Гиперироничность и этическая программа

Без противопоставления хитрости и глупости комедия как таковая была бы невозможна. Неважно, считаете ли вы, как и я, что всякая комедия в основе своей жестока, или придерживаетесь сравнительно бесхребетного мнения о том, что лишь большинство комедий жестоки, все равно вам придется согласиться с тем, что комедия всегда основана на радости высмеивания других людей. Однако, как правило, такая жестокость преследует позитивную социальную цель. В ханжеском MASH Хокай[156]и его банда шутили для того, чтобы «заглушить боль, причиняемую безумным миром», а объекты насмешек, такие как майор Фрэнк Берне, олицетворяли угрозу либеральным ценностям, которые сериал старался воспитывать в душах зрителей конца XX века. В «Предоставьте это Биверу» связь между юмором и пропагандой семейных ценностей нравоучительно очевидна. Очень немногие шоу (самое заметное — «Сайнфельд») всячески старались избегать моральной ангажированности[157]. Совершенно удивительно, что шоу «Сайнфельд», демонстрирующее мелких и ограниченных персонажей, которые занимаются столь же пустяковыми делами, имеет преданных поклонников. Итак, возвращаясь к «Симпсонам», я хочу ответить на следующие вопросы. Использует ли сериал свой юмор для реализации этической программы? Использует ли он свой юмор для продвижения идеи неоправданности любой этической программы? Или же он вовсе не ввязывается в моралистические игры? Это каверзные вопросы, поскольку можно набрать данных для обоснования любого ответа. Чтобы поддержать мнение о занятии «Симпсонами» моралистической позиции, достаточно бросить взгляд на Лизу и Мардж.

Вспомните речи Лизы в защиту честности, свободы от цензуры или по другим деликатным социальным проблемам, и вы решите, что «Симпсоны» — очередное либеральное шоу под тонкой, но аппетитной и хрустящей корочкой вульгарности. Проявления гуманности, когда она имеет значение, можно ожидать даже от Барта. Например, в военной школе он бросает вызов сексистскому нажиму сверстников и подбадривает Лизу, чтобы та преодолела полосу препятствий. Кажется, сериал также самоуверенно атакует различные институциональные мишени. Мы видим, что политическая система Спрингфилда коррумпирована, шеф полиции Уиггам ленив и своекорыстен, а преподобный Лавджой в лучшем случае бесполезен. Застройщики инсценируют липовое религиозное чудо, чтобы разрекламировать новый супермаркет. Мистер Бернс пытается повысить доходность электростанции, закрывая солнце. Вместе эти примеры говорят в пользу внятной этической позиции заботы о личности и приоритета семьи над любым институтом[158].

Но в шоу можно найти и такие примеры, которые, кажется, свидетельствуют против благонамеренности этической установки. В одном эпизоде Фрэнк Граймс (который ненавидит, когда его называют «Грайми») предстает недооцененным образцовым работником, а Гомер — беззаботным лодырем и общим любимцем. В конце концов Граймс не выдерживает и решает вести себя как Гомер Симпсон. «Поступая, как Гомер», Граймс дотрагивается до трансформатора и умирает на месте. Во время похоронной речи преподобного Лавджоя («он любил, чтобы его называли Гра-ай-ми») засыпающий от скуки Гомер выкрикивает: «Мардж, переключи канал!» Присутствующие разражаются хохотом, а Ленни говорит: «Да, таков наш Гомер!» Конец эпизода. В другой серии Гомер оказывается косвенным виновником смерти Мод Фландерс — жены Неда. В толпе футбольных болельщиков Гомер ждет случая поймать одну из футболок, которые выстреливаются маленькими катапультами, расставленными на поле. Когда одна футболка уже летит в его сторону, он наклоняется, чтобы подобрать орешек. Футболка пролетает над его головой и попадает в набожную Мод, которая падает с трибуны и умирает. Трудно определить этическую позицию этих эпизодов, однако ясно, что они выбиваются из стандартной идейной колеи вознаграждаемой добродетели.

Какой вывод мы можем сделать, учитывая наличие разных данных, как подтверждающих, так и опровергающих утверждение о том, что «Симпсоны» отстаивают значимость либеральных семейных ценностей и заботы о ближних? Прежде чем пытаться прийти к заключению, давайте вместо деталей разных эпизодов обратимся к другим потенциально важным свидетельствам. Возможно, нам будет проще разрешить вопрос об этической позиции «Симпсонов», если мы выясним, как этот сериал соотносится с современными интеллектуальными течениями. Читатель должен иметь в виду, что хотя, как мне кажется, мои замечания на счет современного состояния истории идей более или менее справедливы, они сильно упрощены. Особенно важно учесть то, что изложенные ниже положения нельзя считать общепринятыми в научной среде.

