Настоящий десятицентовый вестерн

 

Не много времени понадобилось, чтобы разглядеть, какая странная пара вклинилась в мою жизнь. Даже самый неопытный глаз узнал бы в них настоящих бывалых молодцов из десятицентовых вестернов[12]. Черный был меньше ростом, но возмещал это зубами: они сияли не хуже луны, плясавшей со звездами за его плечом. Себя он представил как мистера Флетчера, но зови меня просто Джорджем, а своего молчаливого товарища – как мистера Джексона Сандауна.

– Можешь звать его Джек‑На‑Закате или Сонный Джек, все равно как, – индейцы все время меняют имя.

Я прикинул, что мистер Флетчер сантиметров на пятнадцать ниже меня и раза в три старше. Трудно сказать, что выдавало его возраст. Лицо у него было младенчески гладкое, а глаза плясали, как бесенята, у которых вообще нет возраста. У него как будто все плясало – от черт лица до ног в сапогах. Он ни секунды не мог находиться в покое, и казалось, он пляшет под скрипку, а скрипка – его рот.

– Конечно, мы поняли, что поезд едет на родео, – говорил он. – По эту сторону Скалистых гор все туда едут. Ты тут сзади сидишь, сынок, с поддельной ирландской лошадкой и звездно‑полосатой хрюшкой. И не представляешь себе, какие у них там впереди развлечения! Подержи мне зеркало, будь другом. Я немного припомажусь.

Он вылез из пыльной рабочей одежды и достал из седельной сумки парадную. Расфрантившись, как павлин, он занялся своей седоватой прической. Я держал зеркало.

У индейца был свой выходной наряд – строгая тройка и крахмальная белая рубашка. По его морщинам я понял, что он даже старше Флетчера. Он был такой же узкобедрый, но прямой и негнущийся, как палка. Глаза у него блестели так же, как у его черного товарища, но они не плясали. Они не моргали даже. Они сверлили, как пара закаленных сверл. Его блестящие волосы были заплетены в косы с обеих сторон и сплетены вместе под подбородком наподобие галстука. Конец этой двойной косы он пытался продеть в золотой самородок с дырочками. Видимо, одна из них была сквозная.

– Дай мне этого жира, – сказал он.

– Ну, конечно, Закатный. – Джордж бросил ему на ладонь шматок помады и подмигнул мне. – Я ничего не пожалею, лишь бы подсластить кислое личико мистера Джексона.

Индеец смазал помадой растрепанный кончик косы, а Джордж продолжал болтать.

– Слышишь, в этом поезде пропасть возможностей, если кто готов за ними слазить и в состоянии поиграть. Ты как думаешь, ты в состоянии? – спросил он меня.

– Я в состоянии.

Настроение у меня было бесшабашное. Прикончив вместе со мной последний ямс бабушки Рут, они сразу принялись за ее самогон.

– Только покажите мне, куда лезть.

– Ты сперва обуйся. – Он кивнул на мои грязные ноги. – Нас там ждет высшее общество.

Я сел, надел носки, потом достал из укрытия сапоги. Оба спутника выпучили глаза. Впервые с тех пор, как они вскочили на поезд, Джордж Флетчер, кажется, не нашел слов. Заговорил в конце концов индеец:

– Сколько они стоят, твои сапоги?

– Точно не могу сказать, мистер Джексон. Отец купил их в Нашвилле мне на шестнадцатилетие. Знаю только, что не отдам их ни за какие деньги.

Это заявление вывело Джорджа из транса.

– В Нашвилле? В Нашвилле, Теннесси? Я знал одного коновала из Нашвилла. Ветеринар никудышный, но такого франта ты в жизни не видел. Выходил принимать жеребенка разряженный, как плантатор. Но таких, как на тебе, роскошных, даже у него не было. Мм. Нет, Джордж постарается не выглядеть чучелом рядом с вами, франтами. Будь добр, протяни мне вон ту коробку.

Я достал из‑за его ветхого седла круглую коробку. Он отстегнул крышку и вынул стетсон с высокой тульей, цвета свежего масла. Теперь я выпучил глаза. Он крутанул ее на пальце и улыбнулся мне.

– Ты когда‑нибудь по верхотуре бегал, мистер Нашвилл? Не думаю. Но лучше этого поезда не найдешь, чтобы поучиться, и луны такой, чтобы освещать дорогу. Только смотри, куда ставишь ногу, и делай, как я, тогда все будет в порядке.

Он надел стетсон и затянул шнурок под подбородком.

Я тоже надел шляпу и заправил шнурок. Индеец поднял свою косу на макушку и нахлобучил шляпу с плоскими полями.

– Осторожней по лестницам, – хмуро посоветовал он. – Ржавчина хорошую кожу испортит.

