Глава XIV. Так ли уж мудрбыл царь Соломон?

Поднявшись поутру, мы перебрали добычу, взятую бандой напароходе, – там были башмаки, одеяла, одежда и уйма других вещей, и множествокниг, и подзорная труба, и три коробки сигар. Такого богатства мы отродясь в рукахне держали. И прежде всего, сигар. Всю вторую половину дня мы провалялись влесу – то разговаривали, то я книжки читал, в общем, было здорово. Я рассказалДжиму, как все происходило на пароходе, а после на переправе, сказал, что вотэто и есть приключение; а Джим ответил, что он этими приключениями по горло сыт.Сказал, что, когда я полез в палубную надстройку, а он дополз до плота иувидел, что тот исчез, так чуть не помер, потому как рассудил: куда ни кинь, ему везде клин выходит; если его не спасут, он утопнет, а если спасут, так мигом отправятобратно в город, чтобы награду за него получить, и уж тогда-то мисс Ватсоннаверняка продаст его на Юг. Конечно, он был прав, он вообще почти всегда былправ, голова у него ух как варила – для негра, то есть.

Я долго читал Джиму вслух про царей, королей, и герцогов, играфов и про то, как фасонисто они одевались, сколько в них было шику, и какони называли друг друга «ваше величество», да «ваша милость», да «вашелордство» и тому подобное, а чтобы просто «мистер» сказать, так это ни-ни. УДжима аж глаза на лоб вылезли, до того ему было интересно. А потом он иговорит:

– Вот не знал, что их так много. Я и не слыхал про нихникогда, разве что про старого царя Соллермана, да еще на картах портретывидел, если, конечно, там настоящие короли. А сколько ж они получают?

– Получают? – говорю, – да если им захочется, они могут хотьтысячу долларов в месяц получать. Сколько хотят, столько и получают, тем болеевсе и так ихнее.

– Здорово, верно? А чего им делать приходится, а, Гек?

– Им-то? Ничего не приходится. Нашел о чем говорить!Сидят себе на месте и все.

– Да неужели?

– А то. Сидят и сидят, – ну, разве, война где начнется,тогда воевать идут. А так, просто баклуши бьют, или с соколами охотятся, илиеще… чш!... ты слышал?

Мы побежали к берегу, оглядели реку – нет, ничего, этоколеса парохода, обходившего мыс, по воде шлепали, – и вернулись назад.

– Да, – говорю я, – а иногда, если уж совсем невмоготу отскуки станет, король или там царь начинает к парламенту придираться и чуть чтоне по нем, сейчас головы рубит. Хотя большую часть времени короли да цари вгареме торчат.

– Где-где?

– В гареме.

– В каком таком гареме?

– Ну, это место такое, где они жен держат. Ты что, про гаремне слышал? Он и у царя Соломона имелся – у него ж миллион жен было, без малого.

– А, ну да, верно – я и забыл совсем. Гарем, это, я так понимаю,навроде пансиона. А при нем еще, наверное, детская есть, вот где шуму-то! Да ижены, небось, все время собачатся, тоже гвалту не оберешься. А говорят еще, чтомудрее Соллермана никого на свете не было. Чего-то мне не верится. Потому как –разве стал бы мудрый человек жить все время в таком тарараме? Нет, не стал бы.Мудрый бы, тогда уж, построил котловую фабрику, да и ходил бы в нее, когда емуотдохнуть приспичит.

– Ну нет, он все равно мудрее всех был, мне так сама вдоваговорила.

– Не знаю я, чего там говорила вдова, а только не был онмудрым и все тут. Уж такие глупости вытворял, каких я не видал никогда.Помнишь, как он того младенца собрался пополам разрубить?

– Да, мне вдова и про это рассказывала.

– Ну так! Глупее этого можно чего-нибудь придумать? Вотпогоди минутку. Допустим, вон тот пень, вон тот, – это одна из женщин, ты –другая, я – Соллерман, а эта долларовая бумажка – младенец. Каждая женщина уверяет,что младенец ее. И что я делаю? Обхожу ихних соседей, выясняю, чья это бумажка,и отдаю ее хозяйке, все чин чином, да? – смышленый-то человек ведь так бы и поступил,верно? Ну уж нет, я этот доллар пополам рву и отдаю каждой женщине пополовинке. Вот это Соллерман и с младенцем проделать собирался. А теперь ты мнескажи: нужна тебе половинка доллара? Сможешь ты на нее хоть что-то купить? Аполовинка младенца, она на что годится? Да я бы и за миллион таких половинок ницента не дал.