Начнем с живописи. Влиятельный критик Клемент Гринберг[159]считал, что цель живописи — это работа с плоскостью как природой ее [живописи] средства выражения. Он считал кульминацией истории живописи разрушение трехмерного художественного пространства и принятие абсолютной плоскости мастерами середины XX века. Художники становились своего рода учеными-исследователями, чья работа способствовала прогрессу их средства выражения, причем художественный прогресс следовало понимать так же буквально, как прогресс научный. Идеи Гринберга, в сущности, малообоснованные и связывавшие руки художникам, постепенно утратили свою значимость, но убедительных альтернатив, объясняющих суть изобразительного искусства, так и не появилось. В результате живопись (и другие виды искусства) вступили в фазу, которую философ-искусствовед Артур Данто назвал «концом искусства». Под этим он разумел не то, что произведения искусства более не могут создаваться, а то, что их нельзя продолжать рассматривать как часть истории поступательного движения к некой цели[160]. К концу семидесятых годов XX века многие художники обратились к более ранним и более репрезентативным стилям, а их картины стали не только высказываниями на некую тему, но и комментариями течений прошлого, скажем экспрессионизма, и современного вакуума истории искусства. Многие авторы вместо сути искусства начали интересоваться его историей. Похожие события разворачивались в других художественных областях, поскольку архитекторы, кинорежиссеры и писатели возвращались к истории своих дисциплин.

Однако живопись была не единственной областью, в которой активно ставились под сомнение давние убеждения, связанные с природой и неизбежностью прогресса.

Даже наука — символ движения вперед — оказалась под перекрестным огнем критики. Кун[161]утверждал, что (в зависимости от того, с каким из его толкователей соглашаться) либо никакого научного прогресса вообще не существует, либо если он и существует, то нет правил, определяющих, что такое прогресс и научная рациональность. Фейерабенд[162]писал, что люди, придерживающиеся в корне различающихся теорий, не способны даже понять друг друга, что исключает надежду на разумный консенсус (вместо чего он превозносил анархические достоинства подхода «все сойдет»). Ранние социологи, работавшие в области науковедения, пытались показать, что история науки — это не вдохновляющее развертывание процесса бескорыстного поиска истины, а, в сущности, история кабинетной политики, поскольку каждое важное событие в истории науки можно объяснить обращением к личным интересам и убеждениям участников[163]. И, разумеется, продолжала оспариваться идея прогресса в философии. В своих работах о Деррида[164]Ричард Рорти[165]утверждает, что всякое подобие философской истины недостижимо, не существует либо не представляет интереса и что философия как таковая — это литературный жанр, а философы должны переосмыслить себя в качестве писателей, которые совершенствуют и заново интерпретируют работы других философов. Иначе говоря, в сделанном Рорти переложении идей Деррида философам рекомендуется считать себя исторически сознательными участниками беседы, а не квазиучеными-исследователями[166]. Сам Деррида предпочитал популярный несколько лет назад метод «деконструкции», являющийся высокотехнологичным методом препарирования текстов путем вскрытия их внутренних противоречий и бессознательных мотивов. Учитывая сомнения Деррида в возможности философского прогресса, Рорти ставит вопрос, может ли деконструкция использоваться в созидательных целях, то есть не только ради философского высмеивания других работ.

Позвольте мне повторить, что эти утверждения касательно природы искусства, науки и философии весьма противоречивы. Но для достижения поставленной цели мне потребуется сравнительно непротиворечивое утверждение о том, что взгляды, подобные рассмотренным, сейчас получили беспрецедентно широкое распространение. Нас окружает всепроникающий и более глубокий, чем во времена предыдущих поколений, кризис авторитета, будь то сфера искусства, науки или философии, религии или этики. Теперь, когда мы медленно спускаемся на землю и возвращаемся к «Симпсонам», нам следует задать следующий вопрос. Если описанный кризис действительно так повсеместен, как это мне кажется, то как он отражается в популярной культуре и особенно в комедии?

