Идентификация с архетипом Коры-Персефоны

 

Обычно в главах об идентификации с архетипом мы говорили и будем говорить о слишком неуклонном следовании одной модели поведения, о повторении обычных ловушек сценария той или иной богини, а также о признании себя слишком «большой фигурой» по сравнению с нормальным состоянием смертного. Это актуально и для греческой мифологии самой по себе (скажем, в скандинавской вопрос о соперничестве с богами не стоит вовсе), и для нашего видения мира в свете рассматриваемых ролей и сюжетов.

Архетип Коры-Персефоны мы видим в трех образах: Девы — Жертвы — Царицы. Поэтому, строго говоря, идентификация здесь возможна лишь с каким-либо одним из ее ликов. Так, может существовать сильная привязанность к образу «невинной девочки», безответственной и очаровательной Коры. В определенном возрасте все девушки — в большей или меньше степени Коры, и это естественно. Но заигрывание с этой моделью выглядит весьма натужно. Архетип Коры невозможно поддерживать достаточно долго (если женщина физически и психически здорова): естественные процессы, да и большинство вызовов в жизни требуют от нее дальнейшего развития.

Взрослая женщина, идентифицирующая себя с Корой, часто ведет себя как маленькая девочка, эгоистичная и непосредственная, достаточно беспомощная в быту и нарочито наивная, безответственная в личных отношениях и даже откровенно невоспитанная. Во внешнем поведении она вполне может выбрать маску — обычно детскую — Красивой куколки (и тогда мы видим налет неразвитой Афродиты), Девочки-вундеркинда (с гримом юной Афины) или даже Озорного сорванца (с отображением Артемиды). Такая дама может притягивать грустного Внутреннего Ребенка других людей своим внешним отыгрыванием детской роли, но для нее самой дело обстоит совсем иначе.

Она Ребенок лишь внешне, внутренне же остается лишь неразвитой, инфантильной взрослой женщиной с потребностями, которые присущи уже взрослому человеку, но и с нереализованными, неудовлетворенными (такого голодного не накормишь) желаниями ребенка[85].

Пытаться компенсировать себе эту недостачу женщина, идентифицирующаяся с Корой, может путем поддержания зависимых или даже симбиотических отношений с сестрой или матерью или создания новых отношений такого рода с мужем или ребенком. При этом от мужа может требоваться играть для нее роль доброй матери, обеспечивать материально, заботиться о том, чтобы кто-то вел хозяйство (иначе он — злобный тиран, и вот Кора уже примеряет маску Жертвы), от ребенка же — быть вечным источником бескорыстной и нерассуждающей любви.

Кора-Персефона умеет и любит создавать вокруг себя иллюзорный мир, и близкие люди обычно находят в нем свое место.

Однако роль непосредственной и «детской» Коры легко спутать с игривой Афродитой или возвышенной Гестией. При анализе и интерпретации видимого или происходящего стоит иметь это в виду.

Роль Коры — неразумной и послушной девы — зачастую поддерживается искусственно в патриархатном обществе[86]. Предпочтение сыновей видно невооруженным глазом, и их свобода часто противопоставляется неволе дочерей. Приведем стихотворение известного китайского ученого III века нашей эры Фу Сюяна:

Горько, право, родиться женщиной,

Трудно представить себе что-либо более низкое!

Мальчики могут открыто стоять

перед распахнутыми воротами,

С ними обращаются как с божествами

с момента их рождения.

Их мужской дух может быть усмирен

лишь четырьмя морями,

Десять тысяч миль они проходят, побеждая бурю и пыль.

Но девочку растят без радости и любви,

Никто в семье о ней не заботится по-настоящему.

Когда она вырастет, ей приходится

прятаться во внутренних покоях,

Покрывать голову, не смотреть в лицо другим.

И никто не прольет слезу,

когда она уходит из дома, выйдя замуж,

Все ниточки, связывающие ее с родней, разом обрываются.

Наклонив голову, она старается скрыть свои чувства,

Ее белые зубы закусывают алые губы.

Теперь она должна кланяться и стоять на коленях

бесчисленное множество раз,

Смиренно вести себя даже со служанками и наложницами.

