Окрепнув, продолжайте свою регулярную деятельность

Вы никогда не замечали, какое большое пространство посередине заднего сиденья автомобиля? И не заметите, пока не захотите быть ближе к человеку рядом с вами. Мне так хочется положить голову Сэту на плечо и наблюдать, как огни города мерцают над рекой. Это пространство — не только словно широкая река, но и будто силовое поле, в которое я не могу проникнуть.

Но потом он сам придвигается и берет меня за руку. Так, словно это расстояние и вовсе ничего не значит. А почему должно? Я смотрю на наши руки вместе и чувствую, как искры стреляют мне в кисть. Сквозь кости. Наши пальцы переплетены, и Сэт большим пальцем поглаживает мою ладонь. Мне хочется отодвинуть руку, потому что настолько приятно, даже слишком приятно.

— Поездка займет некоторое время, так что можем пока расслабиться, не так ли? — говорит Сэт и просит водителя включить радиостанцию с классическим роком.

Мы оба смотрим в окно и наблюдаем, как все пролетает мимо. В данный момент я чувствую только Сэта. Его запах окружает меня, держится за меня. Запах прачечной и парня. Запах парня. Мне нравится. Я хочу его съесть. Музыка становится громче.

— Кажется, у нее невидимое прикосновение, да, — поет он мне на ухо.

— Genesis, — говорю я.

— Как ты.

— Моя тезка, — говорю я со смехом. — Знаешь эту песню?

— Конечно.

Затем мы начинаем петь вместе: «И теперь кажется, я влюбляюсь, влюбляюсь в нее…»

Мой папа играл эту песню для меня. Еще один признак? Еще один дымовой сигнал из других миров? Это совпадение. На классической рок-радиостанции постоянно крутят песни Genesis.

Сэт закрывает глаза, когда поет и подтанцовывает кулаками.

Я впускаю все это в себя, через свою кожу.

Когда заканчивается песня, начинается реклама, и водитель выключает радио.

— Какой лучший день рождения ты можешь вспомнить? — спрашивает Сэт у меня.

И первое, что мне приходит в голову, что я не знаю ответ на этот вопрос. Должно быть до того, как умер отец. Потому что после его смерти я едва помню, как праздновала этот день.

— Мой первый день рождения.

— Ты помнишь его?

— Нет, но бьюсь об заклад, что это было потрясающе.

— Не хочешь отвечать?

— Наверное. А твой?

— Хочешь знать?

Я киваю.

— Думаю, что это был мой восемнадцатый день рождения.

— И мой приближается.

— Я знаю.

А потом мне вдруг все становится понятно. У Розы нет проблем с Уиллом. Это же заговор. Должно быть, они именно это обсуждали по телефону. И вот почему мы едем на такси до самого дома Розы.

Я вижу, что Сэт едва сдерживает улыбку. Он отворачивается, но слишком поздно. Я все понимаю.

— Ты должен быть актером. У тебя какое-то непроницаемое лицо, — говорю я.

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Как ты узнал, что у меня день рождения?

— Ты сама сказала, когда была у меня дома!

— О, черт. — Так и было. У меня паранойя. Но, если серьезно, именно так действует Роза. У нее нет кризиса. — Мы едем на вечеринку-сюрприз, не так ли?

— Ты действительно хочешь, чтобы я тебе сказал?

— Это означает «да».

— Да.

— Не могу поверить, что ты мне сказал!

— Ты догадалась!

Я даже и не знаю, какие эмоции должна испытывать в данную минуту: разозлиться или быть польщенной.

— Я бы предпочла знать. Все нормально.

— Ты уверена?

— Да. Проклятие. Роза! Не могу поверить, что не вычислила это раньше. Полагаю, здесь много чего происходит.

Сэт не отвечает. Он просто смотрит на свои сложенные руки. В какой момент мы перестали держаться за руки? Я не помню, чтобы отпускала его.

— Что было такого замечательного в твоем восемнадцатилетии? — спрашиваю я его.

— Это была ночь, когда я решил переехать в Нью-Йорк.

— А разве ты принял это решение не тогда, когда...?

— Ага.

В ночь, когда он узнал, что его девушка изменяет ему.

— Это случилось в твой день рождения?

— Да, так и было.

— И это был твой лучший день рождения?

— Ну, это привело меня сюда, не так ли?

Затем мы подъезжаем к дому Розы.

— Мы можем вернуться назад? Мы можем развернуться и вернуться в Бруклин? Я заплачу за это.

— Прости. Но голос Розы звучал довольно серьезно. И думаю, что это может быть моим первым испытанием.

Интересно, Делайла здесь? Я не разговаривала с ней с той Бруклинской вечеринки. Но было бы странно, если она хотя бы не заскочит на мой день рождения.

Я думаю о том, какой должна была быть Делайла, когда ворвалась в квартиру Сэта. Интересно, испугался ли он.

— Сэт, о той ночи…

Он закрывает мне рот рукой, и снова возникают искры. Они выстреливают мне в челюсть и в горло.

