Тем временем я секретно отдал распоряжение выкатить наши два орудия на площадь против китайских казарм и сложить около них все имеющиеся снаряды.

К 8 часам мы закончили наш чай и двинулись на площадь, где стояли орудия, снятые с передков и повернутые фронтом на китайские казармы. Около орудий стояла прислуга при них, в количестве 15 человек, в полном боевом снаряжении. Когда мы подошли к орудиям, я обратился к начальнику штаба китайских войск и предложил ему передать своему командующему нижеследующий мой ультиматум: в течение четверти часа командующий должен быть здесь, около орудий, и подписать приказ о дружбе и союзе со мной, срочно опубликовать его среди подчиненных ему войсковых частей и в будущем не допускать никаких действий, враждебных мне и моему отряду. Если же это требование не будет удовлетворено, то через 15 минут я открою огонь и разгромлю казармы и все, что в них находится. Мне и моим людям терять нечего. При этих словах я приказал зарядить орудия и навести их на казармы.

Начальник штаба с адъютантом бегом направились в казармы, заверив предварительно меня, что все будет «хорошо».

Не прошло и десяти минут, как генерал со своей свитой прибыл к орудиям и выразил готовность туг же подписать заранее заготовленный немногословный, но сильный по духу иопределенный по содержанию приказ, в котором указывалось, что он приказывает всем подведомственным ему чинам относиться к есаулу Семенову и его частям как к союзным войскам и строго запрещает всякие выступления против них.

Таким образом мы приобрели союзника в деле борьбы с большевиками. Но суть дела заключалась не в этом, а в том, что наличие приведенного выше приказа развязывало мне руки и давало основание требовать в нужные моменты содействия и помощи от китайского командования. Это было большим достижением.

После случая с неудавшимся разоружением китайцы в Маньчжурии и в Хайларе стали чрезвычайно вежливы в отношении русских воинских чинов вообще и в отношении меня в особенности, никогда не упуская отдавать мне установленные воинские почести, включая до назначения почетных караулов в случаях посещения мною китайских штабов.

Этот случай дал мне необычайную популярность среди китайского населения и китайской прессы в Маньчжурии, которая посвятила мне целый ряд статей, помещая в них поистине фантастические данные о моем происхождении и биографии. Дошло до того, что объявили меня китайцем по матери, которая якобы была куплена одним русским купцом, женившимся на ней.

Как бы то ни было, но случай с неудавшимся разоружением меня в Маньчжурии имел своим последствием укрепление моего положения. Общая обстановка потеряла свою остроту, взаимоотношения выяснились, и я получил возможность спокойно отдаться работе по формированию своего отряда.

Пока шли все эти события, люди постепенно собирались в Маньчжурии и вступали в формируемый мною полк для участия в активной борьбе с большевиками. Пополнение шло, однако, медленно, потому что я не имел возможности надлежащим образом организовать агитацию из-за отсутствия средств. Кроме того, лица, прибывающие с поездами из Сибири, сообщали, что большевики установили тщательный контроль всех пассажиров на станции Слюдянка, около Иркутска, и всех, кто вызывал хоть малейшее подозрение в желании проехать в Маньчжурию, ко мне, снимали с поездов и арестовывали.

Некоторую помощь в деле пропаганды оказали мне сами большевики, которые через свои газеты забили тревогу после казни Аркуса и разоружения большевистского гарнизона в Маньчжурии. Газеты большевиков разнесли весть о моем выступлении против советов по всей Сибири и России, сообщая фантастические небылицы обо мне и моих действиях. Они сами создали впечатление, что с востока надвигается грозная опасность для советов, что семеновцы беспощадно вешают и расстреливают большевиков, что мы откуда-то получаем крупные деньги и что нас поддерживают и снабжают союзники и пр. Все эти сведения, неверные по существу, повели к тому, что в Маньчжурию потянулись офицеры, казаки, солдаты, юнкера, гимназисты, студенты и прочие, преимущественно молодежь.

Для усиления полка до значительной боевой единицы я отправил по станицам Забайкалья и бурятским улусам несколько агитаторов с воззваниями. В Амурскую область были посланы штабс-капитан Языков, подъесаул Шалыгин, прапорщик Плотников, прапорщик Малов и другие, которые отправляли людей партиями и поодиночке через Сахалян-Цицикар на Маньчжурию.