Любовь ее мужа так же далека, как Млечный путь,

Но она обязана следовать за ним,

как подсолнух за солнцем...[87]

А вот как описывает нравы своего детства и юности[88]А. Лабзина, происходившая из русских мелкопоместных дворян XVIII века:

«Я же о себе скажу, что моей собственной воли нимало не было: даже желания мои были только те, которые угодны были моей милой почтенной матери. Я не помню, чтоб я когда не исполнила ее приказания с радостью. За то была ею любима, хотя она и не показывала часто больших ласк; но уж зато столько я ценила ее ласки, когда она меня ласкала за сделанное какое-нибудь доброе дело: у меня от радости слезы текли, и я целовала руки своей матери и обнимала колени ее, а она благословляла и говорила: "Будь, мое дитя, всегда такова"»[89].

Даже после замужества, перейдя из-под власти родителей во власть мужа, женщина часто оказывалась игрушкой, недостаточно осознающей себя и не имеющей собственной воли и права голоса, или же пленницей (в полном соответствии с развитием архетипа Коры-Персефоны). Вот как описывает начало своего замужества[90]А. Лабзина:

«...Муж мой и за слезы на меня сердился и говорил: “Теперь твоя любовь должна быть вся ко мне, и ни о чем ты не должна больше думать, как об угождении мне; ты теперь для меня живешь, а не для других”[91].

В более простой среде девушек также могли выдавать замуж очень рано, сразу по достижении половой зрелости:

«Они в основном ощущают себя предметами в игре, в которую играют мужчины. Ухаживание было небрежным. Женщина выходила замуж рано, в 14 лет, а мужчина женился только после того, как устроится в жизни, иногда в возрасте от 30 до 40 лет»[92].

Идеал послушной дочери и кроткой невестки сохранился в традиционных обществах до наших дней. Еще совсем недавно на Кавказе было так (напомним, что речь идет об уже замужних женщинах[93]):

«В первое время, до рождения дитяти, обычай требует от них... величайшей скромности. Так же, как и у армян, молодая супруга может говорить только с мужем; даже с родителями и сестрами она объясняется лишь знаками... Самое незавидное положение в семье занимает младшая невестка[94]...

Невестка не говорит ни с кем из родных мужа, кроме детей, и даже с мужем в присутствии детей. До рождения ребенка, а в иных местах даже до семи лет своего замужества невестка ходит с закрытым лицом и говорит со всеми мимикою... Равно черкешенка даже после нескольких лет замужества и рождения детей в присутствии свекра была вынуждена объясняться с окружающими знаками. Только еще через некоторое время, после поднесения ей подарка и устройства специального обеда «она приобретает право говорить по мере надобности»... В разговоре с мужем[95]жена не смеет смотреть ему в глаза, а обязана опускать взоры»[96].

Впрочем, здесь мы видим нарочитое и осознанное превращение молодой женщины из Коры в Безмолвную Жертву. Вернуться в «мир живых» она может лишь в роли Матери (и то не сразу, а после рождения мальчика... или когда он вырастет).

Итак, мы видим, что искусственное внешнее подавление женщины, ограничение, заточение в роли послушной Коры приводит к превращению ее в Жертву, чья участь тем ужаснее и печальнее, чем меньше у нее возможности выразить другие стороны своей души, а в нашем видении мира — остальные архетипы.

Зато идентификация с архетипической стадией Жертвы встречается достаточно часто. Обычно в таком случае добровольному «заточению» предшествовало некое «похищение», похищение части души. Но со временем роль стала привычной и удобной. И мы уже касались этой темы, повторяться нет смысла. Много силы и власти эта роль не дает, кроме как над домашними, когда женщина становится центром всего происходящего в семье («больная мама», например, или «преданная[97]жена»). Или же это женщина, обрекающая себя на печальное одиночество, в полной неспособности что-либо изменить и без особых надежд на будущее партнерство. В этом всегда есть определенная безысходность и «мертвенность».

Примеры идентификации со стадией Царицы Подземного мира встречаются во множестве. На протяжении последних полутора столетий таковы многочисленные «демонические женщины», осознанно использующие этот образ в реальной или выдуманной жизни декадентки начала XX века, пытавшиеся превратить свою жизнь в произведение искусства. Очень ярко описал это в очерке «Конец Ренаты» Владислав Ходасевич:

«Да, здесь жили особой жизнью... Здесь пытались претворить искусство в действительность, а действительность в искусство. События жизненные, в связи с неясностью, шаткостью линий, которыми для этих людей очерчивалась реальность, никогда не переживались как просто и только жизненные: они тотчас становились частью внутреннего мира и частью творчества. Обратно: написанное кем бы то ни было становилось реальным, жизненным событием для всех. Таким образом, и действительность, и литература создавались как бы общими, порою враждующими, но и во вражде соединенными силами всех, попавших в эту необычайную жизнь, в это «символическое измерение». То был, кажется, подлинный случай коллективного творчества»[98].

