Затем, когда поэзия иссякает, мы остаемся ждать следующей волны слов, что приблизят нас к пониманию.

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

СОФИЯ

 

ПРОСТО ПРОДОЛЖАЙ ИДТИ.

Эти слова эхом разносятся в моей голове, в такт шагам, заглушая другие мои мысли. Фоновая мозаика шума уличных торговцев и дорожного движения исчезает в тусклом, пульсирующем гуле под ревом в моих ушах. Мне хочется бежать, как можно дальше от Червонного Валета, но бег привлечет слишком много внимания. Я не могу оглянуться, не могу пригнуться. Я должна идти так, будто мне здесь самое место. Я стащила шляпу из газетного киоска, пару черных очков с другого, скрыла лицо от любой камеры, которую может использовать «КЛ» для распознавания лиц. Я должна выглядеть так, будто мне на все наплевать. Если бы не постоянное стаккато слов, марширующих в моей голове, как барабанный бой, я не уверена, что смогла бы.

Сначала мне нужно добраться до своей старой квартиры раньше него. Взять пистолет, взять рисунок папы. Если я не сделаю это сейчас, у меня больше не будет возможности. Я не могу думать о завтрашнем дне на «Дедале». «Дедала» больше нет, не с Гидеоном, но я должна забрать свои вещи. Это все, что я знаю. И после этого, мне нужно направиться к парню, что подделывает удостоверения, в южный округ, за новым именем и идентификационным чипом. Гидеон… Валет знает Алексис. И он знает Бьянку Рейн — Белую Королеву. Боже, он дал мне это имя. Я идиотка.

И худшее… он знает Софию.

Я позволила ему поцеловать себя. Я позволила ему прикоснуться к себе. Я позволила ему... мои глаза горят за защитным блеском темных очков. Я позволила себе думать, что, возможно, я теперь не одна, что, возможно, мне больше не придется быть одной. Что, возможно, моя жизнь больше не будет состоять из ненависти, горя и мести. И в результате я позволила себе оказаться в объятиях человека, который превратил последний год моей жизни в кошмар. Клубок горя, печали и ненависти закручивается во мне, заставляя меня содрогнуться, заставляя меня искать душ, настоящий душ с водой, которого у них тут нет, чтобы стоять под ним часами, днями, пока я не смою все клетки кожи, которые когда-либо прикасались к Червонному Валету.

Даже к тому времени, когда я добираюсь до лифта на другие уровни города, моя кожа не перестает зудеть. Смог тускнеет, уступает место солнечному свету, ясности, но я едва замечаю это. Я не сбавляю шаг, вспоминая, как легко Валет выследил меня, когда я была у Лару. Легкие болят… нет, сердце болит.

Просто продолжай идти.

Мозг фиксирует только кадры минут, часов, которые следуют за этим. Я знаю, что должна сосредоточиться, я знаю, что не могу развалиться. Ещё не время. Но единственные осколки, которые прилипают ко мне, это те, которые причиняют боль, те, которые проникают сквозь густой туман паники. Ногтями я пытаюсь вытащить кирпичик в переулке, где держу свою аварийную перчатку: ключ от квартиры Кристины. Ноги болят и становятся тяжелыми, когда я прокрадываюсь мимо швейцара в своем старом доме, пока его голова повернута назад. Руки дрожат так сильно, что у меня практически не получается приспособить перчатку с ключом, чтобы отправить лифт в пентхаус. Глаза расплываются и горят, когда я пробираюсь в спальню в поисках пистолета, молясь, чтобы качки Лару не вернулись за ним. Сердце бешено колотится где-то в горле, когда я нахожу его спрятанным под одеялом, которое я стащила с кровати во время борьбы. Острая боль бьет вдоль указательного пальца, когда я разбиваю стекло фоторамки, скрывающей рисунок папы. Тошнота поднимается в животе, когда я роюсь в шкатулке Кристины, цепляя нити с бриллиантами и жемчугом, к которым я ни разу не прикасалась за три месяца, что прожила здесь. Сердце колотится, пока я жду лифт, страх поднимается с каждым ударом, ожидая, что когда двери откроются, лицо Гидеона окажется передо мной.

На этот раз, когда я пробираюсь через вестибюль, я не тружусь смотреть в сторону швейцара. Я никогда сюда не вернусь. Неважно, что я выгляжу так, будто разваливаюсь на части.

Солнечный свет режет, как ножом, глаза, когда вращающиеся двери выплевывают меня обратно на улицу. Глаза все еще горят, и когда я сталкиваюсь с парой, направляясь к тротуару. Они бросают на меня один взгляд и быстро уходят. Я смотрю на стеклянные двери и вижу красные глаза, алую полоску там, где я, должно быть, потерла кровоточащую руку о лицо, растрепанные волосы. Мне нужно спуститься с верхнего уровня, я не смогу сейчас сюда вписаться. Я надеваю украденную шляпу на голову и вытираю руку о рубашку.

