От истории идей к истории ценностных ориентации

Гофф Ж. С небес на землю

(Перемены в системе ценностных ориентаций на христианском Западе XII—XIII вв.)

В книге: Одиссей. Человек в истории. М., 1991, с. 25-44.

КРИЗИС МЕТОДОЛОГИИ ИСТОРИИ

Конец XX в. — время складывания новой методологии истории. Позитивизм конца прошлого столетия, столь много давший нам в разработке приемов анализа текстов, окончательно исчерпал себя. Марксистская методология истории, извращенная догматизмом эпохи «реального социализма», рушится на наших глазах, несмотря на то что, с нашей точки зрения, было бы желательно, чтобы Маркс, очищенный от компрометирующих его учение измышлений наследников, оставался в числе тех, кто вдохновляет современные исследования в области истории и других общественных наук. Квантитативная история, сыгравшая в свое время полезную роль, ныне обнаружила ограниченность своих возможностей. Известны неоднократные попытки вернуться к повествовательной, событийной истории, утратившей, однако, свой престиж.

Не осталась без изменений и история, развивающаяся в русле «Анналов». С одной стороны, благодаря достигнутым в прошлом успехам она как бы истощила отчасти свой потенциал, с другой стороны, она и сегодня в состоянии легко парировать легковесные обвинения в так называемом «раздроблении» и «распылении» истории. Переживая переломный этап в своем развитии, она ищет ныне новых междисциплинарных контактов с социальными науками и стремится заложить основы компаративистской, глобальной истории. Этот подход, намеченный еще Марком Блоком, предполагает создание истории, которую следует считать именно «общей»,
«тотальной» (generale), а не «всеобщей» (universelle).

26

ОТ ИСТОРИИ ИДЕЙ К ИСТОРИИ ЦЕННОСТНЫХ ОРИЕНТАЦИИ

Обновленная методология истории складывается как целостность не на пустом месте. Она возникает во взаимосвязи с новой политической историей и новой историей власти, каковые охватывают историю символов и мира воображения; она строится также на обломках прежней истории идей, неприемлемой для изучения современной исторической проблематики. В рамках этого движения исторической мысли можно вычленить несколько направлений. Они выступают как наследие истории, развивающейся в русле «Анналов», и прежней истории идей. Среди этих направлений назовем три: 1) историю интеллектуальной жизни, которая представляет собой изучение социальных навыков мышления; 2) историю ментальностей, т. е. историю коллективных автоматизмов в ментальной сфере; 3) историю ценностных ориентации.

Как известно, общество не может существовать ни без целеполагания, ни без грез и мечтаний. История этих мечтаний и грез — это история мира воображения. История же целей, которыми задается общество, — это история признаваемых им ценностей, образцов деятельности и индивидуумов, и социума в целом.

Понятие ценностной ориентации заменяет собой понятие идеи как движущей силы, выработанное в философии конца XIX в. Это представление было тесно связано с общим состоянием тогдашней науки, в которой идея как движущая сила ассоциировалась с физической силой. Ныне это представление преодолено.

Понятие ценностной ориентации отличается рядом черт. Оно позволяет учитывать при изучении истории динамику, изменение; оно охватывает феномен человеческих желаний и устремлений; оно восстанавливает этику прошлых обществ. Широко опираясь на достижения истории представлений, история ценностных ориентации помогает структурировать ряд исторических явлений, понять влияние этих ориентации на эволюцию общества, экономики, философии, культуры, политики. Так, например, важно проследить социальное воздействие тяги (или, наоборот, отвращения) к выгоде, притягательности рационального (или, наоборот, иррационального), влечения к прекрасному (или же лишь к полезному), склонности к иерархичности (или, наоборот, к равенству). Изучение истории ценностных ориентации может опираться на историю чувств, инициатором которой в современной историографии был Люсьен Февр (вместе с Марком Блоком — см.: Феодальное общество. Кн. 2: Условия жизни и духовная атмосфера. Гл. 2: Образ чувств и мыслей).

