Маленькие проблемы и большие радости

Минсок поступает в университет исключительно из соображений расположения – другой континент кажется достаточно удаленным, чтобы согласиться. У него возрастные и консервативные родители, и выбор все больше их, чем его собственный, перспективный, разумеется, в деле продолжения семейного бизнеса, только Минсок никогда и не говорил, что планирует в этот самый бизнес впрягаться.

Тем не менее, шансов отказаться у него нет, в восемнадцать самостоятельно оплатить даже единственный семестр в чужой стране нет никакой возможности, а сорвать с шеи ошейник хочется невыносимо. Собирает в чемодан минимум вещей – на первое время хватит, оставляет банковскую карту на тумбочке и без тени сомнения садится в самолет – и смело, и глупо, и страшно, но у Минсока характер, а еще убеждения – всем вместе живется хреново. Колорадо встречает кипящим, словно яичница на сковороде солнцем, горячим воздухом в лицо, расплавленным до состояния пластилина гудроном под кедами и культурным шоком – к счастью, в восемнадцать адаптироваться оказывается куда проще, чем можно было бы ожидать.

Скопленные за последний год деньги Минсок тратит на оплату съемной квартиры сразу за половину года вперед, игнорируя общежитие. Крохотная кухонька два на два квадратных метра, гостиная и балкон, выходящий на оживленную, никогда не спящую дорогу – почти идеально. Находит на одной из грошовых дворовых распродаж большой диван – монстр тот еще, но переживет и его самого, и потомков на два поколения вперед, компьютерный стол и кресло с вылезшей из каркаса обивкой – большего и не нужно. Находит подработку и с головой окунается в студенческую жизнь, как быстро выясняется – исключительно далекую от созданных голливудским кинематографом стереотипов.

Пожалуй, единственное, в чем все эти фильмы не соврали, что времени на сон не будет хватать категорически – как ни крути.

Минсок сваливается с дивана под завывания будильника – изобретение дьявола! – вливает в себя кружку с кофе, растворенным в таких пропорциях, что сердце со второго глотка шлепается со всей дури о ребра, мол, двери откройте, я прямо тут сойду. И, натянув чистую футболку из постиранной, но катастрофически мятой кучи, сваленной в кресло, и вытертые джинсы вываливается на улицу. Шарахается, краем глаза заметив собственное отражение в первой же попавшейся на пути витрине, и, слава богу, в глубинах рюкзака находится кепка, чтобы прикрыть имеющееся на голове безобразие. Он не сказать, что совершенно не готов к экзамену, но прошедших суток и ночи явно не достаточно, чтобы быть уверенным в положительном результате.

Минсок добирается до корпуса за рекордные двадцать пять минут, и даже успевает залить в желудок еще один стакан с кофе и кусок какой-то сомнительной свежести сдобной булки. Перекинуться десятком слов с однокурсниками, успевшими испытать на себе гнев принимающего экзамен преподавателя и поднапрячься в ответ на трагичное – злобствует, сука! – сплюнутое кем-то сквозь зубы. Не то чтобы у Минсока на повестке дня отчисление или что-то похожее, но связываться с пересдачей не хочется совершенно, плюсом к тем нотациям, которые наверняка придется выслушать от матери, к счастью, всего лишь по телефону.

Он ныряет в закуток за учебным корпусом, где раньше стояли мусорные баки, а теперь лишь бессовестно упертая из столовой, аккуратно приткнутая к кирпичной стене скамья, и выкуривает сигарету – тошнота подкатывает к глотке, что не удивительно, учитывая его утренний рацион, но исключительно неприятно. Растирает окурок о металлическую ограду, обтирая остро пахнущие табаком пальцы о джинсы, и, едва успевает сделать десяток шагов по направлению к эшафоту – было бы куда торопиться, на самом-то деле, как его попросту сшибают с ног.

Возможно, стоит начать питаться чем-то более питательным и сбалансированным, нежели пицца и растворимая лапша, ну или спортом заняться на худой конец, чтобы вот такие тощие встрепанные, как воробьи мальчишки, которым на первый взгляд и шестнадцати не дашь, не укладывали его лопатками на асфальт так легко – тут и до комплексов недалеко.

– Парень, – мальчишка опускается на колени, больно вцепившись пальцами в предплечье, и перед лицом охреневшего чуть более чем полностью Минсока оказывается ребенок в полосатом рюкзаке кенгуру, – эй, парень, ты свободен следующие полчаса?

Минсок отползает немного, чтобы пацан не сподобился забраться ему на колени вместе с ребенком, но тот удивительным образом не понимает намеков и именно так и поступает, вынуждая крякнуть под весом сразу двух тел, пытающихся отдавить стратегически важную и трепетно оберегаемую часть тела. Ребенок с серьезным видом мусолит во рту перевернутую соску от бутылочки, а в руках огромного тряпичного зайца с километровыми ушами и надорванной по шву лапой. Минсок о детях знает только одно – они есть, все остальное исключительно вне его компетенций, и не сказать, что он этому каким-то странным образом не рад. Очень рад.