Как и для мужчины-Аида[99], для женщины, которая идентифицируется со стадией Царицы-Персефоны, значимым является ощущение собственной тайной власти над людьми или обстоятельствами, обретенной в результате манипуляций — с использованием своей красоты и сексуальной привлекательности или магических способностей.

 

Путь развития

 

Путь развития архетипа Коры-Персефоны, в отличие от остальных богинь, достаточно очевиден. Это либо путь традиционной женской инициации — уход от матери к супругу через преодоление страха перед новой и незнакомой жизнью, либо путь страдания и исцеления (иногда оба пути пересекаются).

Отражением «пути Персефоны» служит известная история Апулея об Амуре и Психее. Ее же в качестве «пути женской индивидуации» предлагают нам юнгианские авторы (М.-Л. фон Франц и Эмма Юнг, Роберт А. Джонсон, Джин Ш. Болен). Однако, по нашему мнению, это не единственный путь развития для женщины. Тем более что упор в этой истории делается именно на традиционную инициацию (сепарацию, разрыв с отчим домом) в положенное время, сразу по достижении половой зрелости, и на отношения с «непонятным» мужем и суровой свекровью. Этот сюжет великолепно работает, но далеко не всегда.

В мифах мы не нашли историй, иллюстрирующих «травматический путь» Персефоны. Он присутствует, главным образом, в волшебных сказках, которые можно понимать то более, то менее буквально. Так, смерть матери может символизировать смерть доброго образа матери и превращение ее в мачеху, то есть появление женского соперничества между матерью и дочерью по мере взросления последней, как это показывает Р. Ефимкина. Или же это может быть метафорой реальной катастрофы в жизни девочки, когда мир в целом перестает представляться щедрым и принимающим. И это может произойти задолго до половой зрелости и естественной готовности к сепарации. В таком случае девочке все равно приходится выполнять все задания, но это уже другая история.

 

Героини Коры-Персефоны

 

У самой богини Коры-Персефоны судьба была достаточно героическая. Это единственная из богинь, с которой произошло некое трансформирующее событие, изменившее и ее саму, и ее существование в мире. Мы уже говорили о том, что образ Коры тесно связан с архетипом женской инициации. И этот сценарий как таковой уже самодостаточен. Однако по сложившейся традиции мы попробуем найти схожие сюжеты у других персонажей греческой мифологии и выяснить, отличаются ли они от основного мифа какими-либо нюансами и подробностями. Попытаемся ответить на вопрос: что нового они дают в раскрытии исследуемого сценария?

 

ГЕБА

 

Геба была дочерью Зевса и Геры, и версий о ее партеногенном рождении не возникало[100]. Она олицетворяла юность и исполняла обязанности виночерпия на олимпийских пирах (позже эта роль перешла к Ганимеду). После обожествления героя Геракла Геба была отдана ему в жены — как награда и в знак примирения с Герой.

В этой истории мы видим идеальный ролевой сценарий Коры. Юная девушка, послушная своим родителям и прислуживающая им, успешно выдана замуж с учетом семейно-политической выгоды. Такую судьбу своим дочерям часто определяют родители, особенно облеченные властью или богатством. Дочь может быть выращена как некий оранжерейный цветок, чтобы по вхождении в брачный возраст выдать ее за подходящего претендента (сына партнера, самого партнера, перспективного соперника, чтобы заручиться его лояльностью, и т.д.). В последнее время мы можем наблюдать такие сюжеты все чаще. Кстати, в случае, если отношения с зятем испортятся или возникнут другие непредвиденные обстоятельства, родители затем могут потребовать, чтобы дочь развелась с ним.

Это история о Коре, которая так и не стала Персефоной, супругой могущественного правителя и царицей своего мира. История о Коре, которая осталась Корой.

 

ЕЛЕНА ПРЕКРАСНАЯ

 

Елена — самая известная смертная женщина в греческой мифологии. Отцом ее считается Зевс, соблазнивший царицу Леду в образе лебедя. Обратим внимание на то, что уже не первый раз отцом женщины, последовавшей сценарию Коры-Персефоны, оказывается Зевс. В женских историях (мифодрамах) он воспринимается как обладающий властью, но безучастный, равнодушный, отстраненный и потому очень часто вызывает гнев.

