Глава XXV. Сплошные соплии темное вранье

Новость облетела городок в две минуты, и к нам стали со всехсторон сбегаться люди, некоторые даже сюртуки на бегу натягивали. И скоро насокружила настоящая толпа, шумевшая, как армия на марше. Все окна и дверныепроемы тоже заполнились людьми и каждую минуту кто-нибудь спрашивал череззабор:

– Это они?

И кто-нибудь из шедших с нами отвечал:

– А кто же еще?

Когда мы добрались до дома, улица перед ним была уже запруженанародом, а три девушки стояли в его дверях. Мэри Джейн и впрямь оказаласьрыжей, да еще какой – ну и что с того? – все равно красива она была до чрезвычайности,а лицо и глаза ее сияли, как слава господня, до того обрадовал бедняжку приезддядьев. Король раскинул руки и Мэри Джейн прямо-таки скакнула в его объятья, асестра ее, которая с заячьей губой, – в объятия герцога, в общем, наобнимались ониот души! И почти все, особенно женщины, обливались слезами радости, видя такоеих счастье.

Потом король дернул герцога за рукав – исподтишка, но я-тозаметил, – а после поозирался по сторонам и увидел гроб, стоявший на двухстульях в углу гостиной, и они с герцогом обняли друг друга за плечи и, утирая,каждый, свободной рукой глаза, медленно и чинно направились к нему, и всеотступали в сторонку, расчищая им путь, разговоры и шум прекратились, слышалосьтолько «Чш!», а после мужчины сняли шляпы и склонили головы, и тишина наступилатакая, что, если бы булавка на пол упала, все бы это услышали. А моя парочка жуликовподошла к гробу, заглянула в него и заревела так, что их, небось, и в Орлеанеслышно было, и обхватили они друг друга за шеи, уперлись подбородками одиндругому в плечи, и минуты три, а то и четыре, такие слезы проливали, каких я ине видел никогда. Да и все прочие тоже прослезились и черт знает какую сыростьразвели. Потом король и герцог разошлись по двум сторонам гроба, опустились наколени, прижались к нему лбами и вроде как молиться начали, про себя. Ну,должен вам сказать, на толпу это подействовало – лучше некуда – все зарыдали вголос, и бедные девушки тоже, и чуть ли не все женщины начали их утешать: поочередноподходить к ним, торжественно целовать, не произнося ни слова, в лобики,гладить по головкам, воздевать, продолжая лить слезы, взгляды к небесам иотходить, плача и утирая глаза, чтобы, значит, следующей место уступить. Вот,ей-богу, ничего гнуснее я в жизни не видел.

Ладно, в конце концов, король встал, отошел малость от гробаи, собравшись с силами, произнес прочувствованную речь – сплошные сопли итемное вранье, – насчет того, каким тяжким испытанием стала для него и для егобедного брата и утрата покойного, и то, что они не застали его живым, проделавдолгий путь в четыре тысячи миль, однако это испытание искупается и очищаетсядобрым сочувствием и святыми слезами собравшихся, и потому он благодарит их отвсего сердца – своего и брата тоже, – ибо слова слишком слабы и холодны, чтобывыразить… – ну и прочая чушь и дребедень в этом роде, так что, под конец меня ажтошнить начало; а закончил он благочестивым «аминь!» и рыданием совсем уждушераздирающим.

И в ту же минуту кто-то запел благодарственный гимн и всеподхватили его, и пели во всю мочь, и у меня даже на душе полегчало, как вцеркви. Хорошая вещь, музыка – после всех этих медоточивых речей и лицемерноговздора она казалась такой честной, такой красивой, что сердце радовалось.

Ну а после король опять балабонить начал – мол, он и братего будут рады, если близкие друзья покойного поужинают с ними этим вечером ипомогут обрядить бренные останки Питера, и он-де знает, чьи имена назвал бысейчас его лежащий вон там брат, если бы мог говорить, ибо имена эти он частоупоминал в своих письмах, и потому, он, король то есть, имеет возможностьназвать их и сам, вот они: преподобный мистер Хобсон, священник Лот Говей, имистер Бен Ракер, и Эбнер Шаклфорд, и Леви Белл, и доктор Робинсон, и их, ивдова Бартли.