В результате этих мер полк постепенно поднимался на ноги, рос количественно и качественно, и несмотря на страшный упадок в обществе и все препоны, которые ставились мне буквально со всех сторон, к 9 января в полку числились 51 офицер, 3 чиновника, 300 баргут, 80 монголов и 125 казаков, солдат и добровольцев. Всего, следовательно, в полку числилось 559 человек, не считая военнопленных и китайцев, замещавших нестроевые должности. Это была достаточно крупная сила для начала, и после выяснения отношений с китайцами в Маньчжурии при наличии ее я мог чувствовать себя спокойным и уверенным в возможности привести в исполнение свой план борьбы с красными захватчиками власти в России. Помимо приема русских добровольцев, прибывающих в Маньчжурию, я поручил в Хайларе поручику Подгорецкому вступить в переговоры о переходе ко мне на службу отряда в 2000 китайцев милиционеров при офицерах. Они служили на охране линии дороги, но с приходом сюда китайских регулярных войск остались без службы, и я рассчитывал использовать их для пополнения своих частей.

В половине января 1918 года из Сибири через Дальний Восток проходила бригада сербов, направляясь на Западный фронт. Так же как позднее чехам, большевики, под влиянием германского правительства, не дали согласия на отправку сербов морем, через Архангельск, почему они вынуждены были предпринять почти кругосветное путешествие.

Сербы в громадном своем большинстве были настроены резко против большевиков, и свыше трехсот человек из бригады во главе с подполковником Драговичем остались в Маньчжурии, добровольно вступив в состав формируемого мною полка. Это значительно увеличило мои силы, и, принимая во внимание также недавнее приобретение нами двух орудий, 10 января я подписал приказ о дополнительном формировании, кроме Монголо-бурятского конного полка, одной артиллерийской батареи, двухорудийного состава и пешего полка, названного Семеновским.

С проходом сербов в Харбин явилась необходимость и мне выехать вслед за ними, чтобы попытаться получить хотя бы частично их вооружение, которое они должны были оставить в Харбине. После длительных переговоров с генералом Хорватом мне удалось при содействии начальника сербской бригады получить около двух тысяч винтовок, что в то время имело для меня весьма большое значение, так как войска гарнизонов Маньчжурии и Ханлара были вооружены трехлинейными винтовками только отчасти, главная же масса солдат имела однозарядные винтовки Бердана, совершенно устаревшие и к современному бою не приспособленные.

В расчете на получение оружия от сербов я вызвал в Харбин для приема его взвод Саргут, который своим появлением снова вызвал массу неудовольствия в кругах китайской администрации края. Я полагаю, что наитие в Харбине вооруженных монголов послужило поводом к скорейшему разрешению вопроса о снабжении меня оружием, так как китайцы настаивали на немедленном отъезде их из Харбина; я же заявил, что баргуты не уедут, пока я не получу оружия. Все это доставляло много хлопот генералу Хорвату, на которого главным образом обращалось недовольство китайского командования и которому адресовались его протесты, в силу, надо полагать, соглашения, заключенного князем Кудашевым и Хорватом с правительством Китая. После этого мои посещения Харбина стали довольно частыми, потому что получение всего нужного для моих формирований зависело от Харбина.

Помимо воззваний и агитаций среди населения Забайкалья в пользу поступления в формируемый мною отряд, я принял кое-какие меры к созданию казачьей противобольшевистской самоохраны на местах, выдавая оружие и огнеприпасы наиболее надежным казакам, приезжавшим за получением указаний ко мне в Маньчжурию.

В результате этих мер по всему Забайкалью образовались противобольшевистские ячейки, державшие связь между собою и со мною; в районе же Ахши и Троицко-савска выросли два небольших отряда, которые висели на правом фланге красноармейцев и постоянно вели малую войну с ними, портя пути сообщения, уничтожая мелкие отряды, перехватывая комиссаров и разведчиков и держа в постоянном напряжении гарнизон Троицко-савска.

В один из очередных приездов своих в Харбин, в январе месяце 1918 года, я обратил внимание на то, что ни в одной гостинице не оказалось свободных комнат и мне с моими спутниками буквально негде было остановиться. Это обстоятельство заинтересовало меня, и, заехав в какой-то ресторан, я произвел обследование причины столь непонятной перенаселенности харбинских отелей. Обследование с полной убедительностью показало, что свободные комнаты имеются, но по каким-то причинам меня избегают как квартиранта. Это было совершенно непонятно, тем более что пи с моей стороны, ни со сторонымоих спутников не было допущено ничего, что бы могло объяснить столь странное отношение к нам. Просидев много времени в ресторане, мы, наконец, получили комнаты в третьеразрядных номерах, называющихся «Харбинское подворье».

