Мистер Персей принимает мою сторону

 

— На Мадейру!

В один момент все мои планы пошли кувырком. События принимали не просто совершенно непредвиденный, а и крайне нежелательный оборот. Великое Предприятие требовало, чтобы я отбросила все личные соображения и изыскала способ выйти замуж за мистера Персея, пусть я по-прежнему считала, что такое мне не под силу. Отсрочка могла оказаться роковой — сейчас объясню почему.

Эмили недавно сообщила мне, что старший сын намерен в скором будущем поселиться в одном из многочисленных лондонских домов, принадлежащих семейству Дюпоров, поскольку в столице ему будет удобнее заниматься своей литературной карьерой. Персей Дюпор в Лондоне! Наследник баронства Тансоров — и поэт вдобавок! Да все богатые и знатные одинокие девицы тотчас начнут виться вокруг него, точно мухи вокруг горшка с медом, — как мистер Морис Фицморис и другие поклонники вьются вокруг его матери.

Эмили связывала с любимым сыном много честолюбивых надежд, но сильнее всего хотела, чтобы он рано женился и произвел на свет наследника, ибо она не меньше своего предшественника жаждала продления рода Дюпоров. А вдруг по возвращении с Мадейры я обнаружу, что он попался в сети какой-нибудь хитролукавой красавицы или — упаси боже! — влюбился, тем самым поставив крест на мечте моего отца о восстановлении своих законных прав через меня? Почувствовала ли я укол ревности при мысли, что он может отдать свое сердце другой, пускай сама почти не надеялась выйти за него замуж? Не стану скрывать — да. Вдобавок ко всему меня премного обеспокоило упоминание о Мадейре. Действительно ли доктор Мэнли порекомендовал своей пациентке отправиться туда — или здесь кроется какой-то опасный подвох?

Приведенная в замешательство неожиданным поворотом событий, я начала склоняться к предположению, что Эмили стало известно, кто я такая на самом деле, и что она вовсе не собирается ехать на Мадейру, а просто ведет со мной какую-то тонкую игру, чтобы сперва помучить, а потом разоблачить меня.

Услышав в моем невольном восклицании тревогу, вызванную подобными мыслями, Эмили снова уставилась на меня пронзительным взглядом.

— Почему вас так удивляет мое желание отправиться на Мадейру? — раздраженно осведомилась она. — По словам доктора Мэнли, лучшего места для поправки здоровья не найти и там приятное английское сообщество. Многие мои знакомые тоже рассказывали мне о благотворном влиянии тамошнего климата, но вам, похоже, совсем не хочется туда ехать. Почему?

— Просто я плохо переношу качку — а до Мадейры плыть долго.

Я рассчитывала, что Эмили отнесется к такому объяснению сочувственно, но она, напротив, возмутилась еще сильнее.

— Право слово, Алиса, до чего же вы эгоистичны! Разве мое здоровье для вас не важнее незначительных временных неудобств? Меня удивляет, очень удивляет, что вы говорите такое.

Эмили продолжает сурово выговаривать мне, и я осознаю всю нелепость моих недавних страхов: ведь она просто-напросто остается самой собой — испорченным ребенком, каким всегда была и всегда будет, тщеславным, эгоистичным и нетерпимым даже к малейшим проявлениям своеволия со стороны тех, кого она считает ниже себя, то есть почти всех на свете. Теперь, когда ко мне вернулась уверенность, что она по-прежнему пребывает в неведении относительно моей подлинной личности, я решаю подчиниться со смиренными извинениями — тем более что прекрасно понимаю: отговорить Эмили от намерения отправиться на Мадейру все равно не удастся сейчас, пока она кипит негодованием и обидой.

Мои покаянные слова оказывают мгновенное действие: ее взгляд смягчается. Я звоню, чтобы подали чаю, и вскоре спокойствие восстанавливается.

— Итак, дорогая, нам нужно продумать наши планы, — говорит она, когда входит служанка, чтобы зажечь лампы. — Мне понадобятся новые наряды, разумеется, и вам тоже, а посему мы отложим отъезд в Эвенвуд до завтрашнего вечера и совершим поход на Риджент-стрит, как я вам обещала. Боже мой, я уже чувствую прилив сил! Доктор Мэнли прав: я слишком долго не выезжала из Англии. Перемена места и благословенное солнце — вот что мне необходимо для поднятия духа.

