Западная область. – «Смоленский нарыв». – Проблема хуторов. – О национальных меньшинствах. – В налоговом управлении. – Головотяпство ни к чему.

О Западную область вошли целиком Смоленская, Брянская и почти вся Калужская губернии, а также Великолукский округ Ленинградской губернии, Ржевский и Осташковский уезды Тверской губернии. Территория, с финансами которой мне предстояло иметь дело, делилась на восемь округов: Брянский, Великолукский, Вяземский, Калужский, Клинцовский, Ржевский, Рославльский и Смоленский. Смоленск не являлся крупнейшим в области городом. Его тогдашние 73 тысячи постоянных жителей уступали по численности 80-тысячному населению Брянска с Бежицей, даже не считая их промышленных пригородов. Окружные центры тоже были разнокалиберными. Так, Калуга вдвое превосходила по населению Рославль и втрое – Вязьму.

Еще большее несоответствие выявилось, когда я стал сравнивать самое главное – численность рабочего класса. Областной центр был беден предприятиями. За исключением механического завода имени Калинина, вся его промышленность носила местный или ширпотребовский характер: два завода кирпичных, два кожевенных, два деревообделочных и один керамический, а кроме того, заводы пивоваренный, дрожжевой, колбасный, мыловаренный, махорочный и шпагатная фабрика. Предприятия эти были маленькими и сильно уступали по размерам и хозяйственному значению таким гигантам, как бежицкий паровозостроительный, брянский металлообрабатывающий и брянский Арсенал, таким довольно крупным, как дядьковские стекольные заводы, людиповский машиностроительный, осташковский кожевенный, жуковский обозный, каменская картонная фабрика, клинцовская суконная, ярцевская хлопчатобумажная. Это означало, что моя деятельность в области промышленных финансов будет протекать в основном вне Смоленска, которому в то время далее не снились столь внушительные цифры, как 5 тысяч Вяземских рабочих-писчебумажников, или 6 тысяч клинцовских суконщиков, или 7 тысяч ярцевских текстильщиков, или 29 тысяч брянских металлистов (всего в Брянском округе было 94 тысячи рабочих).

Смоленск мне очень нравился. Я с удовольствием ходил по его улицам мимо старинной крепостной стены, по живописным слободам Коминтерновской и Красноармейской (бывшим Офицерской и Солдатской), вдоль бесконечных речушек и оврагов, любуясь многочисленными памятниками русского средневековья, утопавшими в зелени. Пленял своеобразной красотою городской сад «Блонье». Величественная панорама развертывалась от Успенского собора на Соборной горе.

Однако было чем и огорчиться. В областном центре, заслуженно гордившемся своей историей, еще не было канализации. Ее собирались построить только к 1931 году, и позднее председатель городского Совета А. И. Тхоржевский не раз теребил облфо, добиваясь отпуска необходимых на это средств…

Каждая республика и каждая область Советского Союза жили в те дни выполнением первой пятилетки. Но помимо этой общей для всей страны цели на местах имелись еще свои специфические задачи. Как только я приехал в Западную область, мне пришлось сразу же окунуться в атмосферу дел, связанных именно с предыдущими событиями в Смоленской губернии. Основных сугубо местных проблем было здесь три: «нарыв», хутора, национальные меньшинства. Расскажу о них по порядку.

«Смоленским нарывом» именовали в то время историю, раскрывшуюся в 1927–1928 годах. О ней долго писали периодические издания и даже книги. История эта столь же печальна, сколь и поучительна. Еще в 1926 году на XVI губпартконференции на нее не было и намека ни в официальных докладах, ни в выступлениях. Не менее благополучный отчет за истекший период был сделан и на XVII губпартконференции. А в мае 1928 года Президиум Центральной контрольной комиссии ВКП(б) вынужден был принять резолюцию, доведенную месяц спустя до сведения XVIII Чрезвычайной губпартконференции. Там констатировалось, что на катушечной городской фабрике безнаказанно действовали преступники, занимавшиеся взятками, попойками и развратом. В Смоленском уезде разложился уездный, волостной и сельский партийно-советский аппарат: наблюдались срыв работы, коллективные пьянки, грубое ущемление бедняков, смычка с кулачеством и бывшими помещиками, финансовые растраты, связь с лесными бандитами. Губернское руководство оторвалось от трудящихся масс, зажимало критику, игнорировало тревожные сигналы, покрывало преступников, злонамеренно вводило в обман центральные партийно-советские органы, а ряд его сотрудников морально разложился. Были сняты с работы и исключены из партии секретарь губкома ВКП(б) Д. А. Павлюченко, члены бюро губкома С. Д. Памфилов и А. Я. Алексеенков, заместитель председателя губисполкома И. А. Мельников и многие другие ответственные лица. Новым секретарем губкома на время проведения чистки во всем, губернском и уездном партийно-административном аппарате утвердили С. В. Борисова, а затем в 1929 году, с образованием Западной области, – И. П. Румянцева, коммуниста с 1905 года, члена Центрального Комитета партии. Вторым секретарем и заведующим организационно-распределительным отделом стал коммунист с 1913 года Г. Д. Ракитов, председателем облисполкома – коммунист с 1908 года И. С. Шелехес, его заместителем и председателем плановой комиссии – член партии с 1904 года А. Я. Клявс-Клявин.

Вторым злободневным вопросом в смоленских рамках была проблема хуторов.