Я начинаю возвращаться к лифту, но передумываю и направляюсь к лифту в противоположном направлении. Он дальше, но слишком рискованно использовать тот, что я использовала раньше, тот, на котором я ездила с Гидеоном. Слишком поздно я вспоминаю про наладонник, что он мне дал, который все еще у меня в кармане. Блин, блин, блин. Даже я могла бы отследить кого-нибудь на таком GPS-устройстве, как это. Я не думаю. Мне нужно думать.

Посыльный ждет сигнал о переходе в конце тротуара, проверяет свой наладонник, под ним гудит электробайк. Я заставляю свои трясущиеся руки ждать удобного момента, чтобы засунуть свой одноразовый наладонник в боковой карман сумки, обмотанной вокруг его тела.

Пусть Гидеон… Валет разыскивает посыльного по всему городу, пока я бегу. Пока я не исчезну.

Когда жара и смог подземного города снова окутывают меня, это похоже на утешительные объятия друга, приветствующего меня дома. Вдруг я вспоминаю, почему пряталась здесь в первый месяц или два, оказавшись на Коринфе. Дело было не только в недостатке средств. Здесь, несмотря на кровь на моем лице, панику в моих движениях, никто не посмотрит на меня дважды.

Когда наверху стемнеет, здесь, внизу, зажгутся фонари. Мне становится все труднее двигаться вперед. Я должна найти место, где остановиться.

Я не могу заплатить за комнату без доступа к моим счетам, которые он скорее всего отслеживает. Реализация украденных драгоценностей, чтобы открыть себе путь, бросит красные флаги в респектабельном месте и к тому же нарисует цель на моей спине. Здесь есть несколько бесплатных общежитий и приютов, которые не требуют удостоверения личности или сканирования сетчатки глаза, чтобы остаться там, но Гидеон будет прочесывать их. Он знает, что я слишком умна, чтобы использовать идентификационный чип Алексис или Бьянки, и предположит, что я отправлюсь туда, где смогу быть анонимной. Поэтому я направляюсь в одну из ночлежек, контролируемых полицией. Было бы безумием отправиться в место, где личности всех жителей и арендаторов немедленно попадают в государственную систему. Даже опытный хакер может получить к ним более легкий доступ, чем частные системы общежитий.

Обычно я ошивалась поблизости, пока не находила вероятную цель, чтобы проникнуть внутрь. Кого-то достаточно отчаявшегося, кто нашел бы понимание и утешение в больших глазах и доброй улыбке… но я не могу вспомнить, как это делается, как оценивать людей. Лица, мимо которых я прохожу, чужие, их выражения написаны на языке, который я больше не умею читать. Поэтому вместо этого я оглядываюсь назад и жду, пока не приоткроется пожарный выход… и девушка с бритой головой и флуоресцентными желтыми серьгами выпрыгивает из него, чтобы покурить, вклинивая ботинок на платформе в дверной проем, чтобы дверь не закрылась.

Я плюю на все и просто сую нитку жемчуга ей в руку.

- Мне нужно попасть внутрь, - хриплю я. – Без шума. - Она смотрит на жемчужины, потом на меня. Она не знает, настоящие ли они. В любую секунду она может послать меня к черту и захлопнуть дверь перед моим носом.

Но вместо этого она тушит сигарету, и засовывает ее вместе с жемчугом себе под рубашку, а затем распахивает дверь. Она ничего не говорит, хотя ее глаза впиваются в меня, когда я прохожу мимо нее. Когда я оглядываюсь, ее уже нет рядом. Я вижу лишь сгорбленные плечи, когда она практически бежит по переулку, чтобы исчезнуть в толпе за его пределами.

Внутри царит такой же густой мрак, как в переулке снаружи. В комнате установлены двухъярусные кровати со стальным каркасом, покрытые голыми матрасами. Несколько голов поднимаются, когда я вхожу, но если кто и замечает, что я не та девушка, которая вышла, то они молчат. Вот почему я выбрала это место. Половина из этих людей - уголовники, отмечающиеся на условно-досрочном освобождении, а другая половина последует по их дорожке через несколько лет. Им все равно, с кем они спят рядом. Сканирование заполняемости, которое происходит каждые полчаса или около того, не проверяет удостоверения личности, если количество людей в комнатах совпадает с количеством людей, которые прошли регистрацию до этого.

Я нахожу свободную нижнюю койку в углу, если не считать нескольких фантиков на ней. Я избегаю большого пятна на матрасе в ногах, неопознанного в скудном свете, и ползу к стене, пока не прячусь в тени.

Я хочу, чтобы меня перестало трясти. Твержу себе, что я в безопасности. Что он не может меня найти. Что я вне поля зрения камеры службы безопасности в центре потолка, и даже тщательное сканирование камерами распознавания лиц в округе не могло меня обнаружить. Но теперь, когда я остановилась, меня трясет не от страха.