Подобно Коре, в ранней юности Елена была похищена — героями Тесеем и Пирифоем. Тесей оставил Елену у своей матери Эфры, и они с другом отправились в подземный мир похищать саму Персефону. Здесь интересен не только сюжетный ход с похищением девицы, но и переплетение судеб Елены и Персефоны. В качестве желанной добычи они воспринимаются на равных. И обе не достаются героям: в отсутствие Тесея Елену выкрадывают обратно ее братья Диоскуры, а за покушение на супружескую честь подземного бога Тесей и Пирифой попадают в заточение в его мире. Чувства и даже сознание Елены здесь как будто не пробуждены, она оказывается и остается лишь игрушкой в руках старших мужчин.

Слух о красоте Елены широко распространяется, и лучшие мужи Греции прибывают в Спарту просить ее руки. Номинальный отец Елены Тиндарей, по совету Одиссея, берет со всех претендентов клятву, что они будут помогать мужу Елены в защите его супружеской чести. Таким образом, судьба Елены предрешена: она оказывается не только вожделенной целью брачных испытаний, но и довольно опасной супругой, рядом с которой ни один муж не будет чувствовать себя спокойно. Поэтому ее будущему мужу с самого начала обеспечивают свиту героев-защитников. Допускаю, что это — моя вольная трактовка сюжета, но с женской точки зрения она видится еще и такой[101]. Я вижу в этих опасениях над Еленой тень Царицы Мертвых, манящую и грозную.

Тиндарей остановил свой выбор на Менелае; о том, как отнеслась к выбору отца сама Елена, нам ничего неизвестно. Полагают, что этому решению поспособствовало политическое влияние царя Агамемнона, брата Менелая, уже женатого на сестре Елены — Клитемнестре. Вновь, как и в истории богини, мы видим, что отец в обычном патриархатном духе эпохи распоряжается судьбой дочери, принимая во внимание лишь свои интересы. Елена рожает Менелаю дочь Гермиону. Затем, однако, увлекается приезжим красавцем Парисом и, воспользовавшись отлучкой мужа, убегает месте с троянским царевичем, прихватив с собой достаточно много царских (государственных) сокровищ и рабов. Конечно, в этом поступке мы видим влияние (заклятье?) Афродиты. Оно ясно обозначено и в сюжете (Афродита обещала Парису любовь самой прекрасной женщины на земле), и мы видим его в сценарном воплощении.

Здесь пересекаются сценарные линии Персефоны и Афродиты: мы видим, как это происходит и в других случаях (на примере истории с Адонисом). Отдавшись чувствам по велению богини любви, Елена, тем не менее, не просто обзавелась любовником, а решилась к нему переехать, взяв с собой казну и людские ресурсы. Она прибыла в Трою как царица, а не беглянка, заложница страсти. Это больше похоже на сезонный уход Персефоны от своего мужа — на землю, к любящей матери... или к Дионису. Не случайно Парис собирается официально взять ее в жены. Интересно, что в другой версии не сама Елена оказывается «похищенной» или сбежавшей, а лишь ее тень (призрак) отправляется в Трою, истинная же Елена оказывается в Египте, где живет под покровительством мудрого старца Протея, как верная жена, дожидаясь возвращения Менелая из троянского похода[102].

Впрочем, эта версия — еще более «в духе Персефоны», если Египет и старца Протея воспринимать как путешествие в иной мир, прибежище иллюзий и фантазий. «Что бы со мной ни делали, меня здесь нет, — говорит такая женщина. — Я в другом мире...»

По ряду версий, Елена в осажденной Трое играет на обе стороны сразу. Она не выдает троянцам Одиссея, дважды пробиравшегося в город, более того — помогает ему и Диомеду похитить из местного храма статую Афины. В этом мы тоже видим двойственность характера, свойственную Персефоне: она играет скрыто, и мы, в отличие от историй Афродиты, не знаем, какие именно помыслы и чувства ею движут.

Взяв город, Менелай разыскивает свою жену с мечом в руке, собираясь убить на месте. Но не может этого сделать, пораженный ее красотой и любовью к ней. Войско ахейцев также собирается казнить Елену, побив ее камнями, но никто не решается бросить в нее камень. Можно увидеть в этом всевластие божественного начала, присущего Елене, которая была дочерью Зевса и самой прекрасной женщиной всех времен[103]. В ней есть нечто такое, что выше, сильнее и значимее как грубых чувств, злобы и ненависти желания мести, так и рассудочных построений, житейской убежденности. Елена поистине непобедима.