27

РОСТ И СЧЕТ

Мысль о том, что мир стареет, порождающая даже — вопреки очевидным фактам — убеждение, будто бы человечество мельчает, — эта мысль хорошо согласовывалась с характером экономики раннего средневековья. То была экономика застоя, способная лишь уберечь людей от голода (с чем, впрочем, она не всегда справлялась). Эта мысль была созвучна и характеру интеллектуальной деятельности, нацеленной лишь на хранение, копирование и придание христианского звучания античным авторам или же на разъяснение Священного Писания и Отцов Церкви.

В XII—XIII вв. в сфере экономики происходят немаловажные перемены. Необходимость кормить и обеспечивать всем необходимым возрастающее в ходе демографического подъема население влечет широкое распространение мельниц, все более интенсивное их использование (в железорудном деле, в пивоварении, в сукновальном производстве, в водоснабжении и т.п.). Одновременно вертикальный ткацкий станок сменяется горизонтальным, в XIII в. изобретают кулачковый вал, позволяющий преобразовывать непрерывное движение в переменное возвратно-поступательное. Все эти новшества порождают новую ценность: производительность труда.

В области сельского хозяйства «агрикультурная революция», и в частности постепенная замена (там, где почвы, климат и организация хозяйства это позволяли) двухполья на трехполье, увеличивали примерно на одну шестую площадь обрабатываемой земли и открывали возможность сезонного разнообразия культур. Это сопровождалось повышением престижности сельского труда вследствие осознания такой ценностной категории, как экономический рост. Рационализировался учет производительности сельскохозяйственного труда. Появляется понятие урожайности (по старо-

32
французски: «reponce des bles», т. е. урожайность, измеряемая отношением собранного зерна к посеянному). Все чаще появляется мысль об улучшении (melioratio) агрикультуры. Она формулируется в договорах о сдаче земли в пользование, в новых агрономических трактатах, создаваемых в XIII—начале XIV в. в областях передовой агрикультуры и наиболее плотного заселения — Англии, Фландрии, Северной Италии. Возрождается утраченный со времен античности жанр описаний образцового хозяйства. Среди таких трактатов учебник «Трактат о хозяйстве» Уолтера Хенли, «О выгодах сельского хозяйства» Петра Крещенция, переведенный в середине XIV в. на французский язык по распоряжению Карла V.

Хорошо известно, что в сфере торговой деятельности развивалось понятие барыша, выгоды (lucrum). Это побудило церковь разработать специальную казуистическую систему, регламентировавшую действия, ведущие в конечном счете к капитализму, которые церковь осуждала как «постыдную прибыль» (turpe lucrum). Это изменение ценностных ориентации и ментально.сти сопровождалось формированием новой техники банковских расчетов, о чем ясно свидетельствует книга пизанца Леонардо Фибоначчи об основах счета «Liber abaci» (1202).

Хозяйственный учет становится средством местного и даже государственного управления. Пионером в этом деле был Вильгельм Завоеватель. В 1086 г., после завоевания Англии, он распорядился составить полный перечень владений короны — мероприятие, которое настолько удивило современников, что эта опись была названа «Книгой Страшного суда». Аналогичным образом граф Фландрский распорядился в 1187 г. составить документ с цифровой оценкой своих доходов — так называемый «Большой список». Тогда же во Франции Филипп-Август (1185—1223) приказал регулярно учитывать доходы своего домена; не случайно дошедший до нас фрагмент такого отчета за 1202—1203 гг. именуется, правда не совсем оправданно, первым известным нам бюджетом французской монархии.

Как хорошо показал Александр Мёррей, около 1200 г. людьми овладевает прямо-таки «мания счета». В этой атмосфере счета и расчета в сознании христиан складывается и понятие чистилища. Грешник искупает свои грехи в месте, расположенном между адом и раем, за время, пропорциональное содеянным проступкам. Впрочем, открывается возможность сократить это время через систему индульгенций, через пожалования в пользу церкви и на бедных, через участие в мессах. С потусторонним миром устанавливаются своего рода деловые отношения, строящиеся на арифметическом учете грехов и заслуг и концепции пропорциональности. Понятием пропорциональности в это время интересуются очень живо, оно сформулировано в «Началах» Евклида, многократно тогда переводившихся. Жак Шифолё изящно и проникновенно именует это «бухгалтерскими отношениями с потусторонним миром».

