Улица Ангела, Алансон, Перш,

Ноябрь 1304 года

 

Над улицей Ангела постепенно сгущалась ночь. Следовало ли видеть в названии этой улицы знак или же просто новую иронию судьбы? Франческо де Леоне спрятался под портиком красивого особняка покойного Пьера Тюбефа, суконщика, имевшего несчастье встретить на своем пути Флорена. Он еще немного подождал, потом двинулся по квадратному двору к величественному зданию. За закрытыми занавесями окон второго этажа порой мелькало колеблющееся пламя свечи – лишнее доказательство того, что Флорен поселился в доме, который он реквизировал, поскольку тот ему понравился.

Рыцарь запретил себе разрабатывать какой‑либо план, какую‑либо стратегию. В своих действиях он руководствовался своего рода суеверием. Ему казалось очень важным, чтобы Флорен стал творцом собственного возмездия, но при этом рыцарь не совсем отчетливо понимал, откуда у него такая уверенность. Речь шла не о страхе перед угрызениями совести, и уж тем более не о жалости. Нет… Скорее, речь шла о смутном предвидении: все, что касалось мадам де Суарси, не следовало осквернять и пачкать, даже устранение ее мучителя.

Глаза Леоне стали влажными, когда Жан де Риу начал рассказывать ему о подвале, о неподвижно лежавшем теле, об иссеченной бледной спине, о крови, вытекавшей из ран. Прошло несколько минут, прежде чем Леоне понял: то, что затуманивало его взгляд, было слезами. Чудо. Эта женщина сотворила для него первое чудо. Сколько времени он не чувствовал этой удушающей печали, свидетельствующей о том, что ты человек, подтверждающей, что ты сумел спасти свою душу от разрушения, не дал ей привыкнуть к худшему? он столько видел, в столь многом удостоверился. Он так глубоко погружался в смерть и страдание, что перестал их замечать. Мучительные страдания Аньес вызвали у него отчетливые воспоминания о скрюченных и обожженных телах, о зияющих ранах, о грудных клетках, пронзенных стрелами, об отрубленных членах, о выколотых глазах. Леоне был чрезвычайно признателен Аньес за все это, за эти воспоминания, которые ранее настолько сбились в кучу, что превратились в однообразное месиво. Теперь он не хотел забвения, он отвергал удобный обман, позволявший привыкнуть к ужасам.

Леоне неспешно поднялся по ступеням, ведущим к двойной двери, и постучал. Он ждал, ни о чем не думая.

Дверь осторожно приоткрылась, потом распахнулась. Никола Флорен уже успел переодеться в роскошную ночную рубашку из цветного шелка, расшитую золотыми нитями. Леоне был уверен, что раньше по вечерам она согревала сьера Тюбефа.

– Рыцарь? – хриплым голосом спросил инквизитор.

– Я скоро покидаю Алансон и… мысль о том, что я уеду, не простившись с вами доставляла мне… огорчение.

– Если бы вы уехали, не простившись со мной, я бы тоже… огорчился. Входите, прошу вас. Бокал вина? В подвале… в моем подвале много запасов.

– Бокал вина.

– В этой комнате очень холодно. Поднимайтесь, рыцарь. Я устроил свои покои на хозяйском этаже. Сейчас я к вам приду.

Гостиная, в камине которой пылал огонь, была удивительно просторной. Свечи на многочисленных канделябрах отбрасывали столь яркий свет, что в комнате было светло, как днем. Прекрасные резные лари, изящные столики, привезенные из Италии, высокие граненые зеркала и толстые ковры, висевшие на стенах, свидетельствовали о богатстве прежних владельцев дома. Леоне расположился в одном из двух кресел, стоявших перед каменным камином.

В гостиную вошел Флорен. Он принес два венецианских бокала. Эту редкую и хрупкую диковинку можно было увидеть лишь на столах самых могущественных принцев.

Флорен подвинул другое кресло к своему гостю и сел так близко, что касался коленями ног Леоне. Но Леоне не стал отодвигаться. Инквизитором овладело сладострастное желание иного рода. Он поймал на крючок рыбку, вот уж действительно прекрасную добычу. А вдруг ему удастся соблазнить этого человека, который мог бы противостоять ему? Игра, ее трудность, ловкость, которую ему надо будет проявить, опьяняли его сильнее, чем вино. Густым нежным голосом, голосом алькова, он прошептал:

– Я так… я хотел сказать, что польщен, но сейчас это не совсем подходящее слово.

– Взволнован? – предложил Леоне, немного наклонившись к инквизитору.

– Правда, взволнован.

– Что касается меня, то я потрясен, – признался Леоне.

Флорен почувствовал в голосе рыцаря искренность и вздрогнул. Но он ошибался относительно подлинной причины этой искренности.

