С чем это можно сравнить? Как будто тебя

с обрыва, со спины столкнули в ледяную воду...

 

Далее произошло неожиданное. Неожиданное, без сомнения, для всех. Присутствующий здесь руководитель крупного коллектива и высокого районного уровня предложил начать обсуждение моего выступления. И начал. И сразу и по порядку стал отрицать все основные сказанные мною положения. С таким напором и жесткостью, словно получил задание громить все подряд – направо и налево.

Во-первых, якобы, выступление мое было слишком длинным и малопонятным. Что, на его взгляд, выставленные здесь картины тоже непонятны и представляют собой искусство, которое надо объяснять. А известно, что такое искусство сомнительно по своей природе и автоматически ставит под сомнение свое право на существование. Ему невдомек, что искусство концептуального авангарда, несущее в себе прежде всего идею-концепцию, изъясняется в основном языком символов.

В другой половине зала были выставлены пейзажные картины другого художника. Он говорил, показывая на них, что вот картины, которые он с полным правом может назвать искусством. И далее провел черную линию отрицания всего, за что только мог зацепиться в моем выступлении. Он говорил тоном человека, уверенного в том, что говорит от имени истины. Он имел намерение опорочить картины художника, и значит бросить тень на целесообразность его творческого пути, на то, что от рождения было заложено в его Судьбу. Он хотел, чтобы моя попытка принять участие в судьбе человечества провалилась. Это было очевидно.

Между тем картины художника – это то же, что для матери ее дети. Он породил их, вложив в них свою любовь и идею, передал в них в цвете и форме то лучшее, что в нем было на момент работы с картиной. Художник не подлежит критике, ибо волен предъявить общественности в картинах своего внутреннего Бога Гармонии. Его желание и необходимость высказать это необходимое.

– Зверь, – прозвучала вдруг в моих глубинах и независимо от моей воли безэмоциональная реакция-характеристика на человека, который вел себя так, как не ведут серьезные люди на общественных мероприятиях – ни применительно к искусству, ни тем более применительно к человеку. Между тем он был из тех, кто по жизни прошел достаточно высокие ступени власти и, похоже, знал лучше других, как унизить и подавить человека. Это означало... Даже близко на тот момент я не догадывался, что именно все это могло означать.

Однако же: на первый поверхностный взгляд это означало, что этот человек воспользовался моим доверием, моим приглашением, наконец, моей теперешней растерянностью, которую он без сомнения был намерен во мне вызвать, чтобы громко и прилюдно перечеркнуть итоги моей творческой жизни. Но зачем? И не только итоги. Он хорошо знал, что я сердечник в запущенной форме.  

Честно сказать, выступал я на сегодняшнем мероприятии, по причине своего нездоровья действительно, далеко не блестяще и с большим трудом – и даже по этому поводу перед аудиторией извинялся. Потому и затянул выступление. Хотя два часа – это обычный для меня срок, чтобы высказаться. Ведь художник показывает свои картины нечасто. Кроме того, сказать было о чем – в частности о тех серьезных принципиальных   открытиях, которые совершили мы с моим Белым квадратом в минувшем году. О тех предложениях, которые выросли на этих открытиях.

Кстати, этими  откровениями, дающими выход на дальнейшие серьезные обобщения моих общих поисков в решении глобальных задач, я намеревался прекратить свою выставочную деятельность. Чтобы полностью сосредоточиться на подготовке к печати своих книг и, прежде всего, – на тех направлениях, о которых сегодня уже говорил.

После этого я еще отвечал на вопросы, но не вступал в дискуссию с этим человеком, потому что как можно оппонировать абсурду, который очевиден. Это означало бы унизить себя еще более и теперь уже самому. Ибо все, что и как он говорил, было зло, грубо и примитивно применительно прежде всего к искусству, и находилось далеко за гранью добра.

Понимание этого и надежда на то, что именно так это и будет понято большинством присутствующих, кажется, и позволило мне в этот день выжить. Я видел, как эти люди были растерянны и не знали, что предпринять, чтобы меня поддержать, но эту поддержку я читал в их глазах, а одна из них, уходя, даже вложила мне в руки шоколадку.

Однако я видел, что после нападок на меня некоторые из них в какое-то первое время пошатнулись в вере в мое творчество и значит в меня, в том числе на секунду это произошло и со мной самим. Потому что этот человек интонационно умел говорить весомо, был харизматичен от природы и имел в себе сильное волевое начало.

Спустя совсем небольшое время – еще до конца встречи – это его влияние на большинстве из них закончилось, ибо здесь были люди серьезные и в основном достаточно просвещенные. Я это тоже видел по их глазам, а чтобы убедиться в этом, с некоторыми из них, как только пришел в себя, встретился повторно – в тот же день. Так оно и оказалось.