Приятно было знать, что мои новые друзья заботятся о моих ногах и моей обуви. Оказалось, что ржавые лестницы для меня не самое сложное. Я перешел по сцепу, влез на крышу товарного вагона и только тут почувствовал, как это высоко. Луна хорошо освещала дорогу, но уверенности мне не придавала. Я старался не обращать внимания на каменистый ландшафт, проносящийся мимо, и сосредоточиться на том, куда ставлю ногу. Когда я дошел до гремящего проема между вагонами, он показался мне глубоким, как ущелье Снейк‑ривер. Джордж и Сандаун прыгнули, не задумываясь, и приземлились в золотых всплесках. Когда золото опало, я увидел, что они стоят по пояс в полувагоне пшеницы. Они поманили меня, и я знаком показал им, что прыгну, только наберусь сейчас храбрости. Пока я набирался, паровоз дал свисток.

– Прыгай, Нашвилл, – крикнул Джордж. – Давай! Сейчас же!

Худое лицо его друга было повернуто навстречу летящей саже.

Паровоз снова засвистел, и они оба легли в пшенице. Впереди под колесами снова загремел рамочный мост, более короткий, чем над Снейк‑ривер, и гораздо ниже! Считанные сантиметры между трубой и поперечной балкой! Я глубоко вздохнул и прыгнул – за мгновение до того, как над нами пронеслась балка. Пшеница забилась в рот, заткнула ноздри. Я сел, отплевываясь, но они тут же повалили меня. Мы лежали навзничь и смотрели на пролетающие балки. Когда мост кончился, Джордж сел и улыбнулся мне.

– Какой‑то у него пасмурный вид, а, Джек? – сказал он. – Может, пшеница ему в нос набилась?

Индеец сел с другой стороны от меня.

– У них там ямс растет. Может, он не привык к пшенице.

Наверное, он пошутил, но на лице не было и тени улыбки. Казалось, он напрочь лишен чувства юмора.

Мы проползли по пшенице вперед и перепрыгнули на крытый вагон. После пережитого страха это далось легко. Дальше была платформа с каким‑то громоздким предметом, запеленутым в брезент, величиной с какую‑то из этих новых сельскохозяйственных машин, которые работали на бензине. Мы спустились туда, присели у непонятного предмета и стали выгребать зерна из манжет и других щелей. Джорджа Флетчера одолело любопытство. Он отвязал угол брезента, заглянул внутрь и тихо свистнул. Затем аккуратно привязал брезент.

– Что там? – спросил я. – Комбайн?

Он помотал головой.

– Нет, если только мистер Роллс и мистер Ройс не занялись сельскохозяйственной техникой. Я же говорю, в этом поезде полно призов. Поднимайся, Джек! Время уходит.

Следующий вагон был украшен закопченной красно‑бело‑синей тканью, цветов государственного флага. Мы запрыгнули в маленький тамбур. За дверью слышались громкие голоса и смех – они немного пугали. Я рылся за поясом, вытаскивал зерна.

– Чувствую себя как мякина, – прошептал я.

– А я себя чувствую как картежник на миссисипском пароходе, – похвастался Джордж. – Как родное дитя фортуны. – Но сказано это было шепотом, так что не я один робел. – Джек, мумбо‑юмбо твое при тебе?

Индеец, нагнув голову, заглядывал в окошко двери. Не обернувшись, он запустил палец в часовой кармашек жилета и вытащил странную монету. Она была большая, тяжелая, медная. Он потер ее о подбородок.

– Что это? – спросил я. Тоже шепотом.

– Это важный амулет мистера Джексона, – сказал Джордж. – Цент с головой индейца – с Всемирной ярмарки тысяча девятьсот четвертого года в Сент‑Луисе. Бюро по телам индейцев отправило его в Сент‑Луис – бесплатно!

– Я последний живой родственник вождя Джозефа[13],– сказал индеец. – Сын его брата.

– Да, мистер Джексон, как он говорит, – законный наследник трона нез‑персэ. Если бы у них был трон, хи‑хи‑хи. Расскажи парню про монету, ваше величество.

Индеец отвернулся от окошка и осмотрел меня с ног до головы – достоин ли я. Потом изобразил, как засовывает медную монету в щель.

– Там была машина. Со щелкой сверху, вроде копилки. Туда суешь двадцать пять маленьких центов, а оттуда…

Он перестал засовывать, и медная монета скрылась между медными пальцами, исчезла, но не картинно, как у фокусника, а естественно, как рак уползает в ил. Индеец дернул воображаемый рычаг, и монета возникла на другой ладони.

– …выпадает один большой. В двадцать пять раз счастливее.

– Индейская арифметика, – пояснил Джордж. – Мы цивилизованные люди, мы понимаем, что так не бывает. С другой стороны, знаем, что так может быть. Лично я однажды целое Рождество играл в орлянку против этого чертова цента – и не выиграл ни разу.

Я посмотрел на них с сомнением.

– То есть в среднем, ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать – ни одного броска! Орел, решка, не угадал – проиграл. Этот чертов медяк никогда не проигрывает.

– Никогда? Это невозможно.

На лице у индейца мелькнуло что‑то отдаленно похожее на тень улыбки.