Мы уже обсудили один феномен, который можно рассматривать как следствие кризиса авторитета. Сталкиваясь с гибелью идеи прогресса в своей области, мыслители и художники часто обращались к истории своей дисциплины. Так, художники обращаются к истории живописи, архитекторы — к истории дизайна, и т. д. Мотивация такого обращения естественна: оставив идею о том, что прошлое есть лишь тропа к лучшей современности и еще лучшему будущему, можно попробовать подойти к прошлому объективно, как к равному партнеру. Кроме того, если тема прогресса перестает обсуждаться, то знание истории оказывается тем немногим, что способно заполнить вакуум дисциплинарных обсуждений. Итак, можно предположить, что цитирование — это естественный результат кризиса авторитета, а частота цитат в «Симпсонах» также есть следствие этого кризиса.

Идея о том, что цитирование в «Симпсонах» вызвано «духом времени», подтверждается ошеломляющим постоянством исторического заимствования в разных сферах популярной культуры. Такие автомобили, как Volkswagen Beetle или РТ Cruiser стилизованы под старину, а производящие их заводы не могут обеспечить спрос. В архитектуре группы New Urbanist пытаются воспроизводить дух маленьких городков, царивший в них десятки лет назад. Они оказались столь популярны, что позволить себе купить там дом могут только очень состоятельные люди. Музыкальный мир — это мешанина стилей, в которой цитируемая оригинальная музыка часто просто разбирается на сэмплы[167]и обрабатывается заново.

Следует признать, что не каждый случай исторического цитирования нужно считать результатом некоего повсеместного кризиса авторитета. Например, архитектурное движение New Urbanist явилось непосредственным ответом на ощутимую эрозию сообщества вследствие убийственного сочетания экономически изолированных окраин и безликих супермаркетов. Данное движение обратилось к истории, чтобы сделать жизнь людей в этом мире более приятной. Таким образом, цитирование в «Симпсонах» может отчасти свидетельствовать о кризисе авторитета, но также оно может проистекать из желания улучшить мир, как в случае с движением New Urbanist, или же просто являться модным аксессуаром, как ретро-хаки от The Gap.

Нет, для того, чтобы проникнуть в глубину связи шоу «Симпсоны» с кризисом авторитета, нам придется сделать нечто большее, и сейчас я возвращаюсь к первоначальному вопросу, поставленному в данной главе: использует ли шоу «Симпсоны» свой юмор для продвижения некой этической программы? Мой ответ таков: сериал ничего не продвигает, поскольку его юмор строится как раз на препарировании ранее выдвинутых положений. Более того, этот процесс заходит так глубоко, что шоу нельзя считать даже циничным: цинизм также подвергается препарированию. Именно это я имею в виду, говоря о «гиперироничности».

Для примера обратимся к эпизоду Scenes from the Class Struggle in Springfield [142] из седьмого сезона. В этом эпизоде Мардж покупает на распродаже костюм от Coco Chanel за девяносто долларов. Одетая в этот костюм, она случайно встречает свою одноклассницу. Увидев ее в костюме от известного модельера и приняв Мардж за представительницу своего круга, одноклассница приглашает ее вступить в шикарный клуб Springfield Glen Country Club. Пораженная элегантностью клуба и игнорирующая язвительные замечания его членов относительно бедности ее гардероба, Мардж начинает стремиться к социальному росту. Гомер и Лиза, первоначально не разделяющие ее интереса, влюбляются в клуб из-за поля для гольфа и конюшен. Однако когда они уже собираются стать его членами, Мардж вдруг понимает, что новая одержимость социальным положением стала для нее важнее близких. Решив, что клубу они все равно не нужны, она уходит вместе с семьей. Однако члены клуба приготовили Симпсонам сюрприз — роскошную вечеринку по случаю вступления — и очень расстроены тем, что те не явились (а ведь даже мистер Бернс постарался — «лично мариновал инжир для пирога»).