И еще: работники музея, как только закончилась встреча, поспешили показать мне текст, оставленный одним из посетителей в Книге отзывов буквально за пару часов перед нашей встречей. Написала его женщина, которая всю свою сознательную жизнь проработала в нашей местной школе, долгое время была завучем и, действительно, слыла в райцентре истинным интеллигентом и пользовалась в районе большим уважением.

Бог или кто-то иной, предвидя эту неправду от недоброго человека, заранее послал мне таким образом через нее хорошие сердечные слова, в которых отмечены наиболее яркие грани моих творческих проявлений, дана оценка моей многовекторной работы. В больших изобразительных и малых искусствах, в прозе и в поэзии, в служении обществу в целом.

Кстати сказать, этот же отзыв, спустя несколько дней, появился – наряду с другими добрыми отзывами в мой адрес – и на страницах нашей районной газеты. Это была для меня очень своевременная поддержка – мне и моей идее преображения общества.

 

ГИРЯ, ДРАТВА И СТОЛБ

ЭТА НОЧЬ после события в галерее была, что называется, на выживание. Подлые слова вставали в памяти и впивались в сердце. Отступало одно, подступало другое. Все экстренные сердечные домашние средства спасения в виде таблеток, капель и капсул были использованы. Сердце было в разрухе, в нем стояла боль. Я видел его ментальным зрением изнутри и снаружи, и оно было изранено и глубокие трещины разрастались и шли по нему сверху донизу.

Нужно было принимать меры. Какие? Интуитивно я быстро-быстро стал зашивать их дедушкиной сыромятной дратвой, какой он латал наши валенки в детстве в деревне Ильинцы нашего Лебяжского района. И валенкам после этого сносу не было. Я удивлялся сам, как хорошо и быстро это у меня получалось, и видел, что надежно заштопано уже несколько таких трещин. Это давало сердцу укрепление, и я понял, что мне в этом кто-то помогает. Тем более что эту помощь я призывал. Это придавало силы. Однако улучшения были временные. Приходилось все время работать, чтобы устоять.

Однажды, когда снова особенно прижало, я интуитивно вошел в ближний Космос и вышел за пределы Планеты в определенный мною лучевой сегмент пространства. Потому что здесь, в разряженной атмосфере, сердце давило меньше. Но скоро меня достигло и здесь. И я переместился в звездную сферу, затем в галактическую и – последовательно – вселенскую.  Понимал, что дальше будет еще лучше. В этом месте вступил в силу и живой интерес исследователя. И я прошел в русле своего любопытства до предела возможностей – до границ Космоса, а затем и Мироздания. Ибо мне это было дозволено.

Это уже был подарок, что называется по случаю. Однако у себя дома меня все еще ждали сюрпризы. В какой-то момент я снова ощутил целевое давление на сердце. Источник его был все тот же – мой сегодняшний критик, усиленный энергиями его единомышленников.  Они намерены были идти до конца и настаивали на том, чтобы я прекратил свои отношения с земной жизнью. К этому времени, относительно придя в себя, я твердо сказал этому настойчивому парню, что сделаю это, но только после него.  

С этого времени давление на меня резко ослабло, ибо он понял, что так и будет. А вскоре оно и вовсе прекратилось, после чего мне даже удалось поспать до утра здоровым глубоким сном. И сразу – по мере возможности – восстановиться после вчерашнего.

Я вам еще не говорил, но дело вот в чем: на другой день – уже 15 октября  у меня снова была назначена еще одна подобная встреча у моих картин с теми, кого не устраивало вчерашнее время. И я был этому рад. Потому что сегодня чувствовал себя гораздо лучше. А еще я мог учесть прежние ошибки. Мой оппонент был прав в том, что свое выступление я слишком затянул. Но главное в другом: я был обязан на этот раз решить свою задачу чисто и не делать помарок в главном месте задуманного мною сценария. Хотя бы потому, что другой такой шанс мне вряд ли представится в самом ближайшем будущем. А время подпирало. 

 И вот что хотел бы еще добавить к сказанному: пожалуйста, не думайте, читатель, что автор хочет этими словами кого-то разжалобить. Отнюдь. Все не так плохо, и самое интересное только начинается. Дело в том, что, добровольно приняв на себя функции хронолога Квантового перехода на временн о й территории которого мы, человечество, ныне находимся, он ведет эту летопись начиная с того самого 2011 года. И авторская печать этой хронологии – искренность и объективность. Вот почему на эту историю я трачу столько слов и своего и вашего времени, ибо это стоит того.