– Хочешь поспорить?

– Поспорить? На что?

– На мой золотой самородок – что из двадцати пяти раз не угадаешь ни разу. – Большим пальцем он щелкнул ко мне монету. – Подбрасываешь ты.

Я поймал монету одной рукой и шлепнул на тыльную сторону ладони. Если я хочу завоевать уважение этих ветеранов, нельзя поддаваться на их блеф.

– Играем, – сказал я. – Решка.

Я поднял ладонь. При свете из окошка заблестел медный профиль индейского вождя. Я снова подбросил.

– Один раз угадываю из двадцати пяти, и самородок мой, так?

– Теперь из двадцати четырех.

– Да, из двадцати четырех. Орел… а что я ставлю – на тот невероятный случай, если проиграю?

Флетчер хихикнул. Лицо индейца ничего не выражало.

– Что‑нибудь такое же хорошее, – сказал он и посмотрел на мою руку. Монета лежала решкой. – Осталось двадцать три раза.

Я сдался примерно на пятнадцатом. Устал слушать хихиканье Флетчера. Поэтому, когда мои ковбойские сапоги величественно шагнули из тамбура в вагон, они были на ногах другого ковбоя. Я шел в индейских мягких.

Мы стояли и моргали при виде неожиданной роскоши: ковры, богатая отделка, охотничьи трофеи – как кабинет важного господина в особняке.

– Черт, – огорчился Флетчер. – Это не общий вагон, это персональный вагон Оливера Нордструма.

В вагоне плавал табачный дым и теснилась на удивление разношерстная публика: туристы, игроки, ковбои, парикмахеры и просто горожане. Большинство – у черной доски в другом конце салона, и толстый человек на возвышении записывал их ставки. Записывал мелом, пил шампанское и потел, как чайник. Официантка с бутылкой на подносе заменила ему пустой бокал полным. Она была то, что в Новом Орлеане называется «французская светло‑желтая»[14]. Одета, как южная барышня, – в голубое шелковое платье с открытыми плечами и голубые ботинки на высоком каблуке со шнуровкой спереди. Наряд вполне сгодился бы для любого светского бала, если бы не кушак. Это было пестрое хулиганство – из попугайского оранжевого и павлиньего зеленого, завязанное узлом на талии. Женщина смеялась, наливала бокалы и взмахивала кушаком, как дерзкая цыганка, – пока не увидела нас. Она извинилась и направилась к нам с таким разгневанным видом, что можно было подумать, сейчас нам расшибут головы бутылкой или огреют подносом с бокалами.

– Джордж Флетчер! Ты что тут делаешь? Я слышала, ты поехал скот клеймить на состязаниях в Кулдесаке и получил заражение, когда тебя мул укусил. Надеялась – смертельное.

– Добрыйв ечер, миссД жубал, – сказал Джордж, дотронувшись до шляпы. – Скончался мул, а не Джордж. Однако приятно знать, что ты обо мне думаешь. – Ослепительная его улыбка была обращена к ней, но взгляд – на шампанское. – Я тоже о тебе думал. Каждый раз, когда ставил тавро на круп хорошенькой телки, думал о тебе.

– Мне все равно, о чем ты думал или не думал. Я знать хочу, что ты делаешь в моем поезде?

– Ты не читала? Я еду в Пендлтон на родео, чтобы выиграть большой Мировой чемпионат. На первых страницах, по всему Айдахо.

Вагон дернуло в сторону, ей пришлось сделать шаг, и Флетчер смог ухватить конец ее кушака.

– Газета в Бойсе называет меня Черным Королем наездников, только еще не коронованным.

– Не жди от меня короны, черный. – Она поворачивалась то влево, то вправо, чтобы он не достал до бутылки и до подноса с бокалами. – Хватит с меня того, что ты не явился и не повез меня на ярмарку в Харни, как обещал. Я чуть не все воскресенье проторчала на станции, ждала телеграммы, что тебя зарезали или еще что‑нибудь. А потом выясняется, что ты отправился на какое‑то навозное представление!

Джордж крутил в пальцах конец ее шелкового кушака.

– Луиза, зачем такие грубые выражения? Тебе это не к лицу. – Глаза его смотрели искренне и вместе с тем похотливо. – Извини за это недоразумение. Я, наверное, перепутал день. Но даю тебе честное благородное: когда меня коронуют, я сделаю тебя моей королевой. Что ты на это скажешь?

– Скажу: брехня собачья. – Она круто повернулась, оставив кушак в его руке. – Тебе наденут кое‑что на голову, Джордж Флетчер, только не корону.

Джордж повернулся к другу.

– Джек, почему эта женщина во мне сомневается? Надо было привезти ей газету из Айдахо…

– Она сомневается в тебе, потому что у нее правильные понятия, – ответил Джексон Сандаун.

– Правильные понятия? – Джордж широко раскрыл глаза. – Любой человек с понятием знает, что Джордж Флетчер обязательно победит.