– Потрясен? – повторил инквизитор, смакуя это слово, словно лакомство. – Разве не удивительно, что наши пути пересеклись подобным образом?

– Не совсем, – возразил Леоне, прищурив свои голубые глаза. – Верите ли вы в судьбу?

– Я верю в желание и его исполнение.

Длинная тонкая рука, пытавшая стольких людей, приблизилась к лицу рыцаря. Леоне видел, как она ласкает воздух. В отблесках пламени прозрачная кожа становилась розоватой.

Леоне на мгновение закрыл глаза. Его губы медленно растянулись в улыбке. Он сжал в ладони кинжал и встал. Инквизитор последовал его примеру и сделал шаг навстречу. Тело инквизитора чуть коснулось тела госпитальера.

Раздался вздох.

Глубокие глаза Флорена вылезли из орбит. Он открыл рот, но не мог издать ни единого звука. Попятившись, он опустил глаза, и его взгляд остановился на рукоятке кинжала, торчавшей из его живота. Флорен захрипел:

– Но за что…

Леоне не сводил с него глаз. Инквизитор вытащил убийственный клинок, и поток крови обагрил перед его красивой ночной рубашки, расшитой золотыми нитями.

– Не за что. Скорее, за кого. За розу. Чтобы роза жила.

– Я не… Высказали… потрясены…

– Я потрясен до глубины души. Она потрясла меня. Я не заблуждался.

Чтобы не упасть, Флорен схватился обеими руками за спинку кресла. Его мысли путались, но ему никак не удавалось привести их в порядок.

– Аньес?

– Кто же еще? Не старайтесь, вы не способны это понять.

– Камер…

– Подлый мерзавец, палач, которому нет прощения. Послания камерленго не существовало. Распоряжение, которое ты получил, было написано Жаном де Риу и скреплено печатью, снятой с очень старого письма, которое хранится в библиотеке соседнего аббатства.

В уголке губ инквизитора появился сгусток крови, потом еще один, а за ним последовала цепочка из маленьких ярко‑красных жемчужин. Инквизитор зашелся в кашле. По его подбородку потекла алая струйка. Он корчился от боли, буквально разрывавшей его живот, от боли, теперь проявлявшейся во всей своей жестокости. Он стонал, сбивчиво повторяя:

– Мне больно, мне очень больно.

– Теперь наконец множество несчастных призраков упокоятся с миром, Флорен. Все твои жертвы.

– Я… я вас умоляю… Я истекаю кровью…

– Что? Добить тебя? О какой жалости ты можешь вспомнить, чтобы заслужить мою жалость? Ответь. Один‑единственный ответ. Больше ничего не надо, чтобы я избавил тебя от ужасов агонии.

Некогда столь привлекательное лицо становилось пепельным. Леоне спрашивал себя, сколько мужчин и женщин попали под чары этого идеального миража, чтобы затем понять, какой кошмар он скрывал. Сколько людей умерло, погрузившись в море страданий, созданное этими длинными тонкими руками. Писк, похожий на детский, вернул рыцаря к человеку, который только что упал перед камином.

– Мне больно… Мне ужасно больно… Я умру, мне так страшно… Сжальтесь, рыцарь.

Рыцарь вспомнил об огромных серо‑голубых глазах, под которыми чернели болезненные тени. Ради нее, ради несравненной розы, лепестки которой он однажды нарисовал в своем дневнике, Леоне подобрал окровавленный кинжал. Он наклонился к умирающему, расстегнул ворот ночной рубашки и быстрым движением перерезал бледное горло.

Раздался хрип, потом вздох. Нервно вздрогнув, тело Флорена обмякло.

Несколько минут Франческо де Леоне смотрел на труп мучителя, стараясь понять, принесла ли ему эта казнь удовольствие. Ни малейшего, только мимолетное облегчение. Один зверь умер, но его место займут другие, Леоне в этом не сомневался.

Леоне взял свой бокал с одного из маленьких итальянских столиков и переставил его на каминную полку. Второй бокал разбился, когда падал Флорен, и фиолетовое вино смешалось с карминовой кровью. Леоне нагнулся и снял роскошные кольца, украшавшие пальцы инквизитора. Затем он пнул ногой оба кресла, упавшие набок. Наконец, он расстегнул ночную рубашку и снял ее с инквизитора. Таким образом, все подумают о галантном свидании с плохим концом или о кровавом ограблении.

Леоне еще раз взглянул на созданную им мизансцену, потом снял сюрко, запачканный кровью, бросил его в камин и вышел на улицу, погруженную во тьму.

Бог рассудит.

Что касается людей, то рыцарь надеялся на их желчные языки, наконец освобожденные от ужаса, который внушал им инквизитор, и на их потребность взять реванш.

Бог рассудит.