Преподобный Хобсон и доктор Робинсон находились в это времяна другом конце городка, промышляли там на пару – то есть, доктор помогалбольному тихо-мирно перекочевать на тот свет, а проповедник объяснял бедолаге,как добраться туда самым кротким путем. Адвокат Белл уехал по каким-то делам вЛуисвилль. Ну а все остальные тут были и стали подходить к королю, и жать емуруку, и благодарить его, и утешать, а после каждый жал руку герцогу, но ужемолча – просто улыбаясь и головой кивая, ни дать ни взять болванчики, – агерцог вертел в воздухе пальцами и, не закрывая рта, бубнил:«Гу-гу-гу-агу-агу», точно дитя, которое говорить еще не выучилось.

А король продолжал разглагольствовать, задавая вопросы чутьли не обо всех жителях городка и даже об их собаках, называя имена и клички,упоминая о разных случившихся здесь тогда-то и тогда-то событиях и перебираяслучаи из жизни Джорджа и Питера. И то и дело давал понять, что ему об этомПитер писал – врал, разумеется, все это он вытянул из юного простофили,которого мы в челноке к пароходу подвозили.

Потом Мэри Джейн вручила ему оставленное дядей письмо, икороль зачитал его вслух и облил слезами. В письме говорилось, что жилой дом итри тысячи долларов золотом остаются девочкам, а дубильня (так и продолжавшаяработать, принося хороший доход), и другие дома, и земля (общей стоимостью всемь тысяч долларов), и еще три тысячи золотом переходят во владение Гарвея сУильямом. А кроме того, в письме говорилось, что вся наличность – шесть тысяч –спрятана в погребе дома, и указывалось, где именно. Ну, король объявил, что онс братом сей минут спустятся в погреб и найдут золото, и поделят его честь почести, и велел мне взять свечу и идти с ними. Они плотно закрыли за собой дверьпогреба, отыскали мешок с золотыми монетами и высыпали их на пол – зрелищеполучилось на славу. И как же засветились глаза короля! Хлопнул он герцога по плечуи говорит:

– Здорово, а! И ведь мы эти денежки за красивые глазаполучили! Что, Билджи, это вам не «Совершенство» разыгрывать, верно?

Герцог с ним согласился – верно. Они зарылись руками в грудумонет, потрясли их в горстях, снова ссыпали на пол, со звоном, а потом король сказал:

– Ну, ничего не скажешь, изображать братьев покойногобогача и его заграничных наследников – самые для нас с вами подходящие роли,Билджи. Вот что значит – полагаться на Провидение. В конечном счете, лучшеничего не придумаешь. Я чего только не перепробовал и точно могу сказать – этосамое разлюбезное дело.

Каждый, кто огреб бы такую груду золота, обрадовался бы да идело с концом, но эти нет – эти решили свои денежки пересчитать. Ну ипересчитали и оказалось, что их не шесть тысяч, а на четыреста пятнадцатьдолларов меньше. Король и говорит:

– Черт подери, куда ж эти четыреста пятнадцать подевались?

Они даже испугались немножко, обшарили все вокруг, но ничегоне нашли. Герцог говорит:

– Ладно, человек он был уже больной, мог и ошибиться – думаю,так оно и случилось. Самое верное – помалкивать на этот счет. Как-нибудь и безних обойдемся.

– Проклятье, обойтись-то мы, разумеется, обойдемся. Меня не столькоденьги заботят, сколько то, что нам их пересчитывать придется. Вы жпонимаете, мы с вами люди как бы прямые и честные. Мы должны оттащить этиденьги наверх, пересчитать их при всех, чтобы никто ничего не заподозрил. Иесли покойник сказал – шесть тысяч, – нам вовсе не нужно, чтобы…

– Постойте-ка, – говорит герцог. – Мы же можем восполнить недостачу.

