возвращают детей обратно в детский дом! Это не люди!»

Это идеализация. Фантазия о жизни.

Идеализация (в общем смысле) — преувеличение значимости чего-либо с одновременным отрицанием вероятности провала. Я говорю, что встретил идеальную женщину, и описываю её в поэтических терминах. Я говорю, что в какой-либо стране сказочная жизнь без бедности и преступности. Это тоже идеализация.

Все люди склонны к идеализации чего-либо. Это нормально. К сожалению, именно задача психолога сбивать идеализацию относительно приёмных детей и приёмной семьи в целом.

Почему?

Небольшой город. Меня, как часть службы сопровождения замещающих семей, приглашают для беседы с приёмной семьёй. Четырнадцать лет девочка жила в приёмной семье. На момент беседы ей 16. Ее усыновили, скрыв сей факт от неё самой. Месяц назад семья (мама и папа) подали исковое заявление в суд. Они просят отменить усыновление, вернув девочке фамилию, имя и отчество. Опека просит меня разобраться в причинах более подробно. Главное, ответить на вопрос: «Есть ли вероятность все вернуть?»

Симпатичная девушка 16 лет. Занимается музыкой с детства. Мечтает стать звездой. Плохо учится. При этом курит, несколько раз за два последних года приходила подвыпившая, встречается с парнем (мама водила её к гинекологу и выяснила, что секса не было). Видно, что девушка не хулиганка, при этом не ангел. Обычный такой подросток, коих миллионы.

Спрашиваю у директора и классного руководителя: «Как она?», имея в виду учёбу и поведение. Наперебой рассказывают о курении и алкоголе. Спрашиваю: «Так вы её чего в полицию на учёт не ставите или в ЦВСНП не закрываете?» Говорят: «Ой, что вы, что вы! У нас похлеще есть, чем она! Не так всё страшно!»

Встречаюсь с мамой. Обычная женщина. Заранее настроена на разговор со мной, сделав лицо каменным. После недолгих расспросов, говорит следующее: «Мы устали. И я, и муж».

По сути, вот и весь её ответ. Думали, что будет иначе. Когда была маленькой, была «ручной», а сейчас домой не затащишь. Грубит, хамит. Думали, что будет музыкой заниматься, а ей так трудно даётся, что либо из-под палки, либо бросает сразу (про себя подозреваю астению, видя её чуть раньше «живьём»). Да, мечтает стать певицей, но нужно же заниматься! А она не хочет.

— Есть ли шанс, что вы передумаете?

— Нет.

— Почему?

— Мы перед подачей заявления в суд сильно поругались, я ей сгоряча рассказала и про усыновление, и про всё остальное. Теперь назад уже нет дороги.

— Понимаете, — спрашиваю, — что в 16 лет в детдом попадёт?

— Да. Там ей лучше будет точно. Там с ребятами-ровесниками общаться будет.

Я, кстати, через полгода после этого устроился в детдом (центр) и там её встретил. Девочку, конечно, не маму. Звездой ей не стать. Ну, если только удача великая какая. Я тогда впервые увидел, как она поёт, как занимается, увидел её успехи в учёбе. Мама тогда умолчала, а я из карты медицинской узнал, что у девочки было перинатальное поражение ЦНС. К слову, этим можно объяснить многие мамины фразы «из-под палки», «учёба трудно даётся» и так далее. Если коротко, девочка не тянула просто. Нужно было правильно выстраивать педагогическую модель, а не копить злость. Ну, это опять же мои проблемы.

Идеализация, как бы она ни выглядела безобидной (ой, ну поживем, и перестану идеализировать), — это страшнейшая сила. Эта сила сперва толкает взрослого человека на что-то вроде:

— смены фамилии, имени и отчества ребёнку;

— сокрытия факта усыновления;

— переезда;

— принятия в семью ребёнка без подготовки и анализа ситуации.