Скажу вам и следующее: придумывать в этой долговременной истории уже точно ничего не надо – потому что такого или чего-то подобного все равно никому не придумать и в этом нет никакой необходимости. Как и в теперешней нашей истории, в которую мы с вами попали чьею-то, кажется, разнополярной волею. Поэтому хочется просто передать обстоятельства этого, как и любого иного события, предельно приближенными к реальности.

А вот теперь что касается гири и дратвы. О дедовой дратве мы уже говорили. Потому что дело не только в ней, но мне хотелось вспомнить этого человека – моего деда по материнской линии Кузьму Сергеевича Костылева, поскольку повод для этого возник. И вы поймете, почему. Он породил на свет двенадцать детей – из них моя мама была младшая. И здесь, в деревне, у него летом обычно гостило несколько его внуков или правнуков, к которым он был терпелив.

Дом его был двухэтажный, из красного кирпича, и большой двор со множеством целевых мастерских, в которых десятилетия назад были шорня, столярка, кузница, кладовые, погреба, а также летние гостиные комнаты с пологом, где мы с родителями, например, проживали в летнее время. А сейчас у деда была большая пасека прямо на заднем дворе, огород и, судя по всему, работы ему хватало.

Но из детства я запомнил его за столом, из которого, казалось, он не выходил. Так казалось потому, что мы встречались с ним чаще всего именно здесь. Он с бородой, как у Маркса, восседал рядом с большим самоваром, поблескивая на нас круглыми стеклами очков – загадочный, словно Будда, и был молчалив, неподвижен и строг, и мы, дети, его побаивались.

За его строгим несуетным обликом читалась какая-то жизненная драма – так казалось мне уже тогда – мальчишке дошкольного возраста. Позднее, от мамы я узнал о главной, о той самой драматической истории его жизни, которая, действительно имела место. В пору своего расцвета он был, как тогда говорили, успешным зажиточным крестьянином, а сказать одним словом из широко известных времен, – кулаком. У него были большие земельные владения, в мастерских работали наемные односельчане, которые и возделывали эти угодия.

В начале 30-х годов прошлого столетия началось раскулачивание, и он попал в число этих несчастных. В то время большинство его детей были уже замужем или женаты и устроены для самостоятельной жизни. По малолетству оставались не у дел только моя мама и ее братишка постарше Петр, которому на тот момент исполнилось 12 лет и который впоследствии долгие годы был министром земледелия в Марийской Республике. Мама же после раскулачивания отца пошла в няньки к другим людям.

Что же касается министра сельского хозяйства, то в моей памяти сохранилась картинка из тех лет, которую поведала мне мама. Тогда, после экспроприации имущества и высылки родителей они, несовершеннолетние, остались в доме с братом вдвоем. И когда комбедовцы пришли реквизировать и их дом, чтобы устроить в нем колхозную контору, они не смогли оторвать Петю от опорного столба посреди гостиной комнаты – так он в него вцепился, сопротивляясь произволу. Так ведь и отступились тогда от них.

Не хочу далее рассказывать всего – мне больно говорить об этом даже сейчас,–  скажу только, что дедушка наш в минуты расположения – обычно после обеда – оставлял нас, детей, за столом и маленькими щипцами откалывал нам от головки сахара маленькие кусочки, и это было наше особое лакомство. Хотя бабушка тоже изредка баловала нас деревенской стряпней.

А в минуты особого расположения – я видел это всего пару раз – дед доставал из под стула пудовую гирю (шестнадцать килограммов) и, положив ногу на ногу, колено на колено, пальцами левой ноги он брал эту гирю, и, приспособив ее как следует, приподнимал ее от пола, а затем, сосредоточившись, подбрасывал в воздух. Ловил ее этой же ногой, когда, сделав полный оборот, она падала вниз. И так повторял снова.

Став старше, я тоже пытался этот опыт повторить, но где там?!. Даже и близко ничего не получалось. Да и комплекция у меня не позволяла. К чему это вспомнил? К тому, что, выбирая себе на жизнь героев для примера, я видел на этом месте образ своего деда и, как и он, по жизни желал быть собой и обладать его силой и волей. Что касается воли, то еще в детстве я знал и знал точно, что так и будет, если время такой необходимости придет.

 

Что и почему

И вот теперь-то и начинается самое интересное: а это расследование того, что на самом деле произошло на закрытии выставки 14 числа. с какой такой стати произошло на меня такое жестокое нападение этого – не знаю, как назвать – человека, с которым еще неделю назад мы сидели у него в кабинете, поскольку я тогда пришел к нему с проблемой. Пришел к нему как друг, которому нечего скрывать перед другом. А у меня с неожиданным изменением здоровья эта проблема среди прочих сразу вышла на первое место.