И давай шарить по карманам, деньги вытаскивать.

– Превосходная мысль, герцог, все-таки здорово у вас котелокварит, – говорит король. – Опять нас «Совершенство» выручает, не сойти мне сэтого места.

И тоже стал доставать из карманов золотые монеты искладывать их столбиками.

В итоге, остались они почти без гроша, однако денег ровно дошести тысяч наскребли.

– Знаете, – говорит герцог, – у меня еще одна идея возникла.Давайте поднимемся сейчас наверх, пересчитаем деньги, а после отдадим ихдевчонкам.

– Отличная идея, герцог, дайте я вас обниму! Роскошная, долучшей никто бы не додумался. Поразительная все-таки у вас голова, никогдатакой не встречал. Да, это будет всем финтам финт, и говорить не о чем. Если укого и возникли подозрения на наш счет, такой фокус их мигом угомонит.

Мы поднялись наверх, все собрались у стола, король начал пересчитыватьденьги, складывая монеты столбиками, по триста долларов в каждом, – и столбиковполучилось ровно двадцать. Все смотрели на них несытыми глазами и облизывались.Потом монеты ссыпали обратно в мешок, и я увидел, как король выпячивает грудь,собираясь закатить еще одну речугу. И закатил:

– Друзья, наш бедный брат, что лежит вон там, проявил щедростьк тем, кого оставил в сей юдоли скорбей. Щедрость к бедным овечкам, коих он таклюбил и приютил под своим кровом, когда они лишились отца и матери. И мы, все,кто знал его, знаем, что он был бы к ним еще щедрее, когда бы не убоялсяпоранить мои и Уильяма чувства. Разве не так? Я нисколько в этом не сомневаюсь.Но какими же братьями оказались бы мы, если бы встали в столь скорбное время унего на пути? И какими же мы оказались бы дядьями, коли ограбили б – да, ограбили – бедных, кротких овечек, коих он так любил в столь скорбное время? Насколько язнаю Уильяма, а я думаю, что знаю моего брата, он… впрочем, я простоспрошу у него.

Поворачивается он к герцогу и начинает выделывать рукамивсякие знаки, а герцог некоторое время тупо смотрит на короля, дурак-дураком,но потом до него вроде как доходит, и он бросается к королю, гугукая во всегорло от радости, и раз пятнадцать подряд обнимает его. Тогда король говорит:

– Я так и знал и, полагаю, это убедило всех вас в его чувствах. Так вот, Мэри Джейн, Сьюзен, Джоанни, возьмите эти деньги – возьмитеих все. Это дар от того, кто лежит вон там, хладный, но счастливый.

Мэри Джейн бросилась к нему, Сьюзен с Заячьей Губой кгерцогу, и пошли у них такие объятья да поцелуи, каких я сроду не видал. А всеостальные пустили слезу и столпились вокруг мошенников, чтобы пожать и тому, идругому руку, и все повторяли:

– Какой достойный поступок! – как мило! – ну кто бына такое решился?

Вот, а в скором времени все опять заговорили о покойном, отом, какой он хороший был человек, какая невосполнимая утрата, ну и так далее;и тут вошел с улицы рослый мужчина с крепким таким подбородком, стоит, слушает,смотрит, но ничего не говорит; и к нему никто не обращается, потому что корольопять завелся и все ему в рот глядят. Я на его болтовню особого внимания необращал, но вдруг слышу:

– …были особенно близкими друзьями покойного. Потому их ипригласили сюда на сегодняшний вечер. Однако завтра мы хотели бы видеть всех – всех и каждого, ибо он уважал каждого и каждого любил и, значит, будетправильным, если погребальное опоение станет публичным.

