Под грифом «Совершенно секретно»

 

Признаюсь, я мог ожидать чего угодно, но чтобы про Янтарную комнату…

– Наверное, то же, что и всем, – оправившись от удивления и пожав плечами, ответил я.

– Нет, ты меня не понял, – сказал дипломат. – Ты вот много писал о беглых нацистах, наверняка кого‑нибудь из них видел и здесь, и в Парагвае, и еще где‑нибудь. Они не могли знать о судьбе этой комнаты?

Он впился в меня глазами и, втолковывая каждое слово, спросил:

– Кто‑ни‑будь‑здесь мо‑жет‑хоть‑что‑ни‑будь‑знать‑о‑ней?

– Подожди, – взмолился я, – лучше объясни, что все это значит?

Дипломат молча буравил меня взглядом, будто проверяя, можно ли доверить этому типу великую тайну. Но, видимо, отпущенные ему сроки уже настолько иссякли, что терять было нечего. И он раскололся:

– Понимаешь, мы получили задание найти Янтарную комнату.

– В Уругвае?! – оторопел я.

– Да нет же! Скорее всего, это задание разослали по всем странам: авось где‑нибудь да проклюнется.

– И вы здесь решили отличиться, – не смог не съязвить я, уж больно нелепо все это выглядело.

– Александр, прошу тебя, я ведь серьезно. – Ему и в самом деле было не до смеха.

– Глупости все это. Посоветуй своим шефам или тем, кто вам спускает такие задания, чтобы не занимались ерундой.

– Мои шефы, как и я, – тоже люди подневольные, – пробормотал мой гость, и, чуть поколебавшись, открыл теперь уже самую‑самую, совершенно секретную тайну: Янтарная комната зачем‑то очень срочно понадобилась Горбачеву. Ну, прямо вынь да положь!

Сказав эту фразу, дипломат сразу как‑то посветлел, в его глазах уже не было ни той волчьей пристальности, ни затравленности загнанного в угол неудачливого охотника за информацией. В них плескался трудно сдерживаемый смех. В самом деле, иногда полезно произнести вслух мучающую тебя глупость, чтобы осознать всю ее абсурдность и никчемность.

– Я знаю, к кому надо обратиться, – сказал я. Веселье, озарившее было его глаза, мгновенно потухло. Они снова стали острыми как два кинжала. Он стал в стойку, готовый к прыжку за искомой добычей.

На этот раз смех начал распирать меня. Выдержав паузу, я произнес:

– Этого человека надо искать в Москве.

– Так кто же он?!

Мне удалось выдержать еще одну паузу, и, внутренне проклиная себя за дешевое позерство, я изрек:

– Этот человек – Юлиан Семенов.

Тень глубокого разочарования легла на лицо дипломата.

– Ты что, смеешься?

– Нет, вполне серьезно. Но с Семеновым надо говорить доверительно. Не о том, о чем он пишет про поиски Янтарной комнаты, – он ведет тему, его надо понять. Спросить его следует о том, о чем он не пишет и, может быть, не напишет никогда. Мне известно точно: он в курсе дела.

Обиженный дипломат вяло махнул рукой и оставил меня наедине с воспоминаниями о еще одном телефонном звонке, раздавшемся в корпункте «Комсомольской правды» в Лиме в начале февраля 1984 года.

 

«Эту Юлю зовут Семенов»

 

Телефон разбудил меня часов в шесть утра. Звонил мой коллега Владимир Весенский из Буэнос‑Айреса.

«К тебе едет Юля», – сказал он.

Спросонья я не врубался: «Какая Юля?»

«Проснитесь, Шура, – весело произнес Весенский. – Эту Юлю зовут Семенов».

Наконец‑то я понял. А в трубке уже звучали инструкции по встрече и программе пребывания «высокого гостя»: отель, встречи, контакты и пр.

«Вообще‑то Юля едет по линии АПН, – продолжал Весенский, – и все хлопоты по его официальному пребыванию должны лечь на них. Но, поскольку ты его друг и, как он сам утверждает, давно зазывал его в Перу, он хочет, чтобы его встречал, размещал и лелеял именно ты. А все нюансы программы, – добавил он, – пусть ложатся на апээновцев».

