Часть 2.4. Кавказская бюрократия.

Особенным явлением покорения Кавказа можно признать создание системы бюрократического управления. Описание кавказского чиновничества, его влияния на жизнь местных жителей – отдельная страница горной истории.

«Определение «настоящий кавказец» фигурирует в черновых записях графа И. И. Воронцова-Дашкова, кавказского наместника в 1905—1915 годах. Подбирая должностных лиц для службы в административно-чиновничьем аппарате, Воронцов-Дашков против фамилии каждой из кандидатур указывал на свойственные ей характерологические черты. И среди таких качеств, как порядочность, трудолюбие, толковость, твердость и пр., он называет: «настоящий кавказец». Автором этого определения следует считать М. Ю. Лермонтова, который еще в 40-х годах прошлого столетия употребил его в очерке «Кавказец», специально посвященном службисту на Кавказе.

Чиновничество приходило на Кавказ вслед за армией. Оно стало одним из каналов пополнения русского населе­ния на Кавказе. При этом понятие «русский чиновник», по­стоянно фигурировавшее в делопроизводственных доку­ментах, статистических источниках, литературе, не было однозначным, поскольку этноним «русский» как бы утра­тил свою функцию этнодифференцирующего признака. Он являлся теперь признаком политическим, отражал те перемены, которые произошли на Кавказе, и свидетель­ствовал о создании в крае иного административно-поли­тического устройства. Зиждилось оно на новом аппарате, чиновники которого рекрутировались в первую очередь из Петербурга, Москвы и других городов внутренних губерний России.

Из доклада главноуправляющего А.П. Ер­молова: «Несмотря на выгоды и преиму­щества, которые предоставлены определяющимся в Грузию, очень мало или, лучше сказать, никто из молодых людей хорошего поведе­ния ехать туда, особенно в должно­сти канцелярских служителей, не соглашается. В чинах титуляр­ных советников многие хотя и же­лают определиться в Грузию, дабы за приезд туда получить чин кол­лежского асессора, который в Рос­сии без аттестата или строгого ис­пытания в науках приобрести не­возможно, но и те не иначе реша­ются на сие, как с условием быть помещенными в канцелярию Главноуправляющего или при граж­данском губернаторе».

Ликвидация прежней системы управления сопровожда­лась введением русской администрации, вначале преи­мущественно из русских офицеров. Судопроизводство и делопроизводство велись на русском языке.

Поначалу правительство, не доверяя должностных постов представителям высших слоев коренного населе­ния, вынуждено было выписывать чинов­ников «из России». Но, как об этом свидетельствуют многочисленные фа­кты, возможность легкой наживы и бесконтрольного хозяйничанья на далекой окраине привлекли на Кавказ всякого рода авантюристов, нередко уже запятнанных различными злоупо­треблениями. Известный кавказовед А.Р. Фадеев, цитируя воспоминания одного из современников, писал: «Кавказ в то время был убежищем и сборным пунктом разных пройдох и искателей средств вынырнуть из грязи или из неловкого положения». Это являлось отличительной чертой кавказского чиновничества первых призывов, а отчасти было и следствием непопулярности гражданской службы в России того времени.

Но главной побудительной при­чиной службы на Кавказе была поощрительно-льготная система. За при­езд на Кавказ давался чин коллежско­го асессора, равный званию майора в военной табели о рангах, без обяза­тельного для остальной России экза­мена выплачивалось денежное пособие сверх жалованья и пр. Чтобы представить себе, какого рода был этот коллежский асессор, вспомните героя повести Н.В. Гоголя «Нос», ибо майор Ковалев и был как раз тем самым «кавказским» коллежским асессором. Легкость продвижения по службе являлась тем стимулом, который привлекал на Кавказ людей определенного сорта. Достаточно взглянуть на рапорты командира Отдель­ного Кавказского корпуса и главноуправляющего А.П. Ер­молова, чтобы понять, сколь серьезной была эта проблема, ибо русская администрация персонифицировала собой Россию. В результате требова­ний Ермолова был специально издан указ «Об отправлении канцелярских служащих из губернских правлений в Грузию, людей хорошего поведения, и о непредставлении присылае­мых туда к производству в чины, не удостоверившись о их способно­сти к службе». Однако правительст­во не видело другой возможности привлечь на службу в кавказские края виновников гражданского и военного ведомств, как предоставление им разных льгот, и продолжало идти по прежнему пути. В законодательных актах льготные условия их службы именовались «преимуществами чиновников, служащих в Закавказском крае». По ходатайству кавказского наме­стника А. И. Барятинского был расширен контингент слу­жащих в кавказской администрации, к которым относи­лись правила о льготах. В процессе приобщения края к общегосударственной системе льготные правила рас­пространялись на служащих духовного ведомства, карантинно-таможенного, горного, учебного, ведомство Мини­стерства финансов, почтовых чинов­ников, а также военных, занимавших гражданские должности. Но при этом существовало одно непременное ус­ловие: каждый из прибывших на служ­бу в Закавказский край обязан был прослужить не менее трех лет, в про­тивном случае он должен был вернуть выданное ему пособие».