— Но я хотела извиниться, если кто-то вел себя как псих или…

Тогда его губы касаются моих. Он целует меня. Я позволяю себе попасть в эту ситуацию, будто это самое удобное место, где можно быть. Мы будто падаем сквозь пол такси и опускаемся под землю. Где люди зеленые, а музыка — это воздух. Я целуюсь с ним, как будто на переднем сиденье не сидит человек, ожидающий, что мы заплатим. Я целую его, как будто нет дома, полного людей, которые ждут момент, чтобы крикнуть «Сюрприз!» И когда мне кажется, что я могу просто раствориться в себе, я мягко толкаю его грудь, чтобы отодвинуть от себя. Какую-то секунду мы оба сидим, сохраняя пространство между нами, только теперь это всего лишь дюймы. Мы переводим дыхание.

— Извини, — говорит он.

— Нет, — все, что я могу ответить.

— Мне хотелось сделать это с того самого момента, как ты появилась в моих дверях, чтобы забрать свой телефон.

Огонь. Брызги. Волшебство.

Игнорируй это.

Нет, отодвинь это.

— Что сделать? — спрашиваю я, улыбаясь.

— Поцеловать тебя, я тогда не шутил.

Держи себя в руках. Взрывы ведут к беспорядку.

— Давай пойдем и посмотрим на эту вечеринку, — говорю я.

— Это должен был быть сюрприз.

Он снова целует меня. Но на этот раз наши губы едва соприкасаются, а носы встречаются, и ни один из нас не двигается и не дышит. Таксист прочищает горло, а Сэт протягивает ему кредитку, не отрывая своего носа от моего.

Когда мы выходим из такси, он снова берет меня за руку. Этот дом перед нами полон людей, которые никогда не видели, чтобы я держалась за кого-то, кроме Питера. Инстинктивно я осматриваюсь в поисках его грузовика, но, конечно, он нигде не припаркован. Если вечеринка была запланирована больше недели назад, тогда, наверное, Питер должен был привести меня сюда.

Интересно, я хоть кого-нибудь знаю в этих стенах?

Я не звонила в дверной звонок Розы с тех пор, как впервые пришла к ней домой в седьмом классе. Уверена, что сейчас все смотрят через окна. Ожидание в тени.

— Просто представь, что ты идешь на сцену, — говорит он. — Ты достаточно репетировала. Ты знаешь эту роль.

— Какую роль?

— Ну, я никогда не видел этого, но представляю, как Дженезис Джонсон будет удивлена, что ее друзья устроили все это для нее. Я представляю, как она будет чувствовать себя польщенной и говорить «спасибо» снова и снова. Она обнимет кучу людей, которые будут очень рады, что приготовили этот сюрприз. Затем она выйдет на кухню и нальет себе довольно крепкий напиток, и, возможно, в конечном итоге, окажется без сознания в постели незнакомца.

— А можешь ты просто налить мне такой напиток, пока я буду обниматься?

— Конечно. А в качестве грандиозного финала у меня только один вариант — кровать незнакомца.

Я не могу решить, то ли мне смеяться, то ли вешать голову от стыда.

— На самом деле, это не я, понимаешь?

— Мы с тобой еще недостаточно хорошо знаем друг друга, Дженезис. Не стоит так сильно волноваться.

Я открываю входную дверь Розы, на которой до сих пор весят рождественские колокольчики. Я уже приготовилась, чтобы …

(Молчание)

Никто ничего не говорит, никто не выпрыгивает. Я включаю свет и вижу пустую гостиную. Я смотрю на Сэта, который пожимает плечами и следует за мной на кухню. Что, черт возьми, происходит? Я думала, что все поняла.

— Что происходит? — спрашиваю я его.

— Понятия не имею.

Мы опоздали? Роза планировала вечеринку-сюрприз для меня, но никто не пришел?

— Роза? — кричу я. Это невыносимо.

Она заходит на кухню. Под глазами у нее черные следы от макияжа.

— Джен. Наконец.

— Роза?

У нее красные и опухшие глаза, и, скорее всего, она на самом деле сейчас расстроена, а я — полная кретинка. Но нет. Я так запуталась.

— Роза, что происходит?

Она падает в мои объятия, уткнувшись головой в меня. Я смотрю на Сэта поверх ее головы, и он в который раз пожимает плечами.

Затем со всех сторон раздаются крики, и хотя я ожидала этого, все равно подпрыгиваю и тяну Розу за собой на пол.

Она истерически смеется и откатывается от меня. Тем временем масса голосов, которые просто кричат «Сюрприз!», медленно приближается. А мне хочется прикрыть голову и провалиться сквозь пол.

— Встань, Дженезис. С Днем Рождения, мать твою.

Я вижу Уилла. Я вижу Анджали. Я вижу Стиви. Я вижу всех людей, с которыми мы сидим за обедом. Нет только одного лица, но думаю, что я уже привыкаю к этому.

— Я знала, что ты обо всем догадаешься, — говорит Роза.

— Я почти не догадалась!

