Глава 3. Долгожданное исцеление

7 марта 1248 года не спалось. Маяло.

Я крутился в кровати юлой, туда и сюда, силясь выискать положение, в котором бы мои ужасающие пролежни доставляли мне наименьшее беспокойство.

Спасибо доброму домовому! Если бы не его неусыпный контроль и немедленное прибытие по одному моему хлопку, то сгнил бы я заживо на белых перинах в небольшой келье якобы монастыря.

Сегодня было особенно грустно, и звать услужливую нежить не хотелось. Страдания, если они длятся длительное время, становятся лишь гнетущей данностью и не более того. Градация состояний существовала лишь в количестве и интенсивности болевых ощущений, что по сути уже являлось несущественным фактором.

Неожиданно вспомнилась Варвара, мысли о которой я старательно отгонял многие лета.

Где она? С кем? Каких высот достигла и достигла ли?

К собственному удивлению я неожиданно понял, что не прочь повидаться с бывшей возлюбленной в любом виде, и что обида, культивируемая искусственно на протяжении всего времени расставания, испарилась в душе, видимо тоже, до кучи, сгинув в зияющей ране.

- Мир тебе, Варвара! – по наитию, шепнул я вслух и тихо улыбнулся в темноту кельи, - больше я не испытываю к тебе зла.

Словно чирей прорвало изнутри. Благостные эмоции столь сильно захлестнули душу и разум, что очи богато увлажнились слезою очищения. И это не являлось слабостью! Нет! Подобных слез, как высшего проявления освобождающейся души стыдиться воистину грешно, именно поэтому я включаю данный факт в повесть.

Успокоенный и умиротворенный, как самый праведный монах их всех праведных монахов на свете, я провалился в глубочайший сон, наслаждаясь тихим покоем грёз.

 

Во сне я был полностью цел и, как и прежде, могуч. Во сне я бежал, наслаждаясь невероятной, пружинистой прытью абсолютно целых ног. От радости хотелось кричать, оглашая весеннюю, утреннюю, сонную берёзовую рощу воплем победы и восторга.

 Чу! А вот и знакомые болота показались промеж кустарника. Сам не осознавая оного, я во весь опор мчал к Дормисловой Поляне, соскучившись по этим местам столь сильно, как мать бы тосковала по родному дитя в долгой разлуке.

«И пусть улицы деревни будут вновь пусты», - думалось мне в сладких грезах, - «но я непременно должен побродить по родным местам, где в моей памяти, будет вновь оживать прошлое!»

Едва мысль завершилась, как я встал на окраине деревни, буквально впившись взглядом в старого деда, которого помнил под именем Игорь, который, как ни в чём не бывало, сидел в дозоре возле тревожного колокола.

-Куда же ты так бежишь, Торопка - расторопка? Расшибешься ведь, - как встарь поприветствовал меня безобидный и добрый старик.

- Да я деда... Да я просто... я того... – растерявшись, я не нашелся чего же такого ответить внятного на обычный, мирской вопрос.

Ошарашенно, издали я наблюдал, как из совершенно целых изб деревни в небо вьются белые столпы дыма, прогоняя запоздалые морозы ранней весны.

- Ишь ты, вымахал как! А я ведь тебя еще совсем маленьким и несмышлёным помню.

- Деда Игорь... Так ты же того... умер еще до монгольского нашествия... Так как же ты...

- Ну, помер и помер, и что? С кем не бывает? – даже оскорбился моим речам старик, - ты тут не простаивай, а домой скорее иди. Сон не вечен. Там тебя давно родные ждут. Тьфу, стоит как столб! Пшёл!

И я полетел что было духу вперед, радостно здороваясь со всеми встречными, вновь живыми и явно пребывающими в добром здравии. Бабка Влада, юная вдова Лиля вновь вышагивает со своим женихом, который давно погиб в дальнем походе в половецкие степи, добрый лесник Игнат, замерший в бурю... Я даже приветливо помахал маленькой и вёрткой собачке Стрелке, которую медведь давно разорвал на охоте – и та жила и здравствовала тут!

- Матушка! – закричал я, врываясь на порог родной избы сквозь тёмные сени, - мама!

- Ну что ты орёшь, милый? – вытирая руки белым подолом от муки мне на встречу во всей красе вышла Пелагея, - садись за стол, непоседа, я как раз пирог пекла. Скоро поспеет.

- Мама, я ведь ненадолго! – задыхался я от счастливого переизбытка чувств, - я вообще ничего не понимаю...