– Погоди, Джим, ты просто не понял, в чем тут суть, – черт,да ты к ней и на тысячу миль не подошел.

– Кто? Я? Поди ты! Ты мне про суть не рассказывай. Я есливижу что толковое, так и понимаю – оно толковое, а в этом деле толк и рядом нележал. Женщины-то не о половинке младенца спорили, а о целом, и если человекнадумал помирить их, выдав каждой по полмладенца, так значит у него в башкехоть шаром покати. Нет, ты мне про Соллермана не толкуй, Гек, я его какоблупленного знаю.

– Да говорю ж я тебе, ты самой сути не понял.

– Пошла бы она, твоя суть. Я если чего знаю, то уж знаюнакрепко. Я тебе так скажу, настоящую суть надо совсем в другом местеискать. Настоящая в том, как этого твоего Соллермана воспитали. Ты возьмичеловека, у которого ребенок всего один, – да хоть и двое, – станет он младенцаминалево-направо разбрасываться? Не станет, потому как ему это не по карману. Ужон-то понимает: детишек ценить надо. А теперь возьми такого, у которогопо дому пять миллионов младенцев ползают, это ж совсем другое дело. Ему чтомладенца пополам разрубить, что кошку, все едино. Так и так их целая кучаостанется. Младенцем больше, младенцем меньше, – велика Соллерману разница,плевать он на них на всех хотел!

Никогда я такого негра не видел. Если вобьет себе что вбашку, – считай, все, обратно не выбьешь. Отрастил на Соломона зуб, какого я ниу одного негра не встречал. Ну я и затеял разговор про других царей с королями,ну его, думаю, совсем, Соломона-то. И рассказал Джиму про ЛюдовикаШестнадцатого, которому во Франции давным-давно голову отрубили, и про егомальчишку, которого все дольфином называли, – как он должен был стать королем, датолько его сцапали и посадили в тюрьму, там он, сказывают, и помер.

– Бедный мальчик.

– Правда, некоторые говорят, что он оттуда выбрался – сбежали в Америку уехал.

– Вот это хорошо. Только ему тут одиноко, наверное,королей-то у нас нет – или есть, а, Гек?

– Нет.

– Тогда он и работы хорошей не найдет. Чего же он делать-то станет,а?

– Ну, не знаю. Может, в полицию устроится, а может, станетлюдей учить как по-французски говорить.

– Погоди, Гек, а разве французы не по-нашему говорят?

– Нет, Джим, если бы ты их услышал, то ни одногослова не понял бы – ни единого!

– Ах, чтоб я пропал! Это как же такое случилось-то?

– Не знаю, но только так оно и есть. Я как-то наткнулся водной книжке на ихнюю тарабарщину. Вот представь, подходит к тебе человек иговорит: «Бурли-во-френци» – что бы ты подумал?

– Да я бы и думать ничего не стал. Проломил бы ему башку ивсе – если, конечно, он не белый. Негру я ни одному так обзываться не позволю.

– Ну и глупо, потому что никак он тебя не обзывал. Он простопоинтересовался: умеешь ты по-французски разговаривать.

– Черт, а чего ж он так и не спросил?

– А он как раз и спросил. Французы так об этом испрашивают.

– Ну, это уж просто смешно, я про такое и слушать больше не желаю.Чушь какая-то.

– Послушай, Джим, кошка по-нашему говорить умеет?

– Нет, не умеет.

– А корова?

– И корова не умеет.

– А по-коровьему кошка говорит – или корова по-кошачьему?

– Обе не говорят.

– Выходит, это и правильно, и естественно, что говорят онипо-разному, так?

– Конечно.

– И правильно, и естественно, что говорят они не по-нашему.

– Правильно, а то как же?

– Ну вот, разве не выходит тогда, что и для француза правильно и естественно не по-нашему говорить? Ответь-ка.

– Кошка она кто, человек? А Гек?

– Нет.

– Тогда какой же ей смысл по-человечьи разговаривать? Акорова разве человек? – или она кошка?

– Ни то, ни другое.

– Значит, и не ее это дело – по-кошачьи говорить илипо-нашему. Ну а француз, он кто – человек?

– Человек.

– Вот видишь! Какого же тогда черта он-то по-человечьи не говорит? Ответь-ка, Гек!

Я понял, что только воздух попусту сотрясаю – все равно неграспорить по-людски не научишь. И бросил это дело.