Он пытается выговорить – нет, но в глазах напротив столько мольбы, что Минсок помимо воли выдает нерешительное «да» и слепнет, кажется, располосованный улыбкой. И уже спустя мгновение беспомощно подхватывает врученного ему ребенка вместе с рюкзаком и зайцем.

– Мне надо только пересдать этот долбанный экзамен, иначе отчислят, – пацан кивает с видимым облегчением, смазывает выступивший на висках пот, вздыбливая чрезмерно отросшие светлые волосы, и отступает на шаг. Смотрит с сомнением, и Минсок взвывает практически, что да – он тот еще вариант, одумайся, боже! – но тут же возвращается обратно, отвешивает ребенку поцелуй куда-то в ухо и снова отступает, – просто погуляйте туда и сюда, я сдам и сразу вернусь, обещаю. Джемин, остаешься за главного, – орет уже на расстоянии десятка метров и, спустя секунду, теряется в толпе.

Минсок смотрит ему вслед так долго, как может, но в итоге все-таки переводит взгляд и натыкается на темные внимательные глаза.

– Он же вернется? Как думаешь?

Джемин задумчиво молчит в ответ, похлопывая длиннющими темными ресницами через равные промежутки времени, очевидно, раздумывая над дилеммой – открыть рот и похерить в дорожной пыли любимую соску или все-таки нет, давай-ка ты сам решай свои проблемы, незнакомый взрослый человек.

Так уж и взрослый?

Минсок перехватывает его покрепче, чтобы удобнее и безопаснее, чего уж греха таить – не то чтобы у него много опыта в деле ношения чужого ребенка на руках, закидывает рюкзак за спину, чтобы не мешался, и делает пару шагов вперед, потом влево и вправо, ради разнообразия, лишь бы рыдать не начинал. Джемин не начинает – подвижки в дислокации воспринимает благосклонно, с интересом вертит по сторонам темноволосой головой в смешной панамке, рассматривая мир любопытными блестящими глазищами, Минсок впечатлен. В его доме, где-то на верхних этажах, спасибо, что не через стенку, живет семейка с двумя детьми с совершенно идентичными лицами, и единственное желание, оформляющееся у Минсока при случайных встречах в подъезде – это прыгнуть головой вниз в шахту лифта, чтобы сразу и насмерть.

К счастью, Джемин подобных желаний не вызывает. Пока.

Минсок находит самое развесистое дерево в университетском дворе, чтобы сочным солнцем не напекло крохотную голову, сбрасывает рюкзаки и устраивается прямо на траве. Усаживает ребенка на собственный живот и смотрит – на курносый носик-кнопку, пухлые губки и невероятные какие-то ресницы, отбрасывающие тени на тонкую кожу, и есть во всем этом что-то странное, но комфортное, как будто и не страшно вовсе – им обоим. Джемин смотрит в ответ, ухватив его пальчиками за ткань футболки, улыбается, когда Минсок от бессилия больше корчит дурацкую рожицу, а потом напрягается всем своим крохотным телом и громко пукает. Минсок закатывает глаза и откидывает голову к стволу, отсылая Вселенной все накопленное за последние месяцы недоумение разом – ну ты серьезно? Такой момент испортил!

Джемин задорно хохочет, демонстрируя почти полный комплект крохотных зубов – акула, а не ребенок! – елозит возмущенно, вырывается из рук, очевидно заколебавшись быть послушным, и смешно скатывается в траву, когда Минсок послушно разжимает пальцы. Замирает на мгновение, знакомясь с местной флорой-фауной самым тесным образом, но быстро выпрямляется и, мгновенно проложив маршрут в своем внутреннем навигаторе, шурует прочь. Спотыкается на пятом шаге, демонстрируя миру обтянутую штанишками попу, – Минсок замирает на низком старте и замершим сердцем, ожидая ударной волны рева – нужно уже кидаться на помощь или еще терпит? Но у Джемина решительная мордочка и миллион процентов уверенности в себе – скажите, пожалуйста! – поднимается самостоятельно, фырчит и требовательно тянет руку. Минсок бросается на помощь, едва не забыв под деревом рюкзаки, сгибается в три погибели, позволяя мелкому вполне себе уверенно шагать вперед и чувствуя себя при этом огромным тибетским мастиффом на поводке, соизмеряя длину шага и силу – пальчики в его руке кажутся крохотными – не причинить бы боли! Они обходят все выстеленные асфальтом дорожки, бесконечно долго позволяют компании девчонок со старших курсов умиляться, охать и зацеловывать щечки, гоняют стаю голубей на университетской стоянке, предварительно заманив их поближе к себе завалявшимися в рюкзаке остатками булки.