Так ещё и после всего этого продолжает мучать этого же взрослого, но уже в виде:

— игнорирования условий развития ребёнка и его состояния в целях «педагогических высот»;

— несоответствия технологий и техник воспитания реальным возможностям и способностям ребёнка;

— отрицания значимости специалистов, их знаний и умений (хорошие родители не испытывают проблем в воспитании и обучении).

Вот, что получается. Есть взрослый, он решился на принятие в семью ребёнка. Есть куча специалистов, которые могут дать что-то полезное (если не имеют своей головы, то хоть учебники могут процитировать с листа). И логично было бы, если бы (ох, сколько «бы») родитель пришёл к специалисту, послушал, узнал, пошёл бы к ребёнку, взглянул бы на него реально и сказал: «Дружище, ты практически ноль в базовых знаниях, ты ноль в быту. Ну, что поделать, будем навёрстывать, насколько сможешь. Звезд мне не нужно!»

Как это выглядит в жизни. Взрослый приходит. Слушает курс ШПР. Уходит. Приходит в детский дом (или на сайт). СЕРДЦЕМ СМОТРИТ НА РЕБЁНКА (это так одна мама сказала: нужно сердцем выбирать приёмного ребёнка). Видит чудесного ребёночка, несчастного и заброшенного всеми. Приходит домой. Пытается ребёночка научить «правильному», а ребёночек не учится никак. И взрослый думает: «Ну, щас годик-другой, и будет учиться и вести себя как надо». Годы идут, ребёночек уже не кажется несчастным и заброшенным, а видится «неблагодарной сволочью». Уже несколько лет потрачено несчастным родителем на попытки «выправить» ребёнка.

Это обычная ситуация: ребёнка пытаются «исправить», не получается — возвращают. За почти 10 лет моей только работы таких историй сотни. Бабушки, тёти, дедушки, дяди, сёстры и братья, посторонние. Правда в том, что все возвращают детей, независимо от образования, статуса, возраста и, казалось бы, ума.

У всех, кто, как мне кажется, пострадал от идеализации, есть одна общая черта: отсутствие сторонней своевременной помощи. Вы, безусловно, можете меня обвинять в предвзятости, ангажированности, мол, ну, понятно, все психологи себя рекламируют.

И мне кажется, что саму суть этой помощи понимают не все. Некоторым видится, что родитель, приходя на приём, встречается с психологом, который говорит нечто вроде: «Так-с, так-с, ну и кто тут у нас облажался? А тебе говорили, что будет трудно. Чё ты хотел? Ну, вот так вот, да. Ребёнок себя странно ведёт? Так, а ты вообще хоть что-то о воспитании знаешь?»

Почему я так говорю (что людям видится работа с психологом в подобном ключе)? Потому что очень часто, когда родители приходят на приём, они злятся. Они не готовы слышать и слушать. Словно в их фантазии о грядущем приёме я уже их унизил, а они уже оскорбились. (Я понимаю, что внутри родителя работают другие механизмы, сопротивление, но говорю именно о внешнем проявлении).

Говорить о трудностях сложно. Признавать, что что-то не получается, в чём-то я не настолько хорош (это и есть идеализация), трудно.

Мысль, которую бы я хотел сказать родителям: представьте, что ничего не изменится никогда. Ребёнок, которому сейчас 6, будет вести себя точно так же до 60-ти. Изменится лишь возрастная манифестация (выражение) того или иного качества, проблемы. Но как не мылся, так и не будет мыться. Как психовал, так и будет психовать (взрослые тоже психуют, так что легко представить). И на этой основе вопрос: что вы будете делать?

Обычно, люди начинают говорить — продолжать попытки изменить ребёнка. Ну а если не получится? Если допустить как данность вот такое вот поведение ребёнка?

Я веду к тому, что в такой ситуации (когда поведение не нравится) нужно не судорожно читать «что-нибудь по психологии». В такой ситуации нужно думать над главным: откуда я буду брать ресурс, чтобы это поведение терпеть. Как бы это ни звучало, это единственный выход.

