Кирилл Сунарецкий, Игнатий Соловецкий,

Корнилий Выговский

 

Одним из вдохновителей создания Выговского общежительства был известный северный подвижник, старец святой жизни Кирилл Сунарецкий (в миру Карп Васильев). Он родился в 1608 году в деревне Андреев Наволок на реке Суне (отсюда прозвание — Сунарецкий), впадающей в Онежское озеро, близ Кондопоги, в благочестивой крестьянской семье. Уже с детских лет избегал он шумных игр и празднословия, был смирен и молчалив. Больше всего любил он проводить время со взрослыми, внимательно слушая их разговоры. Мальчик рано изъявил желание учиться грамоте, и после долгих и настойчивых просьб родители, наконец, согласились отпустить его в Кондопогу к местному священнику. Здесь Карп достаточно быстро изучил Букварь, Часослов и Псалтырь, составлявшие основу школьного образования того времени, и по окончании обучения был отправлен домой к родителям. Жажда знаний была в нём весьма велика, но поскольку книг в его родной деревне не было, он стал теперь часто ходить в Кондопогу, к церкви Успения Пресвятой Богородицы, чтобы послушать церковное пение и чтение. Учивший его священник нередко давал ему с собой церковные книги (которые мальчик читал с упоением), а вскоре стал доверять и чтение псалмов на службе.

По мере духовного взросления отрока начинает тяготить «с мирскими сожитие». «Помышляше в себе во уме своем како Богу угодити, и коим ухищрением мира избежати… И часто о сем моляшеся Богу с великим усердием и слезами, и того ради непрестанно желаше всего себе отдать в любовь Христову, о сем вельми печаловашеся, дабы его кто наставил на таковое благое изволение». Всё чаще подумывает он о побеге из дома, но, не имея достаточного житейского опыта и знаний, откладывает это дело до удобного случая.

Родители, видя монашеские настроения сына, решили его женить, и когда Карпу исполнилось 16 лет, нашли ему невесту. Юноша оказался меж двух огней: с одной стороны, в нём горело страстное желание посвятить свою жизнь Богу и пойти по иноческой стезе, а с другой — он не мог нарушить Божью заповедь и ослушаться родительской воли. Наконец пришедший на память случай из жизни монаха Малха заставил его скрепя сердце покориться желанию родителей.

Со своей женой Татьяной Карп прожил три года, и от этого брака родилась девочка — Акилина. Но мысль об иноческом подвиге не оставляла его ни на час, и мирская жизнь тяготила его всё больше и больше. Не раз вспоминались ему слова Писания: «…никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6, 24). У себя в доме Карп часто принимал нищих и странников, которые рассказывали о жизни северных монастырей. Особенно запомнился ему рассказ о Юрьегорской обители, основанной преподобным Диодором в Каргопольских пределах.

Видимо, этот рассказ произвёл на молодого человека такое сильное впечатление, что вскоре, в одну из ночей, когда все домашние спали глубоким сном, он тайно покинул родной дом и, взяв с собой немного хлеба и обычную свою одежду, отправился в каргопольские пределы. Проснувшиеся наутро супруга и родители пытались его найти, но все их поиски были тщетны. Тогда все решили, что он погиб, и впали в глубокую скорбь.

Тем временем Карп достиг каргопольских пределов, где встретил спутника, направлявшегося как раз в Юрьегорский монастырь. В обители по благословению преподобного Диодора, которого Карп ещё застал в живых, он прожил целый год, выполняя различные послушания, а около 1628 года принял иноческий постриг с именем Кирилл. Пробыв в Юрьегорской обители два года, Кирилл решает посмотреть на жизнь других русских монастырей и изучить их иноческие уставы. Начались долгие странствия по северным монастырям, продолжавшиеся целых 18 лет! Побывал он в Кожеозерской обители, три года провёл на Соловках, затем некоторое время жил в монастыре преподобного Александра Ошевенского, в Кенозерском монастыре, в Курженской пустыни, в Муромском и Палеостровском монастырях, в Климецком монастыре, что на Онежском озере, наконец, в обители «Олонецкого солнца» — преподобного Александра Свирского.