— Ну, зная тебя, я понимала, что в какой-то момент ты, как обычно, догадаешься. Поэтому я подумала, что такой дополнительный элемент сюрприза будет забавным. Как будто ты думаешь, что такая умная, а на самом деле оказывается, что никакой вечеринки нет.

Я стою и обнимаю ее.

— Спасибо, Роза.

— Всегда пожалуйста, Джен. А теперь давай веселиться, — говорит она, надевая мне на голову праздничную корону.

Сэт протягивает мне красный одноразовый стаканчик, наполненный льдом и чем-то розовым. Я выпиваю его слишком быстро.

— Эй, притормози, Джен, — говорит Роза. — Эта вечеринка для тебя. Ты должна пробыть здесь хотя бы какую-то часть.

— Хорошо.

— А еще можешь переночевать у меня. Я предупредила твою маму.

— Как мне кажется, Уилл — вовсе не неверный и лживый неудачник?

— Нет.

Я сжимаю локоть Сета.

Кто-то включает музыку в гостиной, которая частично объединена с кухней. Уилл пробирается к нам. На нем бейсболка задом наперед и толстовка с капюшоном, на котором изображен скелет, катающийся на скейтборде.

— Как жизнь, чувак, — говорит он и кивает в сторону Сэта.

Сэт протягивает руку. Я помню, Роза сказала, что Уилл хотел избить его, когда они нашли меня в его квартире. Наблюдаю, надеясь, что Уилл просто протянет свою руку в ответ.

— Я — Сэт. Приятно познакомиться.

Они пожимают друг другу руки. Я ставлю свой напиток.

— Да, приятель. Прости за ту ночь. Я просто присматривал за подругой своей девушки, понимаешь?

— Я — не твоя девушка, — говорит Роза и на ее щеках появляется новый, нехарактерный румянец.

— Как скажешь. Значит, будешь.

— А я — не подруга твоей девушки, — говорю я.

— А вот это правда. Джен — мне больше как сестра.

Нужно сменить тему.

— Роза, ты пригласила Делайлу?

Она переминается, но не отвечает.

— Пригласила?

— Да, Джен, но не уверена, что она придет.

— Не уверена, или она точно не придет?

— Не уверена. Серьезно. Вы разговаривали?

Я качаю головой. Затем поднимаю свой стаканчик и смотрю на лед, тающий в розовой жидкости.

— Она может прийти. Никогда не угадаешь.

Это просто абсурдно. Мы даже не ссорились.

— У меня еще один глупый вопрос, — говорю я Розе и отвожу ее в сторону от парней.

На что Роза фальшивым учительским голосом отвечает:

— Нет глупых вопросов, есть только глупые ответы. Подожди, так говорят?

— Питер знает об этой вечеринке? — спрашиваю я приглушенным голосом.

— Конечно, Джен. Ведь все было запланировано несколько недель назад.

А вот теперь я выпиваю все, что у меня в стакане, до дна. Его здесь нет. И не должно быть. Это было бы слишком запутанно. Но все же. Это жалит. Вечеринка планировалась в то же время, когда и наша маленькая поездка в город.

Мы перемещаемся в гостиную, и несколько одноклассников заманивают меня в свой танцевальный кружок. Я соглашаюсь. Продолжаю играть свою роль. Вижу, что Сэт без проблем общается с незнакомцами. А еще я замечаю, что здесь нет Ванессы. Не то, чтобы она тоже должна быть. Но просто это еще один удар по самолюбию. Отсутствие этих людей. Делайла. Ванесса. Питер.

Сэт ловит мой взгляд и приближается ко мне, покачивая бедрами и виляя коленями. Он похож на пластилиновую фигурку. Мы прижимаемся друг к другу, покачиваясь под музыку. Я чувствую, как все смотрят на нас и удивляются. Но я тоже словно сделана из глины и создаю себе новую форму.

Анджали улыбается мне, а затем перебрасывает волосы под музыку. Роза и Уилл присоединяются к нам на специально отведенном танцполе. Из стерео динамиков раздается праздничный микс Розы. Мы танцуем под старую песню Дэвида Боуи. Когда он поет: «Мода! Повернись налево!», мы все следуем песне. Но тут я чувствую, как все надвигается на меня. Эта комната, люди. В ушах появляется шум, и кажется, будто воздух в комнате истончается. Я отлучаюсь в ванную, извлекая себя из клубка танцующих тел. Сэт хочет идти за мной, но я говорю ему, что скоро вернусь.

— Поскорее верни свою задницу обратно, — говорит Роза. — У нас еще много танцев впереди.

Я показываю ей свой большой палец и поднимаюсь по ступеням.

Как только я оказываюсь в ванной, у меня начинает кружиться голова, и мне приходится держаться за край раковины. Я пытаюсь вдохнуть воздух. Последний раз я была здесь, когда у Розы была вечеринка. В тот раз, когда все пошло не так. Испорченный презерватив, смех и безответственность. Если бы я обратила внимание, то, возможно, заметила бы, что Питеру было не все равно. Что заниматься такими вещами в ванной, на самом деле, не в его стиле. Я настояла. Я подтолкнула его. Я хотела этого. Теперь понимаю, что он нервничал. Именно я пустила все на самотек и втянула его в это. Именно я проигнорировала все реальные проблемы, которые были.