– Нет, лошадиный король, – только не тот, у кого есть доллары. – Женщина показала на доску тотализатора.

Справа были написаны столбиком имена. Первым – «Индеец Джек Сандаун», восемь к пяти против второго кандидата «Нигера Джорджа». Джордж фыркнул.

– Нордструм и остальные простофили? Много они понимают? Половину от ничего – вот сколько! Послушать их, так еще Нашвилл нас обоих объедет. Луиза, я хочу познакомить тебя с нашим молодым джентльменом, если на время воздержишься от крепких выражений.

Церемонию знакомства прервал крик из толпы:

– Джордж Флетчер? Хо‑хо, это ты, Джордж?

– Гляди, – проворчал Джордж. – Сам главный набоб.

Толстяк спустился с возвышения и заковылял к нам. Я заметил, что у него одна нога короче и на ней ортопедический ковбойский сапог.

– И Джек Сандаун здесь! – Голос его источал дружелюбие. – Вы в нашем поезде, джентльмены? Великолепно! Я понятия не имел. И вид у вас просто потрясающий, честное слово! Твоя золотая шапо просто ослепляет. А у тебя, Джек, что я вижу? Новые сапоги, изумительно, ничего подобного не видел. Слушайте, вы, двое. Окажите мне честь.

Он подозвал Луизу и взял с ее подноса два бокала. Женщина при этом не могла удержаться от иронической улыбки. Она выдернула кушак из руки Джорджа.

– Где вы расположились? – продолжал Нордструм. – Полагаю, ехали впереди, в пассажирских?

– Не совсем, – уклончиво ответил Джордж.

– Мы ехали сзади, – монотонно, без тени юмора, сообщил индеец. – В нашем личном вагоне.

Привлеченные потной суматохой вокруг индейца и негра, стали подходить другие люди.

– Ребята? – Нордструм обнял их за плечи и притиснул к себе. – Как говорится, из первых уст. Кто из вас, тузы, в субботу унесет с арены седло чемпиона мира?

Они не ответили сразу. Даже жизнерадостная болтовня Джорджа утонула в потном потоке дружелюбия. Было продолжительное молчание. Потом, словно сговорившись, Джордж и Сандаун одновременно подняли правую руку по‑индейски: «Вот кто». Это вызвало хохот у окружающих, а Нордструм опять их тиснул.

– Речь настоящих тузов. – Нордструм засмеялся. – Кстати: хочу представить вам других королей, дам и валетов, которые примут участие в нашем маленьком карточном сражении. Билл? – Он махнул толстой рукой. – Вот один из тех джентльменов, которых вы мечтали увидеть. Идите к нам, сэр. Все вместе, все вместе…

Народ расступился, пропустив из плюшевого сумрака внушительную группу, движущуюся клином. Впереди шел, очевидно, «сэр», приглашенный Нордструмом: поразительный господин со снежными волосами до плеч и такой же масти усами и эспаньолкой. Одет он был в светло‑коричневый костюм из оленьей кожи, скроенный по последней моде, если не считать вшитых на бедре ножен с ножом и чехла с фляжкой, висевшего на ремешке с бисером.

По пятам за ним шли не первой молодости наездница с волосами мандаринового цвета и мужчина с лицом терьера и бордовыми подвязками на рукавах. За этой парой – трио, настолько же бесцветное, насколько колоритны были трое первых, – угольно‑черные костюмы, угольно‑черные цилиндры и лица, как остывшая зола. Замыкал группу невероятных размеров человек или же нечто, прямоходящее, как человек, и втиснутое в человеческую одежду. Он был без шляпы и без волос, даже без ресниц. Мышечный аппарат так и выпирал из‑под кожи – он весь был в мускулах, вплоть до черепа. Даже ушные отверстия почти заросли мускулами. Ростом он был с меня, если не выше, и весил, наверное, вдвое больше моих жалких семидесяти двух килограммов. Но толстым он при этом не был, наоборот, угадывалась словно бы какая‑то истощенность, словно он еще рос, и телу было тесно, не хватало объема. Грудь распирала рубашку и подтяжки. Рукава были туго натянуты на длиннющих руках, фасонные полотняные манжеты едва сходились на толстых запястьях. Можно было подумать, что обезьяну противоестественно одели и обрили для циркового номера. Но было в нем нечто еще более противоестественное, только не видимое глазу, – оно окутывало гиганта, как облако заразного воздуха. Даже угольно‑черные с мертвыми лицами сторонились его.

Оливер Нордструм надувал щеки и улыбался подошедшим, глаза его напоминали яичные желтки под сливочным маслом. Он походил сейчас на жирненького богатенького мальчика, необъяснимым образом принятого в шайку отчаянных ребят. Он взял седого за кожаную манжету и подвел к нам.

– Билл, пожмите руки двум лучшим наездникам в мире: Джеку Сандауну и Джорджу Флетчеру. Ребята, познакомьтесь с Уильямом Коди[15].

Я чувствовал, что Нордструм не просто так раздувает щеки, но не ожидал ничего такого выдающегося.

