Майкл сделал шаг вперёд и стоял напротив Саманты.

— Если ты с ней что-нибудь сделаешь…— сказал он. Даже не договорив полностью предложение, всем стало понятно, что он сможет ей открутить голову, если она меня тронет.

Оглушительница усмехнулась. Она прекрасно понимала, что этот парень не шутил и серьезно настроен ей прикончить. Девушка присела на корточки и глухо сказала:

— Знаю, голова с плеч.

Тут и к бабке-гадалке не ходи, конечный итог известен. По моему телу пробежалась стая мурашек.

— Так что случилось? — спрашиваю я.

— Просто хочу попросить тебя кое - о чем, — подняла голову вверх, смотря на меня.

— Я всегда помогу тебе, ты же знаешь, Саманта, кем бы ты ни была, — не знаю, что там за просьба, но, я обещала ей быть с ней всегда рядом, хоть теперь у нас разные судьбы. У меня было предчувствие, что именно мне придется перерезать глотки Оглушительницам и, возможно, добраться до Кенти. Но я не хочу убивать её, но кто меня спрашивает! Не я убью, так другие это сделают.

— Обещай, что, когда пойдете истреблять «нас», то и меня убьешь. Просто обещай, нам не стоит жить в мире людей. Сделай это хотя бы для себя, в первую очередь…— сначала я думала, что она пошутила, но потом по её взгляду поняла, что была настроена на серьёзный разговор.

Тяжело делать что-то для себя, когда мир заставляет тебя думать по-другому. Тяжко расти, если все, что ты делаешь, — пытаешься спасти людей от беды. Тяжело выздоравливать, когда все, что ты делаешь — лжешь, говоря, что ты в норме. Тяжело говорить, что думаешь, когда избегаешь выражать свое мнение. Так как можно перейти этот страх желания быть собой? Как мы освобождаемся? Как кто-либо вырывается на свободу? Тяжело объяснить, и ещё тяжелее реализовать на практике. Этому меня мама не учила, я сама это осознала. Это то, чему требовались годы и годы, и годы боли и печали. Этот страху меня внутри ненастоящий. Этот страх, который управляет мной ненастоящий. Именно из-за него я боялась высказывать свое мнение. Из-за него часто люди страдают: не могут принять новую работу, не могут начать свое дело, не переезжают в другую страну, не влюбляются. Просто нам всем нужно признать то, что это страх — ненастоящий, рисковать даже, если страшно. Мы должны учиться у боли и неудач. Я призываю нас всех сделать это. Говори это. Чувствуй это. Люби это. Освободи себя от этого всего. Мы контролируем свою жизнь больше, чем сами думаем.

— Хорошо, — кратко ответила я, натянув на лицо слабую, непринужденную улыбку.

Парень посмотрел на меня, будто другой ответ ждал. Наверное, он думал, что я стану отрицать это и вновь бояться кому-то, причинить боль, но не сейчас. НЕ после всего, что случилось. Извини, Майкл, но я выполню её просьбу.

Стоило мне отвлечься, как её след простыл.

— Ты ожидал другого ответа? — почему-то я сильно хотела знать, что он подумал.

— Ничего я не ожидал, — хмыкнул он, засунув руки в карманы ветровки. — Я ничему уже не удивляюсь, хотя нет, есть одно, чему я стал удивляться в последнее время.

— И чему ты удивляешься? — недолго думая, спросила я.

— Почему я не могу спокойно принять то, что ты влюблена в Дони? — и тут я была готова провалиться сквозь землю. Что он вообще говорит?

— Ты ожидала что-то другое? — он ухмыльнулся. А мне, казалось, что мое лицо пытает в огне.

— Скорее, да, чем нет, — я действительно ожидала, что он скажет вполне разумное, а не такое.

— Так ты принимаешь то, что влюблена в Дона? — боже, заткните кто-нибудь ему рот, зачем ты это говоришь?