Глаза жжет, я пытаюсь заглушить запахи, шум, царапающий матрас и запах плесени, доносящийся от ткани.

Здесь, на дне города, никого не волнует, когда ты начинаешь плакать. Половина людей в этой комнате страдает от какой-либо ломки, и остальные знают, что их лучше не трогать. Ты приходишь сюда не за утешением. Ты приходишь сюда, чтобы исчезнуть.

Окружающее убожество должно заставить меня тосковать по пентхаусу. Мне следовало бы представлять в своем воображении коктейли, которые может приготовить «СмартВэйтэ»; вспоминать ощущение мягких простыней Кристины; закрыть глаза и увидеть ложные звезды, появляющиеся за окнами.

Но вместо этого, единственное, о чем я могу думать, единственное, что я слышу, что заглушает звуки моих рыданий — это «Вальс бабочек», прокручивающийся снова и снова в моей голове.

 

Когда наступает утро, мои глаза опять сухие. Сон, хотя бы каплями, по несколько минут за раз, привел меня в себя. Я понимаю, что за эмоциональный шторм вчера произошел со мной. Это была паническая атака. У меня не было ни одной в течение нескольких месяцев. Они оставляли меня разбитой и опустошенной все время в течение нескольких недель после смерти папы. Но даже разбитая и опустошенная, я могу продолжать двигаться.

Я должна попасть на борт «Дедала» сегодня вечером. Ничего не изменилось из-за предательства Гидеона, за исключением того, что теперь мне нечего терять, нет ничего, что могло бы вызвать у меня хоть каплю вины. Даже если он решит отправиться на «Дедал» один, чтобы отключить разлом без меня, это не имеет значения. Но не к разлому я буду стремиться. Гидеон, конечно, будет наблюдать, ждать моего появления, но мне все равно, что он будет знать, где я буду. Он доказал, что не имеет значения, куда я иду, кем становлюсь — он всегда найдет меня. Работает ли он на «Компанию Лару» или у него есть свои причины охотиться за мной по всей Галактике - не имеет значения. Даже не важно, найдет ли он меня на «Дедале», потому что к тому времени у меня будет шанс, момент, к которому я шла с тех пор, как сбежала из шаттла, везущего меня в приют.

Сегодня я буду в той же комнате, что и человек, убивший папу. И если Валет найдет меня на «Дедале», пусть будет так. Ничто из того, что он может сделать со мной, не может быть хуже, чем смотреть, как умирает мой отец. Пусть он убьет меня, если это его конечная цель. Я все равно умру к концу ночи, так или иначе. Если меня поймают, «Компания Лару» незаметно сотрет мое существование с лица земли. А если мне это удастся, если я получу шанс, охранники убьют меня в любом случае.

Потому что сегодня вечером я собираюсь пустить пулю в Родерика Лару.

 

В сером мире так легко найти отчаяние и гнев. Их боль обжигает так сильно, что иногда она ослепляет нас. Но бывают моменты, редкие вспышки света во тьме, радость настолько яркая, что мы не можем не видеть ее.

В сером мире есть маленькая девочка, отец которой учит ее танцевать. Ее шаги не верные, но она все равно смеется, и он тоже, и мы на мгновение чувствуем, как его сердце наполняется при виде ее ямочки от улыбки.

Затем музыка останавливается, и свет тоже, и тьма проносится по серому миру, как это часто бывает, когда их механизм выходит из строя. Повсюду мы чувствуем страх и гнев, поднимающиеся, как горячие шипы, но в сердце маленькой девочки ощущается лишь удовлетворение, когда ее отец несет ее в постель. Мы цепляемся за этот крошечный свет, когда сгущается тьма.

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГИДЕОН

 

Я ИДИОТ.

И это даже не все. Я тупее любой метки, которую я когда-либо, смеясь, взломал. Мой IQ ниже подвала, и я понятия не имею, что с этим делать. Я беспомощно наблюдаю, как все, что я планировал, и все, чего я хотел, уплывает от меня.

Она снова и снова повторяла мне не доверять никому. Я все еще слышу ее голос.

Если ты не дашь кому-то оружие, то он никогда не сможет использовать его против тебя.

Но я сделал все это и даже больше. Она знает мое лицо, знает мое настоящее имя. Она знает, что я - Валет. Ошибка за ошибкой.

Но ничего из этого не было самым глупым. Эта честь даже не распространяется на тот момент, когда я забыл приглушить планшет, чтобы она могла увидеть свой файл, когда проснется. И даже не в те разы, когда я игнорировал знаки, которые должны были указать мне, что моей целью не является Тауэрс.

