Античные пристрастия Валерия Брюсова

 

Справедливо замечание М. Гаспарова, немало поработавшего над подготовкой издания сочинений В.Я. Брюсова, относительно двух периодов в его творчестве (ранние стихи и поздняя проза: 1890-е и 1910-е годы), когда античность играла особенно заметную роль, отразив серьезные сдвиги в истории страны и духовной биографии писателя [11, 543]. В общих чертах концепция Гаспарова представляется верной, хотя и несколько схематично прямолинейной. Хотелось бы подчеркнуть непрерывность античных пристрастий Брюсова на протяжении всей его творческой жизни, а не спорадических приступов ностальгии. Интерес к античности возникал не вдруг и не убывал, а присутствовал постоянно, гнездясь в сознании и подсознании поэта, это был некий магический кристалл, сквозь который реальность воспринималась преображенной. Она (античность) преследовала его от первых стихотворных опытов до завершающего советского периода. История не уводила писателя от действительности, а скорее приближала к ней, углубляла и объясняла ее. Даже незадолго до смерти в дружеских и чуть ироничных, посвященных М. Волошину, стихах (1924) есть такие перенасыщенные античными образами строчки:

Наш Агамемнон, наш Амфитрион

И, как Орфей, царь области рубежной,

Где Киммерии знойный Орион

Чуть бросит взгляд и гаснет неизбежно!..

Прослеживая влияние античных мотивов, можно пойти простым хронологическим путем, год за годом, но прежде хотелось бы обобщить и инвентаризировать весь арсенал эстетически содержательных и формальных средств, многообразно использованных Брюсовым: мифы, боги, герои; исторические события, ситуации, известные культовые персонажи; колоритные детали, реалии, артефакты, антураж; жанры, метрика, метафоры, термины, явные и скрытые цитаты. Вымыслы и фактография, реальность и фантазии, прошлое и настоящее — все вместе, вперемешку. Между ними нет границ. Бесконечные аллюзии, параллели, иносказания, реминисценции легко прослеживаются, если искать, по совету Гёте, «в настоящем — прошлое».

Давно замечено: оживление интереса к эпохам перелома, смены веков и тысячелетий связано с осознанием краха уходящих ценностей, ощущением «конца света», эсхатологическими настроениями и потребностью найти для себя выход, обрести возможность спасения, воспеть новые идеалы. Для этих целей античность предлагает богатейшую коллекцию образов, мотивов, сюжетов и коллизий, теорий и рецептов, годных при любой ситуации. Исторические примеры и мифы всегда под рукой, щедро воспользуйся ими, не утруждая себя придумками. Орфей и Евридика, Одиссей и Калипсо, Тезей и Ариадна, Ясон и Медея, Геро и Леандр, Эней, Кирка, Елена и др. Или — Гармодий и Аристогитон, Александр, Антоний и Клеопатра, Юлий Цезарь и Брут, Помпеи, Каракалла, Нерон — знаковые имена, персонифицирующие добро и зло, пороки и добродетели, победы и поражения, демократию и тиранию, цивилизацию и варварство, отжившее и нарождающееся. Все это — лакомый кусок для научной рефлексии. Что же касается художника брюсовского типа, то во всём этом он «купается», органично заполняя белые листы стихами и прозой, отмежевываясь от «наличного бытия».

Где искать правду и счастье? Невольно начнешь сравнивать и залюбуешься красотой и умом древних греков и римлян! Тут уместно вновь напомнить о классическом образовании, полученном Брюсовым. В индексах, указателях, примечаниях, комментариях, вступительных статьях к его сочинениям, составленных специалистами, полно свидетельств энциклопедической учености и недюжинных знаний в области наук о классической древности. Странным образом символистская утилизация античного наследия в восприятии Брюсова сливается с реализмом, который он рьяно защищает с индивидуалистских позиций. Да и как могло быть иначе, когда он указывал (в 1900 г. в письме к М.Горькому) на отличие своих сонетов от сонетов Ж.М. Эредиа: «У того все изображено со стороны, а у меня везде — и в Скифах, и в Ассаргадоне, и в Данте — везде мое «я». Право же, дьявольская разница!» [12, 733]. Пропущенную через себя «минувшую судьбу» Греции и Рима он окрашивал в свои тона на манер «мирискусников», превращавших утраченное прошлое в изысканный мир грез и мечтаний. Эта художественная волна, поднятая на рубеже XIX —XX веков, докатилась до позднейших времен, породив античные мотивы в творчестве Ж. Кокто, Ж.-П.Сартра, А. Жироду, Т.С. Элиота и др. Вечность любит маскарад, любит рядиться в маски античного театра.

