Искусство, иностранцы, титулы и другое

 

Почти так же утилитарно, как к мужчинам, Цыси относилась и к искусству, хотя по-свое­му интересовалась им. Например, Юй Жунлин рассказывает:

«Вдовствующая императрица очень люби­ла заниматься каллиграфией, но зрение у нее к старости ослабело, поэтому она предпочитала крупные иероглифы. В марте, когда стало теплее, старуха находилась на Среднем озере и от нечего делать писала целыми днями, особенно иероглифы „счастье" и „долголетие", которые она затем дарила князьям или сановникам. Поскольку даров требовалось много, иногда за нее трудились члены академии Лес кистей.

Во время этих каллиграфических занятий в большом помещении ставили специальный стол, евнухи растира­ли для Цыси тушь, а мы стояли по обеим сторонам, дер­жа тушечницу и кисти.

Если старухе хотелось писать иероглифы для симво­лических названий дворцов и залов и она со своим маленьким ростом не могла дотянуться до верхне­го края доски, ей приходилось вставать на скамей­ку, а евнухи и фрейлины тщательно следили, чтобы она не упала. Цыси работала уже с трудом, но, ког­да увлекалась, могла исписать за день семь-восемь досок.

Кроме нее, во дворце никто не умел выводить та­ких крупных иероглифов. Евнухи говорили, что Гуансюй тоже отличный каллиграф и не показывает своего искусства только из-за дурного настроения. Я видела его мастерство лишь один раз, когда он надписал веер для моего брата.

Цыси любила и рисовать. Во время нашей жизни при дворе она уже почти не делала этого, но часто требовала к себе на просмотр картины из Студии ис­полнения желаний. Однажды американская художница Карл, восхитившись цветущими в императорском саду хризантемами, поставила перед ними мольберт и при­нялась рисовать их. Цыси спросила ее:

— Почему вы, иностранцы, всегда пишете с нату­ры? Китайские художники могут рисовать хризантему и не глядя на нее.

— Ваши художники, — ответила Карл, — руководст­вуются воображением, а западные — действительно­стью.

— Даже если мы руководствуемся одним вообра­жением, у нас получается очень хорошо. Почему же иностранцы так...— Тут старуха вспомнила, что Карл не понимает по-китайски, и закончила уже для нас: — Мне кажется, что иностранцы немного глуповаты.

На следующий день, решив доказать, что китайцы тоже умеют рисовать с натуры, Цыси велела Ли Ляньину позвать в сад нескольких членов Студии исполнения желаний. Для китайской национальной живописи обя­зательно нужен стол, на который кладется бумага, а в саду не было столов; к тому же членам Студии при­шлось рисовать коленопреклоненными и выслушивать разные советы от Карл. Естественно, что им не помогло никакое мастерство. Увидев это, старуха приказала ху­дожникам сорвать несколько хризантем и рисовать их в другом месте.

Позднее евнухи рассказывали мне, что члены Сту­дии исполнения желаний очень сердиты на Карл:

— Это все ее хитрый замысел! Мучила нас целый день, да еще опозорила! Надо, чтобы она тоже стояла на коленях, когда рисует Великую императрицу!»

В связи с каллиграфическими занятиями Цыси стоит отметить, что иероглиф „счастье", начертанный самой правительницей,  полагался только чиновнику не ниже второго ранга, а иероглиф „долголетие" — сановнику не моложе пятидесяти лет. Но для своих фаворитов Цыси делала снисхождение. Например, однажды эти драгоценные прописи получил актер Ян Сяолоу.

Итак, можно заключить, что вдовствующая императ­рица не была лишена некоторых эстетических способ­ностей. Логично поверить и художнице К. Карл, пи­савшей, что государыня «прелестно рисует цветы». Од­нако это доверие иссякает, когда американка восхи­щается литературными талантами Цыси: непонятно, как она могла составить о них представление, не зная ни китайского, ни маньчжурского языков. Если не считать цензурных нападок на чужие произведения, то императрица не оставила никакого следа в литературе — она была единственным цинским правителем, не опубликовавшим собрания своих стихов или других литературных сочинений.

Тем не менее Цыси сумела убедить окружающих, что она обладает незаурядными познаниями в литературе, и была очень довольна, если кто-нибудь не мог ответить на ее вопрос или знал меньше, чем она. Подобно мно­гим правителям, вдовствующая императрица считала себя высшим авторитетом во всех искусствах и науках, не исключая даже медицины. В тех редких случаях, когда государыня заболевала, придворные врачи щупа­ли ее пульс, молча писали свои диагнозы и рецепты на отдельных листах и подавали ей, а она сама выбирала из них «наилучшие». Но если китайские лекарства ей не помогали, она боялась лечиться у иностранных вра­чей, так как была уверена, что они всегда режут, а ле­карства у них делаются бог знает из чего.