Именно здесь, в Александро-Свирском монастыре, Кириллу пришла в голову мысль посетить своих родителей — «не для желания или угождения плоти своея, но для спасения родителей своих, да вина им будет к вечному спасению и сам от них благословения сподобится, а оных на старость от печали свободит». Когда он высказал свою мысль игумену, тот засомневался, опасаясь, как бы любовь родителей и супруги не стала препятствием на пути спасения инока. Но Кириллу удалось его убедить, и игумен отступил.

Возвращение пропавшего без вести Кирилла в родительский дом вызвало и радость, и изумление. За это время его дочь уже успела вырасти и выйти замуж. Погостив дома несколько дней, он хотел было возвратиться в Свирский монастырь, но родные стали его уговаривать осесть на Севере. Кирилл не мог ослушаться родительской воли и в 1640 году на Виданском острове на реке Суне, на расстоянии 12 поприщ от своего дома, поставил крест и построил келию. Он начал вести подвижнический образ жизни, днём расчищая от леса землю под пашню, а ночью стоя на молитве.

В Сунарецкой пустыни Кирилл прожил в безмолвии 15 лет. Не раз являлись ему различные искушения, о которых мы знаем из житий многих северных подвижников. «Зря же дух лукавый блаженнаго Кирила таковыми подвиги себе удручающаго юношеское свое тело, воста нань, и присно пакости ему дея, тако бдящему яко и сон тонкий сведеному многажды бо великия клопоты и звуки творяще, и шума ужасом тщашеся поколебати терпеливую душу, и всяко покушашеся от места его отгнати». Но Кирилл был непоколебим, и все дьявольские козни разбивались о его терпение. Тогда «диявол… взя с собою множество лукавых духов, с ними пришед ко блаженному, лияше нань коварства своего злобу, умышляя како бы устрашити непоколеблемую мысль… творит говоры безчислены, составляет кличи нелепотны, прислышает ропоты скверною словес помазанныя, крича и вопия ко блаженному: “Калугере, калугере, почто в пустыню сию вшел еси, наше бо сие место есть. Отъиди скоро отсюду, да лютою смертию умреши, никто же бо доселе дерзну в сию пустыню жити приити, ты же хощеши соодолети нас!” Но никакоже возмогаше диавол поколебати терпеливаго, мещет паки мечтания своего всеяростную казнь, и сам работая и бесов понуждая, келию блаженнаго до основания разорити». Видя, что Кирилла невозможно устрашить, дьявол «по обычаю безстудства своего на кончине с лукавыми своими слугами ухвати страдальца, и бияше его жестоко, глаголя, изыди, изыди от места сего. И потом вземше его за ноги, влечаху по сущему на том острове тернию, и ризы его терзающе, раняху плоть его до крове, прещаху же ему смертию, и в воду вринути его хотяху и ярящеся глаголаху, аще не изыдеши от места сего, то подвигнем на тя злыя человеки, иже пришедше и не хотяща тя изжденут отсюду». Но в конце концов, после горячей молитвы Кирилла к Богу, дьявол вынужден был отступить от него, не дерзая более приближаться.

Когда Кирилл пришёл в себя, он увидел свою келию в целости и сохранности, хотя всё тело его было в ранах. Он продолжил жить на том же месте и через некоторое время поставил рядом со своей келией мельницу, на которой местные крестьяне могли помолоть зерно. Для приезжающих издалека он устроил странноприимный дом. Часто к нему приходили нищие, которых он с радостью принимал в странноприимном доме, однако в келию к себе никого не впускал, чтобы не нарушать своего безмолвия праздными беседами. Себе он оставлял только самое необходимое, отдавая все излишки нищим.

Постепенно вокруг Кирилловой келии разросся целый монастырь со множеством строений и крепким монастырским хозяйством. С разрешения церковных властей был построен храм во имя Пресвятой Троицы, отчего и вся обитель стала называться Троицко-Сунарецкой. Здесь приняли иночество родители, жена, дочь, а после и внук Кирилла.

В 1657 году к Кириллу в обитель пришёл знаменитый инок Епифаний из Соловецкого монастыря — будущий духовник и соузник протопопа Аввакума. Инок Епифаний прожил здесь около семи лет, а когда отправился в Москву на собор 1666 года для обличения церковных нововведений, Кирилл получил от него благословение на пустынножительство.