Батарейка Джемина кажется неиссякаемой, он плюхается на колени перед попавшейся на пути клумбой с чахлыми пучками непонятных цветов, цепляется за один из стеблей и тянет со всей силы, вырывая полудохлое растение с корнем и шматком рыхлой земли в придачу. Минсок не рискует препятствовать и только издает невразумительный звук, когда ребенок жизнерадостно обтирает испачканные пальцы о футболку, раскрашивая ее грязными разводами – засчитаем за творчество. Цветок увлекает Джемина минут на десять, и это больше, чем отлично. Минсок чувствует себя выжатой до основания домохозяйкой с тремя детьми и одним в перспективе – а на деле всего один, лохматит волосы, вытягивает к небу руки и прогибается в спине, пытаясь хоть немного размять мышцы – какой-то бесконечный день. Сейчас бы до дивана, баночку холодного пива и пару серий Сверхъестественного. Братья Винчестер всегда ко двору и ко времени, особенно, когда от общей усталости шумит в ушах.

Джемин, отбрасывая выдранный с корнем цветок, стремительно срывается с места и с довольным писком семенит прочь, полностью наплевав на установленное через десять минут прогулки правило – пошел вперед, предупреди! – Минсок, задумавшись, не успевает среагировать и перехватить. К счастью, бежать два метра навстречу, а дальше кроху с улыбкой подхватывают на руки, прижимают к себе и отвешивают сразу с десяток поцелуев – Минсок выдыхает с каким-то слабо идентифицируемым чувством – облегчением, наверное. Не то чтобы он действительно предполагал, что пацан не вернется за своим ребенком, и обдумывал дальнейшее существование, но. Слишком жирное, чтобы не обращать внимание.

Пацан подходит к нему в три больших шага и запросто обнимает, повисая сверху тощей, но все равно тяжелой коалой. Джемин ухватывает его с другой стороны за выбившиеся из-под кепки волосы и, радостно хохоча, дергает – спасибо, скальп не снимает. Минсок замирает, не закончив начатое движение, с опущенными вдоль тела руками, понятия не имея, как на происходящее реагировать – у него с социализацией немного больше проблем, чем готовности это признать, а еще с сердцем непорядок – бьется в два раза быстрее, и это напрягает.

– Спасибо, друг! Я думал все, отчислят к чертовой матери. Ты спас нас обоих, – он отступает на шаг, хлопает Минсока по плечу и подхватывает со скамьи свой рюкзак: – Если нужна будет помощь, обращайся! Меня Лу Хань зовут, и если что, мы с Джемином поможем, чем сможем!

Минсок смотрит им вслед добрых пять минут, открывая и закрывая рот, сжимая в ладони забытую силиконовую соску и чувствуя себя чуть больше, чем идиотом.

– Эй, Ким! – Минсок слабо кивает в ответ на приветствие подошедшего одногруппника – высокого и улыбчивого Джонни, одного из немногих, с кем он не против пересекаться и за пределами университетских аудиторий, но все не хватает чего-то – времени в первую очередь, – Мистер Гордон закончил принимать экзамен, какого хрена ты тут, а не там?

Действительно, чертыхается Минсок, сдергивает кепку с головы и раздраженно лохматит волосы. Кажется, планеты сегодня выстроились исключительно неправильным образом, и кое-кто из них все-таки экзамен завалил. И этот кто-то он.

– Ты знаком с Лу Ханем? – Минсок подбирает собственный рюкзак и, завернув соску в найденный в кармашке платок, запихивает в одно из отделений – не потерять бы. Джонни хмурится, пытаясь припомнить, о ком идет речь, но кивает в итоге:

– Это тот парень, который вечно ходит в университет с ребенком? Знаю, что он живет с сыном где-то за пределами кампуса и не всегда может оставить его с кем-то, вот и таскает с собой, думаю, мелкий станет юристом раньше, чем пойдет в школу.

Минсок хмыкает невнятно.
С сыном. Надо же. Не ожидал.

***

 

У Минсока не так уж и много свободного времени, чтобы задумываться над странным знакомством, но да, он думает о нем чуть больше, чем над слитым экзаменом, уже неделю висящим дамокловым мечом над головой. Врать себе Минсок не приучен категорически, и отмечает, разумеется, как по пути на очередной зачет-экзамен-защиту курсовой непроизвольно выискивает взглядом тощую фигуру с полосатым рюкзаком-кенгуру и улыбчивым крохой в обнимку. Но один день накладывается на другой, затирая полученные впечатления, и лишь после взятия последнего экзаменационного бастиона удается выдохнуть и оглядеться по сторонам чуть более осознанно.