Количественному росту русского чиновничества на Кавказе в значитель­ной степени способствовало дальней­шее распространение на край обще­российской бюрократической систе­мы. Всякая новая административно-территориальная реформа приводила к разбуханию штатов. Правда, следует отметить усилия одного из наместни­ков — графа М.С. Воронцова — сокра­тить штаты гражданского управления. Он полагал, что необходимость при­влечения в край большого числа чи­новников из внутренних губерний поте­ряла свой первоначальный смысл, так как уже не ощущалось недостатка, как в об­разованных русских чиновниках, так и из туземцев. Одна­ко соображения наместника не нашли поддержки в цент­ральных правительственных ведомствах.

Обсуждение возможности пересмотра штатов при­няло затяжной характер, и привилегии службы на Кавказе, как правило, отстаивались местной властью с той же си­лой. Менялась лишь мотивировка».[11]

Отрицательной стороной российской специфики можно считать неспособность столичных управленцев разобраться в местных условностях. Нынешняя чеченская история тому лишнее подтверждение.

«Нельзя отказаться от искушения упомянуть, быть может, о незначительных, но весьма по­казательных фактах из жизни вели­кого князя Михаила Николаевича. Будущий кавказский наместник, се­ми лет от роду (в 1840 году), решил­ся вести дневник и буквально в пер­вых его строках записал: «После обеда мы играли в казаки и чечен­цы», в данном случае чеченцы — ана­лог разбойников. Даже у детей, чле­нов Императорского дома, на слуху были разговоры об идущей на дале­кой окраине Кавказской войне. В период наместничества у великого князя в 1863 году родился сын, и сча­стливый отец сообщил брату, импе­ратору Александру II, что малютка наречен именем Георгий, «по сокра­щенному Гиго (Грузинское наре­чие)». Мог ли думать кавказский наместник, что его сыновья, вырос­шие на Кавказе, в детстве мечтали остаться навсегда в Тифлисе. Как вспоминал его сын, великий князь Александр Михайлович, «наш узкий кавказский патриотизм заставлял нас смотреть с недоверием и даже с презре­нием на расшитых золотом посланцев из С.-Петербурга».

Российский монарх был бы неприятно поражен, если бы узнал, что пятеро его племянников строили на далеком юге планы отделе­ния Кавказа от Рос­сии». Таковы штри­хи, знаки того, как служба, как писали современники, «вы­ходя из бюрократи­ческой замкнутости на поприще гласно­сти», требовала «со­вершенно иным об­разом подготовлен­ных деятелей». В ча­стности, кавказский наместник великий князь Михаил Нико­лаевич для службы в военно-граждан­ской администрации отдавал предпочте­ние лицам русского происхождения, хотя и участие коренных жителей в управлен­ческом аппарате за­метно возросло. Свои позиции великий князь мотивировал многоликостью края, его полиэтничностью, языковой пестротой, разно­образием обычаев. Приводя доводы в пользу сохранения преимуществ службы в Закавказье, он писал, что, пока не произойдет «полное слияние окраин с империей» (а это была генеральная доктрина имперской политики в Рос­сии), привлечение чиновников будет оставаться насущ­ной необходимостью. В целом же определение статуса служащих на Кавказе было связано с пересмотром дейст­вовавших постановлений о преимуществах службы в от­даленных и малонаселенных краях империи.

Например, «в середине 50-х годов прошлого столетия чи­новники составляли 92,2% русского населения в горо­де Эривани, 100% — в Ордубате, без малого 100% -в Баку и т.д.