Пока Новгородской епархией управлял приверженец старой веры митрополит Макарий, никоновские «новины» не проникали в отдалённые северные монастыри. Однако после его кончины начались гонения на старую веру и здесь. Троицкая обитель ещё достаточно долгое время продолжала оставаться одним из немногих островков древлего благочестия на Севере, поскольку Кирилл Сунарецкий выступил активным защитником отеческих обычаев. В монастыре продолжали совершать службу по старым книгам, и многочисленные богомольцы могли причаститься Христовых Тайн, освященных по древлеправославному чину. Но в 1684 году прибывшие в обитель архиерейские соглядатаи донесли начальству о существующих здесь порядках. Была прислана воинская команда во главе с подьячим Симеоном Косым, и созданная многолетними трудами Кирилла Троицкая обитель за приверженность старой вере была разорена.

Кириллу Сунарецкому удалось скрыться. Он бежал через непроходимые карельские леса в Выговскую пустыню, став, таким образом, «первым выговским пустынножителем». И снова здесь, как на Суне-реке, в лесной тишине являлись ему различные бесовские «страхования», стараясь согнать подвижника с облюбованного им места. К этим бесовским козням добавлялась внушаемая бесами блудная брань, с которой старец боролся, измождая своё тело суровым постом и многочасовым стоянием на местах, где во множестве летали комары, мухи и оводы. Когда же и это не помогало, он хлестал своё и без того измождённое постом тело еловыми ветвями.

Умер преподобный в 1690 году отшельником, немного не дожив до создания Выговского общежительства. Во время Великого поста, ранней весной, два местных жителя, отправившихся на рыбные и пушные промыслы, наткнулись на лыжный след и по нему пришли к Кирилловой келии. Постучавшись, они не получили ответа и вошли. Внутри келии они увидели Кирилла, сидящего на лавке лицом к иконам, с лестовкой в руках. Перед ним лежала открытая Псалтырь, а рядом дымилось кадило с углем и ладаном и стоял кувшин с «былием пустынным». Видно, старец только что закончил молитву и тихо отошёл к Богу…

Пришедшие в пустыню инок Питирим и «христолюбец» Феодот по христианскому обычаю погребли тело старца. Впоследствии на Выге Кирилл Сунарецкий стал пользоваться особым почитанием: здесь было написано его Житие, Петр Прокопьев выстроил над его могилой «малую часовню», а позднее Симеон Дионисьевич воздвиг над ней «новый молитвенный храм, пространнее перваго».

Другим видным старообрядческим деятелем, в значительной степени повлиявшим на основание Выговской киновии, был чёрный диакон Соловецкого монастыря Игнатий. «Муж святолепен и подвижник велий и Божественнаго писания вельми читатель и внешняго наказания искусен», он принял в 1666 году самое активное участие в спорах об исправлении богослужебных книг и обрядов, написал ряд произведений в защиту старой веры. Из его трудов дошло лишь несколько отрывков из большой «Книги о титле на кресте Христовом», имевшей широкое хождение среди староверов. В ней он проповедовал правильность написания на кресте титла (надписи) «IС ХС Царь Славы» и отвергал «пилатовское» написание титла — «IНЦI», активно внедряемое в Церкви Никоном и ранее употреблявшееся лишь у католиков.

Не позднее сентября 1667 года, то есть ещё до начала осады Соловецкого монастыря царскими войсками, Игнатий Соловецкий покинул его с группой иноков, следуя повелению местного юродивого Гурия, отличавшегося даром прозорливости и чудотворения. Блаженный Гурий предсказал падение Соловецкой обители и основание Игнатием новой, которая унаследует благословение соловецких страдальцев. После этого Игнатий Соловецкий около двадцати лет спасался от преследований, ведя жизнь странствующего проповедника, подобно апостолам первых веков христианства, бродя по скитам и деревням Поморья (в основном в обонежских и каргопольских пределах) и проповедуя идеи старообрядчества и учение о «титле». Встречался и вёл переписку со знаменитым игуменом Досифеем, иноком Корнилием Выговским и другими деятелями старообрядчества. За чистоту сердца и бесстрастную жизнь Игнатий сподобился дара прозорливости, и все его пророчества о разных иноках, встречавшихся ему в северных скитах, впоследствии сбылись. Многих он просветил христианским учением, научил правой вере, наставил на подвиги и добродетели. Люди тянулись к нему, и у многих благочестивых мирян он становился духовным отцом, направляя их по пути спасения.

