Христианское переосмысление неоплатонизма

Языческая сущность неоплатонизма заключается в том, что он исходит из имперсональных принципов: единое, эманация, меон, личность же есть нечто производное от них. Христианское сознание абсолютизирует личность как высшую аксиологическую ценность, высшую онтологическую точку, следовательно, христианский неоплатонизм есть прежде всего персоналистически переосмысленный неоплатонизм, и это переосмысление следует начать с наполнения вышеуказанных принципов персоналистическим содержанием.

Единое

Диалектику единого, которая разворачивается у неоплатоников, первоначально мы встречаем в диалоге Платона “Парменид”9, а наиболее полное ее раскрытие в первой части трактата Прокла “Первоосновы теологии”10. Если охарактеризовать кратко, то единое “представляет собою охват всего сущего в неделимой точке, которая настолько полно и всесторонне охватывает все сущее, что кроме него уже больше ничего не остается другого, так что нет ничего такого, от чего оно чем-нибудь отличалось бы. Это значит, что оно вообще не может быть чем-нибудь, то есть ему не свойственно никакое качество, никакое количество, оно ускользает от всякого мышления и познания, оно выше всякого бытия и сущности, оно не есть какое-нибудь понятие или категория, и оно выше всякого имени и названия”11.

Как философский метод осмысления принцип единого безупречен, но философ должен продемонстрировать не только метод своего осмысления, но и раскрыть те первичные интуиции, которые лежат в основе его жизненного опыта. Первичная жизненная интуиция, стоящая за неоплатоническим пониманием этого философского принципа, открывается в мистическом опыте постижения единого, сведения всего бытия к простоте в сверхумном экстазе и растворения в этой простоте, в которой нет более никакой множественности, никакого феноменального содержания. Языческая сущность этого понимания заключается в первичности имперсонального начала перед началом персональным, благодаря чему и делается возможным полное растворение личности в едином.

Вместо безличного абсолютного единого я исхожу из категории самобытия, т.е. бытия личности - то что является бытием внутреннего жизненного мира наряду с другими жизненными мирами, или, как лучше сказать, феноменального мира. Однако содержательную сторону самобытия - все что существует в жизненном мире личности - еще предстоит вывести, первоначально же самобытие постулируется как исходное основание конкретной личности - то первичное “еси”, которое мы изначально усматриваем умом еще до всякого положительного содержания, раскрываемого в общении с другим.

Это персоналистическое осмысление понятия самобытия должно занять место плотиновского единого, которое не допускало никакого другого наряду с собой, и поэтому понималось как нечто выше бытия и небытия, не зная другого иначе как полагания себя же в меоне.

Пребывание самобытия в таком чистом единстве (как осмыслил бы его Плотин) есть не что иное, как сон самобытия. Плотиновская диалектика ипостасей единого с точки зрения христианского сознания есть описание сновидений, ибо сколь бы ни был многообразен космос по Плотину, единое может открыть в нем лишь себя, а не другого - т.е. свой собственный сон. Все есть самосозерцание. Но если философия Плотина раскрывает становление человека в сновидении, то я стремлюсь осмыслить человека в бодрствовании.

Меон

Следует, далее, преодолеть другую основополагающую имперсоналистическую категорию - меон - не-сущее, бескачественную и бесформенную материю, которая оформляется, когда в ней воплощается какая-либо сущность, и становится подлежащим ее качеств, вещественно наполняет эту сущность. Меон, таким образом, есть условие инобытия, в котором сущность может быть воплощена.

А.Ф.Лосев творчески осмыслил идею меона, пытаясь очистить это понятие от всякой субстанциалистской и натуралистической интерпретации. Для него меон - принцип оформления бытия как момент наличествующий в самом бытии.

“Лампа и карандаш суть оба сущие, и потому одно из них не может быть насквозь иным по отношению к другому, в своей бытийственной сущности. Если что-нибудь одно - сущее, то чистое “иное” будет не просто другое сущее же, Но не-сущее, меон....В понятии “иного”, меона, мы только утверждаем, а именно утверждаем факт оформления сущего предмета. Таким образом, меон есть момент в сущем же, не-сущее есть необходимое слагаемое жизни сущего же”12. Для А.Ф.Лосева меон есть необходимый элемент самой диалектики, без него невозможен сам процесс мышления, т.к. благодаря ему вообще возможен переход от одной мысли к другой, от одной категории к другой, ибо “меон окружает решительно каждую категорию”13.

Диалектическая ценность такого понимания меона бесспорна, однако смысл этой категории не только в продуктивности диалектического применения, но и в свидетельстве первичной жизненной интуиции, языческий характер которой разоблачается в следующем высказывании Плотина: “Следовательно, материя правильно называется и бескачественной и злой; ибо злой она зовется не потому, что не имеет /вообще никакого/ качества: будь она /хоть какой-нибудь/ формой, она, пожалуй, и не была бы злая; но она есть природа, противоположная форме как таковой”14.

