Алексей Константинович Толстой

1817—1875

 

«Господь, меня готовя к бою…»

 

 

Господь, меня готовя к бою,

Любовь и гнев вложил мне в грудь,

И мне десницею святою

Он указал правдивый путь;

Одушевил могучим словом,

Вдохнул мне в сердце много сил,

Но непреклонным и суровым

Меня Господь не сотворил.

И гнев я свой истратил даром,

Любовь не выдержал свою,

Удар напрасно за ударом

Я отбивая устаю.

Навстречу их враждебной вьюги

Я вышел в поле без кольчуги

И гибну раненный в бою.

 

 

Мадонна Рафаэля

 

 

Склоняся к юному Христу,

Его Мария осенила;

Любовь небесная затмила

Его земную красоту.

 

А Он, в прозрении глубоком,

Уже вступая с миром в бой,

Глядит вперед – и ясным оком

Голгофу видит пред Собой.

 

 

«Я задремал, главу понуря…»

 

 

Я задремал, главу понуря,

И прежних сил не узнаю;

Дохни, Господь, живящей бурей

На душу сонную мою.

 

Как глас упрека, надо мною

Свой гром призывный прокати,

И выжги ржавчину покоя,

И прах бездействия смети.

 

Да вспряну я, Тобой подъятый,

И, вняв карающим словам,

Как камень от удара млата,

Огонь таившийся издам!

 

 

Благовест

 

 

Среди дубравы

Блестит крестами

Храм пятиглавый

С колоколами.

 

Их звон призывный

Через могилы

Гудит так дивно

И так уныло!

 

К себе он тянет

Неодолимо,

Зовет и манит

Он в край родимый, —

 

В край благодатный,

Забытый мною, —

И непонятной

Томим тоскою,

 

Молюсь и каюсь я,

И плачу снова,

И отрекаюсь я

От дела злого;

 

Далеко странствуя

Мечтой чудесною,

Через пространства я

Лечу небесные:

 

И сердце радостно

Дрожит и тает,

Пока звон благостный

Не замирает.

 

 

Христос

 

 

В Его смиренном выраженье

Восторга нет и вдохновенья,

Но мысль глубокая легла

На очерк дивного чела.

То не пророка взгляд орлиный,

Не прелесть ангельской красы —

Делятся на две половины

Его волнистые власы;

Поверх хитона упадая,

Одела риза шерстяная

Простою тканью стройный рост;

В движеньях скромен Он и прост;

Ложась вкруг уст Его прекрасных,

Слегка раздвоена брада;

Таких очей благих и ясных

Никто не видел никогда.

Любовью к ближним пламенея,

Народ смиренью Он учил.

Он все законы Моисея

Любви закону подчинил.

Не терпит гнева Он, ни мщенья,

Он проповедует прощенье,

Велит за зло платить добром,

Есть неземная сила в Нем;

Слепым он возвращает зренье,

Дарит и крепость, и движенье

Тому, кто был и слаб и хром.

Ему признания не надо,

Сердец мышленье отперто,

Его пытующего взгляда

Еще не выдержал никто.

Целя недуг, врачуя муку,

Везде Спасителем Он был,

И всем простер благую руку

И никого не осудил.

 

 

Иван Сергеевич Тургенев

1818–1883

 

«Грустно мне, но не приходят слезы…»

 

 

Грустно мне, но не приходят слезы,

Молча я поникнул головой;

Смутные в душе проходят грезы,

Силы нет владеть больной душой.

Смотрит месяц в окна, как виденье,

Долгие бегут от окон тени;

Грустно мне – в тоске немого мленья

Пал я на дрожащие колени.

Бог мой, Бог! Коснись перстом творящим

До груди разрозненной моей,

Каплю влаги дай глазам палящим,

Удели мне тишины Твоей.

 

И, Тобой, Творец, благословенный,

Бледное чело я подыму —

Всей душой, душой освобожденной,

Набожно и радостно вздохну.