Минсок осматривается и понимает, что каким-то невообразимым образом его смогли – под шумок и всеобщее веселье, навеянное закрытием сессии – затащить в бар.

– Стоит расслабиться, – весело гогочет староста и дружелюбно толкает Минсока в плечо. – Тебе особенно, Ким!

Минсок в кои-то веки со всеми согласен. Голова требует перезагрузки, и холодное пиво в дружной компании, наверное, самое оно. Минсок закидывает свой зад на высокий барный стул за стойкой и шарит взглядом по помещению, пока бармен на другом конце обслуживает клиентов – таких же помятых, усталых, но довольных студентов. Вокруг гремит электронными битами музыка, у дальней стены несколько мужчин играют в бильярд, сопровождая каждый забитый шар в лунку боевым кличем, в воздухе парит запах светлого нефильтрованного, и Минсок думает почему-то, что от шума не уснет, а вот от аромата солода вперемешку с жаренными кофейными зернами вполне может. Желание выпить перебивает аромат пиццы со стороны кухни, и Минсок не ел ничего путевого уже несколько дней, а потому глотает слюни вместе со словами, когда бармен все же обращает на них внимание, и тычет пальцем в меню, весящее на стене, на пинту светлого «сегодня со скидкой» и гамбургер.

Вид пенящегося пива, переливающегося янтарным отблеском в свете люминесцентных бра над стойкой, расслабляет – он не притронулся даже, но отчетливо ощущает горчащий привкус на языке. И один вечер выдержит, да, стоит только абстрагироваться от громких голосов, пошлых шуток и замысловатых новомодных композиций из колонок под потолком.

Минсок не замечает, как отключается на мгновение, представляя себе Лу Ханя, под подмышкой удерживающего дрыгающего ножками в воздухе в веселых радужных танкетках Джемина, и губы непроизвольно растягиваются в дурацкой улыбке. Забавная парочка, да. И сейчас бы к ним – короткой мыслью на подсознании.

Минсоку приходится проморгаться пару раз, когда Лу Хань из головы, как по заказу материализуется в нескольких шагах от него в белом накрахмаленном переднике с блокнотом в руках и, перегнувшись через барную стойку, громко зовет бармена:

– Эй, Бэк! Позови Джо, пусть заменит. Мне надо проверить, как там мелкий.

И Минсок вроде и не пил даже, чтобы ловить галлюцинации, но вот они – лохматые, с темными корнями и сожженными к чертовой матери светлыми концами, с нахмуренными бровями и складкой между ними, с проколотым в нескольких местах хрящом и заткнутым за ухо карандашом. Красивые галлюцинации, Минсок хотел бы видеть их чаще, и это, в общем-то, совсем не то признание, которое делаешь себе в прокуренном до самых основ баре, однако, здравствуйте. Минсок не врет себе и вполне красочно представляет, как запускает пальцы в светлые волосы на затылке и дергает на себя – поцеловать, а дальше, как получится. Лу Хань, словно чувствуя, что за ним наблюдают, оборачивается.

Их взгляды пересекаются, и у Минсока сердце стартует и разгоняется сразу до сотни в час за короткие секунды, намереваясь если и не пробить грудную клетку, то покорежить ребра точно при виде расцветшей на чужом лице улыбки. Лу Хань машет рукой и по губам не сложно прочесть радостное «привет». Минсок чувствует, как краснеет по щекам и до кончиков ушей, но ответить не успевает – Лу Ханя трогает за плечо невысокий парень и кивает куда-то в сторону. И Минсок поклясться может, что по красивому лицу скользит разочарование, когда Хань открывает-закрывает рот, но все же кивает ему с извиняющейся улыбкой и скрывается за дверью, ведущей в кухню и комнату для персонала.

И у Минсока в голове – усталой и мало соображающей – неожиданно что-то перемыкает. Он потом обзовет это чувство «интуицией», а пока, инстинктивно следуя за своим «надо», соскальзывает со стула и под шумок ныряет следом за Лу Ханем. Когда дверь за спиной закрывается, оставляя позади приглушенный шум клиентов бара и музыки, Минсок по стеночке проходит мимо кухни и заворачивает в приоткрытую дверь небольшой комнатки, из которой доносятся едва слышное хныканье и мягкий голос:

– Ты должен поспать, Джемин, поздно уже. И ты изрисовал стул мистера Коллинза, а это плохо, мелкий, слышишь, очень плохо. Попадет и мне, и тебе.

Минсок отказывается верить глазам, но Лу Хань подтягивает узкие джинсы и опускается на корточки возле небольшого диванчика, подоткнутого с внешней стороны подушками, и ерошит сына по волосам на макушке. И первая реакция Минсока вполне логичная – а как нет? – и исключительно экспрессивная, как будто он имеет на это право:

– Ты притащил ребенка в это злачное заведение? Серьезно? – выдает недоуменно и тут же зажимает рот ладонью. – Прости. Не хотел пугать, но, Лу Хань, твою мать!