Примечательна версия посмертного существования Елены. Считалось, что она соединилась вечным союзом с героем Троянской войны — Ахиллом. В традиционных культурах (даже в позднем славянском так называемом «двоеверии»[104]) мир мертвых часто представляется неким пространством с возможностью вполне обычного существования души человека, продолжения работы и привычной деятельности. В том числе и с возможным выходом замуж и женитьбой для незамужних и холостяков. Елена была замужней дамой, однако лишь после смерти обрела героического супруга себе под стать. Это супружество вновь напоминает нам историю богини Коры-Персефоны.

В реальности женщины лишь отчасти могут следовать такому сценарию. Это обычно Кора-Афродита, птичка в золотой клетке, иногда вылетающая на свободу... однако в жизни ее, пожалуй, довольно скоро и грубовато, невзирая на хрупкие, пушистые и яркие перья, запихивают обратно. Впрочем, в отдельных случаях она сама может себе позволить такую жизнь, красочную и богатую приключениями. Это незамужние «светские львицы», живущие на содержании у мужчин[105]и при сезонной смене любовников утверждающие, что на редкость моногамны («каждый раз у меня бывает только один мужчина»). И все же для нашей с вами реальности (если папа — не бог) это тупиковый сценарий.

 

ПСИХЕЯ

 

История Амура и Психеи, начиная с Эриха Ноймана, ассоциируется с путем индивидуации женщины. На русский язык оказалась переведенной книга Роберта А. Джонсона «Она», из которой большая часть заинтересованной аудитории узнала все подробности. На настоящий момент обильно ставятся сценарные социодрамы на эту тему. Мне данный «путь индивидуации» видится раскрытием темы «пути Персефоны», отделения от родителей как инициации и наступления жизненной (житейской) зрелости. Множество авторов оставили свой след в этой теме, и мы тоже внесем свою скромную лепту.

История Психеи, рассказанная Апулеем[106], такова: девушка была младшей дочерью царя и прославилась своей красотой настолько, что ее стали почитать земным воплощением Афродиты. Это, разумеется, не понравилось богине, и она потребовала от своего сына Эрота, чтобы тот отомстил за маму, внушив девице страсть к самому последнему ничтожеству на свете. Мотив нечаянного «соперничества» с Афродитой я бы тут не принимала в расчет, если только не предполагать обычные забавы девичества более вольными. Но Психея явно не радуется своей красоте. Более того, тоскует и горюет от того, что никто не видит в ней нормальной земной девушки на выданье, а смотрят на нее как на божество.

Царь-отец идет за прорицанием, и оракул Аполлона возвещает, что необходимо принести девицу в жертву — как полагают, самому богу смерти.

Царь, на высокий обрыв поставь обреченную деву

И в погребальный наряд к свадьбе ее обряди;

Смертного зятя иметь не надейся, несчастный родитель:

Будет он дик и жесток, словно ужасный дракон.

Он на крылах облетает эфир и всех утомляет,

Раны наносит он всем, пламенем жгучим палит.

Даже Юпитер трепещет пред ним и боги боятся.

Стиксу внушает он страх, мрачной подземной реке[107].

Здесь мы видим уже знакомую нам метафору брака как смерти.

«Мы не в полной мере осознаем двойной аспект бракосочетания и стремимся видеть в нем лишь праздничный белый цвет и наслаждение. Если отмирание части прошлой жизни не находит своего отражения в соответствующих ритуалах, оно все равно позже обязательно проявится в эмоциональном настрое и менее приемлемой форме. Например, некоторые женщины могут испытывать сильную обиду и отвращение к браку спустя несколько месяцев и даже лет»[108].

При этом, если вдуматься в слова оракула, ничто не говорит о том, что речь идет именно о боге смерти. Зная дальнейшую историю, мы с удовольствием видим, что подразумеваться может и бог любви!

Этот момент кажется мне определенной развилкой для дальнейшего хода событий и для уточнения этой истории как метафоры женского пути индивидуации вообще. Действительно, когда детство и юность девушки достаточно стабильны и вполне безоблачны, то с «богом смерти» как с ритуальной маской «бога любви» (как и положено) она встречается на пороге замужества[109]. Но «бог смерти» может прийти гораздо раньше: это может быть ужасная психическая травма или постоянный кошмар всего детства, когда кажется, что ты уже в аду. Я могу сказать, что ко мне Смерть пришла со смертью моей матери, и с тех пор бог смерти всегда где-то рядом. Это случилось раньше, чем я смогла бы с этим справиться, — в то время, когда уход в отчаяние и одиночество еще не приносил новых сил. Нечто подобное происходит и с детьми алкоголиков: тогда девочки с детства живут в аду, рядом с ужасным богом всего самого страшного, что есть на свете, хоть том, хоть этом. Так девочка может стать маленькой Персефоной, блуждающей по лабиринтам Аида, но это уже не история Психеи[110].