В своих занятиях живописью и каллиграфией Цыси не стеснялась присваивать себе чужие творения. Чаще всего за императрицу рисовала или писала фрейлина Ляо Соцзюнь, а ее величество лишь ставила на этих произведениях свою печатку. В то же время ее крайне раздосадовала К. Карл, подписавшая с о б с т в е н н у ю картину. Увидев на своем портрете какое-то иностран­ное слово, государыня спросила, что оно означает, и, когда ей сообщили, что перед ней — фамилия худож­ницы, сказала: «Я знаю, что иноземцы делают всякие странные вещи, но это самая странная из всех, о кото­рых я слышала. С какой стати она пишет свое имя на моей картине?! Люди могут подумать, что это вовсе не мой портрет, а мисс Карл!».

В отношении к иностранцам весьма ярко проявлял­ся общий консерватизм Цыси, очень характерный для эпохи насильственной «самоизоляции» Китая. По близ­ким к истине словам Хасси, «об иностранных государ­ствах и обычаях императрица не знала практически ни­чего, но быстро прониклась глубоким предубеждением против всего чужеземного». Когда Карл при первом визите поцеловала ей руку, Цыси была очень удивле­на: она даже не слышала об этом европейском обычае. «Просвещенная» правительница долго думала, что в за­морских странах деревья и горы просто безобразны, верила, что христианские врачи-миссионеры делают ле­карства из глаз китайских детей, и так далее.

Еще при жизни Сяньфэна Цыси вела агрессивно-авантюристическую политику по отношению к иностран­цам, которую отдельные авторы склонны извинять мо­лодостью и неопытностью наложницы. Видимо, по ее наущению император не разрешил генерал-губернато­ру Е Миншэню торговать с иностранцами, что среди других причин привело в конце 50-х годов XIX века к захвату Гуанчжоу (Кантона), а затем и Пекина. Инте­ресно, что этот крупный провал ничему не научил Цыси, и в 1900 году ей снова пришлось бежать из сто­лицы после неудачной осады посольств. Но теперь она, как уже говорилось, поняла силу чужеземцев и начала активно приглашать их к себе. Характерны в этом от­ношении вопросы, которыми она засыпала свою перевод­чицу после визита жены русского посланника: «Что еще сказала вчера госпожа Планшон? В самом ли деле она была довольна? Действительно ли иностранцы относятся ко мне так же, как я к ним? Боюсь, что они не забыли мятежа ихэтуаней в двадцать шестом году правления Гуансюя!».

Однако из ответного визита маньчжурские аристок­ратки вынесли еще меньше, чем из первой встречи:

«— Ну как, хорошо поели? — спросила Цыси Ве­ликую княжну.— Что говорила русская посланница?

— Поели-то хорошо и хозяйка была очень радушна, но после обеда подали какую-то черную и горькую жидкость, которая испортила все впечатление,— ответи­ла Великая княжна.

— Наверное, это был кофе. Говорят, он помогает пищеварению,— сказала Цыси и обратилась к моей матери.— Нельзя ли достать его? Я хотела бы попро­бовать.

— В городском доме вашей рабыни есть кофе. Я завтра же попрошу своих домашних почтительно пре­поднести его Старому предку!

С тех пор во дворце тоже стали пить кофе: одни с удовольствием, другие с отвращением, но Великая княжна решительно не желала прикасаться к нему».

В душе Цыси продолжала ненавидеть иноземцев, и эта неприязнь сказывалась даже в мелочах: «Я слыша­ла, что иностранки носят платья без рукавов и ворот­ника, но никогда не думала, что эти платья так урод­ливы»; «Почему у этих иноземок такие большие ноги? Их туфли похожи на корабли, да и ходят они как-то вразвалку. Кроме того, я никогда не видела иноземцев с красивыми руками. Хоть кожа у них и светлая, но вся покрыта волосами... Голубые или серые глаза мне тоже не нравятся, они напоминают кошачьи» и так далее.

При всей своей ненависти к иностранцам правитель­ница считала возможным кое-что — очень немногое — заимствовать у них. Так, пришедшие с Запада «идеи „самоусиления" и „обогащения" не встречали большого противодействия со стороны Цыси; она даже отнеслась благосклонно к предложению Цзэн Гофаня о посылке за границу для обучения техническим наукам группы китайской молодежи» — именно потому, что речь шла о технических, а не о гуманитарных науках, опасных для династии. Позднее вдовствующая императрица весьма охотно пользовалась в личных целях европейскими изобретениями: фотографией, электричеством, ми­ниатюрным поездом, автомобилем, даже трехколесным велосипедом. Но выглядело все это, как демонстрирует Юй Жунлин, в высшей степени комично — и из-за пре­клонного возраста Цыси, и из-за ее консерватизма, и из-за пресловутых китайских церемоний:

«Однажды старуха поинтересовалась, умеем ли мы фотографировать. Она хотела сделать несколько своих снимков перед писанием портрета, чтобы меньше пози­ровать, но считала неудобным звать постороннего фо­тографа. Мы с сестрой ответили, что не умеем снимать, зато наш второй брат Сюньлин умеет... Цыси спроси­ла, чем занимаются Сюньлин и Цинлин (наш четвер­тый брат). Моя мать призналась, что ничем. Старуха тут же определила Сюньлина в Отдел электрического освещения, а Цинлина — в Пароходное управление.