— Не принимаю, — злобно ответила я, развернулась и хотела покинуть это место, если бы он не взял меня за руку.

— Извини, не хотел тебя ранить, — шепотом ответил Майкл.

Я хотела ему сказать, что он очень прямолинейный, но в этом он мне и нравится. По сравнению с другими парнями, ты особенный, Майкл. Ты единственный, кому я буду честна. Даже перед Дони я бы не сразу стала говорить правду, а уж тем более Маргарет и остальными. Не знаю, как ты делаешь это, но спасибо.

 — Спасибо тебе, Майкл, правда, — начала я. — Ты мне всё чаще и чаще раскрываешь правду.

 — Наверное, потому что дорожу тобой, — спокойно ответил Фирс. Я его приобняла и предложила пойти в бункер. Он кивнул головой и открыл мне дверь, чтобы я первая зашла.

Всю свою жизнь я не встречала таких парней, как Майкл. Понимаю, что любой юноша уникален, но те, с кем сейчас я знакома лучше любых остальных. Спрашиваете «Почему?». Дон — упертый баран, который делает то, что считает нужным, но он не бросит близких. Джонни —  рассудительный парень, которому важнее наука, а не проблемы. Решает свои оплошности сразу же, честный. Лео —  гордая сволочь, который идет врагу напролом и готов рисковать собой всегда. Кевин — экономный и мудрый человек, словно прожил долгую жизнь и знает, как лучше поступить. И наконец, Майкл— прямолинейный ублюдок, который вечно таит секреты, но при этом с ним люди честны, потому что он старается понять людей и поддержать их. Я люблю вас! Нет, я обожаю этих парней и люблю их по-своему, не хочу с ними расставаться.

Я хотела зайти в комнату, где все находились, но у входа стоял этот мистер «Серафим-фотограф». Он приостановил меня и сказал Майклу:

— Я украду её ненадолго?

Парень развел руками, сказал, мол, она не его  собственность. Что за наглость?! А мое мнение не интересует. Тайлер переместил меня в какой-то лес, кажется, я здесь раньше была.

— Знакомое место…— заметила я.

— Ты не могла быть тут, это дежавю, — уверенно проговорил Тайлер, взяв меня за руку. Да что это такое? Отпусти меня, чертов серафим.

— Какого черта, что тебе надо? — сразу перешла к теме разговора я.

— Не гневайся на меня, Дженнифер, я просто хочу тебе кое-что показать, — и он двинулся с места.

Так как он держал меня за руку очень крепко, я не могла не пойти с ним. Мы долгое время молчали, пока он не прервал тишину:

— Почему ты так удивлена, что я — не человек?

— Потому что я думала, что ты милый, жизнерадостный парень-фотограф, который симпатизировал к Селти, — ответила я. На что он сказал, чуть ли не смеясь:

— Я не симпатизировал к этой девке, она ужасная, не внешностью, а душой, ты лишь мне по нраву. Такая вольная, боевая, хоть и строишь из себя недотрогу. Это так прекрасно, притронуться к красивой розе, у которой есть острые, как лезвие, шипы.

— Тайлер, даже не надейся, — не знаю, зачем я это сказала. Так обломала ангелочка жестоко. — У тебя раздвоение личности и я не знаю, какой ты, настоящий. К тому же, я воспринимаю тебя, как за знакомого.

Его взгляд стал другим, будто в него вонзили тысячи стрел в одно и то же место, казалось, что это уже не впервые. Я чувствовала, что он плакал в душе, рыдал, как ребенок, терпя этот мерзкий ответ, который оборвал ему крылья. Даже самому сильному ангелу можно оборвать крылья, стоит лишь тому влюбиться по-настоящему.