Первый звук из уст моих дрожащих,

Первый зов души моей молящей

Будет песнь, какая б ни была, —

Песнь души, веселый гимн творенья,

Полный звук – как звуки соловья.

 

 

Когда я молюсь

 

 

Когда томительное, злое

Берет раздумие меня…

Когда, как дерево гнилое,

Все распадается святое,

Чему так долго верил я…

Когда так дерзко, так нахально

Шумит действительная жизнь —

И содрогается печально

Душа – без сил, без укоризн…

Когда подумаю, что даром

Мой страстный голос прозвенит —

И даже глупым, грубым жаром

Ничья душа не загорит…

Когда ни в ком ни ожиданья,

Ни даже смутной нет тоски,

Когда боятся так страданья,

Когда так правы старики…

Тогда – тогда мои молитвы

Стремятся пламенно к Нему,

Стремятся жадно к Богу битвы,

К живому Богу моему.

 

 

Яков Петрович Полонский

1819–1898

 

В потерянном раю

 

 

Уже впервые дымной мглою

Подернут был Едемский сад,

Уже пожелкнувшей листвою

Усеян синий был Евфрат,

 

Уж райская не пела птица —

Над ней орел шумел крылом,

И тяжело рычала львица,

В пещеру загнанная львом.

 

И озирал злой дух с презреньем

Добычу смерти – пышный мир

И мыслил: смертным поколеньям

Отныне буду я кумир.

 

И вдруг он видит, в райской сени,

Уязвлена, омрачена,

Идет, подобно скорбной тени,

Им соблазненная жена.

 

Невольно прядью кос волнистых

Она слегка прикрыла грудь,

Уже для помыслов нечистых

Пролег ей в душу знойный путь.

 

И, ей десницу простирая,

Встает злой дух, – он вновь готов,

Ей сладкой лестью слух лаская,

Петь о блаженстве грешных снов.

 

Но что уста его сковало?

Зачем он пятится назад?

Чем эта жертва испугала

Того, кому не страшен ад?

 

Он ждал слезы, улыбки рая,

Молений, робкого стыда…

И что ж в очах у ней? – такая

Непримиримая вражда,

 

Такая мощь души без страха,

Такая ненависть, какой

Не ждал он от земного праха

С его минутной красотой.

 

Грозы божественной сверканье —

Тех молний, что его с небес

Низвергли, – не без содроганья

В ее очах увидел бес,

 

И в мглу сокрылся привиденьем,

Холодным облаком осел,

Змеей в траву прополз с шипеньем,

В деревьях бурей прошумел.

 

Но сила праведного гнева

Земного рая не спасла,

И канула слеза у древа

Познания добра и зла…

 

 

Ангел

 

Любил я тихий свет лампады золотой,

Благоговейное вокруг нее молчанье,

И, тайного исполнен ожиданья,

Как часто я, откинув полог свой,

Не спал, на мягкий пух облокотясь

рукою,

И думал: в эту ночь хранитель-ангел мой

Прийдет ли в тишине беседовать

со мною?..

И мнилось мне: на ложе, близ меня,

В сияньи трепетном лампадного огня,

В бледно-серебряном сидел он одеянье…

И тихо шепотом я поверял ему

И мысли, детскому доступные уму,

И сердцу детскому доступные желанья.

Мне сладок был покой в его лучах;

Я весь проникнут был божественною

силой.

С улыбкою на пламенных устах,

Задумчиво внимал мне светлокрылый;

Но очи кроткие его глядели вдаль —

Они грядущее в душе моей читали,

И отражалась в них какая-то печаль…

И ангел говорил: «Дитя, тебя мне жаль!

Дитя, поймешь ли ты слова моей печали?»

Душой младенческой я их не понимал,

Края одежд его ловил и целовал,

И слезы радости в очах моих сверкали.