На следующий день Сюньлин явился во дворец бла­годарить за милость и сделал несколько требуемых сним­ков. Наводя на резкость, он хотел встать на колени, но тогда не смог бы дотянуться до фотоаппарата. Чтобы не нарушить ритуал, Ли Ляньин решил принести ему ска­мейку, однако Цыси проявила еще большую снисходи­тельность:

— Ладно, на время съемки избавляю его от колено­преклонения!

Но это оказались еще не все трудности. Сюньлин был очень близорук и не мог наводить на резкость без оч­ков, а перед Цыси носить очки не разрешалось. Он сно­ва обратился к Ли Ляньину, тот доложил вдовствующей императрице, и только тогда мой брат получил соизво­ление надеть очки...

С тех пор вдовствующая императрица постоянно зва­ла моего брата фотографировать ее. Особенно нравилось ей во время съемок надевать на себя древние одежды или наряжаться бодисатвой Гуаньинь — богиней мило­сердия».

Не меньшим фарсом обернулись первые шаги элек­трического освещения в Китае. Электричество было про­ведено только во дворец, причем тайно, чтобы окружаю­щие не знали, что государыня наслаждается услугами «заморских дьяволов». Использовались эти услуги тоже весьма своеобразно. Например, в летнем парке была поставлена высокая железная колонна с электрическим фонарем, который полагалось включать каждое утро в момент пробуждения Цыси. Евнухи всего двора видели горящий фонарь и тут же докладывали своим хозяевам: «Великая императрица почтила нас присут­ствием!».

А вот как описывает одна из фрейлин первое зна­комство Цыси с велосипедом и автомобилем:

«Услыхав, что государыня за последнее время очень обеспокоена русско-японской войной, Юань Шикай ре­шил развеять тоску правительницы и послал ей в дар большой трехколесный велосипед. Старухе очень понра­вилась эта новинка; она даже совершила на ней круг по двору, поддерживаемая со всех сторон евнухами и фрейлинами. Шокированные князья и сановники решили объяснить вдовствующей императрице, что ей неудобно ездить на велосипеде. Но сказать прямо об этом они не смели, поэтому облекли свое недовольство в такую форму: „Если ваше величество все-таки упадет, мы не сможем простить себе этого!" Цыси очень разгневалась и буркнула:

— Смотрите, даже до моего велосипеда им есть дело!

Вскоре Юань Шикай прислал еще один подарок — автомобиль. Согласно правилам, шофер не мог оста­ваться во дворце, поэтому он довел машину лишь до апартаментов Цыси. Осмотрев вместе с нами новую диковину, старуха пришла от нее в восторг, хотела про­катиться по парку, но тут выяснилось, что никто при дво­ре не умеет водить машину. Двое самых любопытных евнухов взялись было за руль, считая, что автомобиль устроен совсем просто, однако моя мать удержала Цыси от такого эксперимента:

— Не надо пускать их в машину, это очень опасно! Они же ничего не смыслят в механизмах!

В результате автомобиль пришлось спрятать, и ста­руха так ни разу и не поездила на нем».

Целый юмористический рассказ вольно или неволь­но получился у Юй Жунлин о том, как Карл писала портрет Цыси:

«Когда художница расставила мольберт и вынула палитру, старуха спросила мою мать:

— Почему она держит краски не на специальной та­релочке, а на какой-то доске?

Мать объяснила ей, что масляные краски полагается смешивать на палитре. Художница стала набрасывать углем силуэт вдовствующей императрицы. Цыси неко­торое время сидела тихо, но потом потребовала по­казать ей работу. Увидев нечто сумбурное, она встрево­жилась:

— Неужели я так ужасно выгляжу?!».

Затем Цыси спросила мать фрейлины, «сколько дней и как вообще пишется портрет. Та объяснила, что у иностранцев на это иногда уходят месяцы и что нужно позировать перед мольбертом.

— А нельзя ли посадить кого-нибудь вместо меня?— нахмурилась старуха.

— Когда рисуется одежда, то можно, но ваше лицо никто не заменит,— ответила моя мать».

Цыси усмехнулась, довольная лестью, однако впо­следствии, если сеанс затягивался, «начинала слегка нервничать и приказывала фрейлинам по очереди вос­седать на троне в ее одежде. Сама старуха, памятуя слова моей матери, соглашалась позировать преимуще­ственно для изображения лица, но и в этих случаях иногда требовала заменить ее, поэтому на обоих порт­ретах государыня вышла очень молодой и была чрез­вычайно довольна этим».

Следует пояснить, что Карл написала два портрета Цыси: один остался во дворце, а другой послали на выставку в американский город Сент-Луис. Диковин­ный портрет пользовался на этой выставке шумным успехом. Затем он попал в Вашингтонское хранилище памятников искусства, а в 1966 году был подарен Госу­дарственному историческому музею на Тайване — «для укрепления американо-китайских культурных связей». Интересно, что даже некоторые буржуазные авторы уви­дели в этом насмешку со стороны американцев: намек на то, что тайваньские правители недалеко ушли от же­стокой императрицы. Но только ли тайваньские?