- Да садись ты! Вот Торопка! Весь ведь в отца вышел... А вот и он, лёгок на помине.

С охапкой березовых дров в избу вошел моложавый, крепкий Ульв, от растерянности выронив любовно выложенную кладку. Не обращая внимания на дрова, он заключил меня в медвежьи объятия:

- Ишь, крепкий какой! – жёсткой, привычной рукой отец потрепал мои непослушные вихры.

- Это ведь во сне я такой, а так...

- Что, «а так?» Знамо, что во сне ты присутствуешь таким, каким желаешь себя видеть. А реальность твоя, чем не сон? Вот тебя твои учителя новые учат, учат, а самого главного не поведали, ибо не умирали никогда, и даже не спали по-настоящему! Ну что замер на пороге, в дом то проходи. Как раз дед в гости приехал из самой Скандинавии. Хоть познакомлю.

- Чудно все как-то. И настолько хорошо, что вольно или не вольно не верю в происходящее... братик с сестренкой где? Выросли ли?

- так переродились уже. Растут на Земле давно и крепнут, - рассмеялась моим речам Пелагея, - ничего то ты так и не понял, сынок.

- И не хочу понимать... можно, я просто останусь тут, с вами. Весна же. Работы море. Отец один не справиться!

Воистину, если бы это была смерть, то ничего бы более я не желал.

Никак не ответив на мои предложения и загадочно усмехнувшись, отец провел меня в дом, где представил меня грозному воину – варягу с рыжей, окладистой бородой, доходящей до пупа.

Он крепко сжал мою руку и коротко, с достоинством представился:

- Кеннет.

- Гамаюн, - ответил я грозному предку.

- Эх, славным же воином ты дед был! Мы с сыном тебе не чета, - похвалил Ульв могучую фигуру предка.

- В этом не чета, - ответил варяг голосом, напоминавшим хриплый рык, - зато в другом много более разумеете!

- И то верно... А ведь дед твой на струге умер, когда почти никого не оставалось. Стяг защищал. Далеко, в стране туманной, Англии, куда отправился за добычей.

- Да уж, славен был бой, - хохотнул в бороду Кеннет.

Вдоволь налопавшись маминого пирога с дичью, я был счастлив настолько, насколько это можно было представить.

К сожалению, после обильной трапезы, настала пора уходить:

- Ну что сын! Тебе пора! Не сочти за грубость, - мягко улыбнулся отец, - это мы здесь надолго, а тебе, знамо дело, рано еще!

- Но отец! – заартачился было я.

- Ой, не спорь со старшими! Пора так пора. И помни, Гамаюн – мир нави и мир яви столь же разны, сколь схожи. Оболочка другая, а законы природы те же. Пора тебе вновь браться за работу. Русь тебя ждёт.

- Бать, - неожиданно решил выспросить у варяга я то, что волновало душу, - я тут Варвару вспоминал на досуге. Она с вами?

- Приходила, Варюшка, к Ярославу в гости пару раз, против воли этого мира. Сильной выросла ведуньей! Мощной! Да их с отцом все равно мир не берет. Не признает он её в монгольских одеждах. Так и стала Варя у порога, ни в силах пройти внутрь... Страдает она, торопка, ой, страдает. Но дело своё, выбранное при жизни, бросить не может. Хорошо, хоть ты её простил. У неё итак камней на душе немерено.

- Но это ведь её выбор, бать!

- Её, ты прав. Все ошибаются, ибо несовершенны по своей природе. Не каждый может жить по сердцу, чтобы фатальных ошибок не совершать. Все, кто сейчас здесь – смогли давно отчиститься.

- И даже грозный дед - варяг?

- А чем он хуже?

- Ну, столько жизней в походах загубил...

- Загубил, но если в этом грех? Действовал Кеннет, согласно своей природе, жил по законам своей страны, верно, исполнял приказы, и распоряжения старших выполнял. Лишней крови, без надобности не лил. В чём его грех? В хищной природе общества, в котором обитал?

- Кажется, я понял... А те, кто не понял, где они?

- Ну, если упрощать, то есть еще одна Дормислова Поляна. Там все иначе. Пусто, холодно и страшно. Там много грешившие мертвецы в тесноте сидят по избам и нос на улицу бояться выказать. Оттуда почти не перерождаются.

- Чудны дела во Вселенной...

- Ну а то, - рассмеялся Ульв, - Всё, Гамаюн. Еще чуть задержишься и более назад не воротишься. Закат скоро. Рад был тебя видеть сынок! Помни, мы всегда рядом, - Ульв немного помолчал и решительно встал вместе со мной, - ну, пора! Как восстановишь силы иди к Александру Невскому под крыло. Служи верно. Него начнется возрождение Руси!