Например, мы практически скрывали наши отношения от матери.

Например, мы боялись быть тем, кем были на самом деле.

Неужели, было так плохо? Настолько плохо, чтобы бросить все это без разговора, без поцелуя на прощание?

Я не могу пойти туда прямо сейчас. Это мой день рождения. Я здесь, чтобы повеселиться. С людьми, которые любят меня и заботятся обо мне.

Я смотрю на себя в зеркало и снимаю дурацкую корону. Затем набираю в ладони воду, пью, вытираю рот и выхожу из ванной.

Сэт ждет меня снаружи.

— Ты все-таки пошел за мной.

Он кивает.

— Спасибо тебе, Сэт.

— Перестань благодарить меня.

Потом он снова меня целует. Я могу вдохнуть этот поцелуй. Ведь это поцелуй, от которого паришь а не падаешь.

— Эй, возвращайтесь к нам! — кричит кто-то снизу.

— Джен, спускайся сюда!

Я запрыгиваю Сэту на спину, и он вприпрыжку начинает спускаться по лестнице, смеясь и несколько раз чуть не уронив меня. Но все же его хватка достаточно крепкая, и обошлось без падений. А потом снова начинает свой глупый танец с виляющими коленями, а я умоляю опустить меня. Все смеются и тоже танцуют. И, наконец, я позволяю себе повеселиться и с легкостью хорошо провести время. Просто танцевать, покачиваясь, целуясь и смеясь. У меня никогда не было такой веселой вечеринки на день рождения.

И тут раздается звонок в дверь.

Стиви идет открыть. Все кричат, смеются.

В дверном проеме показывается, ясный как день, Питер.

 

НИЧЕГО НЕ ВВОДИТЕ

Это одна из тех сцен в кино, в которой музыка со скрипом прекращается, и все вдруг смотрят на тебя. Лишь с маленькой разницей — музыка продолжает звучать. Я спрыгиваю со спины Сэта и точно понимаю, что узнаю этого человека в дверях. А также, что, несмотря на всего несколько прошедших дней, он для меня словно незнакомец. Его лицо будто свисает над черепом, оно выражает всю печаль, или смятение, или, может быть, он постарел на 100 лет.

Я смотрю на Розу. Может, она перехватит его. Но она тоже в тупике. Мы все застряли.

Перехвата не вышло.

Передо мной стоит тот, кто стоит.

Это вторжение. Это несправедливо. Он не может прийти просто, когда захочет.

Не может.

Никто ничего не говорит, и мне очень хочется, чтобы музыка выключилась сама по себе. Этой сцене не совсем подходит поп-музыка. Может, найдется какой-нибудь идиот, который выключит музыку? Это же так очевидно.

Приходится мне самой сделать это.

И сразу становится тихо.

Сэт касается моей руки. Все искажено. Он не должен быть замешан в этом. Что он здесь делает?

И под «ОН», думаю, я имею в виду их обоих.

Питер входит в гостиную. Он выглядит не просто старым, а скорее, испуганным. Его обычная уверенность словно высосана комнатой, заполненной людьми, которые на моей стороне. Хотя они даже не предполагают, почему должны быть на моей стороне. И почему, кстати, здесь должны быть стороны?

Должна ли я ненавидеть этого человека, стоящего передо мной?

Кажется, у меня не получается разжечь никакую ненависть.

Я знаю, что эта ненависть где-то внутри меня, но она не может найти выход.

Сейчас ненависть сделала бы все намного проще.

Я смотрю на Сэта и губами говорю «Извини».

Не понимаю, за что извиняюсь.

Ненавижу это.

Я ненавижу все это.

Затем Роза прекращает наше коллективное оцепенение:

— Ты издеваешься надо мной?

Роза двигается вперед, Сэт назад. И кажется, будто в том месте на моем теле, где была его рука, может остаться вмятина.

— Сейчас не время, Питер, — говорю я, но в тоже время делаю шаг вперед к нему.

Он протягивает руку, чтобы коснуться моего лица. И у меня откуда-то из самой глубины, из самого закопанного, затонувшего, мертвого места, поднимается дрожь.

— Не надо.

Иногда «не надо» означает все, кроме того, что должно.

— Джен, я действительно облажался.

— Ни хрена ты не облажался, твою мать.

Это говорит Роза. Она не будет это терпеть. А я словно плыву сквозь невидимый мед.

— Что ты здесь делаешь? Ты не можешь так поступать. Ты не можешь просто появиться. Так не делается.

— Роза, я сама справлюсь, — говорю я.

— Так разберись с этим, — она снова поворачивается к Питеру. — Какая часть твоих действий на прошлой неделе заставила тебя думать, что ты все еще приглашен? Серьезно.

— Я знаю. Но сегодня твой день рождения и… Джен.