– Баффало Билл? – тихо вырвалось у меня. Я думал, он давно преставился. Но вот он сам во плоти и по‑прежнему молодцом. – Буффало Билл Коди?

Джордж и Сандаун вежливо кивнули. Буффало Билл не подал им руки. Ана негра едва взглянул. Краснокожего, однако, измерил долгим взглядом, словно оценивал племенное животное.

– Ну вот, Билл, когда вы увидели нашу пару тузов, что вам подскажет ваше игроцкое чутье? На кого бы вы поставили?

– Я не игрок, Оливер. Это по части мистера Хендлса.

– Без меня, без меня, – тявкнул маленький мужчина. – Не в этой глухомани с темными лошадками. Попадешь тут, как кур в ощип.

Буффало Билл обратился к великану:

– А ты, Фрэнк? Ты разбираешься в лошадиных статях. На кого ты поставишь?

Трое угольно‑черных расступились, чтобы он рассмотрел соперников поближе. Сперва он остановил глаза на Джордже, голубые и холодные, как сосульки. Он произвел толстым носом тихий звук, который, вероятно, означал насмешливое фырканье, и продолжал смотреть.

– Фрэнк Готч, – театральным шепотом произнес Нордструм, загородив ладонью рот. – Отобрал пояс у Фармера Бернса в девятьсот первом и с тех пор его удерживает.

Джордж выдержал тяжелый взгляд Готча, не изменившись в лице, – он смотрел на великана благодушно и улыбался. А мне уже приходилось видеть такой взгляд – из прорезей в белом капюшоне.

– Фрэнк Готч? – сказал я, чтобы отвлечь этот взгляд. – Где же я слышал это имя…

Я прекрасно помнил где. В мой десятый день рождения отец повез меня на ярмарку в Мемфис. Мы видели, как молодой кудрявый Адонис – Фрэнк Готч – дважды за сорок пять минут уложил на лопатки Душителя Льюиса. Трудно было поверить, что эта туша и тот Адонис – один и тот же человек.

– Вы борец, мистер Готч, будете бороться?

Пока он переводил взгляд на меня, окружающие сдерживали смех. Ответ его прозвучал сдавленно и тихо, как рычание кого‑то запертого в клетке.

– Толстый щенок пернет, когда его пнешь?

Тут публика взвыла. Нордстрем шлепнул себя по короткой ноге, а Буффало Билл заблеял из‑под усов, как козлик. Ответил мне мистер Хендлс.

– Да, молодой человек, он борец. Очень хороший борец. Но ты не поэтому слышал имя Фрэнка Готча. Хороших борцов на свете много. Фрэнк Готч не просто борется. Он сокрушает, понятно? Сокрушает с нечеловеческой силой. Вот чем прославлено имя Фрэнка Готча. – Мистер Хендлс повернулся к остальным. – Он крушит. Он ломает. Он размазывает. Покажем им, Фрэнк? Что мы можем сделать всего двумя пальцами? У кого‑нибудь есть монета? Только большая, толстая? Серебряный доллар? Песо?

Не подумав, мы с Джорджем одновременно посмотрели на индейца. Сандаун быстро сжал кулак, но было поздно. Вслед за нами на него посмотрели все. И придвинулись поближе, вытянув шеи. Сандаун попался. Прятать монету было невежливо. Он разжал кулак – монета лежала на медной ладони. Мистер Хендлс цапнул ее, как змея – мышку.

– Эта годится, Фрэнк?

Готч взял монету и повернул ребром – убедиться, достаточно ли толста. Удовлетворенный осмотром, он шевельнул плечами и отошел назад. Кружок вокруг борца расступился.

– Вот он, почтенная публика, – кривя рот, пролаял зазывала, – ваш чемпион мира по борьбе и всемирно известный силач Сокрушитель Фрэнк Готч! С демонстрацией той самой нечеловеческой силы, о которой мы говорили! И для вашего просвещения сегодняшняя демонстрация абсолютно бесплатна! Чемпион, прошу…

Готч выпрямился и выставил два пальца буквой V. Они были большие и розовые, как сосиски. Потом поместил монету между пальцами, вдохнул сквозь зубы и начал монету сжимать. Лицо у него побагровело. Сначала ничего не происходило, потом монета стала гнуться. Она гнулась медленно и неуклонно и наконец образовала прямой угол. Зрители закричали и захлопали. Готч победоносно улыбнулся и небрежно подбросил монету. Сандаун поймал ее в дыму и зажал в кулаке.

– Бьюсь об заклад, вы никогда не видели, чтобы человек мог так сделать. – Буффало Билл улыбался зрителям, еще более походя на козла, чем прежде.

– Ну, что, друзья? – подзуживал зазывала. – Кто видел что‑нибудь подобное? Всего двумя пальцами?

Люди вокруг только качали головами и бормотали: «Никогда такого не видел» или «Нужна сверхчеловеческая сила» и тому подобное… Вдруг раздался монотонный голос, и все разом смолкли.