33

ОТНОШЕНИЕ К ТЕЛЕСНОМУ

Изменения затронули также отношение человека к самой его жизни, к его телу. Раннее средневековье провозглашало презрение к телу, его побуждения стремились обуздать, смирить. Тело считалось «мерзкой оболочкой души» (Григорий Великий). В XII—XIII вв. все изменилось. Тело стало признанной формой всякого одухотворенного существа, красота тела возвещала теперь красоту души. Как показали Элизабет Браун и Агостино Бальяни, даже в среде кардиналов и папской курии в конце XIII в. видно уважительное отношение к телу человека, в том числе и после смерти. Так, Бонифаций VIII запрещает расчленение тела умершего короля, хотя даже в 1270 г., после смерти Людовика Святого, эта процедура еще считалась обычной. Как отмечает Мари Кристина Пушель, тело становится «необходимой формой одухотворенного существа и отправной точкой в метафорах, обозначающих духовную жизнь»; понятие тела как «уродливой оболочки души» отступает перед видением тела как спутника души. По мнению Жака Россио, терпимому отношению к проституции способствовала эволюция концепций некоторых теологов XIII в. (в частности, Фомы Аквинского), до некоторой степени признававших возможность наслаждения в сексуальных отношениях. Христианство как бы вспомнило, что в свое время оно придавало особую важность догме о воскрешении тела. Отказ от былого презрения к телу чувствуется и по отношению к видениям, толкуемым как пророческие или назидательные. Традиционно церковь относилась к ним враждебно. Затем официальное отношение несколько меняется и некоторые видения считаются заслуживающими доверия.

Точно так же церковь раннего средневековья осуждала и даже относила к числу самых тяжких проступков христианина чревоугодие, обозначавшееся выразительным термином «Gula». Это был по преимуществу грех господствующего класса, который тем самым проявлял свое социальное превосходство. Отныне этот класс добавлял к хвастовству едой утонченность вкуса: простые радости застолья обогащаются специальным вниманием к нему, предвещающим рождение гастрономии. Это изменение, инициаторами которого, безусловно, были высшее духовенство и аристократия, подкрепляется практикой питания нарождающейся буржуазии. Появляются учебники по кулинарии, распространение которых в конце средневековья весьма заметно. По мнению польского историка Марии Дембиньской, самый древний из известных учебников средневековой кулинарии, вероятно, написан около 1200 г. для датского архиепископа Абсалона, у которого, по-видимому, был французский повар.

37

ОТНОШЕНИЕ К ЖИЗНИ

Я рассмотрю в качестве примеров три ряда свидетельств повышения в глазах людей XII—XIII вв. значимости и ценности земной жизни: эволюцию отношения к смеху, изменение концепции святости, перемены в отношении к посмертной памяти о себе.

Монашество раннего средневековья приучало христианское общество пренебрегать земным миром. Одним из проявлений этого пренебрежения было подавление смеха, самого постыдного из звучаний, которые могут издавать уста. Аристотелевскому определению человека как единственного живого существа, способного смеяться, ригористическая традиция противопоставляла совсем иную концепцию. Ее исходным пунктом была констатация того факта, что, по свидетельству Евангелия, Иисус в своей земной жизни ни разу не смеялся. Поэтому и человек не должен смеяться, но, напротив, по мере сил своих плакать (как это по призванию делает монах), оплакивая собственные грехи и самую свою натуру, испорченную первородным грехом. В XIII в. смех в большинстве его проявлений узаконивается. Так, в концепции крупного теолога-доминиканца Альберта Великого посюсторонний смех, по крайней мере в некоторых формах, рассматривается как прообраз райской радости. Это весьма характерно для процесса переориентации ценностных представлений и их преобразования из «небесных» в «земные».. Здесь, как и во многих других случаях, воздействие нищенствующих орденов было определяющим. Если в теории главная роль принадлежала крупным университетским теологам, доминиканцам и францисканцам, то в повседневной практике — и это очень характерно — важнейшим образцом выступал Франциск Ассизский. Его «Гимн Творений» — свидетельство важных изменений в системе ценностей. Франциск всегда предстает с радостным лицом; он советует своей братии проявлять ту же веселость (hilaritas). Молодые английские францисканцы вновь основанного оксфордского монастыря так ревностно следовали этим советам, что, по свидетельству Томаса Экклстона (см. его «De adventu fratrum minorum im Angliam», буквально заходились в приступах частого безумного смеха, вызывая даже беспокойство у руководителей ордена.