На первый взгляд, этот эпизод может показаться очередным гимном семейным ценностям. В конце концов Мардж предпочитает статусу свою семью, да и зачем он нужен — высокий статус в собрании ограниченных холодных снобов? Однако члены клуба оказываются учтивыми и довольно отзывчивыми: от гольфиста Тома Кайта[168], дающего Гомеру советы относительно его удара (хотя Гомер украл у него клюшки и туфли), до мистера Бернса, который благодарит Гомера за раскрытие его обмана во время игры в гольф. Усталый цинизм, казалось бы царящий в клубе, оказывается просто своеобразным стилистическим приемом. Его члены действительно готовы приветствовать пролетариев Симпсонов с распростертыми объятьями или, быть может, они не успели распознать в них представителей рабочего класса?[169]Причины ухода Мардж еще больше запутывают дело. Первое, что можно отметить, — ложность противопоставления заботы о семье и членства в клубе. Почему одно должно исключать другое? Второе — сомнительна ее убежденность в том, что Симпсоны чужие в этом клубе. Такая позиция, кажется, основана на классовом предрассудке, чуждом самому клубу. Данный эпизод не дает зрителю пищи для размышления, чтобы составить определенное мнение. Он делает ложный выпад в сторону неприкосновенности семьи, затем вплотную подходит к классовому детерминизму, но ни на чем не задерживается. Более того, если вдуматься, то ни одно из предлагаемых сиюминутных решений не является удовлетворительным. Эта серия по-своему столь же сурова и хладнокровна, сколь и серия про Грайми. Но если последняя не скрывает своей бессердечности, то данный эпизод вызывает в воображении иллюзии приятного и радостного разрешения проблемы, которые довольно быстро рассеиваются. Мне кажется, что рассмотренный эпизод представляет парадигму «Симпсонов».

Я думаю, что в свете кризиса авторитета гиперирония является наиболее подходящей комедийной формой. Вспомните, как многие художники и архитекторы, отказавшись от идеи фундаментального трансисторического предназначения своего искусства, обратились к истории живописи и архитектуры. Вспомните также, что как только Рорти, интерпретировавший Деррида, убедился в отсутствии трансцендентной философской истины, он реконструировал философию как исторически осмысленную беседу, состоящую по большей части из деконструкции работ прошлого. Первый способ оценить эти переходы — допустить, что вместе с отказом от знания появился культ эрудиции. То есть, даже если абсолютной истины (или метода ее постижения) не существует, я все равно могу показать, что понимаю интеллектуальные правила, которыми ты руководствуешься, лучше, чем их понимаешь ты. Я могу доказать свое превосходство над тобой, продемонстрировав свою осведомленность о том, что заставляет тебя действовать. В конечном итоге ни один из нас не окажется выше другого, но я, по крайней мере, могу проявить себя как человек, занимающий лучшую позицию здесь и сейчас в непредсказуемой игре, которую мы ведем. Гиперирония — это комедийная иллюстрация культа подобной интеллектуальной ловкости. В условиях кризиса авторитета комедия не ставит какой-либо высокой цели, такой как наставление в нравственности, теологическое откровение или объяснение устройства мира. Однако комедия может быть использована для нападения на того, кто считает себя способным ответить на важный вопрос (причем не для того, чтобы внушить объекту атаки более верное представление о вещах, а просто ради удовольствия нападения или, возможно, ради упомянутого выше чувства мимолетного превосходства). Сериал «Симпсоны» упивается такими нападениями, целью которых может оказаться практически все, что угодно — любой типичный характер, любой человеческий недостаток, любой институт. Он играет со своими зрителями, обрушивая на них лавину аллюзий, которые те должны подмечать. И, как иллюстрирует эпизод Scenes from the Class Struggle in Springfield [142], шоу избегает занимать какую-либо определенную позицию.

Можно совершенно справедливо заметить, что другие эпизоды (и их много) гораздо менее безрадостны или сюжетно переменчивы, чем серии про Фрэнка Граймса или загородный клуб. Большинство ранних «Симпсонов», например, та серия, где Барт обезглавливает городскую статую, предлагают простые решения с оглядкой на семейные ценности. В более поздних эпизодах уже используется метод обнажения, хотя, скорее, для вида. В начале эпизода Deep Space Homer [96] из пятого сезона Барт фломастером пишет на затылке Гомера: «Вставьте мозг». Затем, когда астронавт Гомер спасает космическую экспедицию, Барт пишет у него на затылке: «Герой». Таким образом, иллюзия обнажения служит лишь для создания горькой оболочки вокруг приторно-сладкой пилюли. Или нет? Все-таки Гомер спас космическую миссию по недоразумению: он случайно починил поврежденный воздушный шлюз, пытаясь убить другого астронавта угольным электродом. Шлюз потерял герметичность при попытке эвакуировать экспериментальных муравьев, которых Гомер случайно выпустил. Кроме того, весь мир и журнал Time поставил спасение космического аппарата в заслугу «неодушевленному угольному электроду», а не Гомеру. Следовательно, можно смело сказать, что трогательность момента встречи Гомера и Барта была несколько подпорчена предшествующими событиями.