- Хорошо, бать!

- И вот еще что... шепоток то не забывай, ладный и складный. Зря что ли силы тратил, учил?

- Я, теперь, отец, совершенно иначе умею. Без слов.

- Тьфу ты! То иначе, а то для себя, Гамаюн. Понял?

- Кажется, понял, тять! – весело рассмеялся я, и тепло, попрощавшись с матерью и предком – варяжской крови отправился в обратный путь.

Уже по дороге, поймав настроение и нужный настрой, по-прежнему здороваясь с каждым встречным кого, знал или не знал при жизни, я на ходу сочинил... нет, не заклинание или заговор. Нечто иное, намного большее и глубокое.

Я легко выводил на ходу:

 

А вы знаете? А вы знаете?
Никого никогда не теряете,
Не уходят бесследно близкие,
На свет тот, во чертоги чистые
Они в сердце горячем находятся,
В трудный час, за спиною, сходятся
Гладят тихо по буйной головушке:
"Потерпи наше милое солнышко,
Все пройдет и все позабудется -
Все желания тайные сбудутся!
Не терзай наши светлые души,
Мы с тобой! Только сердце слушай..."

И шаг мой был лёгок и размашист...

Я проснулся со странным чувством, будто что-то тотально изменилось внутри. Обратив взор вовнутрь, и направив его на кристалл души, я с восторгом увидел заживший, грубый, и всё еще мешающий внутренним токам, рубец на его структуре.

Рана полностью восстановилась за десятилетие, вместо прогнозируемого полувека. Это было чудесно. Еще чудеснее было то, что я ощущал всем телом, как волны силы наполняли моё естество, наполняя меня с избытком.

Достигнув апогея духовной силы, я решил действовать.

Не предупредив никого о своих намерениях, поздно ночью я приказал Доме телепортировать меня на самую окраину обсерватории, в то место, где небольшое, бетонное здание образовывало четырехугольное, равностороннее помещение без каких либо предметов мебели.

Подобная пустынная обстановка лучше всего подходила в предстоящем сражении за собственное здоровье против досаждавших много лет, последствий магического ранения.

Ток энергий внутри дал привычный сбой, наткнувшись на черное, зарубцевавшееся образование в районе солнечного сплетения. Пришлось взять себя в руки, угомонив роящиеся внутри мысли о тщетности мероприятия.

Тонкими нитями накопленных энергий я постепенно, шаг за шагом, движение за движением стал прошивать страшное образование, силясь напитать магический рубец как можно большим количеством микроразрывов.

Удалось это не сразу. Чересчур часто очередная нить энергии пружинила в пространство, уходя в смрадное небытие древнего зала.

Капающая с потолка вода действовала на нервы, заставляя вновь и вновь холодный лоб покрываться липкой испариной слабости. Тошнило. Но, к моему удивлению состояние было не таким плохим, как я ожидал, и быстро возвращалось в норму.

Очередная капля, разбившаяся о поверхность воды, взорвалась в напряженном сознании вспышкой сверхновой. Очередная нить энергии, пронзившая рану, отозвавшись на раздражитель, неожиданно налилась силой, прорвав черный затор застоя.

Я вздохнул, чувствуя как дамба, десятилетие мучавшая меня бессилием, распадается на части, истираясь внутри бурлящего потока, вынудившего физическое тело изгибаться дугой.

Свет, столько лет, запертый внутри, осветил мрачные потолки, вырвав из мрака старинные фрески на стенах. Видимо я кричал, сам не слыша переливов собственного голоса, отражающегося от потолков.

Позвоночный столб, с хрустом встал на место, вызывая каскад столь сильных ощущений, что меня скинуло с кровати на смрадный и холодный пол.

Мне было полных двадцать восемь лет, когда я родился заново...

 

- Что же ты нас не позвал? – сокрушался Феофан, провожающий меня до кельи по левое плечо, - ну нешто не помогли бы? Помогли!

- И то, правда! Что за недоверие? – вторил ему Сергий, поддерживающий мое тело справа.

Я неуверенно шагал, не в силах произнести и слова.

Во-первых, мешало чувство торжества и радости. Чувство ходьбы, чувство победы пьянило, открывая дальнейшие перспективы развития, заставляя мысли течь в голове с небывалой скоростью операций.

Во- вторых, слабость достигала такого уровня, что мне, раскрыв рот, попросту не хотелось осрамить сонные залы обсерватории постыдством собственного организма.