Странное и необъяснимое чувство разрастается в душе, царапает, оставляя на поверхности вспухшие полосы с выступающими каплями крови – похожее на раздражение, наверное, Минсок не уверен точно, но подавить это силой воли не получается совершенно. Лу Хань встает с колен и смотрит несчастно.

– Его не с кем оставить.

Минсок непонимающе качает головой и разводит руками.

– Родители, жена, девушка, кто угодно, боже, родственники какие-нибудь?

– Его не с кем оставить, – настойчиво повторяет Лу Хань, бросая взгляд через плечо на все громче завывающего малыша, и его голос звучит совсем отстраненно.

Минсок переваривает полученную информацию, и это действительно трудно после такого насыщенного дня и под давящую пульсацию музыки из-за стены. Но решается быстро и не раздумывая особенно – было бы о чем. Подходит к диванчику, аккуратно пододвигая плечом растерявшегося Лу Ханя в сторону, и с затаенным дыханием – спасибо, что не успел выпить, да – берет мальчишку на руки, с облегчением ощущая, как Джемин тут же перестает плакать, вцепляется кулачками в его рубашку на плече и моргает слипшимися от слез ресницами. Он чуть крепче одной рукой прижимает хрупкое тело к груди, а вторую протягивает Лу Ханю и кивает на фломастеры, разбросанные на полу:

– Пиши адрес и давай ключи. Мы будем в порядке, не переживай.

Лу Хань смешно хлопает глазищами, соображая, а потом покачивает головой китайским болванчиком – в порядке, да – и расплывается в немного глуповатой, но искренне-счастливой улыбке. И Минсок пожалеет еще, наверное, о принятом решении, но сегодня он готов сыграть в Капитана Америку, спасающего, если не город, то двух конкретных заблудших оленей точно.

В семье все проблемы общие

Минсок обещает – мы скоро будем, сбрасывает входящий звонок, откладывает телефон в сторону и направляется в кухню, стараясь подавить вдох разочарования. В кои-то веки им посчастливилось остаться наедине, свалив пораньше с работы, а Джемин еще с утра заявил, что намерен отправиться к Ренджуну и заниматься биологией, которую ни черта не понимает, и надо объяснить ему, ага. Но если не через задницу, то никак, и пора бы уже привыкнуть за тринадцать то лет, что покой – слово им неведомое.

Лу Хань вертится у плиты в смешном фартуке, подаренным Бэкхёном без особенной причины – лишь бы поржать, пританцовывает подо что-то латиноамериканское, льющееся из динамиков телевизора, и со стороны смотрится весьма интригующе. В другое время Минсок обязательно оценил бы его старания на деле, и вечер минут на тридцать точно перестал бы быть скучным, но их пятнадцатилетний ребенок умеет преподносить сюрпризы именно тогда, когда их совершенно не ждешь.

– Бэк звонил? – интересуется Хань, цепляет лопаточкой кусочек мяса и подносит к Минсоку, пробуй, мол, соли достаточно? Минсок усаживается на табурет, укладывает ладони на чужие худые бедра, подтягивая поближе, и качает головой.

– Бэк не звонил, это из полиции.

Лу Хань замирает, не донеся лопатку до рта.

– Я же предупреждал, что сегодня меня не будет. Что им нужно?

– Ничего, – Минсок бы посмеялся, наверное, с выражения лица своего копытного, но не в этой жизни точно, – но неплохо бы забрать оттуда кое-что наше. – И добавляет, глядя на повисшее по центру лба недоумение: – Сына.

– С ним… – голос Ханя неестественно хрипит. Минсок чуть сжимает пальцы на бедрах, а потом и вовсе хлопает ладонью по тощей заднице – спокойнее, ну! – наверняка уже надумал невесть что, оленина рогатая, – с ним все хорошо?

– Говорят, что подрался в одном из баров на 9 улице, – вот тебе и биология с Ренджуном, мелкий паршивец, – и победил, похоже.

Минсок пытается удержать тон игриво-веселым, но не получается. Лу Хань злится крайне редко, но так капитально, что даже сам Минсок за столько лет совместного существования не научился, как в такие моменты подобраться к нему без урона, если не физического, то морального. В этот раз лопаточка пролетает в сантиметрах десяти от уха, стукается о стену и с глухим звуком падает на пол, и Минсок совершенно точно не успел бы уклониться, не скоординируй Хань полет оружия с точностью до миллиметра.

Выражается Лу Хань тоже с похвальным мастерством. Но все больше на китайском, поэтому Минсок может только догадываться, чьей матери там приходится туго и куда должно отправиться человечество во главе с Джемином в данную минуту. Лу Хань красный, как ногти Мадонны на ее последнем концерте, и черта с два Минсок ближайшие полчаса что-нибудь ему скажет – себе дороже. Но, когда Лу Хань, позабыв о растянутых домашних штанах, отсутствии верха и присутствии фартука, несется в прихожую и начинает судорожно натягивать кроссовки, Минсок не выдерживает.