Мысль о насмешке не лишена справедливости еще и потому, что руками Кэтрин Карл американцы основа­тельно обобрали китайский двор. За один лишь портрет (не говоря уж о ежедневном содержании в течение го­да) посредственная художница запросила с Цыси сто тысяч американских долларов. Не меньший доход при­несла демонстрация этого портрета в Сент-Луисе,

Когда портрет пересылали в США, вдовствующая императрица потребовала, чтобы его держали только вертикально — не дай бог положить или перевернуть вниз головой. Пришлось нести его на руках из загород­ного Парка согласия до пекинского вокзала, но в кры­тые вагоны портрет стоймя опять-таки не влезал; оста­валось лишь везти его до Шанхая на товарной платформе.

Еще перед позированием суеверная Цыси молилась будде и духам предков, долго выбирала счастливое время не только для начала работы над портретом, но и для ее окончания. Карл была в большом затруднении, когда узнала, что она должна все завершить не раньше и не позже как к четырем часам дня 19 апреля 1904 года.

Судя по воспоминаниям Юй Дэлин, вначале вдов­ствующая императрица вообще была шокирована предложением написать ее портрет, поскольку в старом Китае человека обычно рисовали лишь после смерти, стремясь оставить его изображение потомкам. Свето­тень на картине она воспринимала как «грязь», «иска­жение» и предпочитала живописи фотографию, которая отражает все плоско и «точно».

Императрица не знала, что европейцы танцуют под музыку, думала, будто западные танцы — всего лишь непристойные прыжки мужчин и женщин по комнате, видела в европейских этических нормах некую варвар­скую противоположность конфуцианскому принципу сыновней почтительности. «Это правда, что иностранцы совсем не уважают своих родителей; что они бьют их и даже выгоняют из дома?» — спрашивала она.

Список таких анекдотических ситуаций, убеждений или вопросов можно продолжать до бесконечности, од­нако важнее подчеркнуть, что Цыси имела весьма смутное представление не только об иностранных, но и о внутренних делах: «Никуда не выезжая за пределы своих столичных дворцов, она не была знакома с жизнью и бытом китайского народа и обо всех событи­ях в стране судила лишь по тенденциозным в болыпинстве своем докладам и меморандумам столичных и про­винциальных сановников».

И подобный человек, «компенсировавший» свое не­вежество хитростью и жестокостью, к сожалению, обожествлялся, причем весьма долгое время. Это отра­зилось в многочисленных титулах Цыси, которые можно перевести следующим образом: Милостивая, Благоде­тельная (Счастливая), Главная, Охраняемая, Здоро­вая, Глубокая, Ясная, Спокойная, Величавая, Верная, Долголетняя, Чтимая, Высочайшая, Мудрая, Возвы­шенная, Лучезарная. Эти титулы или, точнее, один огромный титул из шестнадцати иероглифов склады­вался постепенно; с каждой «заслугой» либо юбилеем к предыдущим иероглифам добавлялось еще два, а каж­дый из этих иероглифов приносил Цыси не только до­полнительную славу, но и вполне ощутимый годовой доход: сто тысяч лянов, или примерно двадцать тысяч английских фунтов. Таким образом, весь титул, сложив­шийся к семидесятилетию императрицы, давал ей еже­годно миллион шестьсот тысяч лянов.

«Будничное» название Цыси было — Великая импе­ратрица, однако в Китае, где едва ли не все регламен­тировалось, так могли именовать государыню главным образом простолюдины и евнухи. Иногда они называли ее Старой или Почтенной буддой (этот титул был вы­думан льстецом Ли Ляньином), а княжны и фрейли­ны — Почтенным или Старым предком, особенно в последние годы жизни Цыси. Император и императри­ца величали ее Отцом родным.

Слова «отец», «предок», да еще с эпитетом «старый», могут показаться весьма сомнительной любезностью для женщины, но, во-первых, вдовствующая императри­ца всегда старалась подчеркнуть свою силу и отнюдь не возражала, чтобы о ней говорили в мужском роде; во-вторых, в Китае, где, по конфуцианским традициям, существовало беспрекословное подчинение младшего старшему, даже женщины гордились солидным возрас­том, и, в-третьих, слова «Почтенный» или «Старый пре­док» подразумевали, что Цыси положила начало новой семейной ветви, в действительности не существующей.

Кстати, этот титул тоже приносил императрице не­которую практическую выгоду. В романе Сюй Сяотяня есть такая сцена: когда Ли Ляньин советует Цыси при­глашать во дворец актеров, она сомневается, не нару­шит ли это заповедей предков. «Но ведь вы сами предок!» — услужливо возражает Ли Ляньин, и все препятствия сразу отпадают.

В спальне Цыси стояло множество стульев, которые все считались маленькими тронами Великой императрицы.Дело в том, что, если государыня садилась на какой-нибудь стул, его сразу же называли троном и не разрешали пользоваться им никому другому без ее специального распоряжения. Сама Цыси считала такой порядок вполне естественным, однако понимала, что иностранцам он вряд ли понравится. Когда одна американка случайно уселась на стул, осчастливленный прикосновением Цыси, вдовствующая императрица бы­ла очень недовольна этим, но не упрекнула иностранку, а просто отозвала ее в сторону.