Золотая медаль достается тому моменту, когда я встал на колени, как идиот, и лишился дара речи, в то время как девушка, в которую я влюбился, уходила из моей жизни. Я должен был сказать что-нибудь, что угодно, а не просто наблюдать, как это происходит.

Я никак не могу оправдать то, что сделал, никак не могу оправдать то, во что меня превратила моя одержимость… но я должен был попытаться. Я должен был извиниться. Я должен был умолять.

Я следил за ее наладонником после того, как она ушла, наблюдая, как ее значок перемещается вверх по уровням на моем планшете, направляясь к ее старой квартире. Я наблюдал, пока он не начал двигаться слишком быстро, а затем камеры наблюдения показали мне, что она сбросила его на курьера. Вскоре после этого она просто исчезла.

Если я не смогу найти ее сегодня вечером, тогда я не знаю, найду ли я ее снова. Я не могу следить за ней после того, через что я заставил ее пройти. Я не могу заставить себя предать ее таким образом, даже ради шанса, чтобы она выслушала мои извинения. Я просто должен молиться, чтобы она была там, где я думаю, и я готов рискнуть полицией. Я готов рискнуть самим Лару ради шанса увидеть ее еще раз.

Потому что я знаю, что должен ей. И даже если я потеряю ее навсегда, я хочу вернуть этот долг.

Я ожидаю в доке посадку на шаттл в одном из смокингов, в которые одеты все парни. Я мог бы кормить десять семей в течение месяца, сколько он стоил, но сейчас не время экономить на расходах и давать кому-то повод смотреть на меня дважды. С тем, что Валет зарабатывает на элитных хакерских работах, мой кредитный баланс может это принять. Если я справлюсь с этим, уничтожу «Компанию Лару», я помогу гораздо большим, чем десяти семьям.

И я помогу Софии.

Я специально стараюсь сосредоточится на том, как смокинг ограничивает мои движения, а ботинки не имеют надлежащего сцепления, потому что я не хочу думать о том, почему она еще не появилась. Она должна приехать. Не только потому, что это ее лучший и единственный шанс найти компромат на Лару, не только потому, что я не думаю, что смогу блефовать без нее, но и потому, что... она должна прийти.

Слова засели в моей голове, эхом отзываясь в ней в быстром, безжалостном ритме. София, пожалуйста. София, пожалуйста. София, пожалуйста.

 У меня перехватывает дыхание каждый раз, когда открывается дверь машины, крошечные выстрелы адреналина стреляют во мне, посылая дрожь по позвоночнику каждый раз, когда я вижу новое платье, намек на того, кто внутри. Затем, каждый раз, наступает катастрофа, когда появляется новое лицо, и это не она.

София, пожалуйста. София, пожалуйста.

Когда она выходит из гладкого, черного автомобиля, одного из последних, мое сердце выбивает стаккато, а затем практически останавливается, когда я понимаю в чем она одета. Черт возьми, Ямочки. Она в длинном обтягивающем платье лавандового цвета с подкладкой из электрических лампочек, которые мигают и мерцают через разрез, который идет вверх к ее бедру и приоткрывается каждый раз, когда она двигается. Платье с глубоким вырезом, обрамленное бахромой, напоминает старомодные платья-халаты на древней Земле. При ее ходьбе платье отсвечивает аметистовым цветом на тротуаре. На ней одета пара каблуков, которые заставили бы побледнеть подиумную модель. Она, должно быть, почти такая же высокая, как и я.

В ее волосы также вплетена волоконная оптика. Кстати, она осталась блондинкой и не пытается это скрыть. Либо она не думала, что я приду, либо знала, что я приду, и ей все равно. Я не уверен, какой вариант лучше. Огни мерцают из-под ее кудрей и отбрасывают тени на ее безупречную кожу. В руках у нее маленькая сумочка, из которой она достает приглашение, пока идет ко входу. У меня пересыхает во рту, и я даже не могу притвориться, что это все из-за нервов. Она потрясающе выглядит.

Почти так же хорошо она выглядела, когда развалившись лежала в нашем гнезде, в галереи, с растрепанными волосами, с белковым гелем в руке, стреляя в меня улыбкой с одной ямочкой, которую я так люблю — той, которая реальна.

Я не могу надеяться, что если она заметит меня, то не ускользнет от меня, но я ни за что не пущу ее одну, когда могу ей помочь. Даже если у нее есть план, как найти разлом и отключить его без меня, она будет в безопасности, если я помогу. И что бы ни произошло между нами, попытка Лару захватить власть важнее всего. Мы не можем позволить себе потерпеть неудачу сегодня.

Нервозность никогда не беспокоит меня, когда я занят работой, но здесь другое, и мое сердце стучит в груди, когда я пробираюсь к ней. Она может выдать меня, она может назвать мое имя перед всеми. Она может обвинить меня в преследовании или сталкерстве, и натравить на меня охранников. Она может повернуться ко мне спиной и подвергнуться опасности.