С известной долей коррекции мы можем судить о сег­менте чиновничества в городах Закавказского края по дан­ным Всероссийской переписи населения 1897 года. Удель­ный вес русских в составе личных дворян и чиновничества составлял более половины в Карской области (56,3%) и Ба­кинской губернии (52,0%), в Тифлисской — около половины (47,4%), Эриванской (44,0%), Кутаисской (31,0%) и Елисаветпольской(27,6%)».[12]

Таким образом, русские чиновники принесли на Кавказ новый уклад жизни, что явилось толчком к развитию кавказской цивилизации.

«По словам Лермонтова, «статские кавказцы редки: они большею частию неловкое подра­жание, и если вы между ними встретите настоящего, то разве только между полковых медиков <...> Статский кавказец редко об­лачается в азиатский костюм; он кавказец более душою, чем телом; занимается археологическими от­крытиями, толкует о пользе тор­говли с горцами, о средствах к их покорению и образованию. По­служив там несколько лет, он обыкновенно возвращается в Рос­сию с чином и красным носом».

Рассматривая отдельные стороны межэтнической диффузии и предпола­гая в данном случае влияние иноэтнического населения на материальную и ду­ховную культуру жителей городов За­кавказского края, необходимо признать ведущую роль русского гражданского чиновничества и военнослужащих.

Русский язык как государственный и язык делопроизводства и средства общения, черты европейского быта проникали в города прежде всего через посредство чиновничества. Современ­ники оставили тому достаточно свиде­тельств. «Малочисленность русских, — отмечалось относительно города Кута­иси, — заменяется моральным влияни­ем... Главным орудием распростране­ния просвещения между туземцами служат русские чиновники, которые внесли в этот край начала европейской жизни, так что... большая часть высшего сословия туземного населения почти впол­не подражает русскому образу жизни, старается изучить русскую жизнь и русские обы­чаи». Примеры можно было бы умножить.

В контексте сказанного наи­более репрезен­тативным явля­ется пример рус­ских чиновников, служивших в гру­зинской админи­страции. Это был кружок лиц, объ­единенных об­щими убеждени­ями. Ведущее место занимал исполнявший должность на­чальника грузин­ской казенной экспедиции П. Д. Завелейский, соратник А. С. Грибоедова по созданию «Проекта учреждения Российской Закавказской компании». Входили в кружок занимавшие в грузинской адми­нистрации различные посты И. Н. Калиновский, В. С. Легкобытов (оба — сослуживцы Завелейского по Мини­стерству финансов), литератор В. Н. Григорьев. Последний был реко­мендован К. Ф. Рылеевым в члены «Вольного Общества любителей рос­сийской словесности», значительно расширившего круг его знакомств сре­ди литераторов — Пушкина, Языкова, Дельвига и будущих участников де­кабрьского восстания. Так случилось, что именно Григорьеву выдалось пер­вым из русских встретить на границе уАракса бренные останки Грибоедова. Перу Григорьева принадлежат грузин­ские очерки, а также «Статистическое описание Нахичеванской провинции» (СПб. 1833), которое было удостоено похвального отзыва в пушкинском «Современнике».

«Весь этот про­цесс, разложе­ние старых бы­товых форм и за­рождение ново­го уклада, пере­рождение внеш­них, архитектур­ных форм, вхож­дение в жизнь нового, чуждого местному эле­мента, русского чиновничества, новое приобщение к европейской экономике и культуре можно весьма отчетливо проследить по описа­ниям Тифлиса первой половины XIX века». Чиновничество на Кавказе было полярным. Здесь были, по выражению писателя В. А. Соллогуба, представ­лявшего при кавказской администра­ции времен М. С. Воронцова чиновни­чество Министерства финансов, чины гражданские, «сильно понагревшие себе руки», но при этом писатель от­мечал, что «общество русское, хотя тогда еще небольшое, было, тем не менее, в Тифлисе избранное, общест­во туземное... с каждым днем все более и более примыкало к нему». Прав­да, уже во второй приезд Соллогуба на Кавказ, по его мнению, там царила другая атмосфера. «В крае, — вспоми­нал писатель, — я позволю себе так выразиться, — уже завоняло Петер­бургом». Отчего у Соллогуба родилось такое четверостишие:

Не смею выразиться вслух,

Но мир войны не заменяет;

Здесь прежде был свободы дух,

Теперь чиновником воняет.