Часто Игнатий Соловецкий посещал в Повенце дом благочестивого крестьянина Дионисия Евстафьевича Вторушина — отца будущих киновиархов Выговской пустыни Андрея и Симеона Дионисьевичей. Здесь его всегда ожидал радушный приём, и не раз он беседовал со своим крестником — юным Андреем Дионисьевичем, жадно впитывавшим каждое его слово. Именно этому молодому человеку впоследствии будет суждено исполнить пророчество соловецкого юродивого Гурия о создании новой обители — преемницы Соловков…

Однако со временем и в Поморье становилось небезопасно. «Таковому страшному огню мучительства в пустыни разгоревшуся, такову всепоядающему пламени на место сие святое возвысившуся, что бывает странно, что творится необычно… И не могий от них крытися в пустыни, наидоша бо на пустыню лютии мучители, яко песия мухи на Египет, никого же милующе плачюща, никого же ущедряюще слезяща, никого же благодетельствующе молящася»[49].

Выше уже говорилось о такой важной проблеме, связанной с историей старообрядчества в России, как «гари», или массовые самосожжения. Обычно Игнатия Соловецкого представляют главным идеологом доктрины самосожжения — «доктрины отчаяния и надежды». Недавно обнаруженное произведение Игнатия Соловецкого — «Исповедание», написанное, судя по всему, за несколько лет до его мученической кончины, — представляет собою самый настоящий крик отчаяния. «Нас же на земли до толика разорили, не точию (только. — К.К.) свободное место на житие имеем, но в прежнем платьи иноческом, ни ногою без страха поступит смеем. И наполниша царьство свое всякаго осквернения и беззаконнаго мятежа… Яко церкви все и обители святия бе овладела богомерзская мерзость их, и воинство антихристово везде и повсюду укрепилося…»[50]

«Исповедание» соловецкого старца заканчивается отчаянным призывом к гонителям: «Скончевайте скоряе всех нас о истине Христове! У кого с кем твердо совет пребывает, аще инок, аще мирянин, аще женеск пол, или девицы, каков умыслише конец сотворит нам, скончевайте скорее, а не вымучивайте повинных! Аще ли же станете повинных вымучивати, мы же от немощи плотския опусневше, аще и помутимся, и повинну вам подадим, и, подав повинную, горши того в горести душ своих вас проклинаем, воздыхание горко возсылающе ко Господу Богу… Не желаем при вашем царствии живота себе, но желаем смерти, паче в еретической прелести сущаго живота. И полезнее пелынь или желчь свиная ясти, неже вашу сладость змиеву возлюбит. И вы нас скончайте всех во едином месте, а не вымучивайте повинных!» Для сторонников истинной веры смерть становится желаннее жизни в воплотившемся на земле аду.

В условиях усилившихся гонений Игнатий со своими единомышленниками решается на отчаянный шаг. Вместе с Емельяном Повенецким и другими ревнителями древлего благочестия они на лыжах перешли Онегу и, захватив старинный Палеостровский монастырь, затворились в нём. Насельников монастыря, пожелавших постоять за старую веру, они приняли в свои ряды, а остальных выслали из монастыря восвояси. Одновременно Игнатий разослал по всем прионежским волостям и селам гонцов, возвещая всем христианам, оставшимся верными древлеправославию, о своём желании пострадать за истинную веру и приглашая желающих присоединиться к нему. Узнав об этом, в Палеостровскую обитель стал стекаться народ. Всего собралось 2700 человек! Устрашённые таким многочисленным собранием местные власти послали за подмогой в Великий Новгород. Скоро из Новгорода прибыл карательный отряд — 500 человек с пушками. Стали готовиться к приступу, собирая для прикрытия возы с сеном. Боялись ответного огня со стороны осаждённых — ещё свежа была память об осаде Соловецкого монастыря! Однако ответной стрельбы не последовало — «с монастыря не стреляху и не противляхуся последующе бо Христови, яко агньцы готовяхуся на заколение и смерть с великим смирением и сокрушением сердец своих со слезами моляще всемилостиваго Господа Бога и пречистую Богородицу и всех Святых всенощным бдением и молением и пощением…»[51].