Брюсова всегда тянуло к масштабности, философским обобщениям, к глобальному охвату действительности в духе «грядущих гуннов», а для этого стихи в заданных метрах и незатасканных рифмах все ж ставили препоны вольному полету мысли. Тут нужна была проза с ее безграничными панорамными возможностями, опиравшимися на весь опыт словесной выразительности. Уже в первой романной пробе «Гора Звезды» (1898) запечатлено трагическое противостояние космического размаха — Неба и Земли, Божественного и человеческого, мечты и реальности, вдохновленных, возможно, глубинами античных трагедий и философской прозы. Молодым писателем, естественно, проблемы не разрешаются, но они не дают покоя и перетекают из рассказов в новеллы и пьесы (драма «Земля» (1904), сборники «Земная ось» (1907), «Ночи и дни» (1913). В них отразились труднопреодолимые конфликты, возникшие на пути человека и общества в «конце века». История с первых шагов цивилизации представляла собой благодарное поле для анализа и синтеза, для извлечения уроков. Так полагал и Брюсов, с ранних лет влюбленный в греко-римскую древность. В ней он искал параллели и ответы на «проклятые вопросы» бытия.

В античности Брюсова, подталкиваемого «переживаемым моментом» и особой «мистической чувствительностью» (Н.Бердяев), привлекали поздние периоды коренных перемен. Они просились в литературу. На «просьбу» охотно откликнулись Д. Мережковский (трилогия «Христос и Антихрист») и Валерий Брюсов. В разгар мировой войны возникла небольшая повесть из жизни VI века «Рея Сильвия» (1914). В ней предстает Рим, захваченный готами. Разруха, грабежи, пожары, голод. Жители то покидали город, то возвращались. На этом фоне развертывается судьба Марии, молоденькой дочери бедного переписчика рукописей. Девушка немного не в себе — живет в мире преданий, мифов и видений прошлого. В таком состоянии она бродит среди руин вечного города. На развалинах Золотого дома Нерона находит старинный барельеф с изображением Реи Сильвии, дочери царя Нумитора. Приглянувшись богу Марсу, царственная весталка родила ему близнецов Ромула и Рема. Полубезумная Мария вообразила себя Реей. В разгромленном городе она встречает прекрасного юношу. Они сходятся, и она должна родить. Мария живет встречами с ним, но молодой человек исчезает. Ожидания напрасны — юный гот убит. Окончательно сойдя с ума, Мария бросается в Тибр, как некогда легендарная Рея. Тем временем на Рим движутся дикие полчища лангобардов. Таков незавидный конец «золотой» столицы некогда могучей Империи.

Описания исторических реалий, подробностей быта, достопримечательностей Рима, свидетельствуя о фундаментальных знаниях и богатом воображении автора, уже набившего руку на сочинении большого прозаического полотна («Рея Сильвия» создана после «Алтаря Победы»), погружают читателя в апокалиптическую атмосферу осажденной крепости. В раздвоенном сознании Марии, в ее визионистских фантазиях идеальное прошлое сталкивается с бедствиями действительности, что и ведет ее в конечном счете к гибели.