Я просто качаю головой. Я качаю головой и хочу закрыть глаза. Я хочу заставить его уйти. Вот он реально настоящий, физический Питер Сэйдж. Мой парень? Официально мы еще не расстались. Я имею в виду разговор.

Я снова смотрю на Розу. Потом на Питера. Везде, кроме Сэта.

— Давай выйдем и поговорим.

Он кивает, и я выхожу, ни на кого не глядя. Я знаю, что Роза своим взглядом разрезает меня на куски. Не знаю, что думает Сэт, или делает, или чувствует, или что-то еще. Но знаю, что не вернусь на эту вечеринку, сама не понимая, почему.

Мы подходим к входной двери, и я оборачиваюсь назад, в комнату. Всего один взгляд.

Я чувствую себя разрушенной.

 

* * *

 

Я сажусь на пассажирское сиденье грузовика, и Питер трогает машину. Мы ни слова не сказали с тех пор, как покинули вечеринку. С моей стороны совсем неправильно так поступать, но я ничего не могу поделать. Я так скучала по нему. Мне хочется быть сильнее этого. Хочется направить себя по новой траектории, но как, если эта еще не закончена. Занавес не закрыт. Либо мне необходимо сделать это сейчас, либо я должна открыть его заново для второго акта. Или мы уже в третьем акте?

 

АКТ III

СЦЕНА 1

 

Питер Возвращается В Мою Жизнь.

 

Прошлое и Настоящее Воссоединяются.

 

Хватит Оглядываться Назад.

 

Интересно, что Роза сейчас говорит Сэту?

Грузовик останавливается. Мы вернулись. Наше место. Наше секретное забытое место. Я знала, что он привезет нас именно сюда. Ниже раскинулся черный бесконечный океан. Небо покрыто густыми темными облаками, скрывающими звезды. Вокруг темно. Все.

Остановившись, мы продолжаем молчать. Но мы целуемся. Целуемся, потому что это значит, что нам не нужно разговаривать. Его губы холодные и темные, а я задыхаюсь в его устах. Но продолжаю целовать его. Целовать и плакать. Целовать так сильно, чтобы почувствовать себя снова рядом с ним.

— Я скучаю по тебе, Дженезис.

— Как это возможно? Как ты можешь говорить, что скучаешь по мне?

Он ничего не отвечает. Мы взываем друг к другу.

— Ведь именно ты ушел. Ты.

Хотя, я тоже ушла. Когда мы оставили друг друга? Определенно, это произошло еще до клиники. Не было никакого конкретного момента. Это была постепенно проникающая печаль, которая так медленно просачивается и съедает половину тебя, прежде чем ты что-либо заметишь. Легче обвинять момент.

Целоваться легче, чем разговаривать.

Игнорировать легче.

Мы можем это исправить? И должны ли?

Если бы было больше света, я бы смогла увидеть его щеки: горят ли они от бурлящей крови или выцвели и совсем белые. Если бы было больше света, я смогла бы прочитать, что написано на его лице, прочитать его смятение или грусть, или облегчение, или то, что он чувствует, но я не могу. И от темноты я задыхаюсь. Нет света. Нет понимания.

— Почему ты ушел?

— Я же говорил, что, если ты сделаешь это, я оставлю тебя, — отвечает он.

И его ответ словно вскрывает меня, выпускает что-то дикое.

— Заткнись. Просто заткнись.

— Я говорил тебе! Я же говорил!

— Но мы вместе приняли такое решение.

— Это ты приняла решение, Джен. А я согласился позволить тебе решить.

— Тогда почему ты появился у меня утром? Почему отвез меня туда? Какая в этом причина?

— Я хотел быть с тобой. Очень хотел. А потом я больше не знал, как это сделать. Это самое худшее из того, что я когда-либо делал.

Я кричу. И мой крик достает до Луны, которой сегодня не существует. Я кричу, чтобы он заткнулся, заткнулся, заткнулся. А потом он обхватывает меня руками и крепко держит, и я снова и снова повторяю нет, пока мои слова не превращаются в шепот. Он так знакомо пахнет. Он знает, как держать меня. Он знает, как успокоить всю мою ярость. Это так же просто, как тихо шептать мне на ухо Ш-Ш-Ш. Сильный, надежный человек, который предлагает мне упасть. Упасть на него и позволить ему быть моей поддержкой. Это самое удобное место. И я почти потеряла его. Я почти потеряла Питера.

— Я не мог этого сделать. Я не думал, что смогу пройти через это.

Я понимаю. Это то, что он сказал мне. Я знаю, что он все мне рассказал. Я знаю, что он остался со мной, даже когда его мать сказала не делать этого. И даже, когда ему было что терять.

— Я так по тебе скучаю, Дженезис. Я совершил огромную ошибку. Ты моя вечная девочка. Ты — моя вечность. Я знаю, почему тебе пришлось это сделать. Я знаю, это было ради нашей вечности.

— Это было ради нас. Сейчас неподходящее время. Просто не время.

Все в его лице выражает отторжение. Это самый печальный взгляд, который я у него когда-либо видела.

— Я облажался, Дженезис. Прости меня.