Осаждённые проявили необычайную силу духа. Некоторые постились и не спали целую неделю, некоторые лишь последние два дня не вкушали хлеба и пребывали без сна, принося от чистого сердца слёзное покаяние и готовясь к неминуемой смерти. Отец Игнатий учил и укреплял собравшихся, призывая их пострадать за веру Христову: «Дерзайте, христолюбивое множество! Болии бо есть с нами, нежели со врагами нашими: с нами бо есть Христос; а со врагами нашими диавол, но не может диавол одолети Христу, паче же одолен от Него будет и посрамлен и со всеми легеоны своими попран будет нашими ногами и к тому не воздвигнет на ны главы своея: но сотрется и вечно погибнет, точию мужайтеся и да крепится сердце ваше, уповайте же не на себе, но на Бога жива, иже есть Спаситель всем человеком паче же верным».

Наконец начался приступ. Каратели стали обстреливать древнюю обитель из пушек. «Не устыдешася безумнии места святаго, не почтоша храма Божия, не устрашишася ока всевидящаго, но единожды злобою, аки осяжною обьяти тмою, ниже сами ведяху яже творяху, озлобиша Божия рабы, начаша святое опустошати место». Сначала стреляли по стенам, а когда осаждённые отошли от стен и затворились внутри монастырской церкви, то подняли пушки на стену и начали обстреливать церковь. «И егда начаша с пушек стреляти по церкви и пришедше ядра в церковь свещи вся срониша на поджегу… и загореся церковь и бысть шум пламенный, аки гром, пламень бо всю церковь обхвати и пойде огнь вверх, аки столп, воинство же и вси людие отступиша от церкви и бысть на них страх велик… В то же время бысть тишина велия на воздусе и церкви горящей, стены церковныя падаху внутрь цер-кве, пламень же и огненныя главни не падаху на внешнюю страну и других церквей близ горящия церкве стоящих, иного здания в монастыре и людей никако же опали, ниже повреди»[52].

Так 4 марта 1687 года мученически скончался отец Игнатий Соловецкий вместе с 2700 своими последователями, предпочтя мучительную огненную смерть отступничеству от отеческих преданий. Так сбылось пророчество одного из соловецких старцев, писавшего, что «в последние времена на конец века» во Обонежских странах на Онеге-озере в Палеостровском монастыре святых спасаемых будет даже больше, чем в Соловецкой обители. Местные жители рассказывали, что когда вся церковь была охвачена пламенем и дым уже шёл из купола, явилось чудное видение: над горящей церковью в неизъяснимом сиянии поднялся старец Игнатий с крестом в руках и вознёсся на небо. За ним в белых ризах рядами шли прочие старцы и бесчисленное множество народа. Пройдя небесные двери, они стали невидимы…

Однако самым известным подвижником, стоявшим у истоков Выговской пустыни, был старец Корнилий Выговский. Этот «старообрядческий Мафусаил», родившийся около 1570 года и живший при всех русских патриархах и при десяти царях, являет собою связующее звено между традициями древнерусской святости и Выговским поморским общежительством.

Конон (таково было мирское имя Корнилия) родился на Тотьме в семье крестьянина. С детских лет он научился читать, часто ходил в церковь, внимательно слушая церковное чтение и пение. Пятнадцати лет он остался круглым сиротой, и с этого времени начались его странствия по русским монастырям. Особенно сильное впечатление произвёл на молодого Конона строгий аскетический образ жизни обители вязниковского старца Капитона. «Аще и много по монастырям хождах, но мало таковых богоподвижных обретох», — признавался он впоследствии. В 18 лет по благословению отца Капитона Конон принял иноческий постриг в Корнилиевом-Комельском монастыре и был наречён Корнилием — в память создателя монастыря.