Я держусь позади нее, вне поля ее зрения, до последнего момента. Когда охрана начинает сканировать приглашения пары прямо перед ней, я наклоняюсь вперед и обнимаю ее за талию так, чтобы мы безошибочно выглядели как пара. Она, замерев, напрягается, а затем осторожно поворачивает голову, чтобы проверить, кто только что взял на себя такую вольность. Черты ее лица едва проглядываются, но я вижу, как страх вспыхивает в ее глазах. В следующую минуту она берет себя в руки, и ее рука хватается за мою там, где она лежит на талии.

- Я думала, ты не придешь, - говорит она так легко и дружелюбно, как будто ее ногти не впиваются в сухожилие на моем запястье, посылая боль и лишая меня слов.

Дежурный у шлюза вежливо кланяется и протягивает руку для приглашения Софии.

- Джек Росс и Бьянка Рейн, - сладко говорит она. Ее человек отлично сработал и приглашение выдерживает проверку. Я выдыхаю с облегчением.

Сам шаттл — это нечто. Я не видел таких богатств уже много лет. Мягкое освещение, шикарные красные ковры и удобные кресла, а не стандартные сиденья в шаттлах. Даже ремни безопасности непростые. Они задрапированные бархатом и вышиты как шторы на видовых экранах. Все это кусочек Викторианского декаданса, забота «Компании Лару», и хотя мода снаружи, возможно, пошла на новый виток, но мы сегодня вечером телепортированы назад во времени в эпоху «Икара». София выбирает пару кресел позади, все еще отказываясь смотреть мне в глаза, и когда мы пристегиваемся, молодой человек в элегантном одеянии дворецкого пробирается по проходу с серебряным подносом, полным мягко пузырящихся бокалов с шампанским. Я избавляю его от двух. К черту, что я не пью, я не уверен, что справлюсь со всем этим без посторонней помощи, и выпиваю один за пару глотков. София отклоняет тот, который я пытаюсь передать ей, качая головой.

- Слушай, - бормочу я, стараясь не слишком крепко сжимать оставшийся бокал. Ужасно хочу, чтобы она действительно меня услышала. Я репетировал эти слова в своей голове. Я знаю, что нет смысла апеллировать к тому, что она могла бы чувствовать ко мне. Мне нужно воззвать к стальной решимости, которая живет в ней, к той ее части, которая поддерживала ее в течение прошлого года. - Тебе все еще что-то нужно. Как и мне. Приведи меня туда и я сдержу свое обещание. И после этого, если ты мне скажешь, я больше никогда не приближусь к тебе.

Она молча смотрит в смотровое окно, наблюдая, как отдаленная толпа возвращается в зал, как последние гости садятся на шаттл, и ей больше не на что таращиться. Только когда двери закрываются, и легкий гул двигателей поднимается до приглушенного рева, она отвечает.

- Я сказала, что убью тебя, если ты снова будешь меня искать.

Я сглатываю, смотрю ее профиль.

- Я помню.

- Но вот ты здесь.

- Мы должны остановить Лару. - И даже если я могу признаться в этом только себе, возможно, ее безопасность важнее всего. Я в долгу перед ней. И я так же хочу этого для нее.

Шаттл слегка вздрагивает и быстро набирает скорость. Все идет практически гладко, но София бросает сумочку на колени, чтобы ухватиться за подлокотники, прислонив голову к подголовнику, и зажмуривает глаза. Когда она снова говорит, ее слова обрывочны и резки.

- Когда мы вернемся на Коринф, ты уйдешь от меня и никогда не оглянешься назад. Ты не будешь меня искать. Ты даже не будешь вводить мое имя в одну из своих поисковых программ.

Чувство, будто мои внутренности сжимаются, но я заставляю себя кивнуть. Затем, вспомнив, что она не может видеть этого с закрытыми глазами, я отвечаю:

- Я понимаю. А пока мы не вернемся на Коринф?

- Давай просто сделаем то, ради чего мы пришли. Если я позволю тебе бродить там без меня, ты выдашь себя, и тогда они узнают, с кем ты пришел.

Мне все равно, даже если это нехорошо. Этого достаточно. Я хочу помочь ей. Я хочу, чтобы она была в безопасности. Я хочу компенсировать все, через что она прошла за последний год, и я хочу, чтобы Лару ответил за то, что он сделал. Надеюсь, мне не придется выбирать между этим всем.

Она все еще сжимает кресло, как будто шаттл может упасть с неба, если она лично не сосредоточится на том, чтобы держать его в воздухе, и я осознаю, что она боится полетов. Полагаю, на Эйвоне она не много летала на шаттлах. Я задаю вопрос, чтобы отвлечь ее, понижая голос.

- Расскажи мне о нашем сегодняшнем расписании. Мы знаем, когда наше окно? - Мы должны были сегодня провести заключительный брифинг. Мы должны были быть сегодня вместе.