К тем забавным деталям, которые сообщались выше о портретах Цыси, стоит добавить, что вначале К. Карл хотела писать небольшой портрет, однако ее величество усмотрела в этом недостаточное уважение к себе и по­требовала, чтобы холст был увеличен в несколько раз. После окончания работы, «прежде чем вынести портрет из дворца, была устроена церемония с земными поклонами, в которой участвовал даже несчастный император. А когда портрет везли по улицам, перед ним преклонял колени весь народ».

В действительности далеко не все китайцы так обожествляли Цыси, но об этом будет речь в следующей, последней главе. Сейчас я рассказываю, казалось бы, не очень значительных вещах, о разных мелких под­робностях, однако без них невозможно составить по­-настоящему выпуклое представление о самом характере жизни в Китае той эпохи. Впрочем, многие из этих колоритных черт, как мы уже знаем, перешли и к более поздним периодам.

СОПРОТИВЛЕНИЕ ИМПЕРАТРИЦЕ

 

Да, Цыси присвоила себе почти безграничную власть. С тем большим уважением наблюда­ешь, как велика была оппозиция ей в усло­виях жесточайшего деспотического режима. Здесь и народные восстания, и деятельность реформаторов, попытавшихся устранить Цыси, и революционное движение, и заговоры одиночек, и выступления так называемых цензоров, которые имели официальное право на критику, но с которыми тем не менее часто расправлялись. По словам Хасси, императ­рица «боялась цензоров всю свою жизнь. Некоторых из них она смещала, судила, даже казнила, однако остав­шиеся в живых и не утратившие твердости критиковали ее еще суровее».

Поскольку именно такие одинокие смельчаки из­вестны нам меньше всего, стоит сказать о них подроб­нее. Еще при Ань Дэхае цензор Цзя До обвинил двор в расточительстве и в засилье евнухов. Вдовствующая императрица сразу издала указ о расследовании, снис­кала себе похвалы окружающих, а сама продолжала заниматься своим делом. Но вскоре цензоры Шэнь Хуай-кан и Яо Байчуань выступили против восстановления Парка радости и света, считая это совершенно ненуж­ной тратой средств; к цензорам присоединился санов­ник Вэн Тунхэ, что позднее явилось одной из причин его разжалования.

После гибели Алутэ цензор Гуан Ань подал ко дво­ру протест, фактически обвинив Цыси в убийстве, и тут ее величество не выдержала: чиновник лишился своего места. Еще более активные меры потребовались от нее через три года, когда другой цензор, У Кэду, по­кончил с собой на могиле Тунчжи и Алутз, оставив резкий меморандум о незаконном выборе наследника. Чтобы нейтрализовать влияние этого самоубийства, Цыси пришлось устраивать многочисленные жертвопри­ношения и открыть несколько ярмарок, доходы от кото­рых были розданы бедным.

Цензора Ту Жэньшоу, осмелившегося поддерживать реформаторские меморандумы, императрица в 1889 году сместила с должности. Правда, в 1901 году она восста­новила его на службе, но сделала «заместителем начальника управления дворцовых банкетов», то есть презрела склонность Ту Жэньшоу к критике. И все-таки протесты не прекращались. Даже Кан Ювэй, который не был цензором и не имел официального права на обли­чения, решался говорить в лицо Цыси и Гуансюю такие слова: «Почему вы не принимаете мер для необходимой обороны государства, а только швыряете деньги на постройку роскошных дворцов? Почему не трудитесь, добиваясь порядка в государственных делах, а ведете праздную, разгульную жизнь?».

Выше я уже упоминал о евнухе Коу Ляньцае, погибшем из-за дерзкой речи перед Цыси. По некоторым данным, он начал обличать вдовствующую императрицу в ^:1906 году, но та сначала выгнала его, решив, что евнух просто сошел с ума. Тогда Коу передал своим родст­венникам записи, которые он вел во дворце, и вручил Цыси письменный меморандум, видимо, сразу уничтоженный, поэтому его точного содержания никто не знает. Говорят, что в нем были и обвинения в разврате, и «просьбы» не притеснять императора, поберечь скудеющую казну и страдающий народ, остановить строительство Парка согласия, прекратить постоянные спектакли при дворе, не проводить во дворец железную дорогу, сместить капитулянта Ли Хунчжана. Правительница страшно разгневалась и велела забить Коу Ляньцая до смерти. Хотя ему было всего восемнадцать лет, он пошел на казнь, не дрогнув.