Прожив некоторое время в Корнилиевом монастыре, юный инок испросил у настоятеля благословение «ходити по монастырем, хотя видети, како отцы подвизаются». При этом он не просто «праздно шатался», переходя из одного монастыря в другой, что было весьма распространено в то время, но искал духовного руководства и внимательно изучал уставы различных русских монастырей: Троице-Сергиева, Кирилло-Белозерского, Новоспасского, Чудова, Симонова. В Москве Корнилий долгие годы был келейником патриарха Филарета и явился свидетелем того, как на соборе 1620 года патриарх Иерусалимский Феофан во всеуслышание пророчески предсказал: «Воистину глаголю вам, отцы и братия: ныне во всей поднебесной едино солнце сияет, — тако и в Московском государстве благочестием православная вера просвещается и светится. И когда будет у вас в России царь с первыя литеры — при том пременятся законы, обычаи и предания церковная, и будет гонение велие и мучительство на церковь Христову». Все слышавшие эти слова пришли тогда в ужас, но никто не мог предположить, что до исполнения пророчества осталось совсем немного времени, ведь долгожданный наследник престола царевич Алексей (будущий царь Алексей Михайлович) родился только в 1629 году.

Корнилий вёл весьма строгий образ жизни, не любя ни празднословия, ни пьянства. За то многие его любили, а духовные власти неоднократно предлагали принять священство, но Корнилий, считая себя недостойным, каждый раз отказывался от сана. Два года он пёк хлебы в Москве, у патриарха Иоасафа, а затем — в Новгороде Великом, у митрополита Афония. По смерти благочестивого новгородского митрополита Корнилий вместе с другими в течение четырнадцати недель читал над телом умершего Псалтырь, а летом от оказавшихся нетленными Афониевых мощей стало исходить неизъяснимое благоухание. Митрополит Афоний не был погребён столь долгое время, поскольку при смерти своей запретил отпевать и погребать себя новому митрополиту (таков был обычай). А новым митрополитом был Никон. С ним Корнилий познакомился ещё в бытность того простым монахом. Когда же Никон стал митрополитом Новгородским, Корнилий отказался принимать от него благословение, заметив, что тот благословляет не как прежние святители, а по-новому, по-гречески — «пятою персты раскорякою малаксовою проклятою».

Не поладив с новым новгородским архиереем, Корнилий возвращается в Москву, где патриарх Иосиф даёт ему, простому иноку, не совсем обычную службу в Архангельском соборе Кремля: надсматривать над священниками и диаконами, «ковать и смирять за некоторыя погрешения». Другому подобное назначение вскружило бы голову. Однако эта служба оказалась Корнилию «не по охоте, но и весьма противна», так что вскоре он её оставляет и поселяется в Чудовом монастыре. В ту пору Корнилий знакомится с боголюбцами: царским духовником Стефаном Внифантьевым, протопопом Иваном Нероновым, юрьевецким протопопом Аввакумом и др. Тогда в Чудовом монастыре некоему старцу Симеону было видение в ночи: «змий великий пестрый и страшный зело и обогнувся около царских полат, главу и хобот имеющь в полате, и шепчет во ухо цареви». Проснувшись, старец поведал о своём видении соборной братии. Как выяснилось впоследствии, именно в эту ночь царь Алексей Михайлович тайно беседовал с Никоном — судя по всему, о будущей церковной реформе. Тогда вспомнили и о предсказании патриарха Феофана Иерусалимского…

Вскоре скончался последний благочестивый патриарх Иосиф, и началась никоновская церковная смута. Стоя ночью по своему обыкновению на молитве со многими слезами, Корнилий в тонком сне сподобился видения. Он узрел в Успенском соборе двух человек спорящих: один — благообразен, другой — тёмнообразен. У благообразного в руках был православный восьмиконечный крест, а у тёмнообразного — четвероконечный «крыж латынский». Благообразный говорил: «Сей есть истинный крест Христов!» Тёмнообразный же отвечал ему: «Но сего знамения ныне подобает почитати, а не того». Через некоторое время на праздник Благовещения Корнилий пришел в Успенский собор, где уже наяву мог наблюдать такую сцену: двое (видимо, поп и головщик) спорили о том, как нужно служить. Один другому говорил: «Пой по-новому!» А тот ему отвечал: «Не поем по-новому, но по-старому! Как учились, так и поем. А по-новому не умеем и не поем». Тогда первый снова сказал: «Как-нибудь пой, токмо не по-старому, но по-новому». И долго они ещё спорили между собой…

С началом никоновских репрессий против сторонников старой веры Корнилий ушёл вместе с игуменом Досифеем на Дон. Прожив там три года, он снова возвратился в Москву. Но в Москве было неспокойно — повсюду активно насаждались новые порядки, да и слишком уж хорошо его здесь знали. Корнилий переезжает в Кириллов монастырь, где оставалось много иноков, преданных старой вере, а оттуда уходит в ещё более глухие места — в знаменитую Нилову пустынь. Здесь он прожил целых 12 лет, имея редкую по тем временам возможность открыто участвовать в богослужениях по старому чину. Иноки Ниловой пустыни продолжали служить по древним книгам и по тому уставу, который был составлен самим основателем обители преподобным Нилом Сорским.