Она медленно выдыхает, успокаивая себя и глядя прямо перед собой, бормочет свой ответ. Если она и понимает, что я хочу отвлечь ее от мыслей о полете, то она не обращает на это внимание.

- Служба охраны усилена. Лару будет там сам вместе со своей дочерью и солдатом, за которого она выходит замуж.

Мое бедное, израненное сердце снова начинает биться. Все нормально. Лили с Мерендсеном знали Валета, но они никогда не видели его воочию. И хотя Лили может узнать меня, я сомневаюсь, что она вообще вспомнит меня, ведь прошло так много времени.

- Вся семья? - я стараюсь говорить легко. - Все в одном месте — это большое дело. Я не думаю, что солдат выйдет на публику.

София закатывает глаза.

- Он не тот герой, каким его изображали в новостях, - бормочет она. - Некоторые медали на его груди за так называемые победы над Эйвоном, над моим народом. Он вернулся туда, прямо перед трансляцией, после... моего папы. И он сбежал, как только стало плохо.

У меня во рту появляется горький привкус. В конце концов, он покинул Эйвон сразу же после передачи информации, которую я нашел для них, Джубили Чейз и Флинну Кормаку. Конечно, София восприняла это как побег.

- Я думаю, что СМИ ошибаются во всем, - говорю я, чтобы заполнить молчание. - А как насчет службы безопасности? Полагаю, там будет большая команда.

— Это будет другая команда, чем та, которую мы... — София замолкает. Думаю, то, что в ее дом вторглись похитители, уже не самое худшее, что случилось с ней за последние две недели. - Встречали. Мы должны быть в безопасности, если только кто-нибудь не заметит, как ты взламываешь их компьютеры.

Я похлопываю себя по карману, где припрятал самую урезанную версию своего оборудования, с которой я смогу справиться с заданием.

- Если повезет, это займет не больше нескольких минут, как только мы найдем разлом. - Может, мне стоит притвориться, что это занимает больше времени, что даст мне повод поговорить и изложить свою точку зрения.

Шаттл проходит через атмосферу, и поездка сглаживается, рев двигателей затихает, смертельная хватка Софии на кресле ослабевает. Через смотровое окно рядом с ней звезды выходят из закопченного загрязнения, окутывающего Коринф.

- Перед торжеством будет фуршет, - говорит она мягко и деловито. - Тусовка, танцы. Позже открытие музея. Проблема в том, что они предлагают частные экскурсии по выставке в течение первой половины вечеринки, и наш путь к инженерному отсеку ведет нас прямо через экспозицию, поэтому у нас небольшой промежуток времени. Мы должны попасть туда после окончания экскурсий, но до открытия музея… во время выступлений. Промежуток будет около получаса, может, минут сорок пять.

- Этого достаточно, - обещаю я. Я надеюсь, что говорю правду.

Мы оба молчим, когда «Дедал» появляется в поле зрения, настолько массивный, что я могу разглядеть только часть его через смотровое окно. Звезды исчезли за его массой. Он точная копия «Икара», построенного бок о бок со своим братом-кораблем, запуск которого был запланирован только через несколько недель. Но когда «Икар» пошел ко дну, планы на «Дедал» были отложены до тех пор, пока Лару не понял, что может извлечь выгоду из этой трагедии, превратив «Дедал» в своего рода музейный аттракцион для всех тех, кто хочет поглазеть на разрушение.

По внутренней связи мягко раздается объявление, и затем мы входим в док, и с серией мягких перезвонов вокруг нас расстегиваются ремни безопасности. Персонал поднимается на ноги, чтобы вывести нас наружу. София выдергивает мою руку из кармана и я стараюсь выглядеть непринужденно, когда она насильно сгибает ее в локте, чтобы она могла проскользнуть через нее, походя на другие пары. Прошло много лет с тех пор, как мне приходилось проходить через такое мероприятие, и маленькие навыки исчезли.

- Притворись, что ты играешь в исторической драме, - шепчет она. — Это то, что все они делают.

Мы направляемся через двери и оказываемся в другом мире. Сводчатый потолок парит над нами, сверкающие люстры преломляют хрустальный свет на каждой поверхности. Все отделано бархатом, золотом и бесценным полированным деревом. Подносы скользят по толпе, принимая заказы и предлагая еду и напитки. Гости кружатся в калейдоскопе цветов: мужчины в рассудительном черном, а женщины в каждом оттенке, который я когда-либо видел. Музыканты играют на возвышении в конце зала, и на мгновение я снова ребенок, выглядывающий маму в этой толпе.

Потом София толкает меня и кивает на красную веревку, оцепляющую один выход. Из него появляется группа посетителей вечеринки, во главе с гидом, одетым как солдат. Как один из мертвых пассажиров «Икара».