Тут ничто не вызывает особых сомнений, кроме даты—1906 год. Дело в том, что Сюй Сяотянь приурочивает гибель Коу Ляньцая к дворцовому перевороту 1898 года. Конечно, от художественного произведения не надо ждать скрупулезной хронологической точности; но ведь о казни Коу пишет и Лян Цичао в работе конца XIX века. Роман снова оказывается достовернее некоторых исторических документов, так что я процитирую его, а окончательную проверку изображенного события оставлю историкам:

«Решив полностью сломить волю императора, Цыси отправилась на остров Интай. Гуансюй, уже давно тос­ковавший там, при ее появлении торопливо поднялся и отвесил поклон. Цыси стала грозить ему еще более дли­тельным заточением, но в этот момент евнух Коу Лянь-цай, тоже поклонившись, молвил:

— Ваш раб осмеливается спросить Старую будду, не собирается ли она держать здесь его величество вечно?

Цыси застыла, пораженная наглостью евнуха. Ли Ляньин рявкнул на Коу Ляньцая, однако тот все же решился продолжить:

— Я спрашиваю это, надеясь на милосердие Старой будды. И в Китае и за границей знают, что его величе­ство управляет сам. Если положение изменить, то сре­ди иностранцев могут начаться кривотолки. Умоляю Старую будду проявить священную мудрость и посчи­таться с этим.

Цыси холодно взглянула на Гуансюя.

— Раз уж твой доверенный евнух смеет говорить со мной так дерзко, то я больше не удивляюсь, почему вокруг тебя появилось столько мятежников!

Она приказала Ли Ляньину отправить Коу Ляньцая в Зал милосердия и спокойствия, где она сама допросит его. Ли Ляньин, конечно, подчинился, а Цыси велела остальным евнухам тут же сломать каменный мост, ве­дущий на островок, и без ее специального указа не причаливать сюда ни одной лодке. Теперь император был окончательно отрезан от внешнего мира; кроме наложниц с ним жили только соглядатаи вдовствующей императрицы.

Покинув Интай, старуха отправилась в Зал мило­сердия и спокойствия, где ее уже встречал коленопре­клоненный Ли Ляньин. Она приказала втащить Коу Ляньцая и, предвкушая удовольствие, начала:

— Я знаю, что ты давно подбивал императора на реформы и затевал всякие интриги с людьми, не име­ющими никакого отношения ко двору. Тогда у меня не было времени разбираться в твоих делишках, но теперь не жди пощады! Немедленно выкладывай все, что ты знаешь о связи императора с Кан Ювэем и Лян Цичао, — иначе тебя постигнет судьба Тань Сытуна и остальных!

Коу Ляньцай, даже не изменившись в лице, отчет­ливо произнес:

— Я занимался только тем, что прислуживал его величеству, а больше ничего не знаю. Если Старая буд­да хочет заставить меня говорить неправду, я предпочту умереть.

— Прежде чем умереть, ты еще поплатишься за свою дерзость! — крикнула Цыси и велела Ли Ляньину принести орудия пыток.

— Погодите! — воскликнул Коу Ляньцай. — Я все скажу.

И он начал говорить, но не о проступках Гуансюя, а о злодеяниях Цыси. С точностью математика он пе­речислил все ее «подвиги» вплоть до любовных связей с актерами и рождения незаконных детей. Старуха по­багровела, хлопнула рукой по столу, приказывая вы­вести смельчака, однако Коу Ляньцай не стал дожи­даться, пока его схватят. Он изо всех сил ударился головой о колонну и упал в лужу собственной крови.

— Негодяй! — дрожащим голосом произнесла Цы­си, показывая на умирающего. — Ишь до чего обнаглел! Еще никто не осмеливался говорить со мной так бесце­ремонно! Разрубить его труп на части в назидание другим!

Ли Ляньин приказал евнухам вытащить тело Коу Ляньцая из зала, а сам пошел провожать вдовствующую императрицу в Студию исполнения желаний», то есть к любовникам.

После реакционного переворота, учиненного прави­тельницей в 1898 году, у нее появилось особенно много противников, причем к словесным протестам добави­лись физические действия. Лян Цичао, например, рас­сказывал о евнухах и служанках, которые покушались на жизнь Цыси и были казнены. Пэрл Бак описывает, как императрица ловит некоего «юношу с желтыми гла­зами», который хотел убить ее, и подвергает его пыт­кам. Но юноша умирает, так ничего и не сказав, и его желтые глаза все время преследуют Цыси.

Наиболее решительную оппозицию вдовствующей императрице и всей цинской монархии создали ранние китайские революционеры во главе с Сунь Ятсеном. Через три года после смерти Цыси им удалось провести первую в стране революцию, свергнуть маньчжурское иго и установить республиканский строй. И хотя рево­люция вскоре была разгромлена, полного возврата к старым порядкам не произошло: патриоты сумели по крайней мере частично и временно облегчить судьбу своего народа. А историческая, мемуарная и художест­венная литература, напоминая о прошлом, до сих пор в своих лучших проявлениях борется с реставраторски­ми тенденциями и помогает усовершенствовать насто­ящее. Такое полезное единение различных литературных видов, каждый из которых сохраняет вместе с тем свою специфику, мы наблюдаем не только в Китае, но и во многих других странах.

БИБЛИОГРАФИЯ

 

Брандт Я. Я. Вдовствующая императрица Цыси и император Гуан-сюй. — «Вестник Азии». 1909, № 1.