– Если ты не оденешься прилично, то из полиции мне придется вытаскивать и тебя тоже. А так, как в наличке залога хватит лишь на одного, то угадай, кто вечером будет дома, а кто проведет ночь в участке?

Лу Хань, кажется, краснеет еще больше, открывает и закрывает рот, и перст судьбы, не иначе, утыкается в грудь Минсока со всей возможной многозначительностью во взгляде – это все ты виноват, твое воспитание!

– Сломаю, – обещает в ответ на невысказанный упрек Минсок, и удовлетворенно наблюдает, как, сжав кулаки, Лу Хань преодолевает гостиную в два больших шага и возвращается через пару минут в джинсах и чистой, выглаженной рубашке. Минсок сомневается, конечно, что стоит, но все же тянется к Лу Ханю и приглаживает вздыбленные, словно от шока-терапии пряди, удерживая зрительный контакт – дрессировщик, ей богу, – и как можно спокойнее говорит:

– Я поведу, хорошо? И молчи в полиции, бога ради. Дома все выскажешь.

Лу Хань цедит очередное непонятное ругательство, а потом притягивает Минсока за пояс и крепко целует в губы, будто договор скрепляет. Минсок улыбается сквозь поцелуй, а в голове уже судорожно вырабатывает план по защите Джемина от ярости любимого отца.

***

Свободных парковочных мест возле участка не наблюдается, и Минсок паркуется в неположенном месте, аккуратно напротив двухэтажного здания полиции, чувствуя, как фантомный штраф уже красуется на лобовом стекле. И в деньгах они, в общем-то, давно не нуждаются, но память о полуголодных годах в университете, когда все лучшее – детям, а конкретно Джемину, – еще жива, а потому отдавать зазря кровно заработанные совсем не хочется. Но Лу Хань готовится выпрыгнуть не только из штанов от нетерпения, но и из автомобиля на ходу, и его не удержит ни ремень безопасности, ни благоразумно заблокированные Минсоком двери.

Он колесит, конечно, лишние пятнадцать минут, чтобы Лу Хань успокоился и начал, насколько это возможно в данной ситуации, здраво соображать, но им обоим слишком не терпится забрать своего ребенка из отделения, чтобы тянуть дольше.

Минсок не сразу замечает на лесенке возле входа, за снующими туда-сюда людьми в форме, Ренджуна. Лу Хань видит его первым – сгорбившегося, с остро сведенными под тонкой тканью футболки лопатками, потерянно уткнувшегося лбом в собственные колени – зовет по имени и ждет, когда мальчишка найдет их обоих наполненным облегчением взглядом. У Ренджуна покрасневшие глаза и губы тонкой дрожащей линией. Минсок вздыхает, плечом отодвигает готового накинуться с расспросами Лу Ханя в сторону, тянет к Ренджуну руки, и ребенок падает практически со всхлипом – очень маленький, тоненький, как веточка – одно, что старше Джемина на несколько месяцев, и дрожит крупной нервной дрожью, оглушительно стуча зубами.

– Я пытался его остановить, мистер Ким. Я не знаю, зачем Джемин таскается с Бойлом и его ребятами, хреновая компания. И я, правда, не слышал, что ему сказал тот парень в баре, но Джемин как с цепи сорвался, – Ренджун тараторит Минсоку в плечо, прячет глаза, переминается с ноги на ногу от беспокойства и голос его звучит тихо и виновато, переходя и вовсе на едва разборчивый шепот. – Мне жаль, мистер Лу. Мне жаль, мистер Ким.

– Прекрасно! – Лу Хань поворачивается к Минсоку, раздувая ноздри, как породистый конь, олени так точно не умеют – того и гляди выплюнет порцию пара. – Просто прекрасно! Наш чудо-ребенок мало того, что обманывает, еще связался не пойми с кем и разгуливает в пятнадцать по барам!

Минсоку до безобразия хочется напомнить о шатаниях самого Лу Ханя, которые в свое время закончились Джемином, между прочим, но он только треплет измученного Ренджуна по волосам, накидывает на его плечи пиджак, чтобы не трясся так уж отчаянно, улыбается и шепчет – подожди, мы скоро вернемся. И за локоть утягивает Ханя в расположение дежурной части. Куда важнее решить все вопросы с полицией, а семейные разборки пойдут десертом – на сладкое.