Впрочем, чтобы быть честными с теми, кто верит в наличие у «Симпсонов» крепкой этической позиции, нужно признать существование эпизодов, которые, кажется, вообще не несут в себе самоопровержения. Возьмем, к примеру, упомянутый ранее эпизод, в котором Барт помогает Лизе в военной школе. В нем высмеиваются многие вещи, однако глубинная добродетельность отношений между Бартом и Лизой не подвергается сомнению. В другом эпизоде Лиза обнаруживает, что Джебедиа Спрингфилд — легендарный основатель города — никогда не существовал. Она решает не объявлять городу о своем открытии, так как понимает социальную значимость мифа о Джебедии Спрингфилде[170]. И конечно, нельзя не упомянуть эпизод, в котором умирает джазмен Мерфи по прозвищу Кровавые Десны, который полностью оправдывает свое название «Самый худший эпизод». В нем некритическая сентиментальность сочетается с наивным преклонением перед искусством, а в довершение всего звучит непреднамеренно ужасный псевдо-джаз, который гораздо лучше подошел бы к заставке ток-шоу на кабельном канале. Песня Лизы «Джазмен» объединяет в себе все три промаха и должна считаться худшим моментом худшего эпизода. Учитывая то, что подобные серии встречаются слишком часто, чтобы считать их случайными, мы по-прежнему, как и в начале обсуждения, остаемся с противоречивыми данными. Гиперироничны «Симпсоны» или нет? Можно утверждать, что гиперирония — это модный аксессуар, этакая ирония от The Gap, не отражающая моральной цели шоу. Сериал «Баффи — убийца вампиров» — другая хорошо принятая критиками программа — предан идее четкого деления мира на добро и зло так решительно, как это бывает свойственно только подросткам. Остроты и подрывная ирония образуют тонкую скорлупу, под которой мы видим бесстрашных тинейджеров, ведущих священную битву со злыми демонами, собирающимися уничтожить мир. Кто-то может предположить, что и под иронической личиной «Симпсонов» скрывается непоколебимая приверженность семейным ценностям.

Я беру на себя смелость утверждать, что гиперирония «Симпсонов» — это вовсе не маска, скрывающая этическую позицию. Для этого есть три причины, две из которых правдоподобны, но, пожалуй, недостаточны. Во-первых, «Симпсоны» состоят уже не из одной сотни эпизодов, продолжаясь много сезонов подряд. Есть веские основания полагать, что позиции, отстаиваемые в одном эпизоде, опровергаются в других[171]. Иначе говоря, нам следует относиться к эпизоду с иронией, если в других многочисленных сериях обнаруживаются определенные ключи к этому. Однако можно возразить, что это межсерийное опровержение в свою очередь опровергается частым использованием в шоу счастливых концовок в духе семейного кино.

Во-вторых, «Симпсоны» остаются модным шоу, а значит, их авторы имеют представление о современных тенденциях и используют их. Вряд ли можно говорить о моде на семейные ценности, так что нет причин считать, будто «Симпсоны» разделяют их совершенно искренне. Однако этот довод по меньшей мере слаб. Будучи модным шоу, «Симпсоны» могли бы просто играть с гипериронией, не проникаясь ею полностью. В конце концов, клясться в верности чему-либо, пусть даже и гипериронии, вряд ли гипериронично. Кроме того, «Симпсоны» — это не только сознательно модное шоу, оно еще должно соответствовать требованиям американского телевещания в прайм-тайм. Можно утверждать, что эти требования подталкивают «Симпсонов» к демонстрации некой благовидной этической позиции. Следовательно, мы не можем заключить, что шоу гипериронично, на том лишь основании, что оно сознательно стремится быть модным.

Третий и самый убедительный довод в пользу глубокой гипериронии и в опровержение утверждения о том, будто «Симпсоны» отстаивают семейные ценности, отталкивается от представления о том, что комедийная энергия шоу существенно теряется всякий раз, когда на первый план выходит четкая этическая установка или дидактизм (как в эпизоде с Мерфи по прозвищу Кровавые Десны). В отличие от сериала «Баффи — убийца вампиров», «Симпсоны» по сути своей являются комедией. «Баффи» может сойти с рук отказ от иронической позы, поскольку это приключенческий сериал, в основе которого лежит идея о нескончаемом противостоянии добра и зла. «Симпсоны» же, переставая быть смешными, попадают в тупик. Так, они очень смешны своим воспеванием физического насилия в любой серии «Шоу Чесотки и Царапки». Забавной кажется и насмешка над Красти и гениями-маркетологами, демонстрирующими «Чесотку и Царапку». Но шоу становится банальным, плоским и несмешным, когда пытается серьезно подойти к проблеме цензуры, которая вытекает из вопроса о «Чесотке и Царапке». Источником жизненной силы «Симпсонов» и их поразительным достижением является темп смены «зверств» и насмешек, который им удается поддерживать вот уже свыше десяти лет. Преимущественное использование цитирования помогает сохранять этот темп, поскольку диапазон выбора мишеней шоу практически становится неограничен. Когда стрельба по мишеням стихает и уступает место благожелательному посылу или радостному моменту семейного счастья, темп программы падает, а смехометр замерзает на нулевой отметке.