Потрудившись, писатель может избежать в своем историческом сочинении натяжек и ошибок, но выше его сил отрешиться от «разницы во времени», от изменений в менталитете, психологии разных поколений, от новых восприятий, обедняющих или, "скорее, обогащающих смысл фактов в животворном процессе чтения или созерцания. Здесь коренится источник силы и слабости любого произведения о былом, претендующего на художественность, поэтому немногого стоят упреки дотошных критиков в модернизации или архаизации, стилизации, необъективности, искажениях и т.п.; что уж тут говорить о сознательных версиях, римейках, парафразах, обработках и т.п. Фиксация промахов, разночтений, описок и прямых ошибок — дело полезное и нужное, долг добросовестных составителей примечаний и комментаторов. Но есть и другая сторона. Глубокий экзегет видит в них зеркальное отражение сдвигов в сознании, идеологии, мировоззрении и самой действительности. История не стоит на месте, но знает и повторения. Классицизм, романтизм, реализм, символизм, импрессионизм, авангардизм повторяются в истории культуры, но они предстают на новом витке каждый раз по-разному, по-особому. Вот и весь несложный, но поучительный вывод, который напрашивается при чтении мелодраматической «повести из жизни VI века», написанной эрудированным автором, в начале века двадцатого. Мир литературный, как и реальный, неоднозначен и многополярен.

К тому же трагическому периоду мировых общественных потрясений, что и «Рея Сильвия», относятся «римские» романы Брюсова: «Алтарь Победы. Повесть IV века» (1911-1912) и его незавершенное продолжение «Юпитер поверженный» (1918). В них писатель поднимает все те же вопросы и темы — поиски своего места на пике «грозового перевала», сохранение достоинства, метания между бытием и бытом; предощущение тяжелой поступи рока; выбор между героизмом, подвигом и пассивностью; между эскапизмом, уходом в мир чувственных радостей и нравственным долгом. Следовало бы в связи со сходной моральной проблематикой и образной системой упомянуть и первый «большой» исторический роман «Огненный ангел» (1907—1908), наполненный мрачной мистической атмосферой и любовными переживаниями, но он посвящен эпохе Реформации в Германии XVI в. и выходит за рамки нашей темы.

В затянувшуюся закатную пору Римской империи IV век новой эры предоставлял классической античности не только передышку, но даже открывал второе дыхание, раскрывал, казалось, новые горизонты. В этом веке, пояснял Брюсов, «заканчивалось объединение народов древности в единой греко-римской культуре, — совершился великий переворот в религиозном сознании, приведший Европу от античного язычества к христианству; создалась та наука, которой потом жили почти целое тысячелетие, и то право, которое легло в основание юридических понятий всего нового мира; наконец, выработались многие такие основы государственной и общественной жизни, которые продолжают оставаться жизненными до последних дней» [13, 206]. Влюбленный в римскую старину, писатель принял недолгий подъем Римской империи в эпоху Юлиана за «время высшего расцвета римской идеи, когда римский мир пожинал плоды посеянного» [11, 544].

Брюсов жаждал доказательности своей концепции и, при любви к деталям, как всякий художник, веря в их убедительность, искал и находил нужный материал в первоисточниках (Авсоний, Симмах, Амвросий, Августин и др.) и в новой научной литературе (Г. Буасье, Т. Моммзен, Я. Буркхардт, Э. Гиббон, Р. Пишон и др.), стараясь не оступиться. Того же требовал и от других. Советуясь по ходу работы с известным петербургским профессором А.И. Малеиным, в одном из писем к нему (от 30 авг. 1911г.) сообщал: «Перечитывая «Юлиана Отступника» Мережковского, после внимательного изучения Аммиана Марцеллина, я нахожу у Мережковского столько анахронизмов и промахов против «эпохи», что сейчас боюсь буквально за каждое свое написанное слово» [14, 190].