Воспоминания придворной дамы о китайской императрице Цсу-Ти. — «Волна». 1912, № 2.

Восстание ихэтуаней. Документы и материалы. М, 1968.

Ефимов Г. В. Очерки по новой и новейшей истории Китая. М., 1951.

Карл К. В гостях у вдовствующей императрицы. — «Новый журнал литературы, искусства и науки». 1906, № 3—5.

Китай. — «Современная летопись». 1862, № 2.

Китайская императрица. — «Русский вестник». 1900, т. 267, июнь.

Китайская императрица и ее политика. — «Русский вестник». 1899, т. 260, март.

Китайский двор в Синанфу. — «Русский вестник». 1901, т. 275, № 10.

Корсаков В. В. Китайская императрица Цзи-Си. — «Вестник Европы». 1909, № 1.

Новая история Китая. М., 1972.

Нортон Вуд М. Роскошь китайского двора. Прием у императ­рицы-матери в Летнем дворце. — «Новый журнал литературы, искусства и науки». 1904, № 10.

Пу И. Первая половина моей жизни. М., 1968.

С. В. Китайская императрица-регентша Си-Тай Геу. СПб., 1900.

Семанов В. И. Эволюция китайского романа. М., 1970.

Тихвинский С. Л. Движение за реформы в Китае конца XIX века и Кан Ю-вэй. М., 1959.

Тихвинский С. Л. История Китая и современность. М., 1976.

Фань Вэнь-лань. Новая история Китая. М., 1955.

Цзэн Пу. Цветы в море зла. М., 1960.

Шкуркин П. Из недавнего прошлого Китая. — «Вестник Азии» 1915, № 35—36.

Blackhouse E. T. and Bland J.O.P. Annals and Memoirs of the Court of Peking. L., 1914.

Bland J.O.P. and Backhouse E. T. China under the Empress Dowager. L., 1910.

Buck P. S. Imperial Women. N. Y., 1958.

Carl K. With the Empress Dowager of China. N. Y., 1905.

Collis M. New Sources for the Life of Empress Dowager Tz'u Hsi. L., 1944.

Collis M. The Motherly and Auspicious. L., 1943.

Der Ling. Two Years in the Forbidden City. L., 1912.

Der Ling. Zwei Jahre am Hofe von Peking. Dresden-Leipzig, 1913.

Haldane Ch. The Last Great Empress of China. L., 1965.

Hall R. Eminent Authorities of China. L., 1931.

Hummel A. W. (ed.). Eminent Chinese of the Ch'ing Period. Vol. 1—2, Wash., 1943—1944.

Hussey H. Venerable Ancestor. The Life and Times of Tz'u Hsi, 1835—1908. Empress of China. N. Y., 1949.

Johnston R. F. Twilight in the Forbidden City. L.,1934.

Lie-Sou G. T'seu-Hsi, imperatrice des boxers. P., 1911.

Martin B. The Strain of Harmony. Men and Women in the History of China. L., 1948.

Sergeant P. W. The Great Empress Dowager of China. L., 1910.

Vare D. The Last Empress. N. Y., 1936.

Warner M. The Dragon Empress: a Biography of Tz'u-his. 1835—1908. L., 1972.

Wen Ching. The Chinese Crisis from Within. L., 1901.

Yao Hsin-nung. The Malice of Empire, Translated and with Introduction by Jeremy Ingalls. L., 1970.

Ван Ши. Цыси тайхоу чжуань (Жизнеописание великой импера­трицы Цыси). Сянган. [Б. г.].

Вань Цин вэньсюэ цунчао. Сяошо сицюй яньцзю цзюань (Собра­ние литературных текстов поздней Цин. Работы о прозе и драме). Пекин, 1960.

Гэнцзы шибянь вэньсюэ цзи (Собрание произведений 1900 г.). Т. 1—2. Пекин, 1959.

Ду Чунфа. Цыси тайхоу (Великая императрица Цыси). — «Син ши» (Тайвань). 1970—1972. Т. 8, № 1 — т. 10, № 9.

Ли Баоцзя. Гэнцзы гобянь таньцы (События 1900 года). Шан­хай, 1935.

Ли Жу. Цыси тайхоу ды хуасян (Портрет императрицы Цы­си). — «Дахуа» (Сянган). 1967, № 33.

Ли Нин. Цингунды фое юй «шихунь гэгэ» (Маньчжурские буд­ды и «пробные жены»). — «Дахуа» (Сянган). 1967, № 23.

Лян Цичао. Иньбинши хэцзи. Чжуань цзи (Собрание сочине­ний из комнаты сосущего лед. Специальные сочинения). Т. 1— 24. Шанхай. [Б. г.]

Мэньши таньху кэ. Цзиньши Чжунго миши (Тайная исто­рия Китая нового времени). Шанхай, 1904.

Сюй Сяотянь. Цингун шисань чао яньи (Сказание о тринадца­ти маньчжурских императорах). Изд. 5-е. Т. 1—6. Шанхай 1949.

Сю Хушэн. Не хай хуа бэньши (Фактическая основа «Цветов в море зла»). Шанхай, 1938.