Любил посмеяться и Людовик Святой, очень набожный мирянин; он старался воздерживаться от смеха только по пятницам. О том, как относился он к жизни, говорит одно его высказывание, приведенное Жуанвилем. Отказавшись при угрозе кораблекрушения покинуть судно, он заметил: «Тем не менее нет никого, кто любил бы жизнь так, как я».

Эволюцию концепции святости в XII—XIII вв. прекрасно изобразил Андре Воше. Причисление к святым производилось, исходя из достоинств самой жизни и характера и количества чудес, совершенных «кандидатом» на сан святого. До XII в. провозглашение святым осуществлялось местными или региональными властями. На выбор канонизируемого (если он не был мучеником) влияли как народные настроения, так и настроения клириков из окружения того, кого желали провозгласить святым. С конца XII в. папская курия берет на себя право выбора святых, разрабатывая особую процедуру канонизации, через которую должен пройти «кандидат». Иннокентий III в начале XIII в. дополняет набор требований к канонизируемому лицу: отныне должны засчитываться лишь те чудеса, которые предполагаемый святой совершил после смерти; впрочем, эта рекомендация не всегда выполнялась. Это означало, что именно жизнь святого как таковая обретает большую значимость; сомнительные с точки зрения церкви чудотворные акты,

38
совершавшиеся святым, перестают учитываться; право на святость дает в первую очередь дободетельная и благочестивая жизнь, проявления глубокого благочестия. Чудеса выступают как дополнение. Они могут подтверждать святость, но выражается она не в них. Святойтрадиционно выступает в чуде не как автор, а как посредник; единственным творцом чудес остается Бог. Тем не менее божественное вмешательство в формирование святых отныне представляется меньшим, чем раньше. Святой в каком-то смысле созидает себя сам, он предстает как «self-made man». Это подтверждает и известный сборник житий — «Золотая легенда» доминиканца Якобо Ворагинского, архиепископа Генуи. Предназначенный для широкого читателя сборник, имевший с момента своего распространения во второй половине XIII в. действительно необычайный успех, отдает явный приоритет святости прожитой жизни перед числом и блеском чудес.

Изменения затрагивают и отношение людей XII—XIII вв. к посмертной памяти о себе. Попытки преодолеть забвение имели в это время разное выражение. Например, возвращаются к утраченной со времен античности практике завещаний. С помощью завещания умерший сохраняет возможность напомнить о себе не только благодаря посмертным молитвам, но и вследствие имущественных пожалований родным и близким.

Правом посмертного распоряжения своим добром сохраняется для умершего связь с бывшими владениями. Увеличение числа заупокойных месс было направлено как на то, чтобы увековечить память об умерших среди живых, так и на спасение души.

Вера в существование чистилища (как места очищения от грехов в период между смертью и Страшным судом) давала многим людям то, что Пьер Шоню назвал «сверх-временем», а Филипп Ариес — «дополнением к биографии». Ибо при признании чистилища небеса не сразу следуют за земным существованием, тем более что души, находящиеся в чистилище, имеют право вернуться на землю и явиться живым. Таким образом, попасть в чистилище еще не означает окончательно уйти из жизни.

СИСТЕМА ЗЕМНЫХ ЦЕННОСТЕЙ

Люди XII—XIII вв. создают новые системы ценностей, покоящиеся на земных основаниях и в этике, и в политике, и в религии.