Перенося свою продуманную точку зрения и недюжинные знания «эпохи» на страницы «повести», Брюсов частенько теряет чувство меры и, как говорится, перебарщивает: заполняет листы подробными описаниями топографии Рима, его - улиц и площадей, известных и малоизвестных строений, памятников, дворцов, статуй, а то и перечислением складок одеяний или блюд для гурманов. Пространные разглагольствования героев пестрят скрытыми и явными цитатами из древних авторов. К месту и не к месту Брюсов употребляет латинизмы, доводя тенденцию до абсурда и безвкусицы, которая обнаружила себя во всей красе в почти неудобоваримом макароническом переводе «Энеиды» Вергилия. Возьму для примера первый попавшийся на глаза отрывок из «Алтаря Победы»: «У входа в вестибуле дворца меня встретил номенклатор, которому я показал мою диплому. Номенклатор записал мое имя в пугиллар...» и далее в том же духе. На каждом шагу попадаются требующие специальных объяснений латинские слова в русской транскрипции: омикула, карленпш, папины, каррука, реда, пансиона, колобий, доместики, пугионы и т.п. Нужно сказать, самого Брюсова смущал вопрос, до какой степени допустимо «латинизировать» родной язык. В этом он признавался в одном из писем к А.И. Малеину [14, 189]. Ощущая некоторую неловкость и необходимость объясниться с читателем, Брюсов предпосылает «Алтарю Победы» предисловие, где указывает на две особенности произведения. Это, во-первых, присоединение к беллетристическому сочинению научных примечаний исторического характера: «В этих примечаниях я, прежде всего, имел в виду объяснить те, встречающиеся в повести черты быта и нравов IV века, которые могут быть непонятны или неизвестны читателю....Иные примечания сообщают и такие сведения, показавшиеся мне небезынтересными для читателя, которые непосредственного отношения к действию повести не имеют». Прилагался и список источников, которыми пользовался автор при составлении примечаний. Во-вторых, это необычное написание некоторых латинских имен и названий: «...В повести мне пришлось нередко употреблять латинские названия различных вещей и явлений, так как соответствующие им русские слова имеют не совсем то же значение. Этим названиям, по возможности, сохранены их подлинные формы, например, «легионарий» вместо обычного галлицизма «легионер», «ретор» вместо «ритор» и т.п.». Автор обращает также внимание на свое желание сохранить оригинальные латинские ударения: например, Венера; писать «Март» вместо привычного Марс и т.п. Брюсов уже знает, как следует грамотно передавать по-русски некоторые латинские фонемы (что и стало нормой в последние годы): интервокальное «s» — через русское «с», а не «з», лат. «с» — через «к», но делал это непоследовательно и сохранял традиционные «цесарь», «Цицерон», хотя вдруг возникает «Мекенат». Что же касается чтения дифтонгов или нынешнего транскрибирования сочетаний «tio» или «this», то наш романист, не задумываясь, пишет «Грациан», «Диоклетиан», «Намациан».

Сюжет «Алтаря Победы» развертывается в правление императоров-христиан — Грациана (на Западе) и Феодосия (на Востоке империи). Язычество властно вытесняется христианством, но еще жива память о доблести и вере предков, особенно в среде патрицианской знати, утрачивающей свои власть и привилегии. О событиях, развивающихся в романе, который Брюсов упорно называет «повестью», рассказывает его главный герой Децим Юний Норбан, привлекательный и состоятельный юноша из провинциального аквитанского городка Лакторы в Галлии (лицо вымышленное). Название произведения связано с реальным историческим фактом — «делом об алтаре Победы» (384 г.). Император Грациан своим указом, вопреки воле Сената, где еще не выветрился дух принципата, выдворяет из римской курии алтарь и статую богини Виктории, установленную там божественным Августом. В Сенате зреет заговор, цель которого — устранить императора и восстановить прежние порядки.

Юний, прибывший в столицу Империи для завершения образования, поселился у своего дяди-сенатора и угодил в самую гущу дворцовых интриг. Среди его новых знакомых — светская красавица Гесперия и случайная попутчица Pea, бедная христианская фанатичка, порой одержимая припадками плотских желаний. Юния тянет и к той, и к другой. Преследуя каждая свою цель, они вовлекают его в заговор и требуют убить Грациана в его миланской резиденции. События закручиваются, но авантюра проваливается, и Юний оказывается в темнице.

В романе наряду с придуманными действующими лицами фигурируют исторические персонажи. Помимо Грациана, это епископ Амвросий, влиятельный и блестящий оратор Симмах, который вызволил Юния из тюрьмы. Личное переплетается с острейшими конфессиональными конфликтами. Им было суждено разрешиться, но они прервались «на самом интересном месте» в начатом и незавершенном продолжении «Юпитер поверженный». Гесперия стала еще более обольстительной и доступной. Но лишь ее сопернице, борющейся с Антихристом, дано приоткрыть завесу, скрывавшую счастливую Новую жизнь.