Сяо Ишань. Циндай тунши (Полная история цинской эпохи). Т. 1—3. Пекин, 1925.

Сяохэнсянши чжужэнь. Цинчао еши дагуань (Подробное обозре­ние неофициальных историй династии Цин). Вып. 1. Цингун ивэнь (Рассказы о цинском дворе). Тайбэй, 1959.

У Сянсян. Вань Цин гунтин шицзи (Правдивые записи о позднецинском дворе). Тайбэй, 1952.

У Тайсюй, Чжоу Тяньбэй. Гуансюй юй Чжэньфэй (Импе­ратор Гуансюй и наложница Чжэнь). — Чуаньтун цзюйму хой-бянь (Собрание традиционных пьес). Т. 5. Шанхай, 1959.

Цай Гуаньло. Циндай цибай мвнжэнь чжуань (Биографии семисот знаменитых людей цинской эпохи). Т. 1—3. Сянган, 1963.

Цай Дунфань. Цинши тунсу яньи (Простонародное сказание по истории Цин). Т. 1 — 10. Шанхай, 1930.

Цан Фу. Цзя цинь ван (Фальшивый князь крови). — «Дунфан цзачжи». 1915, т. 12, № 6—8.

Цзэн Пу. Не хай хуа (Цветы в море зла). Пекин, 1955, 1962.

Цингун сы да циань (Четыре удивительных дела при цинском дво­ре). Тайчжун. [Б. г.].

Цин ши гао (Очерки истории Цин). Пекин, 1927.

Цю Цзунчжан. Цзай Тянь вайцзи (Неофициальные записки о Цзай Тяне). — «Ицзнн». 1937, № 29.

Чжан Цзинлу. Чжунго цзиньдай чубань шиляо (Материалы по истории изданий в Китае нового времени). Вып. 1—2. Шан­хай, 1953—1954.

Чжоу Тяньбэй. Ань Дэ-хай данао лунчжоу (Евнух Ань Дэ-хай бесчинствует на императорском корабле). — Чуаньтун цзюйму хойбянь (Собрание традиционных пьес). Т. 5. Шан­хай, 1959.

Чжунго вэньсюэ ши. Фудань дасюэ бянь (История китайской лите­ратуры. Фуданьский университет). Т. 1—2. Шанхай, 1959.

Чжунго сяошо ши гао. Бэйцзин дасюэ бянь (Очерк истории ки­тайской прозы. Пекинский университет). Пекин, 1960.

Шань Шиюань. Цингунды сюнюй хэ гуннюй (Наложницы и фрейлины при цинском дворе). — «Дахуа» (Сянган). 1966, № 15—16.

Юань Динчжун. Нара ши фаньдунды ишэн (Жизнь реакци­онной императрицы Нара). — «Лиши яньцзю». 1958, № 10.

Югуй. Цин ми ши (Тайная история Цин). [Б. м.], 1904.

Юй Жунлин. Цин гун со цзи (Заметки о цинском дворе). Пе­кин, 1957.

Ян Цуньбинь. Цин гун вай ши (Неофициальная история цинского двора). Ч. 1. Гуансюй циньчжэн цзи (Правление Гуан-сюя). Чунцин, 1944.

 

 

Владимир Иванович Семанов

ИЗ ЖИЗНИ ИМПЕРАТРИЦЫ ЦЫСИ

1835—1908

Издание 2-е, исправленное и дополненное

Утверждено к печати Институтом востоковедения Академии наук СССР

Редактор О. Л. Горбунова

Младший редактор Н. В. Беришвили

Художник Л. С. Эрман

Художественный редактор Б. Л. Резников

Технический редактор Л. Е. Синенко

Корректор Р. Ш. Чемерис

ИБ № 13655

Сдано в набор 07.03.79. Подп. к печа­ти 17.10.79. А-02895. Формат 84Х108 1/32. Бумага типографская № 2. Гарнитура лите­ратурная. Печать высокая. Усл. печ. л. 9,24. Уч.-изд. л. 9,39. Тираж 50000 экз. Зак. № 594. Цена 55 коп.

Главная редакция восточной литературы издательства «Наука»

Москва К-45, ул. Жданова, 12/1

1-я типография Профиздата, Москва, Крутицкий вал, 18

Отпечатано во 2-й тип. иэд-ва «Наука», Шубинский, 10. Зак. 2453

[1] О. Е. Непомнин. Экономическая история Китая. М., 1974, с. 176.

[2] Там же, с. 185.

[3] М. Калюжная. Восстание ихэтуаней (1898—1901). Историография. М., 1973, с. 17.

[4] Там же, с. 7.

[5] Этот псевдоним, означающий «Смельчак», дословно переводится: «Ловящий вшей при разговоре с тигром». Выражение восходит к раннесредневековой «Истории Цзинь», где герой Ван Мэн, выражая свое презрение к захватчику, разговаривал с ним и одновренно бил вшей.

[6] У Цзэтянь — китайская императрица VII—VIII веков, часто олицетворявшая собой жестокость и разврат.

[7] Наложницы