Проснулась жена Валентина. Выслушала меня и сказала: «Все ясно: он будет жить у нас, а отель – это для престижа. Не забудь заехать на рынок!» Но я все‑таки помчался претворять в жизнь полученные инструкции. Потом связался с заведующим бюро АПН, рассказал о полученных ЦУ и пожеланиях «высокого гостя», чем вызвал у него, трепетно ограждавшего свой имидж руководителя крупного учреждения, плохо скрываемое недовольство: почему, мол, не сообщили ему лично из Москвы напрямик, а передают через кого‑то! Но вскоре аналогичные инструкции получил и он.

Вернувшись домой, узнаю, что в мое отсутствие Семенов позвонил сам и рассказал Валентине, что уже недели две мотается по Южной Америке, что страшно устал, что у него подскочило давление, и он безумно хочет провести несколько дней покоя и тишины в компании милых друзей. Что же касается «программы пребывания», то – как сложится, а вообще‑то ну ее к лешему.

Юлиан прилетел через два дня.

Накануне в Лиму пришло известие о смерти Андропова. Вся совколония, разумеется, стояла вверх дном, и до писателя никому не было дела.

Для Семенова же смерть генсека была ударом: во‑первых, у них были добрые личные отношения, Юлиан высоко ценил его и как человека, и как выдающегося политического, государственного деятеля, и во‑вторых, благодаря Андропову Юлиан имел допуск к каким‑то, мало кому открывавшимся «секретам секретных служб». Короче говоря, из самолета он вышел совершенно подавленным. На его неподдельную многодневную усталость известие о смерти Андропова наложилось тяжелой черной тучей.

Вдобавок в аэропорту выяснилось, что у него нет перуанской визы, и мы проторчали там часа два, уговаривая иммиграционные службы снизойти и выдать «великому советскому писателю» разрешение на хотя бы трехдневную побывку на родине инков.

В конце концов, проблема его пребывания в Перу была решена, и мы отправились в город. По пути Юлиан попросил подбросить его в посольство: хотел «на всякий случай» отметиться у посла и заодно узнать, не получил ли тот «по верху» из Москвы какие‑нибудь свежие подробности о случившемся, и чем все это там оборачивалось.

Посол Анатолий Иванович Филатов, на редкость милый и интеллигентный человек, приятно выделявшийся из среды своих коллег, представлявших в те годы нашу державу в Латинской Америке, был полностью погружен в траурные дела.

Извинившись за краткость аудиенции, он попросил войти в его положение: со смертью главы государства свалилось столько присущих моменту протокольных хлопот!

«Конфиденциальных» же новостей, на которые рассчитывал Семенов, не было и в помине.

Уже прощаясь, у двери Филатов, подмигнув мне, шепнул ему на ухо: «Вы бы лучше смотались куда‑нибудь за город, развеялись, а то вижу, на вас прямо лица нет».

Мы вышли во дворик, и тут нас окружили ребята‑пограничники, охранявшие наше посольство. В тот час известие о том, что в здании находится Юлиан Семенов, имело для них гораздо большее значение, чем московская трагедия. Забыв о службе, они как дети поочередно просили его сфотографироваться с ними, дать им на память автограф.

«Я никогда не отказываю им ни в чем, – словно оправдываясь за этот момент «звездной славы», не совсем уместный в царившей вокруг муаровой обстановке, бурчал под нос Юлиан, направляясь к воротам. – Им ведь здесь, на чужбине, труднее всех: ни по стране поездить, ни жене, ни детишкам подарок купить достойный: жалованье‑то у них мизерное. И дипломаты, эта «белая кость, да голубая кровь», ни в грош их не ставят. А в случае чего ведь первая пуля – им. Сколько таких случаев было!»

На тротуаре он постоял, подумал о чем‑то, рассматривая носки своих ботинок, потер пятерней бороденку и наконец, чуть склонив голову, вкрадчиво поинтересовался: «А что, старикаш, вы и впрямь тут задумали для меня какую‑то программу?»

Я сказал, что программа, согласно полученным мной ЦУ, находится в руках апээновцев, на меня же возложена приятная миссия встречи высокого гостя и его приюта. Тем не менее, я готов сделать для него все, что он пожелает, если это, конечно, в моих силах.