Они бесконечный час выслушивают от задолбанного жизнью в целом и суточной сменой в частности инспектора по делам несовершеннолетних лекцию о воспитании подростков и родительской ответственности – набор затасканных штампов, в которые никто, включая самого инспектора, судя по его уставшему, равнодушному лицу, особенно не верит. О важности материнской любви, недостает, видимо, раз вышло, что у нарушителя малолетнего только отцы в размере двух штук, а с женщинами в непосредственной близости как-то не сложилось, и вот тут Минсок бы поспорил – уж в чем, в чем, а в любви родительской Джемин дефицита не испытывал никогда. Но послушно кивает – любовь, так любовь, обеспечим по полной программе, мысленно умоляя кипящего изнутри Лу Ханя не поднимать бучу.

Да, сэр, они не досмотрели.
Да, сэр, впредь будут внимательнее.
Да, сэр, ребенок все осознал и больше в подобном замечен не будет.
Да, сэр, выговора на первый раз будет достаточно.

Когда инспектор заходит на третий лекционный круг, очевидно исчерпав все заготовленные фразы, Минсок вздыхает и бросает взгляд на развалившегося на соседнем стуле Джемина, безразлично ковыряющегося огромную дыру на джинсах. И его убивает совершенно стеклянный взгляд, с которым сын пялится в противоположную стену, как и не успевший выветрится запах пива и сигарет от одежды. Они что-то упустили, и он не может понять, что именно. В какой момент их идеальный мальчик стал совсем неидеальным подростком? Что происходило в его лохматой голове, когда он шел на поводу у сомнительных друзей и делал первый глоток дешевого алкоголя в затрапезном баре или прикуривал первую сигарету? Сколько их было потом? И что происходит в его голове сейчас – и это страшнее, наверное, потому что Минсок не видит в его глазах ни капли раскаяния.

И не обошлось ничего, только начинается. А при взгляде на сосредоточенного Лу Ханя, сжимающего побелевшими пальцами пластиковые подлокотники, становится понятно – скандала не избежать, и сметет к чертовой матери, хорошо, если просто в океан, а не кровавой кашей о прибрежные скалы.

На ступеньках их все еще поджидает Ренджун, но уже не сидит несчастным нахохлившимся воробышком, мечется взад и вперед, иногда сталкиваясь с проходящими мимо людьми и извиняясь за неосторожность. Но подбирается как будто, выпрямляется во весь свой рост, склеивает себя изнутри исключительно силой воли, чтобы не развалиться кусками под чужие безразличные ноги, когда замечает знакомые лица.

– Джемин?

И столько в нем неуверенности, столько растерянности – Минсок хмурится, не понимая происходящего, когда Джемин отталкивает Ренджуна плечом и давит токсичное и так не похожее на него – отвали от меня, сказал же! – сквозь зубы.

Маленький ядерный реактор выцепляет взглядом знакомую машину и не совсем твердым шагом идет прямиком к ней. Ядерный реактор постарше сопит за спиной и готов полыхнуть чистым пламенем в любую минуту. Минсок бросает короткий взгляд на Ренджуна – тот дрожит от холодного вечернего ветра, шарящего по городу со стороны залива, даже в накинутом поверх тонкой футболки пиджаке, и жалко его невыносимо. В конце концов, Минсок почти смирился, что с тех пор, как Ренджун пришел в их дом впервые, у него целых два обретающихся в квартире ребенка, а не один, а тут такое.

Непонятное.

– Эй, Джуни, тебя подбросить? Хочешь, я позвоню отцу и все объясню?

Ренджун хлюпает носом, качает головой и «мне два шага, сам справлюсь, спасибо, мистер Ким». Минсок пожимает плечами – сам так сам – своя проблема стоит в ста метрах от них и недовольно поджимает губы, с этим бы разобраться. Ренджун стаскивает с плеч пиджак и отдает обратно, и с места срывается так стремительно, словно за пятки кусают все адские псы разом, Минсок всматривается в пятно белой футболки, пока не теряет из виду в ночных сумерках, и со вздохом направляется к машине.

Удивительно, но они всю дорогу проводят в гробовом молчании. Лу Хань, не мигая практически, смотрит вперед, в лобовое окно, но кипит изнутри – Минсок чувствует. Он кладет ему руку на колено и чуть сжимает, но реакции – ноль. Джемин сзади роется в телефоне, воткнув наушники в уши, и выпороть бы его за отсутствие совести, но Минсок против насилия, да и не склонен он, не разобравшись, так радикально решать вопросы.

Но Лу Хань не Минсок, и стоит входной двери закрыться за их спинами, как сдерживаемый поток выплескивается смачным подзатыльником только снявшему кеды Джемину.

– Ты, мать твою, о чем думал? Ты соображаешь, что творишь?