– Один раз видел, одного человека. – Это произнес индеец. Он спрятал монету в карман брюк. – Только он сделал это без пальцев.

Готч снова помрачнел. Он резко повернулся к индейцу, но Буффало Билл со смехом отмахнулся:

– Дурацкие индейские россказни, Фрэнк. Ты не так их знаешь, как я. У них своя манера шутить.

– Это правда! – вставил мистер Хендлс. Он выскочил в середину круга и хлопнул борца по плечу. – Дурацкие индейские россказни. Ты со временем привыкнешь, чемпион.

– Я на него не поставлю, – мрачно сказал Готч, но я заметил, что он смотрит на индейца уже не так сердито, а оценивающе.

Да и вся компания Буффало Билла внимательно присматривалась к Сандауну. Прикидывают, я понял, не взять ли его в труппу, и решение отнюдь еще не принято.

– Ставки! – прервал их размышления Джордж, громко щелкнув пальцами. – За этим я и пришел – сделать ставку. И вам советую не отставать, потому что всякий, у кого мозгов больше, чем у курицы, поставит на того же, на кого я.

Он засунул руку в карман, прошел между Сандауном и Готчем и остановился в конце вагона перед столом, где принимались ставки. Он посмотрел на доску, где мелом было написано его имя: НИГЕР ДЖОРДЖ, покачал головой, недовольный эпитетом, и шлепнул на стол пыльный рулончик денег.

– Поставьте их на мистера Джорджа Флетчера, – объявил он, по‑клоунски мотнув головой, и сдвинул на веселые глаза свой золотисто‑желтый стетсон, – представляющего Пендлтон, штат Орегон!

Кружок со смехом распался. К столу подошел Сандаун и расправил несколько бумажек. Он положил их рядом с рулончиком Джорджа и посмотрел на доску. Он значился там как Индеец Джек.

– Джексон Сандаун, – сказал он. – Народ нез‑персэ.

За ним, галдя, потянулись другие, делать ставки. Джордж воспользовался суматохой и схватил с подноса еще бокал. Луиза не отвела поднос, Джордж взял второй бокал и вручил мне. Она весело улыбнулась мне и гордо отошла, взмахнув кринолином. Джордж такой же важной походкой последовал за ней. Нас с Сандауном оттеснила в сторону женщина с приятным лицом, державшая перед большой, как буфер вагонетки, грудью черный блокнотик. Она ткнулась амортизатором прямо в индейца.

– Ах, извините, – пропела она. – В поездах так качает…

Трудно было поверить, что этому милому застенчивому личику принадлежит такой могучий трубный голос. Сандаун галантно поддержал ее под локоть, а она разгладила на груди габардин и поправила очки. Сандаун, решив, что она обрела устойчивость, отпустил ее руку и двинулся прочь. Она опять преградила ему дорогу.

– Мистер Сандаун… я хочу сказать, мистер Джексон… Я Надин Роуз из газеты «Солт‑Лейк интеллидженсер». Вы наездник, весьма известный даже в Юте, и я буду очень признательна, если вы скажете несколько слов для наших читателей. Очень вас прошу. Два‑три слова.

Она выдернула из блокнота тоненькую ручку и ждала, дыша грудью. Единственным ответом ей было бурканье, пригодное для всех случаев жизни. Оно могло означать «угу», или «не‑а», или просто выражать его мнение о дамах‑репортерах, но ясно было, других слов от этого известного наездника она не услышит. Устав дожидаться их, она обратилась к Джорджу, который как раз подошел с очередными напитками.

– Мистер Флетчер, – гаркнула она. – Я слышала, это мистер Джексон научил вас всему, что вы знаете о родео. Так ли это?

– Да, мэм, – вежливо ответил Джордж. – И это заняло не больше минуты.

Зрители засмеялись, а Сандаун вторично буркнул. Я увидел, что часть публики направилась к нам от стола и там образовался просвет. Я допил бокал и, пока мои новые друзья любезничали с газетчицей, решил уступить очередному бесшабашному порыву – из тех, что возникали у меня после каждой порции спиртного. Я покажу им, что южанам тоже присущ спортивный дух, если не трезвая оценка шансов.

– Прошу меня простить.

Я поклонился и подошел к столу. Затылку моему стало жарко от устремленных на него взглядов, но я держал марку. Я залез под рубашку и извлек из пояса с деньгами купюру – холодно и невозмутимо, как матерый игрок. Настолько холодно и невозмутимо, что даже не поинтересовался ее достоинством.

– Буду признателен, – объявил я, – если вы поставите это на Джонатана Спейна.

– Джонатана ко‑кого? – переспросил человек за столом и продолжал, моргая, смотреть на положенную перед ним купюру.

– С‑П‑ЕЙ‑Н, – раздельно повторил я.