— Не надо, Питер.

Потом мы снова целуемся. Теперь его рот не похож на черную дыру. Он мягкий. Более безопасный. Питер отклоняется, выпрямляется и говорит:

— Ты была там с парнем?

— Питер.

— Да?

Я заправляю волосы за уши.

— Да.

— Дженезис, мы еще не расстались.

— О чем ты? Конечно, мы расстались. А если точнее: ты меня бросил. Ты не можешь вот так сбежать, а потом надеяться, что я останусь.

— Я никогда не хотел оставлять тебя.

— Но ты оставил.

— Да, оставил.

— О чем ты сейчас говоришь? Что хочешь быть со мной?

— Я — с тобой.

Как он может говорить все то, что я хотела услышать от него всего три дня назад? Неужели какая-то жидкая мечта, в которой мы висели в доме Розы, разлилась на темное шоссе Нью-Джерси? Неужели мы только что вернулись в безопасное место?

Неужели я проснусь и не пойму, где я?

Мы сидим в тяжелой тишине, позволяя всему утонуть в прошлом, наверное, это называется «несколько световых лет». Утонуть в прошлом вместе.

— Мне нужно выбраться отсюда, — говорю я.

— Куда тебя отвезти?

Я не могу вернуться на вечеринку после того, как я со всеми там поступила. Поэтому просто говорю:

— Домой.

Питер включает зажигание. Я прислоняю голову к холодному стеклу. Мы погружаемся в темноту.

Я смотрю на часы.

Полночь.

Сейчас действительно мой день рождения.

 

АКТ IV

СЦЕНА 1

 

(Действие происходит в смотровой в Центре Планирования Семьи. ДЖЕНЕЗИС сидит на краю кушетки, одетая для операции. ДОУЛА сидит рядом с ней в кресле, ДОКТОР на стуле перед ней).

ДОКТОР: У вас есть еще какие-нибудь последние вопросы перед началом операции?

ДЖЕНЕЗИС: Нет. Я готова.

ДОКТОР (Просматривая документы в папке): Ты уверена, что тебе не нужен наркоз?

ДЖЕНЕЗИС (в зал): Я хочу ответить следующее: «Я уверена. Мне нужно это почувствовать. Я должна понимать, что это реально. Мне нужно почувствовать, как он уходит. Мне нужно почувствовать, что я делаю выбор, и это мой выбор». Но я просто киваю.

(ДОУЛА берет руку ДЖЕНЕЗИС. Слышен громкий стук).

ДЖЕНЕЗИС: Что это за шум?

ДОКТОР: Это всего лишь обогреватель, милая. Старое здание.

ДЖЕНЕЗИС: О.

ДОКТОР: Поставь ноги в скобы. И подвинь таз ко мне.

(ДЖЕНЕЗИС выполняет).

ДОКТОР: Мне нужно определить положение твоей матки.

(Стук начинается снова. ДЖЕНЕЗИС сжимает ноги).

ДОКТОР: Милая, это всего лишь обогреватель. Постарайся расслабиться, хорошо? Сейчас я введу два пальца, а потом надавлю на живот.

(Пауза).

ДОКТОР: С тобой все в порядке, милая?

ДЖЕНЕЗИС (Тихим голосом): Может хватит называть меня «милая»?

ДОКТОР: Что?

ДЖЕНЕЗИС: Ничего.

ДОКТОР: Это зеркало. Когда я открою шейку матки, чтобы добраться до ее полости, ты можешь почувствовать спазм.

(ДЖЕНЕЗИС смотрит в потолок).

ДЖЕНЕЗИС (В зал): Вы не можете увидеть картинку у меня перед глазами: тропический пляжный пейзаж. Мне следует быть там, а не здесь.

(ДОКТОР вводит местную анестезию, и ДЖЕНЕЗИС свободной рукой судорожно сжимает смятую бумагу под собой. ДОУЛА крепко держит другую руку девушки).

ДОКТОР: Хорошая работа, милая. Чувство жжения, которое ты ощущаешь, это нормально. Через секунду все закончится. И ты уже ничего не почувствуешь.

(ДОКТОР достает металлический расширитель.): Это для расширения шейки матки.

(Она начинает работу. ДЖЕНЕЗИС двигает руку к животу).

ДОКТОР: С тобой все в порядке, милая?

(ДОКТОР оттягивает маску в сторону. ДЖЕНЕЗИС кивает).

ДОКТОР: Ты уверена? Помни, если ты почувствуешь себя слишком некомфортно, то должна обязательно сказать мне.

ДЖЕНЕЗИС: Я в порядке. Уже почти закончилось?

ДОКТОР: Почти.

(ДОКТОР вставляет пластиковую трубку, и раздается жужжащий звук аппарата. ДЖЕНЕЗИС жужжит).

(Аппарат останавливается).

ДОКТОР: Все в порядке.

(ДОКТОР удаляет зеркало).

ДЖЕНЕЗИС: И это все?

ДОКТОР: Вот и все. Лейла проводит тебя в послеоперационную палату. Ты примешь назначенные антибиотики, и, когда почувствуешь, что готова, мы обсудим рекомендации для восстановительного периода. После чего ты сможешь уйти.