Джемин отступает на шаг, к стене, смотрит на отца темным глазищами, а грудная клетка ходит ходуном от частого сбитого дыхания. И безразличие его – отличная маска для сокрытия чувства, что впитывает в себя Минсок, глядя на сына, – страха. И все родительские инстинкты, доставшиеся ему, возможно, не по праву биологического, но фактического отцовства, требуют влепить Лу Ханю в ответ, или, на крайний случай, встать между ними, закрывая Джемина от пусть и заслуженного наказания.

Минсок встает.

– Успокойся. Пусть проспится, а завтра мы выясним.

– Отойди, Минсок. Пожалуйста.

– Да, Минсок, отойди, – ерничает Джемин, но его голос дрожит – и это больно, – дай ему поиграть в строгого отца.

Минсок стонет про себя – ты совсем не помогаешь, мелкий, – но с дороги разъяренного Лу Ханя не уходит.

– Хань…

– Какого хрена ты делал в баре, еще и в драку ввязался?

Минсок оглядывается на сына и мгновенно теряется от его кривой, сломленной улыбки и дрожащих губ.

– Не тебе читать мне нотации, – злобно огрызается Джемин, вскидывая руку и размазывая не выступившие пока еще слезы по сухим глазам, но Минсок видит, понимает – всего секунда и плотину пробьет сильнейшим напором, не остановишь, – когда мне понадобится совет, ты последний, к кому я обращусь, поверь.

Минсок поворачивается лицом и тянется к Джемину, чтобы обнять как в детстве, избавить от монстров, не внешних уже, а внутренних, терзающих его, но все попытки разбиваются о невидимую, но прочную стену.

– Джемин!

– Минсок, не лезь, – Лу Хань не просит – требует, впервые настолько категорично и зло, как будто они по разные стороны баррикад, и бьются друг с другом – не до первой крови даже, насмерть. Только Минсок не отступит. Потому что это его ребенок. Его, черт возьми! И он понимает, да, что Лу Хань на грани, но удар получает в спину – от кого меньше всего ожидает.

– Да, Минсок, не лезь! Кто ты такой, чтобы вмешиваться в семейные дела? Ты даже не отец мне! – Джемин срывается на крик, и каждое его слово как хлесткая пощечина по самому незащищенному.

Минсок прикрывает глаза на короткие, но как будто бесконечные секунды, когда в коридоре воцаряется гробовая тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием с двух сторон. И справиться с собственным сердцем, сжавшимся от боли и отказывающимся биться, не получается катастрофически. Лучше бы Джемин ударил – все легче, чем острая боль, словно впившаяся тончайшими иглами под кожу, и тупое онемение следом. Но ведь знал! Знал, конечно, чувствовал, что рано или поздно эти слова один из них произнесет вслух, а подготовиться не успел. Да и возможно ли – к такому?

Минсок сдерживается – он взрослый и сильный, и справляться умеет со многим, и с таким, наверное, тоже, разворачивается и твердым шагом уходит, принимая поражение. Ему бы сейчас на край вселенной желательно, чтобы с сигаретой в руках и стаканом с виски затереть расползающуюся по венам от сердца боль. Но край вселенной – это их с Ханем спальня в конце коридора, и там нет ни виски, ни сигарет – он кучу лет не курил, откуда там, а бар они опустошили, когда в последний раз оставались наедине. И уже за дверью слышит, как Лу Хань, словно выйдя из оцепенения, устало выдавливает из себя: – Уйди! В свою комнату живо. – И через минуту хлопает дверью кухни.

***

Сигареты находятся в одном из подвесных шкафчиков. Лу Хань помнит – лично прятал, когда Минсоку вдруг стукнуло в голову, что не плохо бы бросить курить, и бросили оба – а как по-другому, когда жизнь на троих, и куда один, туда и остальные – безоговорочно. Легкие горят огнем, но все больше с непривычки, конечно, а не потому, что выпотрошили изнутри. Лу Хань и не думал никогда, что его пятнадцатилетний сын так умеет, а смотри-ка – словами, как ножом, и провернуть несколько раз по оси, чтобы рана не затянулась. Он утыкается лбом в стекло, но видит только собственное искаженное отражение, злость рассеивается, словно сигаретный дым, утекающий в приоткрытую форточку, уступая место опустошению. Лу Хань не умеет справляться с подобным самостоятельно, он и не помнит толком, как жил, когда Минсока не было рядом. Не хочет помнить. И в жизни его есть и будет всего две абсолютных величины – ребенок, такой взрослый в сравнении с тем крохой, жующим соску обратной стороной, но такой маленький, наверняка глотающий слезы в мокрую подушку. И Минсок, вторая половина, та самая, в которой сердце, бросающийся грудью на амбразуру, где надо и нет. И он сам – дурацкий-дурацкий, не высказать. И слово всего одно, но большими буквами, вырезанными тем самым острым ножом, – семья. Поэтому нет, он не будет справляться в одиночку, пока они рядом.

В комнате пусто и темно, Лу Хань быстро скидывает в крес<