— Это отвратительно, - бормочу я, отводя взгляд. — Это должно было быть величайшим позором Лару. Пятьдесят тысяч человек погибли. Думает ли он, что если он выставит это перед всеми, словно у него есть право показывать это, они просто примут, что это не его вина?

— Это был самый громкий заголовок за последние десятилетия, - мягко отвечает София, - Для этих людей единственное, что было хуже смерти на корабле… пропустить это. Это позволяет им притворяться, что они были там.

- Без неудобств смерти, - бормочу я. - Лару заслуживает того, чтобы его планы были раскрыты Галактике.

Она отводит взгляд, когда музыканты переходят на вальс, музыка становится громче, и пары начинают выходить на танцпол.

- Он заслуживает правосудия. - В ее голосе слышится сталь, от которой у меня мурашки бегут по спине, что заставляет меня на мгновение задуматься, что значат для нее эти слова. Хотя ее улыбка, как всегда, такая же мягкая и приятная. С обеими ямочками… фальшивая. Может, я больше никогда не увижу ее настоящую улыбку. Люди вокруг нас начинают отправляться на танцпол, чтобы присоединиться к вальсу, и вскоре мы останемся стоять практически одни. Прежде чем я успею спросить ее, как может выглядеть правосудие, за которым она гонится, она тащит меня за собой в самую гущу событий. Нет лучшего места, чтобы спрятаться.

Несколько мгновений спустя я обнимаю ее, как позавчера... целую жизнь назад. Все точно так же, но ничего похожего на наш «Вальс бабочек». Я все еще ошеломлен ее внешним видом, до боли желаю наклониться и поцеловать ее, чувствуя ее прикосновения как электрический ток. Но это полмира отсюда, потому что, хоть я и пристально смотрю на нее, она отводит взгляд, отслеживая быструю смену толпы, наблюдая за выходами, впитывая каждую деталь. Для нее это работа. Она отсчитывает время, пока мы не сделаем нашу работу, и я покину ее навсегда.

- Выступления должны начаться примерно через десять минут, - говорит она, наконец, поворачивая лицо ко мне, чтобы она могла говорить мне на ухо, если я наклоню голову. — Вот почему я хотела быть на последнем шаттле. Меньше времени, чтобы разрушить свое прикрытие. Видишь парней по краям комнаты?

Я разворачиваю ее, чтобы взглянуть в ту сторону, позволяя своему взгляду пробежаться по людям, которые не танцуют, мужчинам и женщинам, стоящим через одинаковые интервалы. Они наблюдают за толпой так же, как и София, и, как бы вдруг мой взгляд фокусируется, я вижу их такими, какие они есть: охрана Лару.

- Засек их, - выдыхаю я. - Будем надеяться, что ни один из них не решит прогуляться во время выступлений.

- Они не будут, - уверенно говорит она.

- С чего ты взяла? Здесь можно только гадать.

- На самом деле нет, - отвечает она, когда мы огибаем другую пару, музыка нарастает. - Люди предсказуемы. Вот когда ты думаешь, что они ни за что это не сделают — вот тогда ты попадешь в беду.

И этого достаточно, чтобы заткнуть мне рот. Я провожу следующие несколько минут, придумывая и отбрасывая извинения, ища слова, которые убедят ее посмотреть мне в глаза без той настороженности, которая живет в ее взгляде сейчас. Пытаюсь игнорировать боль, которая хочет сковать мое горло и заставить меня полностью замолчать. И пока я занят всем этим, я следую ее шепчущим инструкциям, ведя нас через толпу, пытаясь скрыть, как ее дыхание на моей коже посылает искру тока прямо по моему позвоночнику.

Она ведет нас к колонне у входа в экспозицию, где мы можем ненадолго остановиться, чтобы не попадаться на глаза охране. Однако мы все еще видны с некоторых ракурсов, и она без колебаний откидывается назад. Она обвивает руки вокруг моей шеи, тянет мою голову вниз, чтобы ей было удобно шептать мне на ухо.

- Лару придет через минуту, - бормочет она, и я заставляю себя улыбнуться каждому, кто смотрит.

Следующие несколько минут определят нашу судьбу. Если нас поймают, пока мы пробираемся на выставку, когда она закрыта, наша жизнь может зависеть от нашей способности блефовать. Мне надо кое-что сказать, прежде чем мы сделаем это. Я должен попытаться.

- Прости, - бормочу я, изворачиваясь, чтобы шепнуть ей на ухо. - У меня есть оправдания, и я знаю, что ты не хочешь их слышать, поэтому я не буду пытаться. Я просто... мне очень жаль. Я никогда не хотел причинить тебе боль. Я никогда не собирался охотиться на тебя.

Она поворачивается ко мне лицом, и наши глаза встречаются. Как будто толпа вокруг нас просто тает, когда она держит меня в плену своего взгляда. Затем она шепчет, совершенно ясно, словно обливая меня холодной водой.