ДЖЕНЕЗИС: Ладно.

ДОКТОР: Ты отлично справилась, Дженезис.

(Пауза).

ДОКТОР: В ближайшие недели, ты, вероятно, много чего почувствуешь. Но никто не имеет права критиковать то, что ты сделала со своим собственным телом. Я просто хочу тебе напомнить, что сегодня ты сделала выбор, который был правильным для тебя, хорошо?

ДЖЕНЕЗИС: Я знаю.

ДОКТОР: Хорошо. Теперь иди отдохни. Не торопись.

ДЖЕНЕЗИС: Спасибо Вам.

ДОКТОР: Не за что. С тобой есть кто-то, чтобы проводить домой, верно?

ДЖЕНЕЗИС: Да. Мой парень. Он в приемной.

(Свет полностью гаснет).

 

ВОЗДЕРЖИТЕСЬ ОТ ПЛАВАНИЯ

 

Обратно в город дорога проходит в тишине. Никакой музыки. Никаких голосов. Просто звуки мира за пределами машины. Мы подвешены в размытом движении вокруг нас. Я не знаю, что поддерживает меня. Я не знаю, что удерживает меня от взрыва, но клянусь, если Питер откроет рот, если он хотя бы посмотрит в мою сторону, меня может разорвать. Я держу руку на дверной ручке.

Мне хочется всю вину взвалить на Питера, но понимаю, что не права. Я испытываю чувство стыда за то, что покинула вечеринку в честь своего дня рождения, которую Роза организовала для меня. За то, что оставила парня, который потратил так много денег, чтобы привезти меня на такси, даже не зная никого из тех, кто пришел отмечать этот праздник вместе с нами. Это — все моя вина. Может, мы заслуживаем друг друга.

Питер делает следующий жест губами: он пытается не улыбнуться, а вместо этого его губы как бы выдвигаются. Раньше я думала, что это мило.

Я снова в грузовике Питера. Мое кресло. Мое место.

Когда мы приезжаем к моему дому, свет везде выключен. Мама, должно быть, спит. Интересно, помнит ли она, что у меня сегодня день рождения. Выйдет ли она когда-нибудь из своего бассейна печали. Она меня не ждет. Роза и это тоже устроила.

Никто из нас не выходит из машины.

Это тот момент, когда вся сцена в темноте, и слабый прожектор фокусируется всего на двух людях, которые влюбились друг в друга, которые дали друг другу обещания, которые не знают, в каком направлении повернуть, которые потеряли последние страницы своих сценариев и теперь должны импровизировать.

— Я не хотел уходить. Но я уже говорил, что не смог с этим справиться.

Он начал.

Я продолжаю:

— Ты действительно хотел, чтобы у нас с тобой родился ребенок?

— Нет.

— Но ты понимаешь, что произошло?

— Да.

— Ты рассказал своей маме?

— Да.

Я не могу в это поверить. После всего. После того, как он умолял меня держать все в секрете, он рассказал своей маме?

— Она запретила мне с тобой разговаривать.

— Однажды она уже пробовала это.

— Я знаю. Но на этот раз она говорила серьезно.

— И ты защищал меня?

— Дженезис, ты понимаешь, что мне тоже пришлось принять трудное решение? Ты знаешь, всю мою жизнь мне говорили, что это смертный грех? Что это убийство? Это самое худшее, что только можно сделать.

— И что я должна чувствовать?

— Оставить тебя — разрывало меня на части, но я не мог остаться.

— Куда ты пошел?

— Домой.

— И твоя мама спросила, почему тебя не было в школе? И ты рассказал ей все?

— Да.

— Значит, она победила.

— Ты не представляешь, как тяжело мне это далось.

— Мне очень жаль. Ты знал, во что ввязываешься.

— Ты всегда так говоришь, Дженезис. Ты всегда думаешь, что никто не может справиться с этим, и ты — единственная, кто борется.

— А с чем ты, возможно, мог бы бороться?

— Я люблю свою семью, Джен. Ты можешь не соглашаться со всем, что мы делаем, но они воспитали меня. Они сделали меня. И ты любила меня за меня. Веришь или нет, но это не соревнование между тобой и моей матерью.

— Питер, я действительно люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, Дженезис. Всем своим сердцем. Я просто испугался.

Молчание.

— Мне бы хотелось посмотреть наши отношения на повторе и увидеть, где они на самом деле сломались, — наконец говорю я.

— Я тоже этого желаю.

— Однако мы не можем.

— Я знаю.

— Мне жаль, что я позволила своей семье встать на пути.

— Я сделал то же самое.

Неужели любовь должна быть такой жесткой? Это всегда так?

— Я хотела, чтобы это было всем.

— Это и было всем.

— Я не знаю, как быть без тебя.

Наши лица так близко друг от друга, мы будто собираемся поцеловаться. Мы так прекрасно целовались. Прекрасный, пылкий, душераздирающий поцелуй. Я хочу верить, что чувствовала настоящую любовь. Что моя любовь к Питеру и его любовь ко мне была настолько реальна, что могла прорваться через горы и частично моря и все такое.