Вернемся к легенде, рассказанной Апулеем: так или иначе, прекрасной девице предстоит брак с богом смерти. Однако в юную Психею влюбляется сам Амур (Эрот), бог любви и сын златой Афродиты. И вот, когда Психея на Скале Смерти ожидала своей гибели, ее подхватил ветер Зефир и унес во владения Эрота, где тот и стал ее супругом. Никто не появлялся ей на глаза, она лишь слышала некий голос, который ласково с ней говорил и советовал, что можно здесь делать. Психея восприняла все происходящее как положено и долгое время вовсе не порывалась узнать, что же с ней произошло на самом деле. Она даже не видела своего мужа при свете дня, он приходил к ней только под покровом ночи. В этом мы вновь видим образ невинной Коры, которая принимает все то, что дает ей жизнь, ни в чем не сомневаясь, и не вполне себя осознает. Как замечательно пишет об этом Роберт Джонсон:

«Почти каждый мужчина хочет от жены того же. Если она занята своим делом и не старается слишком много понимать, в доме царит мир и покой. Мужчина хочет старого патриархального брака, где он решает все наиболее важные вопросы, а женщине остается лишь согласиться с его решениями, и тогда в семье благополучно. Большинство мужчин лелеют надежду, что все будет происходить именно так и когда-нибудь, совсем скоро, жизнь в браке будет именно такой...

Каждый незрелый Эрос — это творец рая. Подобно подростку, он похищает девушку и обещает ей устроить полную счастья жизнь. В этом основной секрет Эроса: он хочет обрести свой рай, но без малейшей ответственности и серьезного сознательного отношения. В той или иной степени это присуще каждому мужчине...

В бессознательном мужчины есть нечто такое, что питает его надеждой добиться согласия жены ни о чем его не спрашивать. Часто его установка по отношению к браку состоит в том, что для него брак должен быть удобным, но не обременительным. Если мужчина на чем-то сосредоточен, он хочет быть свободным и забыть о том, что состоит в браке. Когда женщина внезапно обнаружит в мужчине эту установку, она может оказаться в шоке. Брак — это сплошные обязательства женщины, а для мужчины в нем нет никакой безысходности. Я вспоминаю, как одна женщина рассказывала, что плакала целыми днями, открыв для себя, что брак для мужа — всего лишь одна из многих сторон жизни, тогда как для нее он играл главную роль. Так она открыла в своем муже строящего рай Эроса»[111].

Однако жить в спокойном неведении Психее не дают старшие сестры:

«Счастливая, ты сидишь, не беспокоясь о грозящей тебе опасности, блаженная в неведении такой беды, а мы всю ночь напролет, не смыкая глаз, думали о твоих делах и горько скорбим о твоих бедствиях. Мы наверняка узнали и не можем скрыть от тебя, разделяя скорбь и горе твое, что тайным образом спит с тобою по ночам огромный змей, извивающийся множеством петель, шея у которого переполнена вместо крови губительным ядом и пасть разинута, как бездна. Вспомни предсказания пифийского оракула, что провозвестил тебе брак с диким чудовищем. К тому же многие крестьяне, охотники, поблизости охотившиеся, множество окрестных жителей видели, как он под вечер возвращался с пастбища и переправлялся вброд через ближайшую реку.

18. Все уверяют, что недолго он будет откармливать тебя, льстиво угождая кушаньями, но пожрет, отягощенную лучшим из плодов. Теперь тебе представляется выбор: или захочешь послушаться сестер твоих, заботящихся о дорогом твоем спасении, и, избежав гибели, жить с нами в безопасности, или же быть тебе погребенной во внутренностях жесточайшего гада. Если тебе нравится уединение этой деревни, наполненной голосами, или тайные соединения зловонной и опасной любви и объятия змея ядовитого, — дело твое, мы по крайней мере свой долг честных сестер исполнили»[112].

Несмотря на все увещевания мужа, молодая женщина все же решается узнать, кто же он. Увидев, что перед ней сам бог любви, она случайно проливает на него масло из светильника, тот просыпается и покидает Психею. Это довольно расхожий сказочный сюжет (вспомним «Аленький цветочек» Аксакова, вообще сказки на тему «Красавица и чудовище»), тем более очевидный, что в волшебных сказках очень часто (или всегда?) идет речь об инициации человека. И в этом контексте «злые сестры» оказываются, наоборот, благими силами, раздраженными «предвестницами осознания», как называет их Джонсон. Тем, что не дает ей благостно заснуть в золотой клетке (Апулей называет свою героиню в этот момент «простой душою и нежненькой»), начиная радостно петь лишь тогда, когда хозяин, сняв покрывало, обозначит новый день.

