Отсутствующий фрагмент: население и города

В этой главе была рассказана история о том, как некоторые страны овладели культурой и приобрели институты, которые окажутся важными для эндогенных инноваций. Мы нашли убедительные доводы относительно распространения в этих странах базовых экономических свобод, развития витализма и демократии как главных вех на пути к современным экономикам. Вполне вероятно, что современность не продвинулась бы так далеко вперед без благожелательного отношения к корпорациям — акционерным компаниям с их пресловутой ограниченной ответственностью; то есть, если говорить в целом, без множества институциональных структур и политических программ, раздвигающих экономические горизонты людей.

Но чего-то не хватает. Почему получилось так, что по сравнению с инновациями в XIX веке, особенно в первой четверти этого полного войн столетия, на протяжении всего XVIII века инновации были столь скудными? Ответ, вероятно, в том, что появилось нечто такое, что позволило преумножить или усилить слабые поползновения к инновациям, то есть усилить демократию и витализм, которые достигли уже достаточно высокого уровня в последней четверти XVIII века. Но что именно это было? Историки экономики, похоже, не смогли выделить этот фактор. Почему инновации пришли первым делом в Британию, Америку и, возможно, в Бельгию, и только потом — во Францию и Германию? Нам не нужно соглашаться с мнением Токвиля, будто культура везде одна и та же, чтобы задаться вопросом о том, могут ли различия в уже указанных силах, которые вроде бы играют центральную роль,— то есть различия в силе корпорации, демократии, витализма и экономической свободы,— полностью или частично объяснить, почему Франция и Германия достигли динамизма позже других стран.

Недостающая деталь, которая, как только разберешься в ситуации, становится достаточно очевидной,— это плотность населения, то есть число людей трудоспособного возраста в стране, исключая отдаленные регионы. Немногие инновации могут быть поддержаны в стране ее культурой и развиты ее институтами, если в ней просто мало умов. (Почему в таком случае исландцы, численность которых невелика, не являются отсталыми и, соответственно, бедными? Причина в том, что они в совершенстве владеют английским и скандинавскими языками, что позволяет им встроиться в экономики Америки и Европы.) Наличие большого количества людей, воодушевленных витализмом и готовых противостоять произволу властей, несомненно, увеличивает общее число порождаемых новых идей, даже если это число остается неизменным из расчета на каждого их производителя. Кроме того, если новые продукты и методы обычно не просто используются в частном порядке разработчиками, а внедряются по всей стране, то есть распространяются, итоговым результатом является прирост числа инноваций — новых продуктов, разработанных как компаниями-первооткрывателями, так и следующими за ними предприятиями, число которых растет с ростом населения. Следовательно, чем больше людей в достаточно интегрированной стране, которые могут вдохновлять, развивать, выводить на рынок и испытывать новые идеи, тем больше потенциальный уровень эндогенных инноваций в расчете на душу населения — при условии наличия необходимых институтов и культурных условий. (Почему тогда Китай, который значительно превосходил по численности населения Британию и Америку, не порождал большого количества инноваций в XIX веке, как и раньше? Ирландский экономист XVIII века Ричард Кантильон в своем исследовании 1755 года сообщал, что в китайских городах полным-полно предпринимателей. Причина в том, что Китай испытывал острую нехватку экономических институтов или экономической культуры (или того и другого вместе), которые были необходимы для инноваций, как эндогенных, так и экзогенных. В XXI столетии нехватка уже далеко не так остра.) Если экономика Запада производит сегодня больше инноваций на душу населения, чем сто лет назад, причина этого главным образом в том, что сегодня в этой экономике намного больше людей вовлечено в инновации; отсюда не следует, что каждая (или даже какая-либо) подгруппа заданной величины порождает больше новых продуктов и методов[80].

Преимущества более многочисленного населения обусловлены не только большим количеством изобретений, которые могут быть взяты на вооружение другими людьми. Если новые идеи и основанные на них новые продукты важны для какой-то страны, они, скорее всего, будут распространяться в экономике тем быстрее, чем выше в ней плотность населения, — точно так же, как теплота переносится быстрее, когда в данном объеме больше молекул, а болезни по миру распространяются тем быстрее (и на соответственно большие расстояния), чем больше численность населения. И механизм распространения идей во многом похож на механизм распространения болезней. Чем больше людей, тем больше передаточных звеньев. То есть чем больше людей, тем больше рынок. «Битлз» могли сыграть 1000 концертов в Гамбурге, поскольку этот город достаточно велик, но в Ливерпуле это было бы невозможно.