Вместе с тем в среде бюрократии складывался слой прогрессивно мыс­лящих людей. На подобный процесс, происходивший в среде бюрократии вентральной России, обратила внима­ние историк Л.Г. Захарова: «Либераль­ная бюрократия... формировалась в содружестве с либеральными общественными деятелями, литераторами, учеными». И далее Захарова делает следующее наблюдение: «Связь поддерживалась через личные контакты, общение в кружках, великосветских салонах и непосредственно в совместной службе».[13]

Изменение жизни приезжающих россиян будило творческие натуры. Горский дух свободы вполне подходил для брожения умов, кое привело к установлению интеллектуального общения просвещенных русских чиновников.

Из воспоминаний Гоголя: «Но между тем необходимо ска­зать что-нибудь о Ковалеве, чтобы читатель мог видеть, какого рода этот коллежский асессор. Коллеж­ских асессоров, которые получа­ют это звание за аттестаты, никак нельзя сравнивать с теми коллеж­скими асессорами, которые дела­лись на Кавказе. Это два совер­шенно особенные рода. Ученые коллежские асессоры... Но Россия такая чудная земля, что если ска­жешь об одном коллежском асес­соре, то все коллежские асессоры, от Риги и до Камчатки, непремен­но примут на свой счет. То же ра­зумей о всех званиях и чинах. Ко­валев был кавказский коллежский асессор. Он только два года состо­ял в этом звании и потому ни на минуту не мог его позабыть; а чтобы более придавать себе благородства и веса, он никогда не называл себя коллежским асес­сором, но всегда майором».[14]

Из воспоминаний карьериста Дзюбенко: У меня «начала кружиться голова от различных рассказов о Грузии и о преимуществах тамошней служ­бы, — и вот, едва исполнилось мне 17 лет, как я решился осуществить мечты моего детства». Начав маленьким чиновником — столоначальником, он дослужился до ви­це-губернатора Эриванской губернии. Полувековая служба на Кавказе вполне давала ему основание написать воспоминания о ней. Весьма инте­ресны воспоминания сановного ад­министратора, члена совета кавказ­ского наместника А. Н. Фадеева, в доме которого в Тифлисе приезжав­шие из Петербурга сближались с ме­стной знатью, образуя разноликий круг людей, связанных общностью интересов. В традициях, заложенных в семье Фадеевых, рос и формировался не кто иной, как любимый внук Фадеева — будущий государст­венный деятель России С. Ю. Витте. По своему происхождению (по отцовской линии) он был из самой что ни на есть чиновничьей среды — отец Вит­те был директором Департамента го­сударственных имуществ на Кавказе. Наблюдая изнутри жизнь высших звеньев административной и военной власти на Кавказе, Витте поведал нам в своих мемуарах о виденном им в те дале­кие годы на Кавказе».[15]

По словам Пушкина: «Военные, повинуясь долгу, жи­вут в Грузии, потому что так им ведено. Молодые титулярные со­ветники приезжают сюда за чи­ном асессорским толико вожде­ленным. Те и другие смотрят на Грузию, как на изгнание. Климат тифлисский, сказывают, нездоров. Здешние горячки ужасны...»[16]

Большая работа была проведена по изучению Кавказа, его научному, каме­ральному, описанию.

Можно назвать «ряд фамилий, например губерн­ского секретаря В. Золотницкого, коллежского реги­стратора Хотяновского, также тру­дившихся над со­ставлением каме­ральных описаний территорий Закав­казья.

Необходимо упомянуть имя еще одного чиновника — коллежского асес­сора И. И. Шопена, советника Армян­ского областного управления, впос­ледствии надворного советника, члена-корреспондента Статистического отделения Совета Министров внутренних дел. Благодаря его энергии, образованности и чувству от­ветственности мы получили разностороннее описание Ар­мянской области — неизменный источник, которым пользу­ется не одно поколение исследователей.

Все названные лица по инициати­ве Завелейского составляли финансо­вое и статистическое, так называемые «камеральные», описания закавказских провинций. На их основе был создан 4-томный труд — «Обозрение россий­ских владений за Кавказом в статисти­ческом, этнографическом, топографи­ческом и финансовом отношениях» (СПб. 1836), который и поныне не поте­рял своего значения и остается опор­ным при изучении истории Закавказья пер­вой половины XIX века. Более обстоятельно об авторах это­го труда можно прочесть в захватывающе интересной публи­кации И. Андроникова в альманахе «Прометей» (М. 1968. Т 5).[17]

Усилиями русской бюрократии на Кавказе была заложена фундамен­тальная источниковая база по объем­ному исследованию этого полиэтни­ческого и многоукладного региона.