В то же время Джонсон напоминает:

«Несмотря на то, что они являются предвестницами осознания, для всякой женщины все же существует опасность задержаться и застыть на этой стадии развития, всю последующую жизнь оставаясь деструктивной. Вы можете видеть в мужчинах источник своих бед, оставаясь на скале Смерти; точно так же можно оказаться в состоянии двух старших сестер и разрушать все, что пытается создать мужчина»[113].

В нашей системе голос сестер мы бы соотнесли с определенной стадией развития архетипа Геры.

Когда Эрот покидает Психею, та в отчаянии решает покончить с собой, но река не принимает ее. В этом критическом состоянии видят важный этап развития личности, ведь желание завершить свою жизнь означает невозможность жить так, как раньше, а следовательно, — возможность инициирующей перемены:

«Прежде чем женщина соприкоснется с архетипическим содержанием, она часто находится на краю гибели. Именно в момент гибели она быстро восстанавливает связь с архетипом и воссоздает внутренний мир. Это приводит к образованию весьма ценных и полезных структур на глубоких уровнях психики»[114].

Особенность женщин состоит еще и в том, что именно в страданиях и одиночестве мы можем найти свою новую силу и путь для дальнейшего развития. Нельзя сказать, что это сильно радует... но все-таки дает надежду, ведь правда?

Психея, решившая утопиться, встречает бога Пана[115], который дает ей совет молиться богу любви. Пан нечасто встречается в историях богинь, но когда все же играет какую-то роль, она оказывается важной и отчетливой. Так, после определения доли Артемиды ее отцом, Пан дает юной богине щенков от своей гончей. При чтении текста кажется, что в этом нет ничего особенного, но в мифодрамах фигура Пана оказывается очень мощной и самодостаточной, по-настоящему ресурсной для той героини, в истории которой он появляется. Пан как будто «заземляет» героиню и вместе с тем дает ей силу продолжать путь.

Отдельная сюжетная линия этой истории — отношения Афродиты со своим сыном и ее ревность к сопернице за красоту и за отпрыска. Но это история зрелой матери, Деметры-Афродиты-Геры, а не Психеи, поэтому здесь мы не станем ее рассматривать.

Психея ищет храм «своего владыки» — Купидона (Эрота, Амура) и по дороге приводит в порядок убранство храма Цереры (Деметры). Богиня земледелия ей рада, но не может у себя приютить, опасаясь недовольства Венеры (Афродиты). Затем Психея приходит в храм Юноны (Геры) и также молит о покровительстве, но и Юнона отказывает ей, называя Психею «рабыней Венеры», то есть чужой рабыней.

Так Психея оказывается во власти Афродиты, и никто другой больше не может ей помочь. (Как и большинство ярких героинь, Психея от пути и воплощения сценария одной богини плавно переходит к сценарию другой. Хотя в целом мы видим в ее истории сценарий Коры-Персефоны, с момента укола стрелой Эрота и влюбленности в самого бога любви Психеей владеет Афродита.)

Афродита и сама разыскивает Психею. Когда, наконец, девушка является к Афродите, ее встречает служанка по имени Привычка и мучают другие слуги Афродиты по имени Забота и Уныние. Здесь мы видим метафорическое описание жизни молодой женщины в доме мужа, при свекрови. Это путь Коры-Персефоны, попавшей в чужой дом, чужой род и привыкающей к чужим порядкам. Приходится ей и терпеть унижения и побои:

«Наверное, ты рассчитываешь, что во мне вызовет сострадание зрелище вздутого живота твоего, славное отродье которого собирается осчастливить меня званием бабушки? Действительно, большая для меня честь в самом цвете лет называться бабушкой и слышать, как сына рабыни низкой зовут Венериным внуком. Впрочем, я, глупая, напрасно произношу слово «сын»: брак был неравен, к тому же, заключенный в загородном помещении, без свидетелей, без согласия отца, он не может считаться действительным, так что родится от него незаконное дитя, если я вообще позволю тебе доносить его».

10. Сказав так, налетает она на ту, по-всякому платье ей раздирает, за волосы таскает, голову ее трясет и колотит нещадно…»[116]

Могу поспорить, что какая-то часть любезных читательниц чует в этом описании нечто очень знакомое... хотя бы по духу.