 

 

Светлое Воскресение

Для детского журнала

 

 

Весть, что люди стали мучить Бога,

К нам на север принесли грачи… —

Потемнели хвойные трущобы,

Тихие заплакали ключи…

На буграх каменья – обнажили

Лысины, прикрытые в мороз,

И на камни стали капать слезы

Злой зимой ощипанных берез.

 

И другие вести, горше первой,

Принесли скворцы в лесную глушь:

На кресте распятый, всех прощая,

Умер – Бог, Спаситель наших душ.

От таких вестей сгустились тучи,

Воздух бурным зашумел дождем…

Поднялись, – морями стали реки…

И в горах пронесся первый гром.

 

Третья весть была необычайна:

Бог воскрес, и смерть побеждена!

Эту весть победную примчала

Богом воскресенная весна… —

И кругом луга зазеленели,

И теплом дохнула грудь земли,

И, внимая трелям соловьиным,

Ландыши и розы расцвели.

 

 

Афанасий Афанасьевич Фет

1820–1892

 

«Когда кичливый ум, измученный борьбою…»

 

 

Когда кичливый ум, измученный борьбою

С наукой вечною, забывшись, тихо спит,

И сердце бедное одно с самим собою,

Когда извне его ничто не тяготит,

 

Когда, безумное, но чувствами всесильно,

Оно проведает свой собственный позор,

Бестрепетностию проникнется могильной

И глухо изречет свой страшный приговор:

 

Страдать, весь век страдать бесцельно,

безвозмездно,

Стараться пустоту наполнить – и взирать,

Как с каждой новою попыткой глубже

бездна,

Опять безумствовать, стремиться

и страдать, —

 

О, как мне хочется склонить тогда колени,

Как сына блудного влечет опять к Отцу! —

Я верю вновь во все, – и с шепотом

моленья

Слеза горячая струится по лицу.

 

 

«Ночь тиха. По тверди зыбкой…»

 

 

Ночь тиха. По тверди зыбкой

Звезды южные дрожат;

Очи Матери с улыбкой

В ясли тихие глядят.

 

Ни ушей, ни взоров лишних.

Вот пропели петухи,

И за ангелами в вышних

Славят Бога пастухи.

 

Ясли тихо светят взору,

Озарен Марии лик…

Звездный хор к иному хору

Слухом трепетным приник.

 

И над Ним горит высоко

Та звезда далеких стран!

С ней несут цари востока

Злато, смирну и ливан.

 

 

В альбом

В первый день пасхи

 

 

Победа! Безоружна злоба.

Весна! Христос встает из гроба, —

Чело огнем озарено.

Все, что манило, обмануло

И в сердце стихнувшем уснуло,

Лобзаньем вновь пробуждено.

 

Забыв зимы душевный холод,

Хотя на миг горяч и молод,

Навстречу сердцем к вам лечу.

Почуя неги дуновенье,

Ни в смерть, ни в грустное забвенье

Сегодня верить не хочу.

 

 

«Целый мир от красоты…»

 

 

Целый мир от красоты,

От велика и до мала,

И напрасно ищешь ты

Отыскать ее начало.

 

Что такое день иль век

Перед тем, что бесконечно?

Хоть не вечен человек,

То, что вечно, – человечно.

 

 

«Чем доле я живу, чем больше пережил…»

 

 

Чем доле я живу, чем больше пережил,

Чем повелительней стесняю сердца пыл, —

Тем для меня ясней, что не было от века

Слов, озаряющих светлее человека:

 

Всеобщий наш Отец, Который в небесах,

Да свято имя мы Твое блюдем в сердцах,

Да прийдет Царствие Твое, да будет воля

Твоя как в небесах, так и в земной

юдоли.

 

Пошли и ныне хлеб обычный от трудов,

Прости нам долг, – и мы прощаем

должников,

И не введи Ты нас, бессильных,

в искушенье,

И от лукавого избави самомненья.