В Харбин я прибыл в сопровождении полковника Нацвалова, подъесаула Тирбаха и сотника Савельева. Разместились по два в комнате. Нацвалов с Савельевым заняли комнату в верхнем этаже гостиницы, я с Тирбахом разместились внизу.

Рано утром мы с подъесаулом Тирбахом заказали самовар и готовились пить чай, в это время в дверь постучали и вошел гимназист лет 15—16. Цель его визита заключалась в желании поступить ко мне добровольцем. Я просил молодого человека подождать, пока мы напьемся чаю, и он вышел в холл, где и сел, ожидая нас. Не прошло и десяти минут после этого, как наша дверь с шумом распахнулась и в комнату ворвалось восемь человек вооруженных полицейских, сразу бросившихся ко мне и объявивших, что я арестован. Среди них не было ми одного офицера или чина, соответствующего этому званию. Явстал и, подойдя к ближайшему, начал наносить ему удары в лицо, чему немедленно последовал и подъесаул Тирбах. Милиционеры растерялись и на мое требование сдать оружие беспрекословно исполнили это. Разоружив их, я приказал им войти в комнату швейцара, которая, как обычно, помещалась под лестницей. Заперев там арестованных, я поставил на страже к дверям комнаты все еще ожидавшего разговора со мной гимназиста, вооружив его одним из револьверов, отобранных у арестованных, и объяснил ему, как нужно действовать в случае попытки арестованных освободиться и как стрелять из револьвера. Молодой человек был преисполнен гордостью выпавшим на его долю ответственным поручением и сообщил мне, что он умеет стрелять из револьвера и пристрелит каждого, кто попытается подойти к запертой двери.

Закончив эту операцию и войдя к себе в комнату, чтобы надеть пальто и взять фуражку, я увидел в окно, что здание гостиницы оцеплено полицией. Не раздумывая долго, я с подъесаулом Тирбахом оделись и вышли на улицу с видом совершенно независимым и никакого отношения к происходившему не имевшим. У выхода из гостиницы нас задержал полицейский офицер и заявил, что нам выходить нельзя. Не сговорившись заранее, мы с подъесаулом Тирбахом тем не менее мгновенью поняли друг друга и, сбив с ног полицейского, открыли стрельбу в воздух. Чины милиции, окружавшие гостиницу, обратились в бегство, поднялась тревога и раздались свистки. Тирбах бросился преследовать убегавших и, увлекшись преследованием, не слыша моих криков вернуться, вскоре скрылся за поворотом улицы. Меня задержало то обстоятельство, что я увидел роту китайских солдат, приближавшуюся бегом к гостинице, во главе с майором, как выяснилось впоследствии, комендантом пристани. Чтобы отвлечь внимание майора от арестованных мною полицейских, я намеренно встретил его при подходе к гостинице и, подозвав китайчонка, выполнявшего здесь роль швейцара, в качестве переводчика, обратился к майору с заявлением, что на гостиницу произведено нападение, по-видимому, русских хунхузов, переодетых в полицейскую форму, которые увели с собой моего друга офицера. Майор отдал распоряжение командиру роты догнать бежавших и выручить моего друга, а сам, по моему приглашению, прошел в мою комнату, где я угостил его пивом. Позвав сотника Савельева, я приказал ему принять меры к розыску подъесаула Тирбаха.

В это время Тирбах, увлекшись преследованием бежавших полицейских, ворвался вслед за ними в помещение полицейского участка и здесь был арестован. Его связали и начали избиение, которое было прекращено появлением сотника Савельева с китайскими солдатами. У Тирбаха оказалась глубоко рассечена шашкой голова и несколько ран на лице.

Факт разгрома нами местной полиции, или, как она называлась тогда, милиции, быстро стал известен харбинским властям, и ко мне в гостиницу был командирован один из чинов управления милиции для выяснения инцидента, с которым я и вступил в переговоры. Переговоры выяснили любопытную вещь. Оказалось, что приказ о моем аресте был подписан прокурором окружного суда г. Сечкииым.