Достаточно большое население ведет также к образованию города, поскольку это просто результат различных преимуществ скапливания вместе, то есть агломерации. Еще большее население приводит к появлению еще одного города. И если не происходит соответствующего роста территории, то с увеличением численности населения города становятся все более крупными и многочисленными. Теперь мы знаем, что у городов были особые преимущества, которые не сводились к преимуществам большего числа умов или большей плотности населения на обширной территории. Теоретик экономики города Джейн Джекобс, выступившая против бульдозеров нью-йоркского титана городского планирования Роберта Мозеса, верно схватила основную идею:

Свойственные крупным городам большой объем и плотность населения можно считать положительными факторами <...> нужно приветствовать это как благо <...>

Большие города — естественные генераторы разнообразия и щедрые инкубаторы новых начинаний и всевозможных идей. Более того, большие города — естественные экономические прибежища громадного числа мелких предприятий <...> Без крупных городов они [небольшие предприятия] просто не могли бы существовать. Зависимые от колоссального разнообразия других городских предприятий, они вносят в это разнообразие свою лепту. Этот момент очень важен, и его стоит запомнить. Разнообразие в крупных городах не только допускает, но и поощряет еще большее разнообразие <...> Разнообразие любого рода, генерируемое крупным городом, зиждется на том факте, что в крупном городе собрано воедино великое множество людей с разнообразными вкусами, навыками, потребностями, возможностями и причудами[81].

Замечание Сэмюэла Джонсона «кто устал от Лондона, тот устал от жизни» указывает на креативность, которую можно найти только в городе. Однако Джекобс идет еще дальше, говоря о том, что только от города можно ждать нового разнообразия и оригинальности, то есть возможности инноваций.

Что говорят нам данные об исторической динамике численности населения? Подтверждают ли они сформулированные выше тезисы о том, что рост численности населения влияет на создание и распространение новых идей? Помогают ли они, соответственно, ответить на вопрос о том, почему Британия, Бельгия и Америка производили столь незначительный в национальном масштабе объем инноваций в последней четверти XVIII века, если сравнивать с разгаром инноваций, который начался у них же в середине XIX века? Данные о численности населения настолько скудны, что нам придется обойтись тремя ориентировочными годами. В период с 1700 года по 1820 и 1870 годы население в западном мире (то есть в Западной Европе и ее «ответвлениях») выросло с 83 миллионов до соответственно 144 миллионов и 208 миллионов. Британии помог значительный прирост населения — с 8,5 миллионов до 21 и 31,5 миллионов. В Америке сформировалось наиболее значительное для всего западного мира население — оно выросло с 1 миллиона до 10, а затем и до 40 миллионов. Численность населения Бельгии выросла более чем вдвое — с 2 до 3,5 миллионов, а потом до 5 миллионов. Население в Германии тоже росло, но медленнее — с 15 до 24 миллионов и до 39 миллионов. Численность населения Франции выросла чуть менее чем вдвое — с 21,5 миллионов до 31 миллиона и до 38,5 миллионов.

Не меньше впечатляет и формирование городов в XIX веке. Возьмем города с населением более 100 тысяч человек, что для того времени было немало. Ориентирами будут 1800 год и 1846-1851 годы. За этот промежуток времени в Британии число таких городов выросло с одного до девяти. В Америке — с нуля до шести, в Бельгии — с нуля до двух. В Пруссии был один такой город, а стало два, тогда как Франция увеличила их количество с трех до пяти[82].

В обществах прошлое не является полностью детерминированным. И можно с уверенностью предположить, что, даже если иногда кажется, будто все установки и институты, питавшие инновации XIX века, уже имелись и в XVIII веке, вопреки тому, о чем говорилось в предыдущих параграфах этой главы, до того, как население западных стран достигло критической массы, просто не было достаточного количества умов, вынашивающих новые идеи, способные вызвать взлет инноваций.