 

 

«Когда Божественный бежал людских речей…»

 

 

Когда Божественный бежал людских

речей

И празднословной их гордыни,

И голод забывал и жажду многих дней,

Внимая голосу пустыни,

Его, взалкавшего, на темя серых скал

Князь мира вынес величавый.

 

«Вот здесь, у ног Твоих, все царства, —

он сказал, —

С их обаянием и славой.

Признай лишь явное, пади к моим ногам,

Сдержи на миг порыв духовный —

И эту всю красу, всю власть Тебе отдам

И покорюсь в борьбе неровной».

 

Но Он ответствовал: «Писанию внемли:

Пред Богом Господом лишь преклоняй

колени!»

И сатана исчез – и ангелы пришли

В пустыне ждать Его велений.

 

 

«Не тем, Господь, могуч, непостижим…»

 

 

Не тем, Господь, могуч, непостижим

Ты пред моим мятущимся сознаньем,

Что в звездный день Твой светлый

серафим

Громадный шар зажег над мирозданьем

 

И мертвецу с пылающим лицом

Он повелел блюсти Твои законы,

Все пробуждать живительным лучом,

Храня свой пыл столетий миллионы.

 

Нет, Ты могуч и мне непостижим

Тем, что я сам, бессильный и мгновенный,

Ношу в груди, как оный серафим,

Огонь сильней и ярче всей вселенной.

 

Меж тем как я – добыча суеты,

Игралище ее непостоянства, —

Во мне он вечен, вездесущ, как Ты,

Ни времени не знает, ни пространства.

 

 

Ave Maria

 

 

Ave Maria – лампада тиха,

В сердце готовы четыре стиха:

 

Чистая дева, скорбящего мать,

Душу проникла твоя благодать.

 

Неба царица, не в блеске лучей,

В тихом предстань сновидении ей!

 

Ave Maria – лампада тиха,

Я прошептал все четыре стиха.

 

 

Сергей Михайлович Соловьев

1820—187 9

 

Отречение

 

 

К костру подсел он, руки грея.

Лицо зажег багровый свет.

«И ты – сопутник Назорея?

И ты – из галилеян?» – «Нет».

 

Ночь холодна, и месяц светел.

Первосвященнический двор

Вдруг огласил рассветный петел.

Прислуга спит. Сгорел костер.

 

Где Иоанн и где Иаков?

Где все? Он вышел. Даль пуста.

И вспомнил, горестно заплакав,

О предсказании Христа.

 

 

Сестре

 

 

В рассветный час пошли мы двое,

Росу стряхая с сонных трав,

Неся из смирны и алоя

Благоухающий состав.

 

Мы шли, не думая о чуде,

В холодном, розовом луче.

Ты миро в глиняном сосуде,

Склонясь, держала на плече.

 

И так нам страшно вспомнить было

Его позор и смерть и боль…

Как раны знойные омыла

Твоих волос ночная смоль.

 

Как из его ладоней гвозди

Ты, тихо плача, извлекла,

Смотря на кровь, что, как из гроздей,

Густыми каплями текла.

 

Мария Мать и ты – вы обе —

Его приняли от солдат

И положили в новом гробе,

Возлив на тело аромат.

 

Смотри: минула ночь субботы,

И новый день сменяет мрак.

Сестра, скажи мне, отчего ты

Нежданно ускоряешь шаг?

 

Уж близок сад. Вот лилий чаши

Сверкнули из рассветной мглы.

Сестра, зачем одежды наши

Так неестественно белы?

 

Как ветви здесь нависли густо.

Давай сосуд. Пришли. Пора.

Вот и пещера. Где Он? Пусто!

Кто взял Его? О, кто, сестра?

 

Кем вход в пещеру отгорожен?

Что совершилося в ночи?

Пустой покров белеет, сложен,

В пещере – белые лучи.

 

Где труп? Где стража? Где ограда?

Все – только белые цветы.