Со времен античности и утверждения христианства человек знал в качестве живого примера для подражания Христу три варианта христианского героя — мученика, монаха и святого. Теперь, в XI—XIII вв., формируются две новые модели аристократических и чисто светских героев, хотя сами эти герои и остаются христианскими.

Первую из этих моделей воплощает светский, мирской кодекс куртуазии. Он характеризует, как это прекрасно показал Норберт Элиас, искусство жить и представляет кодекс хороших манер и идеальных норм земного поведения. Он стремится внушить человеку четыре принципа такого поведения: вежливость (вместо грубости и насилия), храбрость, любовь и душевную широту, щедрость. Этот кодекс должен был сформировать цивилизованного воина и вписать его в рамки гармоничного целого, зиждящегося на двух главных оппозициях: культура—природа и мужчина—женщина. Куртуазная любовь, которая, возможно, существовала лишь в воображении мужчин и женщин эпохи, впервые со времен поздней античности превозносит мирскую, земную любовь, существующую наряду с божественной и небесной (и иногда пренебрегающую ею).

В XIII в. эта простая куртуазия уступает место более изощренной, признающей своим идеалом безукоризненность (ргисГЬотпие); этот идеал особенно отчетливо формулирует и стремится его воплотить Людовик Святой. Это синтез двух главных образов «Песни о Роланде»: благочестивого Роланда и мудрого Оливье. Куртуазия выступает здесь в более умеренном воплощении и сочетает отвагу с мудростью, доблесть с разумом. Этот идеал остается мирским, даже если его высказывает столь благочестивый человек, как Людовик Святой.

41
Тогда же формулируются две модели идеального общества. Первая предполагает реальное создание на земле возможно более совершенного общества. Такая попытка была предпринята Людовиком Святым, когда он по возвращении из Святой Земли в 1254 г. издал в конце того же года известный ордонанс, предписывавший подданным новый образ жизни и запрещавший богохульство, проституцию, ростовщичество, частные войны и войны между христианами вообще, всякую несправедливость, порчу монеты и т. д. В качестве знамения достижения всех этих целей Людовик ожидал увидеть земной успех — победу в крестовом походе. Это была утопическая попытка создать рай на земле! Такую же попытку предпринимает в 1256 г. Болонская коммуна, освободив всех живших в ее сельских владениях сервов, чтобы привлечь их в город. В идеалистическом обличье здесь фигурировало вполне материальное стремление заполучить дешевую рабочую силу. Тем не менее эта акция — полуиллюзия-полулицемерие — отражает надежду на создание на земле совершенного и счастливого общества. Не случайно болонский статут об освобождении сервов официально назывался «Райской книгой».

Другой путь создания совершенного общества — чистая утопия, получившая свое выражение в литературе: это мечта о возвращении человечества не в христианский рай, но в Золотой век древности. Ученую версию этой утопии мы найдем в «Романе о Розе» (ок. 1270 г.), фольклорную версию — в фаблио «Страна Кокань» (ок. 1250 г.). В одном случае перед нами человечество до своего социального расслоения, до появления насилия, несправедливости и войн; в другом — мир, не знающий голода, труда и смерти. А в центре всего — человечество и земной мир, для которых нет нужды в небесах.

Изменения затрагивают, кроме того, область религии. Они были тесно связаны с обновлением церкви в результате деятельности нищенствующих орденов. Именно в это время складываются еретические учения, утверждающие полный отказ от мира, от всего материального ради небесного. Но параллельно формируются воззрения, в которых главное — мечта о тысячелетнем царстве, возвещенном в Апокалипсисе, и наступлении Золотого века, когда исчезнут все виды церковной и светской иерархии и начнется царствие святых мира сего. Эти воззрения преемственно связаны с наследием калабрийского аббата Иоахима Флорского (умер в 1202 г.), завещавшего милленаристский жар всему XIII в. и последующим поколениям. Именно этими милленаристскими идеями францисканец-иоахимит Гуго де Динь старался заразить Людовика Святого после его возвращения из крестового похода 1254 г. во время бесед в монастыре Ийер...