Несомненно было, что приказ об аресте имел какое-то отношение к генералу Хорвату. Я соединился по телефону с генералом и сообщил ему о происшедшем, потребовал наказания виновных, угрожая в противном случае, что я вызываю из Маньчжурии свои отряд и сделаю переворот в Харбине. Решительность моих требований возымела свое действие, и Д.Л. Хорват заверил меня, что он совершенно неосведомлен о случившемся и не допускает мысли, чтобы приказ о моем аресте исходил от Сечкина. Для выяснения всего дела он посылает ко мне помощника Сечкина, товарища прокурора г. Крылова.

Крылов произвел на меня прекрасное впечатление. Он обещал мне добиться наказания виновных и просил отпустить арестованных мною полицейских.

На следующий день я был приглашен на обед к генералу Хорвату. Он встретил меня радушно и продолжал отрицать какую-либо причастность властей к попытке меня арестовать.

Впоследствии я выяснил все подробности происшедшего столкновения и убедился, что генерал Хорват не был со мной вполне искренен. Попытка моего ареста исходила именно от него и преследовала цель моего удаления из Маньчжурии. Основанием для ареста послужило обвинение меня в нарушении закона Временного правительства об отмене смертной казни. Временным правительством смертная казнь действительно была отменена, но это не мешало большевикам и распропагандированным солдатам, матросам и рабочим по всей России подвергать мучительной смерти тысячи русских патриотов без всякой вины с их стороны и без всякого суда и следствия. Смешно было при таких условиях говорить об отмене смертной казни; всероссийский бунт, поднятый Лениным, требовал решительных мер для своего усмирения, и беспощадное уничтожение предателей и большевиков являлось единственным средством воздействия па потерявший голову, опьяневший от революции народ. Я убежден, что покойный ДЛ. Хорват отлично понимал это сам, но, к сожалению, как бы то ни было, остается фактом, что главная трудность начала борьбы с большевиками в первый ее период на Дальнем Востоке создавалась не красными, а представителями нашей старой бюрократии.

В этот свой приезд в Харбин я нанес визиты иностранным консулам, которым Детально изложил цель исмысл моих начинаний. В первую очередь мною были посещены японский генеральный консул г. Сато и генеральный консул Великобритании г. Портер.

Идея создания в Сибири противогерманского фронта в принципе встретила одобрение, и мне была обещана поддержка как оружием, так и деньгами. Первая финансовая помощь была оказана Великобританией, что объясняется энергичным содействием г. Портера и вице-консула г. Хилла. Вскоре из Пекина прибыл майор Денни, который был назначен состоять при штабе моего отряда. Следом за Великобританией последовала помощь и от Франции, посольством коей был командирован в штаб моего отряда капитан Пелльс, известный своими научными исследованиями по Китаю.

По рекомендации японского генерального консула я познакомился с Генерального штаба полковником Куросава, впоследствии бывшим начальником Военной миссии в Чите и позднее генерал-квартирмейстером Главного штаба в Токио, ныне покойным. У меня осталось о нем лучшее воспоминание, как об умном, образованном офицере и на редкость порядочном человеке. По его представлению, японское правительство командировало ко мне специальную миссию во главе с капитаном Куроки, до конца своей жизни оставшимся искренним и преданным моим другом. Чувства моей братской привязанности и глубокой дружбы к капиталу, впоследствии майору, Куроки навсегда останутся неизменными в моем сердце. Мы весьма близко сошлись с покойным майором. Наши взгляды на развитие политических событий в Восточной Азии, на неизбежность развития коммунистического движения в Китае и Монголии и на необходимость большой работы на пути объединения народов Востока и создания Великой Азии оказались совершенно тождественными. Эта наша духовная близость была замечена и надлежащим образом зафиксирована в наших дипломатических представительствах в Пекине и Урге, а затем использована и большевиками, которые получили в свое распоряжение весь дипломатический архив.

Государственное советское издательство выпустило объемистый труд, озаглавленный «АТАМАН СЕМЕНОВ МОНГОЛИЯ», в котором уделило много места покойному майору Куроки, хотя и приписало ему совсем не то, что было в действительности.

Неудивительно, что большевики, составляя историю гражданской войны в Сибири и на Дальнем Востоке, использовали факты так, как им было выгодно, и, не ограничиваясь этим, не остановились даже перед явными подлогами и передержками. Это сродни большевистской натуре и не может почитаться чем-либо из ряда вон выходящим.