Однако присланные властями соглядатаи обнаружили, что служба в Ниловом скиту ведётся, как до Никона, и приказали попу служить по-новому. Тот отказался и не стал служить. Тогда его попросту заменили новым попом. После этого, повествует Житие Корнилия, «согласившеся, скитскии отцы возбранили служити по-новому. Корнилий тогда пономарь бе. Глаголаху ему скитскии отцы: “Егда же новый поп начнет служити по-новому, покажи дерзновение, возбрани ему, мы тебя не под дадим”. Поп же начал по-новому служить. Корнилий глагола попу: “Престани бредить”. Глагола поп: “Пономарь, знай свое дело, не указывай нам”. И до трижды глаголаху друг ко другу. Корнилий же, имея в руках своих кадило со углием разженым, удари попа по главе и разби кадило о попову главу. Скочиша отступницы, принята Корнилия за власы, удариша о мост (помост. — К.К.) церковной и бита его вельми крепко, яко и крове тещи в церкви. Старцы же скитскии мужество показаша — бишася с ними до пролития крове»[53].

После этого столкновения Корнилий вынужден был бежать из Нилова скита. Ища пустынного места, дошёл он до Олонецкого уезда, до Пудожской волости. Здесь, близ Водлы-реки, поставил он себе келию («с трех сторон каменныя стены самородны, на четвертая страны — дверь и окно»), в которой прожил три года, помышляя идти в Соловецкий монастырь.

В то время пришёл к нему соловецкий инок Епифаний (тот самый, что позже будет сожжён с Аввакумом в Пустозерске), и вместе построили они себе келию на Кяткозере. Прожили два года с небольшим в крайней скудости — не было даже хлеба, так что ели осиновую кору: выварив её в трёх водах и высушив, толкли и месили по ржаному раствору, благодаря Бога. Однажды Епифаний сказал: «Пойдем, брате, приспе время благочестия ради страдати, не останемся от братии наших». И положили поститься шесть недель. По истечении срока Епифаний сподобился благословения свыше пострадать за старую веру, Корнилию же был глас: «Не у тебе время на муки идти, мнози бо тобою спасутся и в познание истины прийти будут. И будеши отец и наставник многим ко спасению». Епифаний простился с Корнилием и отправился в Москву с челобитной к царю.

После ухода Епифания Корнилий перешёл на Ниг-озеро, где поставил Никольскую часовню. Оттуда часто ходил он к отцу Досифею в Куржецкую обитель. Между тем гонения приближались и к этим глухим краям. Не раз приходилось Корнилию менять своё местопребывание: жил на Водлозере, на Немозере, на Мангозере… Когда переселился на Мангозеро, «чинил прение» с двумя никонианскими монахами, присланными властями из Москвы ради подкрепления никонианского учения. Монахи были в споре побеждены, но тронуть Корнилия не посмели, поскольку среди посадских было много сочувствующих старой вере. Позже Корнилий поселился на Гавушозере, куда к нему стали стекаться приверженцы древлего благочестия — старец Иринарх, Анфиса, Пахомий (впоследствии келейник Корнилия и списатель его жития). Корнилий всех их поучал от Евангелия и от Апостола, и от святоотеческих писаний. Пели ирмосы Иоанна Дамаскина, применяя древние слова к нынешнему своему состоянию: «Жалость приимите, людие ненаказании, законопреступницы рустии».

Наконец, пришёл к Корнилию старец Сергий, упрашивая его жить вместе с ним на Выге-реке. Корнилий согласился и поставил себе на Выге келию. «Сей покой мой, — пророчески изрёк старец. — В век века зде вселюся, яко Бог изволи. Последнюю келию Корнилий строит». Как сказал, так и сбылось. Благословил и других строить на Выге келии.