И пошел, и пошел, уж больно ему нравилось самого себяслушать, и все приплетал к месту и не к месту погребальное опоение, пока угерцога терпение не лопнуло, – он написал на клочке бумаги: «Упокоение,старый вы идиот», сложил его, загугукал и передал через головы людей королю.Тот прочитал записку, сунул ее в карман и говорит:

– Бедный Уильям, сколь он ни болен, но душа у негопрямая и честная. Он просит меня пригласить на похороны всех, сказать, что мыкаждому рады будем. Впрочем, беспокоится он напрасно, – я это только чтосделал.

И снова принялся рассусоливать как ни в чем не бывало, ипару раз ввернул свое погребальное опоение. А ввернув в третий раз, пояснил:

– Я говорю опоение не потому, что это общепринятыйтермин, но потому, что он правильный. В Англии больше уже не говорят упокоение,это слово отмерло. Мы называем это событие опоением. Так оно лучше,потому что это слово точнее описывает то, чего все мы так ждем. Оно происходитот греческого опа – внешний, открытый, вне дома; и древне-иудейского ени,что означает закапывать, прикрывать, помещать вовнутрь. Отсюда следует,что погребальное опоение – это просто открытые публичные похороны.

Вывернулся, нечего сказать, срам да и только. Тот, рослый,рассмеялся ему прямо в лицо. Все ахнули, залепетали наперебой: «Как можно, доктор!»,а Эбнер Шаклфорд говорит:

– Вы еще не слышали нашей новости, Робинсон? Это – ГарвейУилкс.

Король разулыбался, протянул доктору свою клешню и спрашивает:

– Так это близкий друг моего бедного брата, здешний доктор?Я…

– Вы с рукой-то ко мне не лезьте! – перебивает его доктор. –Это у вас, стало быть, английский выговор такой, да? Худшая подделка,какую я когда-либо слышал. И вы – брат Питера Уилкса! Мошенник – вот кто вытакой!

Ух, как они все переполошились! Бросились к доктору, сталиего урезонивать, объяснять, что Гарвей раз уж сорок доказал, что он Гарвей и есть,что он всех здесь знает по именам, даже клички собак и те знает, сталиупрашивать доктора, умолять даже, не ранить чувства Гарвея и бедныхдевушек – и так далее. Не помогло, доктор только распалился еще пуще и заявил,что человек, выдающий себя за англичанина и подделывающий английский выговортак бездарно, как вот этот, заведомый проходимец и врун. Бедные девушкиобнимали короля и плакали, а доктор вдруг обратился прямо к ним и сказал:

– Я был другом вашего отца, друг я и вам. И как друг ичестный человек, желающий защитить вас и оградить от горя и беды, говорю вам:повернитесь спиной к этому негодяю, гоните его, невежественного прохвоста,прочь вместе с его идиотским греческим и иудейским, как он их именует. Онпросто жалкий самозванец, явившийся сюда с запасом пустых имен и фактов,которые выведал где-то, – вы принимаете их за доказательства, а онинужны ему лишь для того, чтобы одурачить вас и ваших глупых друзей, которымследовало бы быть хоть немного умнее. Мэри Джейн Уилкс, ты знаешь, что я твойдруг, и друг бескорыстный. Так послушай же меня: прогони этого гнусного мерзавца– умоляю тебя. Прогонишь?

Мэри Джейн вытянулась в струнку и, боже ж ты мой, ещекрасивее стала! И говорит:

– Вот мой ответ! – а после взяла мешок с деньгами,сунула его королю в руки и сказала: – Возьмите эти шесть тысяч и вложите их отнашего имени во что захотите, а расписка нам не нужна!

И бросилась королю на шею с одного боку, а Сьюзен с Заячьей Губой– с другого. Тут все захлопали в ладоши, затопали в пол ногами, в общем, шумподняли страшный, а король стоит с высоко поднятой головой и гордо улыбается.Ну, доктор и говорит:

– Что же, я умываю руки. Но предупреждаю всех: настанетвремя, когда вас будет тошнить при одной мысли об этом дне.

И пошел к двери.

– Ладно, доктор, – говорит ему вслед король, да насмешливотак, – мы все же рискнем, а когда затошнит – пошлем за вами.

Все захохотали и заговорили о том, как лихо король его отбрил.