Гораздо удивительнее, что некоторые эмигрантские деятели в своей слепой и непонятной ненависти ко мне даже теперь, на исходе двадцатилетней давности событий, не останавливаются перед тем, чтобы использовать большевистские методы и материалы в своих попытках тем или иным путем дискредитировать меня.

Не так давно в эмиграцию кем-то были пущены анонимные листовки, в которых фигурировал фотографический снимок с якобы подписанного мною соглашения с советскими властями о совместной с ними работе в Монголии. Клише этого явно подложного документа помешено в указанном выше советском издании «Атаман Семенов и Монголия», и снимок был извлечен оттуда, по-видимому, в целях политической борьбы со мной. Нечего и говорить, что подобные малочистоплотные приемы не могут достичь своей цели, потому что даже поверхностная экспертиза установила явную апокрифичность приведенного документа, но они с достаточной красочностью характеризуют моих противников, их неразборчивость в средствах и всю глубину их ненависти ко мне.

Глава 15. ПОДГОТОВКА К ВЫСТУПЛЕНИЮ

Отношение к нам населения. Вооружение красной гвардии и рабочих. Экспедиция на станцию Оловянная. Совместные действия с 1-м Читинским полком. Занятие Оловянной и Андриановки. Народный совет в Чите. Наступление большевиков и мой отход в Маньчжурию. Состав моего отряда. Боевые качества его. Национальные части отряда. Китайские и монгольские части. Их организация и особенности.

Обстановка и настроение населения не благоприятствовали организации антибольшевистского движения в то время. Силы большевиков росли быстро и повсеместно, так как народ, утомленный войной и развращенный Временным правительством, легко поддавался гипнозу всеобещающих лозунгов коммунизма и вдохновлялся ими на дикий разгул и преступления ради наживы, мести и пр. Грабеж и бессудные убийства интеллигенции, офицерства и всех инакомыслящих стали обычным явлением и почитались чуть ли не идейным долгом каждого большевика. Казалось, самый воздух нашей родины был насыщен гарью и кровью в это проклятое время. Агитаторы большевиков натравливали молодежь на старшее поколение, солдат на офицеров, рабочих на городскую интеллигенцию, облекая всякое хулиганство и преступление в тогу геройства и революционной доблести. Понятия о долге, морали и чести потеряли всякое значение и были отметены как контрреволюционные предрассудки. Вихрь разнузданности кружил головы людей и бросал их в бездну полного нравственного падения. Зверь из бездны со всеобъемлющей алчностью торжествовал на Руси.

Попытки немногих людей, решившихся в эти сумбурные дни выступить с призывом к отрезвлению и прекращению творившегося безобразия, терялись в общем разгуле черни и разбежавшихся с фронта солдат и звучали скорее иронически. И в этих условиях силы формируемого мною полка, как я упоминал выше, все же росли; медленно и постепенно полк пополнялся за счет отдельных бойцов, просачивающихся сквозь большевистские рогатки к границам Маньчжурии. Монгольская бригада находилась еще в пути. Союзные представители при моем штабе ожидали со дня на день прибытия оружия. В Маньчжурии наскоро сбивались части войск и проходили первоначальное обучение, осваивая военную технику. Время шло. Приближалась весна. Большевики стягивали части из Европейской России на Семеновский, как они называли, фронт. Особое внимание большевиков на этот фронт было привлечено фактом разоружения обольшевиченных солдат в Хайларе, Маньчжурии и Даурии. Будучи эвакуированными в Читу и дальше на запад, эти солдаты разнесли с собой фантастические сведения о моих силах и возможностях.

В начале января большевики усиленно начали вооружать красную гвардию и рабочих Забайкальской железной дороги. Вообще, оружие свободно раздавалось всем, кто стоял за советскую власть.

Необходимо было устранить грозившую опасность и в то же время показать населению и союзникам силу отряда. По этим соображениям, барону Унгерн-Штернбергу приказано было 11 января сделать набег на станцию Оловянная для разоружения красногвардейцев; в распоряжение барона были даны прапорщики Сотников и Березовский и 23 человека команды.

Отряд обезоружил железнодорожное депо и исполнительный комитет совета рабочих и солдатских депутатов. Отобрано было 175 винтовок и 4 ящика патронов. 13 числа отряд благополучно вернулся в Маньчжурию.