И возможно, так и было.

Наши губы встречаются. Потому что они должны. И это какое-то другое прощание. Такое, которое означает «привет» чему-то новому.

Он провожает меня до двери, потому что всегда это делал. Я хочу держать его здесь, держаться за него всю ночь. Но он уже опоздал. Он уже задерживается дольше, чем должен.

Мы входим в мой дом, и внезапно мне становится холодно. Тихо, душно. Будто мы ныряем в глубокий конец, проходя через дверь. Меня пронзает желание проверить маму. Но я борюсь с этим, потому что в данный момент хочу быть с Питером. Я хочу, чтобы он знал, что иногда это может быть о нас, а не о наших семьях. Но здесь слишком тихо. Слишком холодно.

— Мне нужно проверить ее.

Он кивает.

И когда я открываю дверь в ее спальню, вижу маму на полу, а не в постели, с пустой бутылочкой от таблеток, валяющейся рядом с ней, и всю перепачканную в рвоте, я кричу так громко, как может кричать человек, когда ему на голову обрушивается приливная волна.

Остальное сплетается следующим образом:

Я не могу видеть, потому что мои глаза полны слез.

Я не могу говорить, потому что у меня в горле полно клея.

Я не могу дышать, потому что не знаю, может ли дышать моя мать.

Тогда ЩЕЛЧОК! Я начинаю давить ей на грудь, как мы учились на тренировках, и делаю искусственное дыхание. Питер вызывает скорую, и в те минуты, которые на самом деле вечны, я дышу за нее, заставляю ее сердце биться. Я не собираюсь отпускать.

— Останься здесь. Останься здесь. Останься здесь. Останься.

Куда она хочет уйти?

— Останься здесь, мамочка. Ты не можешь меня бросить. Ты не можешь.

Я — ее дыхание, пока не появляется скорая и не берет все на себя. Огни, носилки, воздушный компрессор, поездка через Пойнт Шелли, все это размыто, мелькает, сливается, вращается.

Когда мы приезжаем в больницу, я должна позволить забрать ее. Я должна позволить врачам работать над ней. Теперь я бессильна. Мне не остается ничего, только ждать.

И Питер крепко держит меня, пока я жду.

 

АКТ V

СЦЕНА 1

 

Я просыпаюсь. Моя голова на плече у Питера. Я накрыта тонким бордовым одеялом. Это приемный покой. Пахнет хлоркой и чем-то сладким, похожим на клубнику. Питер просыпается со мной и притягивает меня к своей груди. Холодный металлический подлокотник между нами разделяет наши тела.

— Она…? — как мне закончить это предложение?

Мертва?

Жива?

В сознании?

Успокоилась?

Разочарована?

— С ней все будет в порядке, Дженезис. Она еще не проснулась, но, похоже, нет повреждений мозга, печени или чего-то подобного.

Видимо, врачи с нами разговаривали. Очевидно, я настояла, чтобы остаться спать здесь, в больнице, и никому не звонить. По-видимому, врачи позвонили родителям моей матери, и они будут здесь в любой момент.

Видимо, на этот раз, как только она проснется, ее не отпустят.

— Пойдем в кафетерий, — говорит Питер.

Я иду за ним, будто это так просто, будто это единственное, что я умею делать. Питер приносит нам кофе. Он спрашивает, не голодна ли я, но я качаю головой.

— Столик на двоих у окна?

А смеяться сейчас нормально? А смеяться на всем протяжении жизни? Я не смеюсь. Но улыбаюсь.

— Как раньше.

— Лучшее первое свидание в моей жизни.

— Питер?

— Да?

— Большое тебе спасибо. Просто... спасибо тебе.

Он больше не выглядит столетним. Он похож на того, кого я люблю. На того, кто заботился обо мне, когда я нуждался в этом больше всего, и кто, вероятно, всегда будет. Но также, как будто я смотрю на него сквозь испачканное стекло. Несовершенная картина.

— Что происходит прямо сейчас?

— Я не знаю.

— Я больше не могу это делать, Питер.

Шесть слов. Шесть слов, которые не звучат жестко или холодно. Шесть слов для нас обоих.

— Я хотел бы вернуть то, что сделал с тобой.

— Дело не в этом.

Мы не можем стереть это. Но каким-то образом нам это было нужно. Каким-то образом это подтолкнуло нас, изменило наш курс, заставило нас ясно видеть вещи.

— Я здесь для тебя, если тебе что-нибудь нужно, — говорит он мне.

— Я знаю.

— Это все?

Наверное, мы оба задаем этот вопрос одновременно. Мне кажется, мы помогли друг другу и ранили друг друга, мы нужны друг другу, но мы должны распутаться. Он был мне нужен. Я выжила благодаря ему.

Я думаю о том, чтобы поцеловать его. Прощальный поцелуй. Идеальный финал. Здесь.

Он наклоняется, но я кладу два пальца н<