Автор окунул с головой читателя в круговерть символов и аллегорий, ассоциаций, параллелей и подтекстов, требующих глубокомысленных медитаций. Это дело серьезное. Без них живописная картина лишается глубины, стереоскопичности, тускнеет, получается самотождественной, скучной и плоской,

так сказать, без ангелов. Образы, созданные художником, выходят за свои исторические пределы и, обретая новое качество, живут новой жизнью. Реальность и символы взаимозаменяемы, все перемешано, как в жизни. Возникает представление о преемственности культур и религий. А у меня перед глазами встает устремленный в небо перст перед собором святого Петра в Риме — египетский обелиск, увенчанный крестом. Культура действительно едина в пространстве и времени.

Чтение «Алтаря Победы» наводит на размышления. Если бы удалить из серьезного романа Брюсова «горы научной номенклатуры: и вздыбленный синтаксис» (выражение Д. Максимова) [15, 14].

При таланте автора-рассказчика, его умении выстраивать динамичный сюжет, этот роман не только обогатил бы наши знания римской истории, античных реалий, но и украсил бы русскую классическую литературу.

 

 

Выводы

 

Итак, можно сделать такие выводы:

· В Брюсове помимо творческого дара художника жил неукротимый дух исследователя, который дерзко вознамерился найти рационалистические «ключи тайн» к самым сокровенным человеческим чувствам, а также понять причины рождения новых форм в искусстве, логику их развития.

· В творчестве Брюсова соединились разные черты: глубина мысли и стремление к мистификации, научность и интерес к таинственному.

· Вклад Брюсова в развитие русской поэзии огромен. Он обогатил ее новыми формами и темами, занимался теорией стиха, много переводил (с французского, английского, немецкого, латинского, армянского).

· Брюсов повлиял на таких непохожих друг на друга поэтов, как Блок, Есенин, Заболоцкий. Его творчество парадоксальным образом отразилось в поэтике футуристов.

· Изучение брюсовского наследия, часто выходящего за рамки собственно символизма, поможет глубже понять историю русской литературы XX века.

· Основой поэтической практики и теоретических взглядов молодого Брюсова на искусство стали индивидуализм и субъективизм.

· В Брюсове помимо творческого дара художника жил неукротимый дух исследователя, который дерзко вознамерился найти рационалистические «ключи тайн» к самым сокровенным человеческим чувствам, а также понять причины рождения новых форм в искусстве, логику их развития.

 

 

Список использованной литературы

 

1. Брюсов В.Я. Дневники. 1891 – 1901. – М., 1927 – 300 с.

2. Мережковский Д.С. Эстетика и критика. – М., 1994 – 290 с.

3. Литературный энциклопедический словарь. – М., 1987 – 410 с.

4. Максимов Д.Е. Брюсов. Поэзия и позиция. – Л., 1969 – 510 с.

5. Брюсов В.Я. Ключи тайн // Весы – 1904 - № 1 – С. 10 – 21.

6. Лосева А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. – М., 1976 – 430 с.

7. Поэзия французского символизма. Лотреамон. Песни Мальдорора / Под ред. Косикова Г.К. – М., 1993 – 470 с.

8. Мочульский К. Валерий Брюсов. – Париж, 1962 – 320 с.

9. Максимов Д.Е. Брюсов. Поэзия и позиция. – Л., 1969 – 470 с.

10. Волошин М. Литературное наследство. – Кн. 2 – М., 1994 – 320 с.

11. Брюсов В.Я. Собр. соч.: В 7 т. – М., 1973 – 1975. Т. 5. – 570 с.

12. Брюсов В.Я. Стихотворения и поэмы. – Л., 1961 – 750 с.

13. Русская мысль. Кн. 1. – М., 1910 – 290 с.

14. Малеин А.И. Известия Ленинградского государственного университета. Т. 2. – Л., 1930 – 490 с.

15. Нахов И.М. Валерий Брюсов и античный мир // Русская словесность – 2003 - № 6 – С. 8 – 16.