Апокалиптические грезы проникают даже в область христианской ортодоксии. Так, на тимпане церкви в Конк идеологическим стержнем скульптурной композиции является, как это доказал Жан-Клод Бонн, сошествие на землю небесного Иерусалима.

42

Гофф Ж. С небес на землю

(Перемены в системе ценностных ориентаций на христианском Западе XII—XIII вв.)

В книге: Одиссей. Человек в истории. М., 1991, с. 25-44.

КРИЗИС МЕТОДОЛОГИИ ИСТОРИИ

Конец XX в. — время складывания новой методологии истории. Позитивизм конца прошлого столетия, столь много давший нам в разработке приемов анализа текстов, окончательно исчерпал себя. Марксистская методология истории, извращенная догматизмом эпохи «реального социализма», рушится на наших глазах, несмотря на то что, с нашей точки зрения, было бы желательно, чтобы Маркс, очищенный от компрометирующих его учение измышлений наследников, оставался в числе тех, кто вдохновляет современные исследования в области истории и других общественных наук. Квантитативная история, сыгравшая в свое время полезную роль, ныне обнаружила ограниченность своих возможностей. Известны неоднократные попытки вернуться к повествовательной, событийной истории, утратившей, однако, свой престиж.

Не осталась без изменений и история, развивающаяся в русле «Анналов». С одной стороны, благодаря достигнутым в прошлом успехам она как бы истощила отчасти свой потенциал, с другой стороны, она и сегодня в состоянии легко парировать легковесные обвинения в так называемом «раздроблении» и «распылении» истории. Переживая переломный этап в своем развитии, она ищет ныне новых междисциплинарных контактов с социальными науками и стремится заложить основы компаративистской, глобальной истории. Этот подход, намеченный еще Марком Блоком, предполагает создание истории, которую следует считать именно «общей»,
«тотальной» (generale), а не «всеобщей» (universelle).

26

ОТ ИСТОРИИ ИДЕЙ К ИСТОРИИ ЦЕННОСТНЫХ ОРИЕНТАЦИИ

Обновленная методология истории складывается как целостность не на пустом месте. Она возникает во взаимосвязи с новой политической историей и новой историей власти, каковые охватывают историю символов и мира воображения; она строится также на обломках прежней истории идей, неприемлемой для изучения современной исторической проблематики. В рамках этого движения исторической мысли можно вычленить несколько направлений. Они выступают как наследие истории, развивающейся в русле «Анналов», и прежней истории идей. Среди этих направлений назовем три: 1) историю интеллектуальной жизни, которая представляет собой изучение социальных навыков мышления; 2) историю ментальностей, т. е. историю коллективных автоматизмов в ментальной сфере; 3) историю ценностных ориентации.

Как известно, общество не может существовать ни без целеполагания, ни без грез и мечтаний. История этих мечтаний и грез — это история мира воображения. История же целей, которыми задается общество, — это история признаваемых им ценностей, образцов деятельности и индивидуумов, и социума в целом.

Понятие ценностной ориентации заменяет собой понятие идеи как движущей силы, выработанное в философии конца XIX в. Это представление было тесно связано с общим состоянием тогдашней науки, в которой идея как движущая сила ассоциировалась с физической силой. Ныне это представление преодолено.

Понятие ценностной ориентации отличается рядом черт. Оно позволяет учитывать при изучении истории динамику, изменение; оно охватывает феномен человеческих желаний и устремлений; оно восстанавливает этику прошлых обществ. Широко опираясь на достижения истории представлений, история ценностных ориентации помогает структурировать ряд исторических явлений, понять влияние этих ориентации на эволюцию общества, экономики, философии, культуры, политики. Так, например, важно проследить социальное воздействие тяги (или, наоборот, отвращения) к выгоде, притягательности рационального (или, наоборот, иррационального), влечения к прекрасному (или же лишь к полезному), склонности к иерархичности (или, наоборот, к равенству). Изучение истории ценностных ориентации может опираться на историю чувств, инициатором которой в современной историографии был Люсьен Февр (вместе с Марком Блоком — см.: Феодальное общество. Кн. 2: Условия жизни и духовная атмосфера. Гл. 2: Образ чувств и мыслей).

27