Он взял деньги, записал имя и мелом на доске сумму. Сто долларов. Я прошел обратно через весь вагон с маленькой распиской, выданной взамен моих ста долларов. Джордж и Сандаун уставились на меня, как и вся чванливая разогретая компания, круглыми глазами. Я пожал плечами и сунул расписку в карман.

Джордж с одобрением воспринял мою дерзкую выходку.

– Ей‑богу, Нашвилл. – Он хлопнул меня по спине. – Мне нравится, что ты не теряешься. Мой папа говорил: если надумал съесть арбуз, съешь арбуз.

Но я понимал, что совершил глупость, поставив все деньги на себя. С другой стороны, она вполне сочеталась с прочей глупостью в этом частном вагоне. Оконные занавески с золотой каймой там, где нет никаких окон, – не глупость? Большой письменный стол у стены и глубокое кожаное кресло перед ним – не глупость? Бокалы на высоких ножках, шатающиеся и звякающие от качки вагона на захолустной железной дороге в полу‑обжитом еще краю, – не напыщенная ли глупость? Всё тут, от богатых украшений до безудержного панибратства, – вахлацкий шик, типичные янки. Кто я такой, чтобы портить им обедню?

За следующие полчаса я уяснил, что эта надутая публика разогрелась не только от тотализатора; они испытывали подъем, они парили, они летали, как аэропланы, и топливом был настой покрепче шампанского и покрепче желтого самогона бабушки Рут. Происходило нечто чрезвычайное, и они ощущали себя чем‑то особенным. Разве они не в особом вагоне и не в экстренном поезде на родео?

Я уяснил, что эти граждане – часть делегации инвесторов, которая проехала на восток, в Бойсе, по этим же самым рельсам четыре дня назад. Они ездили в большой город отчасти для того, чтобы закупить товары ввиду ожидаемого наплыва зрителей – ветчину, колбасу, лесоматериалы, картофель и все бочки пива, какие можно добыть за несколько дней в этой части Айдахо. Но главной их целью было убедить Первый национальный банк Бойсе ссудить им деньги на эти закупки. Банкиры наотрез отказывались выдать кредит всем просителям‑торговцам, молочникам и скотоводам, пока – об этом усатый зазывала напоминал при каждом удобном случае – в программу не включился Буффало Билл. По чистой случайности старый шоумен оказался в пендлтонском экстренном – он ехал в Портленд, чтобы подготовить рекламу своей знаменитой «Феерии “Дикий Запад”», – и был знаком с Оливером Нордструмом. Они договорились. Старый охотник на бизонов великодушно согласился задержаться на несколько дней в Пендлтоне, бесплатно, ради его отчаявшихся граждан и их свеже‑вылупившегося родео в прерии. Больше того, пояснял гаденький зазывала, в качестве дополнительного аттракциона мировой чемпион по борьбе ФрэнкГотч выступит с демонстрацией своей нечеловеческой силы и, может быть, даже борьбы без правил, если найдется доброволец. Это склонило чашу банкирских весов в пользу просителей и развязало шнурки на тугих мошнах.

Дай им бог, подумал я, банкирам и зазывалам, парикмахерам, фермерам и дуракам и всем прочим. Я чувствовал себя полноправным их компаньоном. И жаждал отведать всех удовольствий, какие мог предложить этот необыкновенный поезд.

 

Глава четвертая

Спорим на твои сапоги

 

Атмосфера в следующем вагоне была такой же разогретой и возбужденной, как в личном вагоне мистера Нордструма, но гораздо менее утонченной. Это был ковбойский вагон. Никакой роскошной мебели, ламп и ковров; только скопище мужиков, вместо мебели – душистое сено и сосновая стружка вместо ковров. Под потолком качался одинокий фонарь. Под ним – кружок орущих и вытягивающих шеи, чтобы увидеть какое‑то зрелище. В общем гвалте высокий голос вел обратный отсчет: «Пятнадцать… четырнадцать… тринадцать…»

Сквозь крики и счет пробивался другой звук: странное, тихое гудение.

Джордж и Сандаун встали на тюк позади зрителей. Мне хватало роста, чтобы видеть и без этого. В дыму и сумраке я разглядел, что отсчет ведет стоящий в центре круга худой человек с карманными часами. По краям, друг против друга, сидели на корточках двое.

Странное приглушенное гудение исходило от меньшего из них. Он держал во рту всю голову черного петуха и, гудя, вдувал в него воздух, словно это была какая‑то волынка в перьях. Его рябой оппонент держал толстого огненно‑рыжего петуха между сжатыми коленями. Петух пернатой пружиной ярости рвался вперед. Иначе как с помощью коленей рябой не мог удержать его от нападения до того, как кончится отсчет.

– Я видел, как дерутся эти рыжие, – сказал Сандаун. – Они сильные.

– Этот старый мешок с требухой? – возразил Джордж. – Да любому видно – ерепенится и топорщится, а на самом деле трус.

– Ты не знаешь птиц, – безучастно отозвался Сандаун.

– Да? Поспорим?

Индеец посмотрел на него заинтересованнее.

– На что?