В этой связи я вспоминаю одну маму. У её ребёнка аутизм. Ему 9 лет. И вот послушайте только, какая она умница:

— Он (сын) поздно говорить начал. Речи не было вообще. Мы перепробовали, конечно, многое, но я уже смирилась даже. Мы жестами классно общались. И вот, ему 6 было, он как давай на остановке матершинное слово орать! Люди все на него смотрят, недоумевают, а я стою счастливая! ГОВОРИТ!

Что тут ключевое? Во-первых, то, что смирилась. Видя её, то, как она крепка духом, можно предположить, что смирилась не в христианском смысле (т. е. приняла как волю чью-то), а в смысле «ну и не говори, давай так будет учиться общаться». Иными словами, отсутствие речи у ребёнка стало не камнем преткновения и не предметом для коррекционной работы, а данностью. То, что ребёнок не говорит, стало фактом, определившим коммуникацию (давай так учиться говорить).

Во-вторых, она показала мне пример стратегии «меньшее — лучшее». Это такой прием, при котором какая-то большая цель делится на небольшие и реальные пунктики и выкидывается вовсе. То есть, при этом способе радоваться можно не только тому, что ребёнок окончил школу, но и тому, что просидел весь урок, не залезая под парту. Или, как в случае этой мамы, ребёнок с диагнозом аутизм, заговорил (хоть и матом) — победа! То, что даже при наличии речи, он ещё ой как сомнительно что социализируется, — понятно. В таком случае, социализация — глобальная цель. Она делится на речь, установление контакта (а это не одно и то же, что и речь), умение выполнять инструкции и т. д.

Как бороться с идеализацией? Единственным доступным человеку средством: видеть в себе своего рода специалиста. Я вот о чём, в РФ приёмный родитель после прохождения подготовки ВЫБИРАЕТ себе ребёнка. В чём проблема? Когда я выбираю ребёнка, я неизбежно идеализирую, я представляю себе картинки, глядя на фото: «а вот этот ребёнок, похоже, добрый», «ой, а у этого глаза, как у меня». Это я молчу ещё о самой системе такого выбора, который больше подойдёт до супермаркета или овощебазы (смотри сайт усыновите.ру). Что ещё? Я выбрал ребёнка и получаю весьма расплывчатую и смазанную картину о нём. Помогает ли это мне предупредить будущие трудности? Нет. Даже наоборот. Это грубо прозвучит, но вся эта ситуация похожа на выбор фрукта, который ты ни разу не ел. Понравился красивенький и ровненький? Фиг — этот фрукт вкуснее тогда, когда он несвежий с виду и мятенький.

Что было бы лучше? Что бы помогло родителям?

Проблем, я уверен, было бы меньше, если бы весь процесс подготовки, процесс выбора и устройства ребёнка проходил в парадигме: у государства не хватает рук; система детского дома убыточна и несовершенна; единственный способ отдать эту обязанность в частные руки (своего рода подряд). И тогда было бы:

— Гражданин Н. У вас образования педагогического и психологического нет, но есть пройденный обязательный курс подготовки, где вы получили хорошие отзывы, поэтому вот вам Машенька 7 лет. С ней вы справитесь, но нужно встречаться с нашим психологом раз в такое-то время

— Гражданка М. У вас педагогическое образование, вам мы Петька 13 лет. Сложный, непростой, но вы справитесь. Встречи с психологом тогда-то и тогда-то.

Почему с психологом? Потому что это (надеюсь, что пока) единственный человек, который понимает, что в семье происходит и почему. Если такими знаниями будут обладать специалисты опеки — потрясающе!

Иного способа для борьбы с идеализацией, кроме профессионального отношения (со всех сторон) к приёмному родителю, нет.

О ребенке

До детского дома

Пока не изобретено и не внедрено в широкое употребление способов искусственного взращивания человеческих детёнышей, люди появляются одним и тем же способом: размножением двух особей.

В шутку ли, но занятие это принято называть «любовью». Есть такое устойчивое выражение, как «заниматься любовью». Мужская и женская особь «любят друг друга», в результате чего появляется зародыш в утробе женской особи. Там этот зародыш превращается в человеческого детёныша, матерью благополучно (или не очень) вытесняется из утробы и начинает жизнь в воздушном пространстве той или иной местности на планете.

Дети, живущие в детском доме, поверьте, появляются тем же самым способом. То есть, мама и папа ребёнка из детского дома любили друг друга. Они занимались любовью и произвели внутри матери все те же операции, что и наши родители. Они так же волновались, что-то планировали. Иногда о чём-то мечтали.

Давайте, я расскажу немного о родителях тех детей, что живут в детском доме.

Есть мама одного подростка. Довольно симпатичная девушка лет 30. Она сама родилась в семье бедной и пьющей. Родители не слишком хотели ухаживать за ней, поэтому она рано начала пробовать разные вредные вещества. Перепробовав многое, остановилась на наркотиках. Вероятно, именно они ей пришлись по вкусу. Употребляя наркотики, она осталась тем же, по сути, ребёнком. Так же ей хотелось внимания и заботы. Так же ей нужно было утешение и поддержка. По этой причине она соглашалась, когда парни и мужчины предлагали ей ласку, утешение и заботу. Результатом одного такого согласия стал симпатичный мальчик.

От действия разных вредных веществ, которые она ела, пила и вводила шприцем, мальчик родился вялым и болезненным. Ей приходилось часто обращаться к врачам. Но ей хотелось быть хорошей матерью, поэтому она обращалась к этим врачам и лечила сына.

Ей очень сложно было побороть страсть к наркотикам. Она пыталась заставить себя бросить, но все складывалось так, что ей «приходилось» есть, пить и шприцем вводить разные вещества. Ребёнка она не бросала на улице, а оставляла соседке. Или маме (чего ей не очень хотелось, потому что мама кричала на девушку, ругалась и била её).

Она пыталась найти работу. Некоторые виды труда ей были даже по душе, но и платили мало, и относились не лучше, чем мать. Все спрашивали, «не наркоманка ли она, часом». Ей становилось грустно и сразу хотелось чего-нибудь выпить, съесть или ввести шприцем. Ей уже стало казаться, что грусть, с которой она живет, никогда никуда не денется. Что с этой грустью ей придётся жить, но подвернулся счастливый случай!

Друзья предложили ей продать несколько горсточек того, что можно есть, пить или вводить шприцем. Она обрадовалась, потому что поняла, что так сможет заработать для себя и сына денег. Представила, что сможет нанять сиделку для сына, а не отдавать маме. Она тогда утёрла бы нос всем! И тем придуркам, что обзывали её наркоманкой, и матери!

Ей удалось продать немного горсточек, на которые она купила машину на пульте управления для сына! Купила крутой телевизор для крутых мультиков! Купила себе классный телефон! Больше она ничего не купила, потому что села в тюрьму от четырёх до восьми. Точнее, сразу на восемь. Сиделку нанять она не успела. Сделать хоть что-то в жизни полезное тоже не успела.

Сын, которому на тот момент было 6 лет, отправился в детский дом на тот же срок в 8 лет. Мальчик стал испуганным. Ему было страшно впервые оказаться без мамы. Ещё он злился. На всяких неизвестных ему ранее тётек, которые его забрали от мамы. На маму, которая бросила его здесь. Он стал искать кого-то, к кому ему можно было приткнуться.

Мама тоже испугалась. И разозлилась. На всех. Ей было ужасно обидно, страшно, одиноко и больно.

Есть другая семья. Вообще, семей там (в детском доме) чуточку меньше, чем детей. Дело просто в том, что есть семьи, где не один, а два или три ребёнка.

Так вот, ещё семья. До появления третьего ребёнка все вроде бы было достаточно хорошо. Они жили в деревне, вдали от города. Им нравилось работать на местной ферме и ни в коем случае не участвовать в жизни города и всяких городских чертыханиях.

Фермер — добрый и хороший человек. Он платил им достаточно денег и давал им всяких продуктов. Отец и мать взамен чудесно ухаживал за землёй фермера. Делали всё, что умеют, и на том все были счастливы.

Потом случилось неожиданное, но логичное: фермер умер. Его сын продал ферму, и на её месте построили какое-то дорогое и бестолковое место. Семья оказалась без работы. Муж и жена испугались. Сперва выпили однажды. Протрезвели, глянули по сторонам. Поняли, что всё плохо. Выпили ещё раз. Стали муж и жена так много пить, что уже не смогли ухаживать за детьми. Работу найти не смогли. Точнее, работа-то была, но далеко, в городе. Растерялись они, хоть и люди взрослые. А пока растерявшиеся были, уже и весь облик человеческий растеряли в попойках да пьянках. Так детей и забрали в детский дом.

Почему я это написал?

Я хочу показать, сказать, что до рождения ребёнка в большинстве случаев родители детей из детских домов были обычными родителями. Беднее. Менее образованные. С дурным и несчастным детством. Но не изверги, не звери или мучители. Во многих случаях истории их жизни были трагичны. Во многих случаях — явились отражением нашего времени. Такие же идиотские и полные грусти, как наше время.

Именно поэтому дети из детских домов искренне любят своих родителей. И тут совершенно нечему удивляться. Мы-то с вами, имеющие детей рядом, далеко не идеальны. Мы иногда думаем, что орать и бить детей полезно. Мы также полагаем, что кусок тряпки, скрывающий тело ребёнка, должен иметь определенную надпись. И тогда этот кусок становится сакральным, и тогда эту тряпку нельзя рвать или обмазывать грязью. Я к тому, что у нас с вами тоже полно дурости. И дурость эта чаще всего мало чем помогает детям.

Поверьте, до детского дома у ребёнка была жизнь. Он не упал с Луны. Он не вертелся на костре адского пламени. Он жил. Иногда с мамой и папой. Иногда с бабушкой или дедушкой. Или с тётей, дядей. В жизни его были и хорошие моменты тоже.

Искренне говорю, что я устал от абсолютов при представлении детей из детского дома. «Дети из детского дома — страшные монстры! Они бессовестные и ужасные!» «Дети из детского дома несчастны! Им пришлось много повидать и настрадаться за свою недолгую жизнь». И то, и другое — чушь.

Попробую пояснить. «Все врачи — халатные сволочи, которые только и думают, как с меня содрать денег!» «Все чиновники берут взятки и имеют миллионы». «Все полицейские садисты, которые ждут момента помучить меня». Этот список фабул можно продолжать бесконечно. Каждая из них — чушь.

Можно сколько угодно говорить о том, что родители этих самых детей, о которых идёт речь, нехорошие, неудачные или что-нибудь этакое. Мне привычнее говорить о фактах. А факты здесь такие:

— все люди болеют, страдают от чего-либо или недостаточно хорошо справляются с чём-либо. Если у человека нет рядом поддержки, опоры или помощи, велика вероятность того, что он не сможет справиться с депрессивными или иными переживаниями,

— родители детей из детского дома не имеют цели убить или умертвить своих детей (иначе сделали бы попытку этого).

Знаете ли вы, как происходит процесс устройства ребёнку из семьи в учреждение? Несколько человек приезжают в семью. Видят, что условия содержания неудовлетворительны. Уговаривают родителей написать заявление и поместить ребёнка в учреждение, пока не поправят условия.

Дальше происходит самое чудесное: специалисты приезжают каждые сколько-то недель и месяцев. Смотрят. Если ситуация не меняется в течение полугода-года, то выходят на лишение родительских прав. Что в этом мне кажется «чудесным»?

Давайте разбираться. Есть семья. С детьми. Они живут так, как их научили, как могут, если можно так сказать. И вот это вот «могут», оно страшно зависит от экономической ситуации в стране, от психического состояния, опыта, условий проживания. То есть в сумме описывается категорией «социальная политика государства».