Этот налет, разумеется, не остановил большевистского вооружения.

Начиная с 12 января в штаб отряда стали поступать весьма тревожные сведения из Читы, Карымской и станции Оловянной.

Во всех этих пунктах рабочие вооружались и образовывали красную гвардию. Из Иркутска в Читу подходили большевистские подкрепления с пулеметами и орудиями. 13 и 14 января обнаружилось передвижение эшелонов большевиков из Читы на станции Оловянная с целью нападения на отряд.

14 января была получена телеграмма от офицера со станции Даурия, что Оловянная занята большевиками с тремя орудиями и что они на станции Карымская пытались разоружить небольшой отряд нерчинских казаков.

Наконец 15 числа выяснилось продвижение эшелонов большевиков от станции Оловянная к востоку, что ставило в угрожающее положение часть отряда» находившуюся на станции Даурия.

Одновременно получены были сведения, что к Чите движется 1-й Читинский казачий полк с явно выраженным антибольшевистским настроением. Всю дорогу, начиная от позиций, полк выдерживал натиск большевизма, пуская иногда в оборот оружие, например в Черемхове; и только две сотни из полка были разоружены большевиками.

Читинские большевики решили силой оружия заставить полк признать советскую власть.

Принимая во внимание все эти обстоятельства, я решил двинуть специальный боевой дивизион для занятия г. Читы и соединения с 1-м Читинским казачьим полком, а также для устранения читинских большевиков, готовившихся к агрессивным действиям против отряда и 1-го Читинского полка.

Кроме того, экспедиция должна была показать нашим союзникам, что отряд окреп, способен к активным выступлениям, что красные не устоят перед ним и что, наконец, отряд пользуется сочувствием казачества и широких кругов населения.

Командиром дивизиона был назначен сотник Савельев.

Погрузка эшелона произведена была в 12 часов ночи 16 января. Ночная таинственность необходима была для того, чтобы скрыть действительное число людей эшелона; с тою же целью под эшелон дали 26 вагонов, тогда как вся команда, в числе 102 человек, могла разместиться в каких-нибудь четырех-пяти вагонах.

Перед отправлением эшелона из Маньчжурии в Читу мною были посланы внушительные телеграммы: «Приказываю разоружить красную гвардию и очистить Читу от большевиков; для поддержки требований высылаю несколько эшелонов».

Перед мостом через Онон поезд был остановлен, эшелон выгрузился и, рассыпавшись в боевую цепь, пошел на станцию Оловянная. Красные не приняли удара и бежали в Читу.

16 января была занята Оловянная, где, кроме провианта, ничего не оказалось; часть оставшихся красногвардейцев была разоружена, отобрано 78 винтовок и 12 шашек.

В Оловянной командир эшелона сотник Савельев получил приказ двигаться в Карымскую, так как «вся линия должна быть очищена от большевиков».

Для обеспечения успеха этого предприятия я обратился за содействием к командирам 1-го Читинского и Нерчинского казачьих полков.

«Наш отряд на днях будет двигаться в направлении ст. Карымская. Прошу, в предупреждение всяких эксцессов и возможности оповещения о движении отряда большевиков, немедленно по получении сего преданными нам частями занять телеграф правительственный и железнодорожный; установить контроль на этих телеграфах. Кроме того, прошу оказать поддержку высылкой отряда в 50 человек с оружием и патронами на ст. Карымская. Отправку казаков произвести немедленно по получении условной депеши со ст. Оловянная на имя командира полка, без подписи, в одно слово: "Жду"»

Командиру Нерчинского полка, кроме того, было сделано определенное задание: «Шестнадцатого вечером займите прочно Карымскую и закрепите за собою».

16 же числа, в 9 часов 30 минут вечера, дивизион занял Адриановку, и тоже без сопротивления. Дальше двигаться не удалось.

На другой день в Адриановку явилась депутация от Читинского народного совета, в составе городского головы Лопатина, члена войскового правления сотника Токмакова и др., с предложением во избежание кровопролития эшелону вернуться в Маньчжурию, так как 1-й Читинский полк вошел в город, обезоружил красную гвардию, у которой отобрал 12 орудий, и водворил порядок, а власть перешла в надежные руки в лице Народного совета, в котором большевики находятся в незначительном числе, в количестве 15 человек.