Бегу навстречу! Нет… не надо.

Ты возлюбила – встретишь ты!

 

 

Николай Алексеевич Некрасов

1821–1877

 

Ангел смерти

 

 

Придет пора преображенья,

Конец житейского пути,

Предсмертной муки приближенье

Заслышу в ноющей груди,

И снидет ангел к изголовью,

Крестом трикраты осеня,

С неизъяснимою любовью

И грустью взглянет на меня;

Опустит очи и чуть внятно,

Тоскливо скажет: «Решено!

Под солнцем жизнь не беззакатна,

Чрез час ты – мира не звено.

Молись!» – и буду я молиться,

И горько плакать буду я,

И сам со мною прослезится

Он, состраданья не тая.

Меня учить он будет звукам

Доступных Господу молитв,

И сердце, преданное мукам,

В груди их глухо повторит.

Назначит смертную минуту

Он, грустно голову склоня,

И робко спрашивать я буду:

«Господь простит ли там меня?»

Вдруг хлад по жилам заструится,

Он скажет шепотом: сейчас!

Святое таинство свершится,

Воскликнут ближние: угас!

Вдруг… он с мольбой закроет очи,

Слезой зажжет пустую грудь

И в вечный свет иль к вечной ночи

Душе укажет тайный путь…

 

 

Час молитвы

 

 

Когда взойдет денница золотая

На небосвод

И, красотой торжественно сияя,

Мрак разнесет,

Когда звонят, к молитве созывая,

И в храм идут,

И в нем стоят, моленье совершая,

И гимн поют;

Тогда и я, с душою умиленной,

Меж всех стою

И Богу гимн, коленопреклоненный,

Тогда пою.

Когда царь дня, в волнах купаясь чистых,

Течет к концу

И запоет хор птичек голосистых

Хвалу Творцу;

И я пою, и я Ему молюся,

И в час мольбы

Спокоен я душой и не боюся

Угроз судьбы.

Мольба всегда усладу мне приносит,

Мой дух свежа,

Но никогда молитвы так не просит

Моя душа,

Как в грозный час кипучей непогоды;

Слова мои

Тогда солью я с голосом природы

И, чужд земли,

Пошлю к Творцу усердную молитву,

И – внемля ей,

Он усмирит враждующую битву

Моих страстей…

 

 

Пророк

 

 

Не говори: «Забыл он осторожность!

Он будет сам судьбы своей виной!..»

Не хуже нас он видит невозможность

Служить добру, не жертвуя собой.

 

Но любит он возвышенней и шире,

В его душе нет помыслов мирских.

«Жить для себя возможно только в мире,

Но умереть возможно для других!»

 

Так мыслит он – и смерть ему любезна.

Не скажет он, что жизнь его нужна,

Не скажет он, что гибель бесполезна:

Его судьба давно ему ясна…

 

Его еще покамест не распяли,

Но час придет – он будет на кресте;

Его послал Бог гнева и печали

Рабам земли напомнить о Христе.

 

 

Аполлон Николаевич Майков

1821–1897

 

Ангел и демон

 

 

Подъемлют спор за человека

Два духа мощные: один —

Эдемской двери властелин

И вечный страж ее от века;

Другой – во всем величьи зла,

Владыка сумрачного мира:

Над огненной его порфирой

Горят два огненных крыла.

 

Но торжество кому ж уступит

В пыли рожденный человек?

Венец ли вечных пальм он купит

Иль чашу временную нег?

 

Господень ангел тих и ясен:

Его живит смиренья луч;

Но гордый демон так прекрасен,

Так лучезарен и могуч!

 

 

«Дух века ваш кумир…»

 

 

Дух века ваш кумир; а век ваш —

краткий миг.

Кумиры валятся в забвенье,

в бесконечность…

Безумные! ужель ваш разум не постиг,

Что выше всех веков —

есть Вечность!..