Далее. Люди, которые приходят проверять семью. Это люди, которым когда-то удалось получить образование (в том числе, благодаря родителям), устроиться на работу с достаточным доходом. Я уже не говорю, что у них в принципе есть опыт ведения домашнего хозяйства (уборки) и семейной жизни. И вот, эти люди смотрят на то, как живёт семья, и говорят: «Не должно так». Потом, после передачи ребёнка в учреждение, эти люди ждут, что семья умоет лицо студёной водой, глянет в чисто поле, и душа их проснётся. Они скажут: «Господи! До чего ж я докатился! Как же ж жить-то так мог! Хватит!» Такого, естественно, не происходит.

Нельзя не сказать, что в эту самую минуту, когда семья соглашается отдать ребёнка, все возможные службы, всё общество должны кидать все силы на помощь этой семье. А если нет, то для чего ждать полгода-год? Логичнее сразу забирать ребёнка навсегда.

И я вновь пытаюсь сказать, что ребёнок в детском доме — не продукт «социального ужаса». Семья, у которой изъяли ребёнка, не похожа на людей из фильма ужасов. Но, как бы то ни было, ребёнок всё равно попадает в учреждение. Со своей историей, со своими родителями за пазухой, со своими друзьями в кармашке. Со своими страхами и мечтами.

 

В детском доме

Когда я устроился в центр помощи детям, оставшимся без попечения родителей, (проще и понятнее будет в детский дом) я завёл в блокноте несколько страниц под названием «Мои впечатления о детском доме». Само место символичное, яркое на слух, поэтому я понимал, что записей там будет много. Как оказалось, исписать мне удалось всего две страницы (блокнот формата А6). И то, что я написал на этих страницах, было очень противоречивым. С одной стороны, я боролся со стигматизированностью самого детского дома, с общественной установкой внутри себя (которую никуда не денешь). Этот образ, установка строились исключительно вокруг чувства жалости к детям, упования на несовершенство мира и системы.

С другой стороны, я не мог собрать воедино те разрозненные фрагменты, которые мне повстречались. Чувство беспомощности, неупорядоченности (хоть и я сам стал после первого года выстраивать в своей собственной жизни «режим»).

Например, в моих записях был такой пункт — «детей демонизируют». Имелось в виду, что граждане, не знакомые с жизнью и устройством детского дома, наивно полагают, что там живут ужасные монстры, но не дети. Моя запись говорила о том, что дети там «хорошие».

Следующая запись гласит: «Дети двуличны». Как-то вечером, часов в 9, я пошёл к одному из детей и стал свидетелем ссоры старшего и младшего детей. Старший отчитывал младшего. Матерился и угрожал побить. Я громко закрыл за собой дверь, привлекая внимание. Старший повернулся ко мне, улыбнулся и сказал: «Простите».

Остальные записи я разглашать не буду, сохраняя корректность и уважение по отношению к специалистам учреждения. К этим специалистам, кстати, я испытываю глубочайшее уважение.

Вам наверняка всё ещё интересно, как выглядит жизнь детей в детском доме, чем они занимаются, чего хотят, как выглядит исполнение обычных бытовых нужд.

Некоторая часть мифов верна. Например, старшие действительно обижают младших. Или, к примеру, волонтёры действительно «испортили» представление детей о помощи взрослых, потому что дети всё время чего-то от взрослых ждут.

Другая часть мифов не верна. Особенно та, что касается воспитателей. Есть там взрослые «постоянные». Есть там те взрослые, что отдавали и отдают детям всех себя. Есть там такие, кто действительно живёт на работе.

Нет никакого смысла в подробном освещении жизни или устройства этого места. Вместо этого, хочется добавить: если придёт день, когда здравый смысл восторжествует и все эти средства (финансовые, методические, физические) бросят не на Центры помощи детям, оставшимся без попечения родителей, а на приёмные семьи, создав тем самым кластер профессионалов, воспитывающих детей, я буду рад. Если я узнаю, что детские дома (то есть центры) решено закрыть, я буду рад.

Все ещё в детском доме

На уровне государственной политики задается вопрос, хотят ли дети, находясь в детском доме, попасть в приёмную семью. Вопрос этот я хотел бы разрешить раз и навсегда, разобрав желание (или нежелание) детей разного возраста уходить в приёмную семью, и влияющие на это механизмы.

Дети от рождения до 3 лет