Иными словами, наше несовершенство, несовершенство нашего воплощения в инобытии, нашего становления, уже предполагается бескачественным и бесформенным характером материи, являющейся первичным имперсоналистическим принципом: “Ибо материя становится госпожей всякого попадающего в нее образа, она портит его и разрушает, вкладывая в него свою собственную противоположную природу”15.

Вместо меона я мыслю инобытие, которое есть смобытие всякой другой личности, а становление есть воплощение в самобытии другого, оформление внутри этого самобытия. Отсюда, вместо дуализма эйдоса и материи я полагаю взаимооформление энергии самобытия в самобытии другом, а становление, таким образом, есть взаимообщение (понимаемое онтологически).

Эманация

И, наконец, следует преодолеть понимание самого принципа становления в неоплатонизме - эманацию, наполнив ее также персоналистическим содержанием.

Принцип становления бытия есть любовь, которая является в то же время единственной основополагающей характеристикой самобытия, ибо кроме того, что самобытие есть любовь, мы первоначально ничего о нем сказать более не можем. Все остальное содержание должно быть диалектически выведено. Любовь, как принцип становления,я не вывожу, но постулирую как выражение интуитивно данной самоочевидности. Волю, как силу воплощения самобытия в инобытии другого, я рассматриваю как частный модус любви.

Эманация предполагает такое становление, при котором эманирующая сущность остается пассивной, пребывая сама в себе, безразличной к своему воплощению. Это можно подтвердить следующими тезисами Прокла: “26. Всякая производительная причина иного, пребывая сама в себе, производит то, что после нее и последующее.

В самом деле, если она подражает единому, а единое дает существование последующему неподвижно, то все производящее таким же образом содержит в себе причину произвождения. Единое действительно дает существование неподвижно”16.

“75. Всякая причина в собственном смысле слова изъята из своего результата.

В самом деле, существуя в нем, или наличествуя в нем как способная исполнять его, или каким-то образом нуждаясь в нем для бытия, она была бы менее совершенна, чем вызванное ею. А то, что находится в результате, скорее сопричина, чем причина, будучи или частью становящегося или орудием творящего. Действительно, Часть становящегося менее совершенна, чем целое; и орудие служит творящему для становления, не будучи в состоянии определить для себя меры творения. Следовательно, Всякая причина в собственном смысле слова именно в силу того, что она более совершенная, чем исходящее из нее, и доставляет меру для становления, лишена орудий, и элементов, и вообще всего, что называет сопричинами”17.

Эта безучастность, безотносительность, равнодушность по отношению к производному, по отношению к своему воплощению и есть особенность имперсонального понимания становления. Логика тут такова: Допустим, я являюсь причиной своего образа для другого. Но в действительности я не предпринимал никаких усилий, чтобы воспроизвести этот образ, я даже могу не подозревать о нем, пребывая в неизменности по отношению к акту воспроизведения. Такое истолкование становления вовне, как ряд ступеней менее совершенных выражений при полной неизменности и пассивности производящего, в действительности отрицает личность как активное начало. Чтобы быть последовательным, необходимо утверждать, что воля первична и определяюща по отношению к каждому моменту выражения человека вовне, каждому моменту становления.

Именно такое персоналистическое понимание становления и выразилось в паламитских спорах о различии между сущностью и энергиями18, где само понимание сущности неразрывно с пониманием воли как ее корень и положительная производящая сила.

Воплощение воли в инобытии ведет к ее телесному оформлению, а воплощение иной воли в самобытии - к оформлению феноменального содержания самобытия. Таким образом, все содержание человека и мира в целом суть моменты становления одного бытия в другом, результат взаимопроникновения и взаимооформления самобытий различных личностей.

Преодоление иерархизма

Такое персоналистическое понимание позволяет преодолеть языческий иерархизм неоплатонизма, который предполагает производность ценности низшей ступени от ценности высшей, мыслит одно менее совершенным по отношению к другому, Онтологически более ущербным, несамоценным. “24. Все причастное /чему-то/ более скудно, чем то, чему оно причастно; а то, чему /что-то/ причастно, более скудно, чем недопускающее причастности себе”19.

Однако христианское сознание через догмат о творении из ничего выражает самоценность всего содержания мира, ибо то, что сотворено Богом, не может иметь производную ценность от чего-либо другого.

Если неоплатонизм разводит в виде самостоятельных ипостасей ноуменальную, психическую и телесную сферы: “20. Выше всех тел -сущность души, выше всех душ - мыслительная природа, выше всех мыслительных субстанций - единое”20, то я стремлюсь истолковать их как разные модусы выражения самобытия, как разные модусы одного и того же персоналистически осмысляемого начала, которые самоценны в силу своего существования, исключая всякий ценностный или онтологический иерархизм по степени совершенства или ущербности.