Чем ближе отсчет подходил к началу, тем громче галдел народ. Джордж наклонился и что‑то прокричал индейцу на ухо. Индеец кивнул.

– …три… два… один… Пускайте!

Гудящий вынул изо рта голову черного петуха и повернул его к противнику. Обалделый петух неуверенно сделал несколько шагов. Красный яростно налетел на него, опрокинул на спину. Болельщики красного гикали и трясли деньгами, зажатыми в кулаках. Красный развернулся и снова налетел на маленького. Хозяин черного петуха перестал гудеть и огорченно стонал, глядя, как его птица лежит кверху лапами в стружках и моргает. Рыжий снова развернулся и набросился на него. Замелькала сталь; несколько секунд он полыхал над несчастной темной птицей, как пламя, пляшущее на конце фитиля. И вдруг словно черный порыв ветра задул пламя. Рыжий сам опрокинулся на спину, вспоротый от глотки до живота. Обалделый черный петух перекатился на бок и встал. Он сделал два неуверенных шага, клюнул распоротого врага в помутневший глаз – победный клевок – и повалился рядом мертвый. Я даже не видел удара, который убил большого рыжего.

– Лезвия. – Сандаун плюнул, сердито глядя на шпоры мертвых петухов. – Я думал, на них шипы, а не лезвия. Иначе не стал бы спорить.

Джордж ухмыльнулся.

– Похоже, большая лысая обезьяна согнула удачу в твоем волшебном центе. С нечеловеческой силой. Может, теперь это неудачный цент…

– Нет, – сказал Сандаун. Он сошел с тюка и сел на него, горестно глядя на свои ноги. – Просто это был неудачный удар. – Затем он обратил мрачный взгляд на меня, как учитель оборачивается от доски к ученику. – Никогда не держи пари, если у птиц мексиканские лезвия на шпорах. Никакого запаса прочности при лезвиях. С шипами ты можешь получить неудачный удар и драться дальше.

– Вот в чем беда с вами, краснокожими, – объявил Джордж. – Никогда не можете признать, что вас победили. Скидывай их.

Сандаун скинул их. Через несколько минут мои сапоги горделиво шагали по сосновой стружке и петушиным перьям, но теперь на ногах Джорджа. Я шел следом – мне не терпелось увидеть, что ждет нас дальше. Сандаун остался сидеть на тюке и смотрел на согнутый цент у себя на ладони. Он сказал, что будут еще бои с шипами и он попробует немного отыграться.

В тамбуре следующего вагона я спросил Джорджа о чуде этого другого силача.

– Сандаун сказал, он может гнуть монету без пальцев.

– Это родственник Сандауна из якима[16], Монтаник, – сказал Джордж. – Пастор Монтаник. Но бог с ним, нам надо познакомиться с чудесами, которые поближе. – И распахнул дверь.

За ней нам открылось неожиданное зрелище венского вальса.

Вагон был устроен как благородный бальный зал, весь в бархате и орехе. Вдоль стен горели керосиновые лампы под абажурами, и богато одетые пары кружились под смутную музыку Штрауса. Эти одышливые звуки выпускала из себя украшенная золотыми листьями фисгармония. Джордж замешкался на секунду, смущенный изысканностью общества, потом храбро улыбнулся мне и вошел.

Улыбка быстро потухла за порогом. Одна за другой пары останавливались и упирались в него взглядом. Золотая фисгармония всхлипнула и умолкла. Джордж сдернул свой большой желтый стетсон и стал извиняться за наше вторжение, запинаясь и шаркая ногами, как батрак. Навстречу ему шагнули седой, с морщинистым лицом скотовод и его жена.

– Добрый вечер, мистер Флетчер, – сказал он, протянув мозолистую руку.

Когда они обменялись рукопожатием, атмосфера в вагоне изменилась словно по волшебству. Нахмуренные лбы разгладились. Поджатые губы заулыбались. Фисгармония оправилась от шока и снова запыхтела.

– Добрый вечер, мистер Келл. Рад вас видеть, и это правда.

– И я тебя, Джордж. Новые сапоги?

На лице Джорджа появилась привычная широкая улыбка. Он нагнулся, задрал штанины и показал звезды и полосы на красивых сапогах.

– Для меня новые, – сказал Джордж, с улыбкой бросив взгляд в мою сторону. – Любезно с вашей стороны, что вы заметили, мистер Сесил. – Он повернулся к женщине и отвесил поклон. – Добрый вечер, миссис Келл. Танцевали мимоходом, мы с молодым другом. Простите великодушно, что помешали.

Миссис Келл подала длинную изящную руку.

– Добрый вечер, Джордж. И желаю удачи. Весь город в ожидании вашего успеха.

Джордж прижал шляпу к груди.

– Спасибо, миссис Келл, – почтительно сказал он. – Надеюсь, не огорчу их.

Он подтянул меня вперед, чтобы представить. Ее узкая ладонь была теплой и мягкой, в отличие от заскорузлой мужниной. Она на<