Свекровь дает Психее четыре задания. Эти задачи интерпретируются как определенные этапы психологического развития женщины, каждая из которых символизирует способность, которую нужно развивать женщине.p>

«Каждый раз, когда Психея справляется с заданием, она приобретает умение, которого не имела раньше, — умение, приравненное в юнгианской психологии к анимусу или маскулинному аспекту женской личности. Хотя эти способности часто видятся как "маскулинные" у женщин, которые, как Психея, нуждаются в прикладывании усилий для их развития, они являются естественными свойствами женщин — Артемид и Афин»[117]. (Обратим внимание на последнее замечание.)

Первым заданием Психеи становится сортировка семян. Необходимо было до вечера рассортировать кучу перемешанных между собою зерен по своим кучкам. Это очень знакомый нам сюжет из волшебных сказок, особенно о мачехе и падчерице, походе последней к Бабе-Яге или другому могущественному женскому персонажу. И тут, как и в сказках, Психее на помощь приходит волшебный помощник — в данном случае муравьи, которые и выполнили всю необходимую работу. Современные юнгианские аналитики видят в этом необходимость научиться приводить в порядок путаницу мыслей и чувств, в которой часто пребывает женщина (особенно в ситуации, когда уже разбужена Афродита), и отделять существенное от несущественного, полезное от вредного, необходимое от пустяшного.

«Когда женщина учится оставаться в запутанной ситуации и не действовать до того, пока все не прояснится, она учится доверять "муравьям". Эти насекомые аналогичны интуитивному процессу, работа которого лежит за пределами сознательного контроля. Или ясность может прийти благодаря ее осознанным усилиям к систематически или логически оцененному и определенному приоритету перед многими элементами, включенными в ситуацию»[118].

Вторым заданием Психее стала добыча шерсти золотых овнов Они были ужасно агрессивны и затоптали бы ее насмерть при первом подступе. Психея вновь почувствовала свою беспомощность и отчаяние, но зеленая тростинка нашептала ей, что собирать шерсть надо поздно ночью, когда бараны лишатся своей могучей солнечной силы и заснут, и собирать ее следует с кустов, мимо которых они проходят днем, что совершенно безопасно. Джин Шинода Болен и Роберт А. Джонсон видят в этом необходимость войти в «мужской», агрессивный и соревновательный мир, но не стать при этом жесткой и циничной. При этом Р. Джонсон полагает, что это касается всех женщин, а Дж. Ш. Болен — что это имеет отношение лишь к женщинам типа «уязвимых» богинь[119].

Однако данная трактовка мне кажется не вполне убедительной. Основываясь на интерпретациях моей учительницы психодрамы Е. Лопухиной и на своем собственном опыте бытия Психеей в ее мифодраме, я могу предположить, что это обучение тому, как следовать своим курсом посреди агрессивного мира, ни во что не вмешиваясь, не ввязываясь ни во что серьезное, но осторожно и ловко продвигаясь вперед. Во всяком случае, я поняла это именно так и именно это чувствовала из роли. Я вспоминала свою бурную «металлическую» юность и то, что именно тогда и там научилась «не будить лихо, пока оно тихо», «делать все, что хочется (это было совершенно новым по сравнению со сверхопекой моего детства), но учитывая, что за это, возможно, придется отвечать», идти на определенный риск, чтобы просто получить от него удовольствие... успешно пройдя испытание, конечно.

В последнем можно увидеть яркую черту Персефоны, которая вновь и вновь проверяет Цербера на то, как быстро он бегает и действительно ли не причинит ей вреда. Это и постоянное повторение рискованных ситуаций, чтобы вновь не попасться и убедиться в том, что по-прежнему выходишь из них невредимой. Сейчас я понимаю, что это типичное «виктимное» поведение. Пожалуй, тогда, в юности, мне достаточно везло. И, проигрывая ситуацию с баранами в мифодраме, я почувствовала знакомую «игру», и, надо сказать, получила удовольствие.

Когда Психея выполняет первые два задания, Афродита гневается и говорит, что знает, кто ей помогает на самом деле, явно подразумевая своего сына. В этом смысле интерпретируют происходящее и юнгианские аналитики, полагая, что женщина, идущая путем Психеи, достигает своего и развивается с помощью Анимуса. И мы не будем этому противоречить, потому что иногда трудно разделить, где действует развитый и умелый Анимус (Логос), а где — развитые способности женского архетипа Афины или Артемиды, в ряде случаев даже Гекаты. Во всяком случае, когда речь идет о функциональных задачах и их выполнении, а не о духовном опыте, провести такую