Парень затих и, присев около дерева, открыв пачку, достал сигарету. Волосы Тайлера были растрепаны и торчали в разные стороны. Он зажал сигару между губ, поднес огонь и вдохнул дым, который унёс его в сладкую эйфорию. На секунду я увидела божественную красоту в нем: как он красиво закрыл глаза и сделал первую затяжку. Не знаю как это произошло, но почему-то я представила, что это сигарета — я. Такая маленькая, тонкая и вся в его мощных руках. И лишь ему видано, докурить меня или выбросить, не запомнив, либо насладится каждой затяжкой и будет держать меня, пока бычок не начнет обжигать его длинные пальцы. Только сейчас я заметила его шрамы на руках, костяшки были исшарканы до крови, а на одной руке, на запястье висел старый бинт, который едва сдерживал его рану.

Я присела к нему и сказала:

— В жизни есть моменты, которые просто нужно пережить. Как бы не было плохо, сложно и больно, ты должен пройти этот отрезок жизни, усыпанный осколками битого стекла и верить в то, что впереди еще много счастливых дней.

Он долгое время молчал, но потом тихо сказал:

— "... а когда докуриваешь сигарету до самого фильтра, последняя затяжка начинает обжигать тебе губы, и уже не сигарета подвластна тебе, а ты ей. Обжигает, но при этом не перестаёт приносить удовольствие... волшебство..." так говорил один мудрый человек. И лишь сигарете я не безразличен, только она не бросит меня и не разобьет сердце.

— Тайлер, прекрати это! — казалось, что я сейчас заплачу. У меня действительно слезились глаза от обиды, что я так нагло разбила ему сердце.

— Что «прекратить»? — он не понял.

— Прекрати что-то говорить, — я заткнула ему рот ладонью. Тайлер положил свою голову на моё плечо.

Я не стала сопротивляться. Не знаю, почему, … но с ним мне так хорошо. Он шепнул мне:

— Я знаю, что с тобой происходит, когда вокруг тишь да чёртова гладь; это когда пытаешься уснуть в три, четыре и, наконец, встаешь в пять, осматриваешь пыльную комнату — и тошнит от себя. И не знаешь, куда тебе выйти, чтобы хоть на секунду сбежать. Это ужасное чувство. Я знаю, что происходит с тобой, когда рядом появляется человек. Тебе кажется обязательным изобразить из себя нечто иное, и чтоб непременно горящий взгляд, и заметить, как руки дрожат — всё как надо. Кроме того, что тебе на него плевать. Я помню, что происходит, когда под ногами – зыбучий ил, консистенция, непригодная для ходьбы, египетские пески. А внутри – отсутствие стимула жить, навязчивый шум воды, неровный стук сердца, бессонница, попытки срочных решений, бесплодные поиски сил.  Не трать дыхание на слова об уже минувшей любви, ты ведь сейчас не веруешь ни в одно из них. Я слышал, как это бывает у тех, кто давно бродил по осколкам своей души в поисках чистой воды. У пути нет ни цели, ни замысла, ни финишной линии, просто кто-то на ухо шепчет: “и виждь, и внемли; восстань и исполнись; жги человечье сердце”. Да шучу я, конечно. Никто ничего не шепчет. Но однажды выходишь в город сплошь типовых застроек, путаясь в типовом климате и типовых кофе за сотку, смотришь на типовых людей поколений икс, игрек, зет, и твоя типовая тоска отступает под тяжестью дней. Оглянись вокруг: тишь да чёртова гладь; это где-то там взрываются бомбы, происходят теракты, идёт мировая война. Но в твоём дневнике – пустота, солёная грусть и вечная хмарь, да и просто нет смысла в том, чтобы дальше куда-то бежать. Но, как вздохи, как всхлипы, как кресты на могиле, твои истеричные «и» растворяются в слове «беги». Ты бежишь ото всех, от всего, не зная ни дома, ни имени, ни тех, от кого убегаешь, ни тех, кто тебя любил. И, кажется, будто ты самый умный и самый сильный, и кажется, будто, закрывшись, становишься непобедим. Но как быть, если за этой берлинской стеной я слышу один оглушающий крик – ибо так ты кричишь “помоги”.