- Гидеон, мне все равно, что ты думаешь. Не хочу слышать, что ты хочешь сказать. Я здесь только из-за одного, и это Лару. Он заслуживает смерти.

Лед стекает по моему позвоночнику. В этот момент наши взгляды встречаются, и я вижу глубину этого в ее глазах.

- Смерть проста, - бормочу я. - Мы... - но я замолкаю. Потому что это прямо в ее глазах. Я вижу, как далеко она хочет зайти... я вижу, чего она хочет.

Я не знаю, как она это сделает, но я вижу, что она хочет сделать.

Я наклоняюсь ближе, лишенный дыхания, пытаясь подобрать слова. У меня есть минута, может, две.

- София, я... я не спал прошлой ночью.

Ее губы раздвигаются, когда она дышит, и я качаю головой, блокируя неприятный ответ, который, как я знаю, уже на подходе.

- Я не мог заснуть. Я разговаривал со своим братом. Ты когда-нибудь говорила со своим отцом?

Ее рот захлопывается, губы вытягиваются в тонкую линию, и она пытается оттолкнуться от колонны. В отчаянии я сжимаю ее руку, чтобы удержать.

- Пожалуйста, я умоляю тебя, просто выслушай меня одну минуту. Прошлой ночью я понял, что это преследование Лару сделало со мной. Это превратило меня в того, кто переступит через кого угодно, кто заплатит любую цену, чтобы погубить человека, которого я ненавижу. Человека, который забрал у меня моего единственного брата. И я делал это. Я пытался разрушить твою жизнь, потому что думал, что ты та, кто отдаленно связан с Лару. Пока я лежал без сна, разговаривая с парнем, который был моим героем, я понял, что давно его не слушал.

- Как мило, - тихо отвечает она, ее шепот скрипучий, будто слова продираются из нее. — Это не имеет ко мне никакого отношения.

- Разве ты не понимаешь? - Я практически спотыкаюсь о свои слова, мой собственный шепот свиреп. — Это все имеет отношение к тебе. Прошлой ночью я понял, что есть цена, которую я не заплачу, несмотря ни на что. Что есть цена, которую мой брат никогда бы не хотел, чтобы я заплатил.

Наши взгляды все еще неотрывны, и я вижу, как что-то шевелится в ее глазах. Я отчаянно продолжаю. Я должен заставить ее понять.

- Думаю, твой отец сказал бы тебе то же самое. Думаю, он сказал бы тебе, что есть цена, которую не стоит платить. Что это сделает с тобой, что ты потеряешь… ты не такая. Поверь мне, я был на краю этого обрыва, я смотрел прямо на него. Я не позволю тебе сделать это.

- Ты не я, Гидеон, - шипит София, выражение ее лица свирепо. - И ты меня не знаешь. Мы разные. Я потеряла отца, свой дом, всех, кто был мне дорог, и если я потеряю еще что-то, убрав Лару, пусть будет так. Все будет кончено, и ничего не имеет значения.

Ее глаза наполнились слезами, и я отчаянно хочу прикоснуться к ней. Не так, как сейчас, когда мои руки сдерживают ее, а правильно. Медленно, осторожно, чтобы она могла повернуть голову, если захочет, я провожу большим пальцем по ее скуле, вытирая слезы.

— Это важно, - шепчу я. - Ты не знаешь, сколько еще можешь потерять. О, Соф. Это важно.

Она не отворачивается, и тот факт, что она позволяет мне держать ее, заставляет все мое тело гудеть. Она на один градус оттаяла, всего на один, но когда ее глаза снова встречаются с моими, кажется, что это первые капли оттепели.

- Я не знаю, что еще делать, - шепчет она. — Это все, что у меня есть.

- Мы сделаем то, что планировали. Если мы найдем разлом, мы остановим Лару от захвата Совета. Мы можем это сделать, - опрометчиво обещаю я, зная, что не должен… зная, что не могу давать такое обещание. И потом, когда мы закончим, будет время заслужить твое прощение. Будет время оставить Валета позади.

Градус повышается. Еще пара капель, лед тает. Она чуть приподнимает подбородок, и мое сердце замирает, когда я узнаю приглашение. Медленно, благоговейно, я наклоняю голову, чтобы коснуться ее губ, а затем углубить поцелуй. Моя рука прижимается к холодному мрамору у нее за спиной, а ее рука скользит под пиджак, кончиками пальцев перебрасывая оборудование, которое я привязал к торсу, чтобы найти место, где они могут протиснуться сквозь тонкую ткань рубашки, к моей коже.

Во мне все гудит, я наэлектризован, и мне требуется несколько ударов сердца, чтобы понять, что некоторые из этих гудений являются внешними. Танцы приостановились для аплодисментов. Что-то происходит на сцене, но я все еще слишком рассеян, чтобы думать об этом. Я поднимаю го<