«Если со мною что, кто позаботится о моих картинах?» Вот так примерно выглядела эта проблема. Кто и где приберет и сохранит мои картины для будущего – если уже не найдет возможности устраивать из них постоянные или сменные выставки? Обеспечит им надежное долгосрочное хранение в условиях с достойным температурным режимом до лучших времен. Дело в том, что, как я полагал, в его большом казенном здании местечко для этого найдется.

Он отнесся к проблеме серьезно: сразу пробежал в уме варианты, один из них озвучил и пригласил меня зайти к нему через день, чтобы я мог глянуть сам – насколько я полагал, – глянуть самому на возможные варианты мест хранения. Когда прийти? – Он позвонит. Мы обсудили и другие варианты. Картины мои не были рядовыми и имели всечеловеческое значение, ибо иллюстрировали собою высокие идеи, нацеленные на преображение мира, а если еще точнее, то мира будущего. Помогали их понять.

Я дал ему прочитать и образец письма, подготовленного для рассылки губернаторам субъектов Федерации. Предлагал им устроить галерею моих картин с моими книгами и идеями преображения мира. Он сразу охладил меня на этот счет, сомневаясь в успехе. Считал, что нужно искать заинтересованного предпринимателя, а губернатор такими делами, скорей всего, заниматься не станет. Я чувствовал его искреннюю заинтересованность в моей проблеме.

Кстати сказать, проблему я не считал только своей – мне думалось, что любой из моих земляков, способных в этом деле помочь, откликнется без запинки. Ведь галерея моя и все мои идеи и книги, и, кстати, частная библиотека тоже, все это – в известной ситуации – может стать достоянием всего района и не только: стать достоянием страны и любого ее гражданина. Очень скоро я понял, что в этом вопросе меня понимают простые люди, которые мало что решают, и видел, как чиновники ищут способы, чтобы проблему не решать, ищут причины ее обойти.

Но он не позвонил. И день, и два, и на звонки мои тоже не отвечал – и я понял, что что-то произошло. Что? Пошел на попятную? Но я знал его как серьезного человека и малодушия от него не ожидал. Честно говоря, вопрос саднил мое сердце и не отпускал. За день до закрытия  выставки, скрепя сердце, я зашел к нему домой и, не заходя в комнату, пригласил на это закрытие, где он поймет несерьезность своего поведения. Остальное вы знаете.

После чего я снова мысленно ушел в историю наших давних с ним взаимоотношений... Давно, десятилетия назад, несколько лет, когда я был еще в дошкольном возрасте, наши с ним семьи жили в одном и том же красивом селе с церковью над рекой и сохраняли, по ощущению, хорошие приятельские отношения.

А мы, пацаны, на одном высоком берегу встречали первые майские пароходы, на одних вятских угорах кормились летом  клубникой, осенью в заветных местах брали орехи, запасая их на зиму. Здесь пробирались тайком на церковную колокольню по высокой винтовой лестнице, уже разрушенной временем и опасной для пользования. Чтобы там, где от высоты захватывало дух, насладиться синим пейзажем, который открывался оттуда.

Помню, как носил я домой литровой бутылкой ключевую воду с родника из-под берега, ходил с отцом в затон за окунями. Как проходя пески по обмелевшему руслу Вятки вместе с родителями, мы «кричали лодку» с того берега, чтобы оттуда отправиться в плавание на сказочно белом колесном пароходе. Этот паренек был младше меня, но, как мне думалось, мы всегда дорожили памятью об этом общем и прекрасном месте нашего тогдашнего жительства и сохраняли более чем добрые отношения.

Мы не дружили семьями – эти отношения были преимущественно дистанционные, но мы издали чувствовали друг друга и содействовали друг другу по мере необходимости и возможности. Я никогда не высказывался о нем плохо, и, напротив, по возможности, поддерживал на страницах местной газеты, будучи ее редактором. Но только потому, что знал и видел, что он много, хорошо и ответственно организует дело на вверенном ему участке  работы, живет уверенно и без сомнения любит нашу прекрасную землю.

Представьте себе, у меня были еще одна-две версии для предположения причин такого резкого его выпада в мою сторону, но не было ни одной, которую можно было бы рассматривать всерьез. Скорее всего, он не поверил в истинность и масштабность того, что я делаю, полагая мои слова и намерения за фантазии возомнившего о себе человека. Или же таким образом проявила себя неосознанно пробудившаяся в глубинах его души ревность... Трудно сказать.

 

АКТ О СОТРУДНИЧЕСТВЕ