Я не утверждаю, что создатели «Симпсонов» задумывали свое шоу как театр жестокости, хотя подозреваю, что так оно и было. Но я считаю, что его цель, как и цель всякой комедии, — быть смешным, и мы должны рассматривать его в таком ракурсе, в котором его способность смешить оказывается максимальной. Когда мы начинаем интерпретировать его как серию эксцентричных, но искренних актов утверждения семейных ценностей, то выбранный ракурс сводит к минимуму комедийный потенциал. Если мы отнесемся к нему как к шоу, стоящему на двух столпах — мизантропическом юморе и интеллектуальном соперничестве в искушенности со зрителем, — то максимально реализуем его комедийный потенциал, обращая внимание на смешные детали. При этом мы также выполняем важную функцию адресатов для используемых в шоу цитат и вдобавок интегрируем шоу в ведущее направление мысли XX века.

Но если радостные моменты торжества семейного культа не увеличивают комедийный потенциал шоу, то зачем они вообще нужны? Можно считать их просто неудачами: они должны были быть смешными, но таковыми не получились. Однако эта гипотеза неправдоподобна. Другой вариант — считать шоу не просто комедией, а семейной комедией, то есть чем-то нравственным, не особенно забавным и якобы доставляющим удовольствие всей семье. Это, конечно, столь же неправдоподобно. Вместо этого следует выяснить, есть ли у радостных семейных моментов какое-то назначение. Я считаю, что есть. Чтобы убедиться в этом, представьте, что «Симпсоны» приводятся в движение исключительно жестокостью и соперничеством. Зрители, даже высоко ценящие его юмор, могут не захотеть каждую неделю воспринимать такой мрачный посыл, особенно если он исходит от семьи с детьми. «Сайнфельд» не подавал поводов для надежды, его сердце холодно, как лед. Столь же мрачное шоу с детьми стало бы пародией на семейную комедию положений в духе эпизода из «Прирожденных убийц» Оливера Стоуна, где Родни Дэнджерфилд играет жестокого к своим детям алкоголика. Со временем такой сериал, мягко говоря, перестал бы увлекать зрителей. Я полагаю, что примерно тридцать (или около того) секунд демонстративного искупления грехов в каждом эпизоде «Симпсонов» призваны убедить нас не уклоняться от просмотра маниакально жестоких сцен на протяжении двадцати одной с половиной минуты последующей серии. Иначе говоря, радостные семейные моменты помогают «Симпсонам» жить в качестве сериала. Комедия не исполняет миссию. Цель появляющейся временами иллюзии позитивного послания — не дать нам устать от комедии. Почему мы ищем искусство, которое заставляет нас смеяться над участью несчастных людей в мире, где нет спасения? Не слишком ли дорого обходится в этом случае хихиканье? Использование мягкосердечных семейных концовок в «Симпсонах» следует считать попыткой сгладить парадокс комедии, отличным примером которого и является данное шоу.

Надеюсь, я убедительно продемонстрировал, что цитирование и гиперирония взаимозависимы, широко используются и вместе определяют то, как работает юмор в сериале. У вас могло сложиться мрачное представление о «Симпсонах», поскольку я описывал юмор этого шоу как негативный юмор жестокости и высокомерия, хотя эти жестокость и высокомерие действительно смешны[172].

Однако я оставил неосвещенной очень важную часть картины. Симпсоны, состоящие из отца (не слишком умной вариации фрейдистского подсознательного), сына-социопата, благонравной дочери и весьма скучной, хотя и безобидной матери, — это семья, члены которой любят друг друга. А мы любим их. Несмотря на то что шоу отвергает всякое подобие ценностей, несмотря на то что неделю за неделей оно не дает нам утешения, оно все равно умудряется передать чистую силу иррациональной (или нерациональной) любви одних человеческих существ к другим, заставляя нас подыгрывать и любить эти мелькающие пятна краски на кинопленке, живущие в мерцающем пустом мире. Вот такую комедию хочется назвать настоящим зрелищем.

9.