А через пять лет пришёл к Корнилию старец Виталий, и Корнилий благословил его жить вместе с собой. «Виталий же имея птичие житие: любя странничество, преходя от келии до келии; аще кто представляше ему трапезу, то со благодарением вкушаше, аще ли два или три дни не позываху, то не прошаху ясти». Виталий был строгим молчальником, так что люди несведущие принимали его и вовсе за немого. Имел обыкновение и Псалтырь читать про себя, «молком». Всего же имущества имел одну суму, а ведь когда-то был знатным боярином на Москве! Некогда «великой служитель у прежних царей», «поединщик и храброй воин» (имел на себе раны), Виталий оставил мир, утаился и принял постриг по древлеправославному чину как раз при начале никоновской смуты. Некоторое время жил на Суне-реке у старца Кирилла. Прожив с Корнилием два года, Виталий, «мало болев», скончался. «Свят муж был житием», — говорит о нем Пахомий.

Поселившись на Выге, Корнилий широко развернул проповедь старой веры. «Аще и книг мало имея, но сам весь книга бяше». «Учаше о спасении души, и о Страшном Суде, и о будущих муках», «наипаче же всего заповедал и учаше опасение от новых отступников никониянских, называя их явными бесовскими и антихристовыми слугами». Многие после его проповедей принимали крещение, а иные даже и иноческий постриг.

Где бы ни приходилось жить отцу Корнилию, везде он вёл подвижнический образ жизни. В юных летах, будучи томим плотскою бранью, приучил себя к молитве и посту, причем «скоро наполняющее и скоро попадающее брашно ядяше», преимущественно ржаной кисель. Спал он очень мало, истомляя свою плоть бодрствованием и земными поклонами. В одно только свое келейное правило полагал он тысячу поклонов. И это кроме молитв и церковного устава (а молился он по Часослову и Псалтырю весь церковный круг — вечерню, павечерницу, полунощницу, утреню и часы). До глубокой старости любил трудиться преподобный Корнилий (в основном приходилось рубить лес). Хотя и говорили ему иные, что, мол, можно монаху и без того обойтись, мудрый старец отвечал: «Писано есть: праздный да не яст и проклят тунеядец». Никто не видел его праздношатающимся — или Псалтырь читал, или поклоны клал, или творил молитву Исусову. В разрешённые дни вкушал немного коровьего масла, а в прочие — только постную пищу: мелко натерев редьку, ел её с солью и квасом. Рыбу же — только в указанные Уставом дни.

Со столь высокими духовными подвигами соединялось у отца Корнилия удивительное смирение. «По многих же трудех и подвизех иночества своего, по многих гонениях и скорбех, бедах и разграблениях, и досадах пребываше во всем непреклонен душею, яко твердый адамант. Ни оскорбися, ни потужи, ни умом смятеся, но с радостию ко Господу глаголаше: “Терпя, потерпех Господа. И внят ми, и услыша молитву мою: возведе мя от рова страстей и постави на камени Твоея веры нозе мои”».

Незадолго до кончины пришли к Корнилию на Выг Даниил Викулин и Андрей Дионисьевич — будущие выговские киновиархи. Благословил их старец на создание общежительства, предсказав его будущую судьбу: «Место сие распространится и мнози спасутся и поселятся с матерями, и з детми, и со скотом, и с люлками». Немного пришлось пожить на Выге с Даниилом и Андреем, наставляя их на путь спасения. Начал отец Корнилий изнемогать. Перед смертью Даниилу сказал: «Буди прочим отец и наставник ко спасению»; Андрею же заповедал: «Буди судия и правитель общежительству и всей братии. Учися книжнаго разума и обучения, собирай книжное свидетельство: будут опросы и вопросы от царя. Потщися за благочестие отвещать и за церковныя законы и отеческия предания постоять, за что от Господа Бога восприимеши воздаяние благо».

Скончался преподобный Корнилий 30 марта 1695 года, в Великий пост, на Страстной неделе в четверг, прожив в иночестве 107 лет. Всего же лет его жития было 125! Последними его словами были: «Веру соблюдох, прочее соблюдает ми венец правды, его же воздаст в день оный Праведный Судия — и не точию мне, но всем возлюбившим Его».

 

Отцы-основатели

Выговского поморского общежительства: