Глава X. Подведение итогов дошкольной жизни

В счастье не возносись, в несчастье не унижайся.

Клеобул, древнегреческий философ

К моменту поступления в первый класс наш сын умел читать, писать прописью, считать до ста. Сейчас я уже не могу точно сказать, каким количеством слов исчислялся его словарный запас.

Мы заводили словари, куда заносили каждое новое слово с объяснением его значения. Словари сын читал регулярно, тем самым повторяя и закрепляя. Придумывать объяснения для слова было трудно. В некоторых случаях мы наклеивали картинки.

Постепенно, накапливая словарный запас и жизненный опыт, сын сам начал вносить в словарь новые слова и их объяснения. Толкование многих слов мы вообще откладывали до поры до времени. Ну а как, например, не объяснить понятие «умер», если ребенок уже столкнулся с этим в жизни?

В первую очередь подбираю слова, которые помогут мне в беседе. Слов-помощников пока немного (сыну в то время было годика четыре). Вот моя беседа, почти дословная: «Дядя — вава (болеет). Плачет, плачет. Дядя сломался. Другие (жест — этого слова еще нет), много (опять жест), дядя — лопата копать (жест). Дядя сломался и там (указательный палец показывает в землю) — все. Нет. Там, там, там (значит, всегда). Папа — тут. Дедушка — тут. Кушает, спит, идет. А дядя — там,там,там».

Вот и вся беседа. По-другому невозможно, нет в арсенале подходящих слов. Чтобы лучше понял, пришлось с ним идти на похороны, расширяя познания эмоциями и наблюдениями. Со временем, развиваясь, мы неоднократно обращались к этой теме, неприятной, но, увы, неизбежной.

К пониманию темы «День рождения» подводили не один год. Я знаю родителей, которые до 3-4 класса исчерпывали необъятную тему жестами: подергать за ушки, задуть свечку, подарок. Меня такой подход не устраивал, да с нашим ребенком номер и не прошел бы. У него из одного «почему» логично вырастал еще целый ряд вопросов. Тут односложными ответами не отделаешься. «Почему я маленький — и день рождения, а папа большой — и тоже день рождения? Почему я — день рождения, холодно, снег; а мама — день рождения, лето, солнце?» Применяя такое же количество слов (больше не знает), ответить невозможно, нужна подготовка.

Мы сделали «календарь погоды», образец которого я увидела в детском саду. Полностью копировать нельзя, у нас другая специфика. Вместо стрелки папа нарисовал указательный палец с маникюрчиком и календарь сразу стал самым оригинальным из всех увиденных ранее. Новое наглядное пособие одновременно знакомило с погодой (солнце, ветер, дождь, снег) и с временами года. Кроме картинок приклеили кармашки, куда вставляли таблички.

Над письменным столом повесили отрывной (незаменимый помощник) календарь, а на стене — обычный. Голубым фломастером обводили зимние месяцы, желтым — осенние, зеленым — весенние и красным — летние. Одновременно вместе с сыном рисовали картинки, подчеркивая, что зимой преобладает голубой и белый цвет, осенью — желтый и т. д.

На этом же календаре ярким цветом обозначили дни и написали имена (чей день рождения). К каждому дню рождения начинаем готовиться заранее, не столько подарки, сколько подогреваем эмоционально. Считаем оставшиеся дни. «Десять раз поспим, встанем, ура! Папа — день рождения! Девять раз поспим...» И так каждый день. К долгожданному дню сын полностью готов — радости, восторгам нет предела! Какие-то мазилки, поделки, позднее — газета, фотомонтажи, а главное — эмоции, сюрпризы. Еще важнее — познание мира, занятия.

Дверные косяки испещрялись полосочками. Объясняю: когда ты родился (этого слова пока нет), был маленький-маленький (показываю фотографию грудного возраста). Потом вожу пальцем по календарю: зима, весна, лето, осень — все.1 — день рождения (дергаю за ушки, делаю приблизительную отметку на дверном косяке; пишу цифру 1 и имя сына). Ты — маленький. Опять пальцем по календарю: зима, весна, лето, осень — все. 2 — день рождения (делаю повышеотметку с цифрой 2). Главное — осознать и понять.

Часто спрашиваешь у глухого ребенка: «Сколько тебе лет?» Отвечает заучено: «Мне 8 лет». Что конкретно означает цифра 8 и что такое «лет» — понятия не имеет. Я считаю это ненормальным. Мы никогда ничего не заучивали автоматически. Сначала — понять и осмыслить, потом оно уже само запомнится.

А если на данный возрастной период невозможно объяснить, лучше пока не брать вовсе.

То же самое с вопросом: «Как тебя зовут?» Переставишь слова: «Тебя как зовут?»— уже не понимает. Значение слова «зовут» сложное и придет не сразу. А пока не доросли до него, мы спрашивали у сына: «Ты кто?» Фраза царапает слух, привычный к другой формулировке. А что делать? Зато ребенку понятно.

За свои собственные приемы я часто выслушивала замечания в областной поликлинике. Сурдопедагог каждый раз говорила мне: «В методике написано одно, а вы почему-то всегда другое придумываете». Ну что я могла ответить? Я лучше знала своего ребенка, и мне казалось, что так ему понятнее, доступнее.

Так получилось, например, и с табличкой «будем заниматься» (ее рекомендовали подставлять с самого начала, то есть с двух лет). Мы сделали табличку, но начали пользоваться ею перед самой школой, когда узнали трудные слова, доросли до них.

Или табличка с вопросительным словом «где?» Маленький ребенок понял, что таблички нужно подкладывать под картинки и предметы. Как объяснить глухому ребенку абстрактное значение слова «где?» и подо что его можно подставить? Долгое время, обозначая вопрос «где?», мы пользовались вопросительно поднятыми вверх бровями и разведенными в стороны руками.

То, что я сейчас вспоминаю и описываю, было до школы. Я стараюсь показать вам, какой багаж знаний накопил мой сын до поступления в первый класс. Когда-то мне очень хотелось самой иметь книгу, похожую на ту, которую вы держите сейчас в руках. Мое желание осуществилось, но это уже мой личный опыт и пусть он послужит вам.

Предложенные мною методы и приемы — не эталон. Каждый ребенок индивидуален, у каждой семьи разные условия жизни, разные традиции, возможно, что-то из моего опыта для многих совершенно неприемлемо. Я понимаю, что родители, пожелавшие серьезно заняться обучением глухого ребенка, будут складывать свою картину, но, возможно, книга поможет им. Значит, я старалась не напрасно.

Каждый день мы всей семьей играли в настольные игры. Обычное домино помогло нашему мальчику усвоить состав числа и сложение. Русское лото помогало в занятиях по чтению с губ. Сначала, когда сын не знал двухзначных чисел, мы говорили: «один – восемь» или «три-пять». Задачу с вертикальными столбиками, в которых спряталось нужное число, он решал быстро. Самые трудные из цифр — 6 и 4. Артикуляция при их произношении практически одинакова, всегда вызывала и вызывает затруднения. Поэтому при произношении слова «четыре», мы всегда несколько утрированно выделяли второй слог.

Я неоднократно применяю термин «утрированно». Поймите меня правильно и будьте осторожны, не переступите грань.

Да, с глухими детьми говоришь медленнее, как бы то ни было — упрощеннее. При непонимании перестраиваешь фразу, заменяешь более доступными формами. Но не перестарайтесь. Иначе, оказавшись в незнакомой обстановке, где говорящие не будут столь любезны и старательны, ваш ребенок окажется совершенно беспомощным.

И второе. Когда мы слишком протягиваем звуки, заостряем внимание на конкретном слове, многогранность звучания целого сводится к узкой характеристике отдельного, менее значимого. Не нужно таким образом жалеть ребенка, поверьте, они гораздо догадливее и умнее, чем мы представляем. Важно научиться чувствовать своего ребенка, чутко улавливать, понимает ли он смысловые нагрузки. Вовремя приходя на помощь, не лишайте его, вместе с тем, самостоятельности мышления, возможности поиска. Пусть сам учится добывать и накапливать способы понимания — ему виднее, что лучше и удобнее. Но ответственность за обучение лежит на нас, мы должны создавать ребенку необходимые условия.