К октябрю 1929 года колхозами в Западной области было охвачено лишь 2 процента крестьян, а в пяти округах из восьми преобладала хуторская система, за которую цепко держались сторонники так называемой «поселковщины»: суть ее состояла в том, что вместо коллективизации хуторских хозяйств они предлагали сначала сселить хутора в более крупные поселки, а уж затем на их базе создавать колхозы.

Третья местная проблема упиралась в решение судьбы отдельных национальных групп, населявших область. В области проживали помимо русского большинства украинцы, белорусы, евреи, поляки, латыши, эстонцы, немцы, литовцы и карелы. Было создано 26 национальных и смешанных сельсоветов. Исторически сложилось так, что среди хуторян преобладали представители нерусской национальности. Больше их было среди кулаков и нэпманов. Решать вопрос надо было комплексно: не поступаясь классовыми интересами и не искажая ленинской национальной политики, проводимой партией. В августе 1929 года секретариат Запобкома ВКП(б) принял постановление о работе с лицами нерусской национальности, а затем провел областное совещание на эту тему.

Было решено: к рамках реконструкции народного хозяйства продолжить проведение социально-экономических мероприятий, вести неустанную борьбу с национализмом и проявлениями великодержавного шовинизма, быстрее втянуть хуторян в колхозы.

Все эти вопросы решались в области одновременно; замечу, что самым сложным оказался по своим последствиям «смоленский нарыв». С ним боролись на протяжении всего того года, что я пробыл в области, но так и не изжили еще до конца к лету 1930 года.

Мне приходилось сталкиваться с его последствиями, естественно, в сфере финансов. Я был тогда назначен на должность начальника налогового управления и заместителя заведующего облфинотделом. Основу нового областного финаппарата составил бывший губернский аппарат, да и заведующим облфинотделом стал прежний завгубфинотделом Г. А. Мундецем. Скажу сразу, что я не сумел с ним сработаться. Не знаю, что он думал обо мне. Мне же он представлялся человеком, слабо знавшим свое дело и, кроме того, невероятно упрямым.

Когда я приехал, он находился в отпуске, а Смоленский горком партии назначил чистку в парторганизации горфинотдела. Секретарь горкома П. С. Быков на собрании смоленского партактива резко критиковал работу финансовых органов.

Я уже успел ознакомиться с документацией. Двумя неделями раньше горком ВКП(б) дал работе горфо высокую оценку, особенно его налоговой политике. И вдруг – столь резкий поворот, в общем-то верный, ибо недостатков было хоть пруд пруди. Выступая на собрании, я позволил себе рассказать не в общей форме, а конкретно, что именно представлялось мне неправильным, причем упрекал горком в невнимании к финансовой работе и частичном отрыве от повседневных нужд финорганов, а горфо – в нечеткости классовой линии при налогообложении. Горком довольствовался принятием резолюций вместо повседневного руководства и контроля за важнейшим участком работы, а в финансовом аппарате работала масса бывших податных инспекторов и других царских чиновников и мало выдвиженцев из рядов трудящихся.

Для характеристики обстановки, с которой мне пришлось столкнуться, приведу одну иллюстрацию.

Обнаружилось, что церкви облагались платежными суммами наравне с торговыми предприятиями высоких разрядов. К тому же взималась рента с земель под кладбищами, что вообще было незаконно. Поскольку церковно-кладбищенские работники не могли уплатить требуемого, финансовые органы стали взимать указанные суммы с церковных общин, преимущественно с граждан, которые значились в актах по принятию церквей как юридически и материально ответственные за них лица.

Заведующий облфинотделом возвращался из отпуска через неделю. Я подготовил к его возвращению записку о нарушении советских налоговых законов, а пока, как новый в области человек, решил посоветоваться с полномочным представителем ОГПУ 3. М. Залин-Левиным. Тот сообщил, что о жалобах ему известно и что на действующем порядке взимания ренты с молитвенных зданий настаивал как раз завоблфинотделом Мундецем. Тогда я переадресовал упомянутую записку в облисполком и подпечатал внизу две подписи – Мундецема и мою. Прочитав мою записку, вернувшийся с отдыха Мундецем угрюмо спросил меня:

– Значит, хотите показать мою несостоятельность?

– Хочу, чтобы не нарушались советские законы. Думаю, что и вы – не против. На справедливые жалобы следует реагировать делом. Личный авторитет здесь ни при чем, тем более что и вы, как мне кажется, если согласитесь, будете ходатайствовать перед исполкомом о том же.

Протягиваю ему докладную. Мундецем видит свою подпись, напечатанную первой, понимает, что, таким образом, он выступает в этом деле инициатором. Через неделю я спросил секретаря облисполкома, вдумчивого и рассудительного работника Ю. А. Варначева, рассматривалась ли в Облисполкоме записка. Варначев отвечает:

– Записка обсуждалась. Поскольку заведующий облфинотделом настаивал на том, чтобы все оставить без изменений, так и было решено.

– Не может быть. Ведь Мундецем тоже подписал эту записку!

– Ему лучше знать, в чем дело и почему он так высказался.

Народным комиссаром финансов РСФСР была тогда Варвара Николаевна Яковлева, старая большевичка, прошедшая сквозь долгие годы дореволюционного подполья и царской каторги. Безграничная ненависть к врагам Советской власти не мешала ей требовать строгого соблюдения законов в тех случаях, когда речь заходила о каких-либо несправедливостях. И она, и начальник налогового управления наркомата отнеслись к событиям очень серьезно. Нарушения налогового закона прекратились.

Уроки западной области