Юлиан снова задумался, посмотрел себе под ноги, потом поднял по‑собачьи усталые глаза и, глядя в упор, спросил: «Ты мог бы прямо сейчас увезти меня из этого города? Куда‑нибудь далеко, где тихо и глухо, да так, чтобы ни одна сука нас не нашла и не мешала бы нам спокойно уединиться».

«Могу, только надо предупредить апээновцев, что нас не будет в Лиме», – ответил я, понимая, что обрекаю себя на тяжелые и явно незаслуженные разборки с зацикленным на собственном величии завбюро АПН.

«Да пошли они все… – пробормотал Юлиан. – Никого не хочу ни видеть, ни слышать».

Признаюсь, таким я его не видел ни разу. Только что он щедрой рукой раздавал автографы, терпеливо позировал перед объективами прапорщиков, а тут такое, я бы сказал, жесткое пренебрежение к усилиям людей, ему незнакомых, но искренне желавших сделать его пребывание в Перу насыщенным и полезным.

Апээновцы действительно занимались его «программой», готовили какие‑то встречи, искали нужных ему людей. А он вот так категорически все откинул.

Наверное, все это он прочел на моем лице, потому что, произнеся столь «кощунственную» фразу, тут же спохватился и устало взмолился: «Ну хоть ты‑то пойми меня!»

Он, действительно, был на пределе, как физическом, так и духовном. И ни спорить с ним, ни что‑то доказывать ему в этот момент я чисто по‑человечески не смог. И, покорно кивнув, сел за руль: «Поехали!»

 

Мы едем в тишину

 

Наскоро заскочили в отель, отказались от заказанной для него комнаты, потом – в корпункт, схватили какие‑то шмотки, термос, банку растворимого кофе и умчались из Лимы.

– Куда едем? – впервые поинтересовался Юлиан, когда я уже выруливал на широкое, ведущее на юг Панамериканское шоссе. До этого он молча и угрюмо смотрел в окно, автоматически фиксируя картинки бегущего навстречу города и наверняка думая не столько о Лиме, сколько о Москве.

– Какая тебе разница? – Ответил я. – Ты просил увезти тебя в тишину, вот я и везу. Положись на водителя.

– На такого водителя полагаться опасно, – ворчливо бросил Юлиан. – Ты совершенно не знаешь меры в скорости. А если баллон рванет? Кстати, у тебя шины бескамерные? – Я кивнул. – Значит ты полный м…к: наедешь на булыжник, вот и будешь потом рулить на том свете и меня заодно потащишь туда же. И вообще, куда ты мчишься, за нами, что – гонятся? Или ты передо мной выкаблучиваешь?

– Не люблю видеть впереди чужие подфарники, – сказал я, и попытался подколоть его: – Если бы не твой прилет в чужую страну без визы, мы бы ехали гораздо тише. А сейчас уже шестой час, и ехать нам еще часа полтора, не меньше. Темнеет же в тропиках, как тебе известно, ровно в шесть и сразу, а твой водитель не любит ездить в потемках. К вечеру на автострады выкатывают все трейлеры, и не мне тебе рассказывать, как встречные машины слепят здесь глаза, вспомни Кубу.

Я напомнил ему эпизод восьмилетней давности, когда, приехав на Кубу, он попросил меня повозить его по хемингуэевским местам, и в частности в Кохимар, рыбацкий поселок под Гаваной, откуда Хемингуэй ходил в море на ловлю своих «больших рыб».

Возвращались мы из Кохимара очень поздно, и все шедшие навстречу автомобили нещадно слепили нам глаза, а Юлиан то и дело просил «прибавить газку» да «врубить им» дальний свет, авось поймут, как надо вести себя на дорогах.

Сейчас все было иначе. Что‑то в нем надломилось, сделало его осторожным и осмотрительным. Где крылась причина этой осторожности, напрочь вытеснившей былую семеновскую удаль и бесшабашность, которую многие осуждали и которой я втихаря завидовал по‑черному?

После некоторых колебаний я все‑таки не утерпел и спросил его: «Чего это ты стал бояться скорости? Неужто какая‑нибудь гадалка подсказала? Или ты был у Ванги?»