 

 

«Не говори, что нет спасенья…»

 

Не говори, что нет спасенья,

Что ты в печалях изнемог:

Чем ночь темней, тем ярче звезды,

Чем глубже скорбь, тем ближе Бог…

 

 

«Смотри, смотри на небеса…»

 

 

Смотри, смотри на небеса,

Какая тайна в них святая

Проходит молча и сияя

И лишь настолько раскрывая

Свои ночные чудеса,

 

Чтобы наш дух рвался из плена,

Чтоб в сердце врезывалось нам,

Что здесь лишь зло, обман, измена,

Добыча смерти, праха, тлена,

Блаженство ж вечное – лишь там.

 

 

Пустынник

 

 

И ангел мне сказал: иди, оставь их грады,

В пустыню скройся ты, чтоб там огонь

лампады,

Тебе поверенный, до срока уберечь,

Дабы, когда тщету сует они познают,

Возжаждут Истины и света пожелают,

Им было б чем свои светильники возжечь.

 

 

«Зачем предвечных тайн святыни…»

 

 

Зачем предвечных тайн святыни

В наш бренный образ облекать,

И вымыслом небес пустыни,

Как бедный мир наш, населять?

 

Зачем давать цвета и звуки

Чертам духовной красоты?

Зачем картины вечной муки

И рая пышные цветы?

 

Затем, что смертный подымает

Тогда лишь взоры к небесам,

Когда там радуга сияет

Его восторженным очам…

 

 

«Смерть есть тайна, жизнь – загадка…»

 

 

Смерть есть тайна, жизнь – загадка:

Где ж решенье? цель? конец?

Впереди – исчезновенье —

Иль бессмертия венец?

 

 

«В чем счастье?..»

 

 

В чем счастье?..

В жизненном пути,

Куда твой долг велит – идти,

Врагов не знать, преград не мерить.

Любить, надеяться и – верить.

 

 

«Из бездны Вечности, из глубины творенья…»

 

 

Из бездны Вечности, из глубины творенья

На жгучие твои запросы и сомненья

Ты, смертный, требуешь ответа в тот же

миг,

И плачешь, и клянешь ты Небо

в озлобленье,

Что не ответствует на твой душевный

крик…

А Небо на тебя с улыбкою взирает.

Как на капризного ребенка смотрит мать,

С улыбкой – потому, что все, все тайны

знает,

И знает, что тебе еще их рано знать!

 

 

«Катись, катися надо мной…»

 

 

Катись, катися надо мной

Все просвещающее Время!

Завесу тьмы влеки с собой,

Что нам скрывает Свет Святой

И на душе лежит как бремя, —

Чтобы мой дух, в земных путях

Свершив свое предназначенье,

Мог воспринять в иных мирах

И высшей Тайны откровенье.

 

 

Христос воскрес!

 

 

Повсюду благовест гудит,

Из всех церквей народ валит.

Заря глядит уже с небес…

Христос воскрес! Христос воскрес!

 

С полей уж снят покров снегов,

И реки рвутся из оков,

И зеленеет ближний лес…

Христос воскрес! Христос воскрес!

 

Вот просыпается земля,

И одеваются поля,

Весна идет, полна чудес!..

Христос воскрес! Христос воскрес!

 

 

Ангел

 

 

У ног Спасителя вселенной

Его Святая Мать стоит,

И ангел, светом озаренный,

На Искупителя глядит.

 

Всех херувимов он прекрасней

И всех архангелов светлей;

Венец его блестит всех ярче

Сияньем солнечных лучей.

 

Но он безмолвен… Песнь святую

В небесном хоре он поет,

И Богу трепетной рукою

Златую чашу подает.

 

В той чаше слезы покаянья

Всех согрешивших на земле,

Но сохранивших упованье

В своей измученной душе.

 

«Прощенье» – имя серафима,

Он слезы грешников хранит

И с чашей той у ног Христовых

Безмолвно день и ночь стоит.