В то же время войсковой атаман полковник Зимин вызвал меня к прямому проводу для переговоров, но за моим отсутствием явился начальник штаба полковник Скипетров. Зимин просил «во избежание кровопролития и междоусобий в Чите» вернуть эшелон обратно.

Депутаты снеслись со штабом отряда, после чего сотнику Савельеву приказано было вернуться в Маньчжурию; с эшелоном поехали и депутаты.

В Маньчжурии отряд и депутаты составили акт, в котором Чита обязывалась не допускать большевистской власти, а отряд обещал помочь укреплению Народного совета.

Народный совет недолго просуществовал в Чите, всего до 28 января, затем власть перешла к совдепу.

Экспедиция сотника Савельева не на шутку встревожила большевиков, которые решили во что бы то ни стало или уничтожить меня или в крайнем случае изгнать за границу.

С середины января в Иркутске шла лихорадочная работа по подготовке Красной армии на Семеновский фронт. Командующим назначили иркутского коменданта Лазо, как наиболее даровитого. В отряд зачислены были казаки 1-го Аргунского полка под командой есаула Метелицы и 2-го Читинского. Даны были пушки и пулеметы.

Приготовления эти напугали Читу, которая просила помощи у отряда. В Чите в это время к тому же существовали противобольшевистские организации: офицерская, белая гвардия, и Титовская станица. По циркулирующим в городе слухам, красная гвардия предполагала «снять своих противников в ночь на 2 февраля. Для предупреждения или, в случае столкновения, для поддержки Народного совета я решил 31 января выслать к Чите одну роту сербов и сотню сотника Савельева.

Впрочем, экспедиция не состоялась, вследствие того что были получены точные сведения о превосходных силах противника с хорошим вооружением.

В начале февраля большевистские эшелоны перевалили уже Читу. Утром 14 числа была занята ими Борзя, 16-го — Даурия, 20-го — Шарасун, 21-го — Мацисвская.

Не будучи в состоянии противостоять хорошо вооруженным большевикам, я оттянул свои части в Маньчжурию, выставив сторожевое охранение на линии ближайшего к Маньчжурии разъезда № 86. Большевики дошли до станции Шарасун, где и остановились.

Прошедшие события показали боеспособность частей отряда и их готовность вести борьбу; но почти полное отсутствие артиллерии, пулеметов, патронов, теплой одежды и средств делали эту борьбу безнадежной и заставили меня настойчиво просить союзников поторопиться с доставкой оружия и отпуском обещанных мне средств, потому что действительность требовала немедленного начала серьезной и активной вооруженной борьбы с большевиками, прочно захватившими власть в стране.

До 7 апреля 1918 года части отряда имели постоянные столкновения с большевиками на плацдарме от границ Маньчжурии и до реки Онон. Столкновения носили характер мелких стычек конных разъездов О. M О. (Особый Маньчжурский Отряд. — Примеч. ред.), которые служили е динственной завесой, прикрывающей формирования на станции Маньчжурия и вели разведку противника. Красные благодаря численному превосходству своих сил часто теснили наши разъезды до самой границы и в таких случаях приходилось давать им отпор выдвижением сильных частей с артиллерией. Наскоро сбитые роты и сотни сразу же подвергались боевому испытанию и, надо отдать справедливость, всегда выходили с честью из численно неравных боевых столкновений. Количественный перевес всегда был на стороне нашего противника.

Однообразного вооружения в отряде все еще не было. Некоторые были вооружены австрийскими винтовками Манлихера, у некоторых — русские трехлинейные винтовки, а часть имела уже устарелые берданки. Патроны имелись в крайне ограниченном количестве, так что в случае столкновений с противником наши части вынуждены были открывать огонь только с расстояния прямого выстрела, чтобы не тратить патронов зря.

К апрелю месяцу 1918 года мы еще далеко не были готовы к большому наступлению как в отношении численного состава частей, так и в смысле их вооружения. Несмотря на это, я решил с первыми теплыми днями открыть кампанию, так как красные спешно формировали части из демобилизованных солдат, рабочих и военнопленных; кроме того, были получены сведения о прибытии в Читу матросов с Балтийского моря. Все указывало на то, что красные готовятся к каким-то активным шагам на нашемфронте, и мне важно было предупредить их.

Конница О. М. О. состояла из Монголо-бурятского конного полка, укомплектованного, несмотря на название, из казаков и офицеров-добровольцев, с небольшой примесью бурят, и двух полков монголов-харачен. Все конные полки имели четырехсотенный состав.

Пехота состояла из двух полков: 1-го Семеновского и 2-го Маньчжурского, пеших.

Две офицерские роты служили запасными кадрами для пополнения убыли в командном составе отряда.

Две роты сербов первоначально составляли 3-й батальон 1-го Семеновского пешего полка, впоследствии же, с развитием операций, были выделены из него и реорганизованы в отдельный конный дивизион под командованием подполковника Драговича.

Артиллерия состояла из двухорудийной тяжелой батареи Арисака, двух полевых батарей четырехорудийного состава Арисака и четырехорудийной батареи горных французских пушек.

Кроме того, имелись четыре бронепоезда, вооруженные пулеметами и орудиями. На одном была установлена тяжелая английская мортира; на другом крепостная пушка Кане, на двух остальных русские трехдюймовые орудия.

Численность О, М. О. в сравнении с количеством противника была незначительна и уступала силам красных в четыре-пять раз. Командовавший Восточным фронтом большевиков Лазо имел в своем распоряжении свыше тридцати тысяч войск; большим преимуществом на стороне красных было также то обстоятельство, что они снабжались на месте населением всем необходимым. Нам население, в главной массе своей, сочувствовало мало, ожидая от большевиков, не скупившихся на обещания, установления чуть ли не рая на земле. Угар увлечения большевизмом у большинства прошел очень быстро, и население быстро поняло сущность коммунизма, но время было уже упущено, и красные легко захватили власть на всей территории государства, поддержанные крестьянством, рабочими и даже интеллигенцией.

Производя оценку боевых качеств моего небольшого отряда, я должен сказать, что командный состав его, за небольшим исключением, был на высоте положения, и лучшего желать было нечего. Немногие неудачные назначения первых дней, вызванные полным незнакомством с внутренними качествами кандидатов, были весьма быстро исправлены, и если командный состав отряда был различен по стажу своего служебного и боевого опыта, то в смысле боевой доблести всегда соблюдалось равнение по лучшим, вне зависимости от их возраста, ценза или занимаемого служебного положения.

Количество пехотных офицеров, прибывавших в отряд, особенно после иркутских событий, значительно превысило в количественном отношении число офицеров других родов оружия, а потому усиление рядов О. М. О. шло преимущественно за их счет.

Особенно много пришлось работать офицерам пехоты, полки которой были укомплектованы китайцами, и офицерам конных монгольских частей.

В период развертывания Монголо-бурятского полка и дальнейшего формирования частей отряда я до конца придерживался принципа национализации частей своей армии и всегда находил и нахожу теперь, что это наиболее правильное решение, принимая во внимание разноплеменность состава бойцов, их различное воспитание и понимание дисциплины, вытекающие из того обстоятельства, что они принадлежали к разным народам и даже государствам. Я считал, что к такой разноплеменной армии совершенно невозможно подходить с общей меркой психологической и политической оценки частей, ее составляющих, и последующие события доказали полную мою правоту. В обстановке граждански войны однородные по племенному составу воинские части имели более крепкую внутреннюю спайку; крупные же войсковые соединения из частей разных национальностей давали гарантию безопасности от политического развала одновременно всех вооруженных сил.

Такая организация давала возможность использовать национальный антагонизм, существовавший издавна между монголамии китайцами; также соревнование между казаками-добровольцами, с одной стороны, и кадетами и гимназистами — с другой; в то же время соревнование между русскими и татарами и пр. Кто имел опыт командования воинскими частями во время гражданской войны, тот знает, насколько сложной и трудной является роль начальника. В О. М. О. же, в состав которого входили добровольцы не менее десяти национальностей, роль начальника усложнялась отсутствием единого языка.

Солдаты-китайцы понимали только по-китайски, монголы — по-монгольски, сербы и японцы имели своих доблестных офицеров, и с ними вопрос управления был легок. Так же легко разрешен был вопрос и с корейцами, которые составляли рабочую роту под командой своего офицера. Другое дело было с китайцами и монголами, у которых не было своих офицеров, в подлинном значении этого слова. Поставить же русских офицеров было невозможно из-за отсутствия общего языка. Из этого положения я вышел путем назначения двойного командного состава. Этим сохранялся авторитет китайских офицеров и получалась гарантия боеспособности части. При двойном командном составе монгольских и к