Я понимал, почему расстроены мои давние друзья. Они расстроенно упивались чувством скорой утраты, свято уверенные, что едва мое состояние стабилизируется, я покину этот маленький и необычный мир обсерватории, вырвавшись на свободу Руси, с четкой целью отомстить за все страдания, причиненные Ордой лично мне, моему роду и Отечеству.

Но отомстить ли? Нет, не то... Я не хотел мстить более никому. Но я хотел сделать так, чтобы мой народ, следуя своим законам и правилам, вновь вышел из небытия и расправил могучие плечи. Это дело не требовало мести. Оно требовало терпения

В том, что я покину их, мои древние учителя были правы… Но даже не чаяли, что данное место собирался обратить в оплот совершенно новой борьбы. В лагерь Ордена Алого Солнца.

       Выслушав мои доводы за трапезой, мои спасители серьезно задумались о перспективах. Чересчур долгое время они пребывали в Рязанском лесу, сокрытые от всего мира стеной вековых деревьев.

       Им потребовалось время, чтобы все обсудить.

       Лишь под вечер, хранители обсерватории, без приглашения телепортировались в мою келью.

       - Будь по твоему, Гамаюн, - начал свою речь Сергий, и было видно, что данное решение далось хранителям нелегко, - хоть мы и иного рода - племени, но столь долго жили на Руси, что окончательно обрусели. Мы решили, что нечего этим стенам быть и далее пустыми и мёртвыми. Мы согласны с твоим предложением.

       -Как же я счастлив! – не в силах сдержать радости, я с возвращающейся силой обнял моих спасителей, которые сделали мне столько добра.

       - Полно тебе, Гамаюн! В мире должно сохраняться равновесие сил. Коль столь древняя сила вырвалась в свет, мы просто обязаны противопоставить ей другую силу. Зови сюда новых людей. Снабжай словом тайным – «обсерватория». По нему и по твоему описанию мы будем понимать, кто пришёл к нам для дела, во время твоего отсутствия и постараемся обучить всех прибывших хотя бы азам магического искусства.

       - Я даже не смел, просить вас об этом, мои великие учителя!

       - Сам мир попросил, Гамаюн, - этой же Феофан, доселе молчавший, вмешался в беседу, - выпустить Сета являлось большой ошибкой, но в твоих силах вновь заточить его в гробницу или создать новый полюс силы, дабы неповадно было древнему атланту единолично хозяйничать на земле. Мы тоже виноваты, прозявив его возвращение, поэтому на наших плечах лежит груз ответственности за будущее этой планеты.

 

Чувствуя пружинистую силу ног, спустя неделю после разговора, я вышел к достопамятной крепости, где Евпатий Коловрат и Ратибор приняли свой последний бой. За десять лет, минувших с тех пор, изменилось многое – Феофан и Сергей хорошо поработали, захоронив тела русских бойцов, и теперь ничего не могло подсказать случайному путнику о драме, развернувшейся здесь в недавнем прошлом.

Камни катапульт, обрушившие своды, давно обросли мхом, превратившись в часть сооружений.

Чудно… Будто бы и не было ничего. Будто бы и не было меня…

Постояв со склоненной головой на кургане, где был захоронен Коловрат, посмотрев в слепящее солнцем, голубое небо, я решил не спешить, осмотрев окрестности отгремевших битв.

Русь расцветала даже под тяжким ярмом ига, отходя от причиненного зла. Деревни строились, восставали из пеплов города, и лишь старая Рязань, обезображенной покойницей, все так же молча и угрюмо стояла на берегу Оки, напоминанием о данных клятвах и потерянных близких.

Низким поклоном до земли, почтив память столицы, я отправился в долгий путь.

 

- Что, хозяюшка, приютишь путника перед долгой дорогой? – спросил я добротную красавицу Рязанской земли, в ближайшей деревне, где собирался расположиться на ночлег.

Ночами, не смотря на цветущий март, было всё еще холодно и некомфортно передвигаться.

- А то, - весело рассмеялась зеленоглазая вдова, под хихиканье женщин, окружавших ее, - гостем будь, мил человек, если с готсеванием справишься, - подзадорила она меня при посторонних людях, - а то уж больно скромен. Мой муж понаглее был.

Под заливистый хохот русских баб, переживших большое горе, но в веселье своем преодолевших все трудности тяжелейших времен я решительно ступил за калитку, неловко задев хозяйку плечом за пышную грудь, сокрытую холщовой рубахой.

В эту же ночь, после жаркой бани я впервые стал мужчиной...