Любимые настольные игры — с бросанием кубика и продвижением фишки вперед. Ну разве не интересно, если пришедший первым к числу «100» получает сюрприз — конфетку от мамы? Мы придумывали разные варианты игр, рисовали их сами. Это — путешествия по джунглям и по сказкам, знакомство с экзотическими животными и птицами, игры спортивного характера. Каждая новая игра несла в себе новую информацию. С какой целью мы бросали кубики? Чтобы играть? Чтобы заниматься. Мы не подставляли табличку «будем заниматься», но в процессе игры вместе с продвижением фишек продвигались в своем развитии.

Особый вид игр — с тетрадью и карандашом. Писали слова, пропуская буквы, например, с-бака, ко-ка. Сын отгадывал сразу, порой я даже не успевала написать слово. Потом мы начали пропускать две или три буквы: с-б-ка, ко—а и т. д. Подобные упражнения развивали гибкость ума.

Постепенно подошли к кроссвордам. Давали общий заголовок (например, «животные»). Известна первая буква, а дальше — пустые клеточки. Из года в год задания усложнялись.

Дочка придумывала ребусы с рисунками. Когда она уезжала в лагерь, то каждый день сын получал письмо, и в каждом обязательно что-нибудь интересное, оригинальное. Письма мы храним, это своего рода семейная реликвия, трогательный символ доброты, любви и понимания. Часто вижу, как сын просматривает какие-то старые записки, письма, и такое хорошее выражение лица у него!

Как я ценила такие редкие минуты затишья и благодати в нашем шумном, задерганном «маленьком государстве». Конечно же, определяет общую атмосферу в семье разумное поведение взрослых, чувство юмора, состояние нервной системы.

Как-то один психиатр сказал мне, что глухой «расторможенный» ребенок способен отравить жизнь целой группе здоровых детей, довести их до истерики.

Неправда. Поверьте, эти дети не глупее нас; а если глупее, то наша вина, что не помогли, не научили.

Поговорите с воспитателями детских садов, и они расскажут вам, как ведут себя здоровые дети. Придите в школу (обычную) во время перемены и понаблюдайте: сколько раз вас, взрослого, толкнут, наступят на ногу и даже не извинятся. Дети есть дети, а их культура и поведение зависит от нас с вами. Я имею в виду обычных здоровых детей.

Глухой ребенок за день испытывает много неудобств, обид и огорчений. Попробуйте отключить звук у телевизора хотя бы на один вечер. Устали? А они в такой ситуации всю жизнь. И ничего, еще и улыбаются, смеются, радуются жизни. Срываются, конечно. А мы разве не срываемся?

Почему же тогда именно глухих малюток не принимают в обычный детский сад из-за их расторможенности? Согласна, непривычно. Окружающим придется быть терпеливее, добрее, умнее, наконец. Но ведь это — тоже человек. Человек, который попал в беду. А от беды никто не застрахован.

Я цитирую выдержку из письма глухой женщины: «Беда, подобная моей, двойная проверка: для оглохшего — его собственной стойкости и воли, для окружающих — их человечности».

Дети, воспитывающиеся в интернатах, живут в замкнутом пространстве. Им практически негде приобретать опыт изменений обстоятельств, что на каждом шагу происходит в повседневной жизни. В незнакомых условиях, в новом широком пространстве они не смогут освоиться — они не научились, и в измененных обстоятельствах будут чувствовать себя неуверенно, скованно.

Когда много лет спустя я посмотрела фильм «Страна глухих», нашла подтверждение своим мыслям. Фильм жестокий, страшный. Наверное, в нем многое преувеличено, но ведь проблема существует. Глухие люди замкнули себя в своем мире, все, что вне его, воспринимается недоверчиво, враждебно (по содержанию фильма). Они сами замкнули себя, или мы осознанно отторгли их, изолировав в специализированные заведения, чтобы наши здоровые дети (как сказал тот знакомый психиатр), не дай Бог, не переволновались от общения с расторможенными? Кто знает правильный ответ? А я уверена: и его, и мои, и ваши здоровые дети были бы гораздо здоровее морально, если бы рядом с ними учился глухой (или с другим физическим недостатком) ребенок, а они бы, стараясь понять его, сочувствуя и сопереживая чужую боль, помогали в учебе и в жизни.

На протяжении жизни моему сыну редко встречались жестокость и недоброе отношение людей. Хотя тут нужна верная установка.

Я часто довольно жестко, как могло показаться со стороны, говорила сыну: «Человек не знал, что ты не слышишь!» «Ну и что, подумаешь, мальчишки бегали вокруг и дразнились! Они часто так делают — настроение веселое!» Я понимала: если покажу в настоящий момент, как мне больно и обидно, если сама начну канючить и причитать, будет хуже. Нужно научить ребенка не заострять внимание на неприятностях, не зацикливаться, быть выше мелочных обид.

Придет иногда взвинченный, как боевой петух: «Они дразнили, а я за одним побежал — дал ему, за другим...» Я его сразу обрываю: «И будет у вас привычная игра: они дразнят, ты — догоняешь. А ты отвернись и не обращай никакого внимания, как будто не к тебе относится. Они подразнят-подразнят, им станет неинтересно — и перестанут».

Мои наставления действуют. Многого я, конечно, не знала, потому что он не рассказывал. Может, щадил меня, может, действительно не придавал большого значения. Правда, иногда скажет с горечью: «Если бы ты смогла побывать на моем месте...» Я никогда не показываю, как у меня от боли все внутри обрывается. Скрутив туго-натуго собственные эмоции, начинаю объяснять, что у каждого человека в жизни свой крест. Вспоминаем знакомых мальчиков с диагнозом ДЦП (детский церебральный паралич), один из которых не может ходить, он перекатывается по полу. Привожу для примера слепых людей, никогда не видевших ярких красок жизни. Объясняю, что у многих людей есть внутренние, скрытые от наших взоров болезни, доставляющие каждую минуту страдание.

Беседа обычно заканчивается тем, что я внушаю сыну: «Тебе очень повезло в жизни». И привожу веские доводы, почему. Настолько веские, что не согласиться с ними он не может. Вот на этой оптимистичной ноте мы и заканчиваем разговор. Надо сказать, что установку я даю не только для ребенка, но и для себя тоже. Я стараюсь не дать обиде поселиться в моем сердце.

Жаль людей, ставших причиной разговора, недоросших до глубокого понимания человеческой боли. И по сути, это они в большей степени инвалиды. У них душевная ущербность, а это страшнее.

Я здесь не применяю слово «милосердие». Оно мне не нравится. Хотя в своей изначальной версии (милое, доброе сердце) оно прекрасно, но в нашей современной жизни его значение несколько извратилось. У нас оно делит людей на здоровых и инвалидов. А делить не надо. Разговаривайте с человеком как обычно, как с себе подобным. Пусть он участвует во всех мероприятиях, почувствует и соприкоснется со всеми сторонами жизни. Помогите спокойно. И не обходите стороной в разговоре тему его болезни. Иначе проблема выступает еще острее. Скажите: «А ты молодец, здорово держишься! Я бы так не смог!»

«О милосердии не нужно говорить, его нужно воспитывать — тончайшими молитвенными процессами. Вырабатывать навык соучастия, сопереживания, когда помочь ближнему, понимая и принимая его, станет насущнейшей потребностью» (Ильинский, ленинградский педагог).

Ко мне часто обращаются пациенты необычные и трудные; настолько трудные, что, порой, поначалу я совсем не знаю, как себя вести с ними. В моем кабинете мамы часто краснеют за поведение своих детей и не способны уловить смысл того, что я говорю, потому что следят за ребенком: куда он еще полезет, что еще выдаст и как я на это посмотрю.

Я понимаю их, сама через это прошла. И прекрасно вижу, что мама ребенка-олигофрена не понимает моих слов, потому что сейчас она думает только об одном (о, как ясно читаю я ее мысли): с какой, должно быть, брезгливостью реагирую я на то, что изо рта малыша вместе с неумелыми звуками вылетает слюна мне в лицо. И на последующие занятия она не придет именно по этой причине.

Как выразить волну нежности и сострадания, поднявшуюся во мне после «подглядывания» в затаенный уголок ее души? Такой маме я, вопреки своему правилу, сразу же говорю, что у меня самой глухой ребенок. Без этого сильного довода она ни за что не сможет перешагнуть барьер недоверия ко мне.

И все-таки она больше не приходит.

А я думаю: «Моя дорогая! Сколько же недоброго тебе пришлось пережить, чтобы потерять веру в сердечную отзывчивость? Что мне сделать, чтобы раскрылась душа твоя навстречу другой душе, желающей помочь и утешить?»

Однажды выбрасывая ненужные бумаги, я заинтересовалась одной из них: мятый листок с оторванным уголком — черновик школьного изложения моего сына. Я не знаю, слова какого автора передавали по памяти дети, но меня глубоко затронул их смысл. Я хочу поделиться с вами:

«И появились призывы создать общество «Милосердие» и еще какие-то организации, дабы сотворять добро. Меня эти попытки пугали. Заорганизовывать добрые чувства и внести в рамки инструкций то, что должно быть тихим, скромным. Существовало еще в XVIII веке выражение «тихая милостыня» — когда человек делает доброе дело, но никому об этом не говорит. Единственной наградой являлось внутреннее сознание радости от сделанного и слова из уст того, кому помог: «Пусть хранит вас Бог!»

Мне вспомнился один случай. Мы работали на даче. Я поручила сыну сходить к колонке за питьевой водой. На дачной улице нет тротуаров. Ребенок шел спокойный и расслабленный, футболил ногой камешек.

Вскоре сын вернулся, стараясь не попадать в поле моего зрения. Незадолго до его возвращения я видела, как по улице проехала машина, и машинально обратила внимание — «Жигули» красного цвета. Через некоторое время машина вернулась и остановилась у нашей дачи. Вышел водитель и чуть ли не на коленях стал просить у меня прощения. Я стояла перед ним и ничего не понимала. Оказывается, водитель увидел на дороге мальчишку и начал сигналить. Тот по-прежнему шел, не уступая дороги. Водители остановился, вышел из машины и ударил неподчиняющегося правилам пешехода по голове. (Ударил, скорее всего, сильно, иначе бы не приехал, я думаю.) Потом ему, видимо, сказали, что тут живет глухой мальчик.

Внутри все возмущалось и плакало от несправедливости, но я только спросила тихо: «Но ведь вы видели: ребенок не проявил никакой реакции на сигнал. А может, у него что-то с психикой — нормальный человек не станет рисковать, когда за спиной опасность». Наш обидчик растерялся: «Мне как-то и в голову не пришло».

«Хорошо,— думала я,—если человек что-нибудь поймет. На ошибках все мы учимся. После сегодняшнего случая, наверняка, подобное с ним не повторится». Потом я подошла к сыну и стала расспрашивать у него.

«Почему ты мне ничего не сказал?» «А зачем? Ты бы расстроилась». И все.

Если с детства в ребенке-инвалиде правильно заложены понятия добра и зла, милосердия и жестокости, терпения и душевной чуткости, то, когда он станет взрослым, его критерии оценки происходящей действительности будут справедливыми.

Да, психика будет ранимой, это естественно. Но она не станет надломленной. Человек, конечно, будет уязвимым, но он не превратится в озлобленного, обвиняющего судьбу и всех вокруг за свою болезнь. Настигнут минуты отчаяния, срывов; как и у всех людей, но он сумеет найти достойный выход, выстоять и не сломаться.

Скоро звонок? Подождите, мы съездим за чудом...

Мы в очередной раз поехали в Киев. Фактически уже поняли, что никто нас не вылечит, но все-таки чего-то ждали. Есть выражение: «Надежда умирает последней» • Наверно, так и должно быть, иначе как жить?

Позже, анализируя, я поняла: мы ждали чуда. Понимая разумом, что чудес не бывает, в душе мы его ждали. Было очень трудно жить. И мы надеялись: кто-нибудь где-нибудь решит за нас проблемы, подскажет единственно правильный выход, что делать дальше. И мы поступим так, нисколько не сомневаясь, и нам сразу станет легче.

Сейчас, общаясь с родителями, имеющими глухих детей, я наблюдаю приблизительно такую же картину. Зная, что нейросенсорная глухота неизлечима, продают последнее и куда-то едут. Они надеются на чудо, ждут, что кто-то снимет с их плеч этот непомерно тяжкий груз боли и неумения общаться и воспитывать своего собственного ребенка.

Я не отговариваю их. Через поиски должны все пройти, чтобы потом не казнить себя: а вдруг я упустил единственный шанс? Но я настоятельно советую: не теряйте времени, занимайтесь каждую свободную минуту. Сама я в поездках занималась даже больше, чем дома, потому что у меня высвобождалось время от работы, от домашних дел, и все освободившиеся часы и минуты я отдавала сыну. В поездах мы играли с утра до вечера. Моя фантазия подбрасывала мне идеи. Сын увлекался и не подозревад, сколько нового получал под неслышимый для него стук колес.

В Киеве мы ездили в институт, в котором стояли на учете. Узнали подробности о существующей операции. Предполагая огромный риск (все-таки голова, череп), она давала взамен несколько процентов улучшения слуха. Что значат несколько процентов непосредственно при нашей аудиограмме? И вопрос об операции отпал сам собой. Через институт мы стали на очередь и получили из Москвы слуховой аппарат «Oticon».

По заранее намеченному плану в один из вечеров пошли «в гости» к сурдопедагогам, с которыми незадолго до этого случайно познакомилась моя подруга. (Случайно? Или случайностей не бывает?) И здесь произошло невероятное; то, чего я никак не ожидала. Я привыкла, что знаниями моего сына окружающие восхищались. До пяти лет он начал читать, сейчас уже писал прописью, у него накопился приличный (для его диагноза) словарный запас, он сообразительный, не раздумывая, выполнял многие задания.

Оказывается, всего этого мало! Меня упрекнули в плохом произношении сына, в том, что он не носит слуховой аппарат, во многих других упущениях. Как горько было слушать и осознавать свои ошибки, недоработки. Как уколола мысль, что я, «привязав ребенка к своей юбке» (опять?), лишила его очень многого.

Я прекрасно знала, что с матерью и отцом ребенок никогда не будет заниматься так же продуктивно, как с педагогом; что в отношении к родителям у детей другая установка. Все накопившиеся отрицательные эмоции они чаще изливают на маму. Пусть это своего рода доверие («здесь меня любят, поймут и простят»), но такие отношения мешают занятиям. Все я знала и понимала, но осознанно пошла на ошибку. В результате мой ребенок многое упустил, а я раньше времени поседела.

Я слушала специалистов, а в душе нарастал протест против, казалось бы, справедливых обвинений. Разве смогут они меня понять, когда их здоровые дети бегают рядом? Разве знают они, что ничего не понимающего малыша трудно отдать на пятидневку. (Я вообще не нашла такой пятидневки, где с ним занимались бы лучше, чем дома.) А разве можно положить на одни весы недополученные знания и необыкновенную атмосферу любви, которая постоянно окружала нашего ребенка?

Встреча с сурдопедагогами прошла не зря. Я получила много ценных советов и новый стимул к занятиям. Возвращалась расстроенная, но почти уверенная в своей правоте: в нашем положении другого, лучшего, выбора все равно не было. А вывод я сделала: заниматься будем больше.