Затем Эмили осеняет мысль написать сэру Маркусу Леверету — спросить, не может ли он договориться о приличном жилье для нас в Лиссабоне, нашем первом порту захода по пути на Мадейру.

— Бумагу мне… скорее, дорогая моя!.. и что-нибудь, чем писать!

Охваченная возбуждением, она нетерпеливо указывает на бюро.

— Нам надо все записывать по ходу дела, знаете ли, — говорит она, когда я возвращаюсь к дивану с несколькими листами почтовой бумаги и карандашом. — Всего ведь и не упомнишь.

До самого вечера Эмили лихорадочно составляет списки вещей, которые нам понадобятся в путешествии, и делает различные заметки на память. На следующее утро мы едем в карете на Риджент-стрит. Эмили бледна, она явно плохо спала ночью, хотя и не вызывала меня посидеть с ней. Но по прибытии к месту назначения она оживляется, и мы проводим добрых три часа в роскошных магазинах с огромными витринами, где Эмили обслуживают с величайшим подобострастием, покуда она не помечает галочками все пункты в своих списках. Наконец мы возвращаемся на Гросвенор-сквер, чтобы отдохнуть перед отъездом на вокзал.

Когда наша карета трогается прочь от дома, я бросаю рассеянный взгляд в окошко.

На углу Норт-Одли-стрит стоит мужчина. Седоволосый, с густыми черными бровями.

 

 

На следующий вечер мы с Эмили ужинали вдвоем в Красно-золотой столовой зале.

Мистер Рандольф все еще не вернулся из Уэльса, где опять гостил у своего друга мистера Риса Пейджета, а мистер Персей работал над новой поэмой, уединившись наверху. Позже, однако, он спустился в гостиную, где мы с Эмили читали у камина.

— Персей, милый, вот и ты, — проворковала она, когда он вошел. — Иди сюда, посиди с нами. Нам недоставало тебя за ужином.

В присутствии матери он, само собой, был вынужден держаться со мной любезно, тем более что после нашего возвращения из города мы с ним увиделись впервые. Усевшись на диван рядом с матерью, он принялся скучающим тоном задавать вполне предсказуемые вопросы. Хорошо ли я провела время в Лондоне? Какие достопримечательности показались мне наиболее интересными? Не правда ли, набережная Виктории — одно из величайших чудес нашего времени? На эти и прочие вопросы я отвечала учтиво, но коротко, чувствуя на себе проницательный взгляд Эмили.

— А теперь, насколько я понимаю, — продолжал он с едва заметным раздражением, — вы собираетесь в более далекое путешествие. На Мадейру, я слышал.

Эмили закрыла книгу и отложила в сторону. Мистер Персей поинтересовался, что она читала.

— Да так, — небрежно промолвила она, — путеводитель по Мадейре, составленный мистером Харкортом.18

Мистер Персей взял книгу, бегло полистал и уже собирался закрыть и положить на место, когда вдруг недоуменно нахмурился.

— Откуда у вас эта книга? — спросил он, пролистывая страницы назад, к самому началу. — Она не из нашей библиотеки — здесь нет экслибриса.

К моему изумлению, его мать залилась краской.

— Она принадлежит мистеру Шиллито.

— Шиллито? А как она у вас оказалась?

Эмили при всем своем старании не сумела скрыть смущение. На моей памяти она впервые столь явно смешалась, и мне до смерти захотелось узнать, в чем же причина. Однако, даже под пытливым взглядом сына, она быстро овладела собой.

— Ну, если это тебя интересует, — сказала она, — мистер Вайс попросил ее для меня у мистера Шиллито и затем любезно прислал на Гросвенор-стрит.

Похоже, объяснение не понравилось наследнику.

— Ах, мистер Вайс! — воскликнул он с иронической улыбкой. — Я мог бы и сам догадаться. Похоже, он сделался для вас совершенно незаменимым, матушка.

Эмили слегка напряглась, но, похоже, никакие высказывания обожаемого сына не могли вывести ее из себя.

— Вовсе нет, милый, — произнесла она спокойным тоном, — но после смерти твоего отца, как тебе известно, мистер Вайс стал добрым другом мне и нашей семье, и я по-прежнему ценю его советы.

— Не мистер ли Вайс посоветовал вам, куда поехать, чтобы поправить здоровье?

— Нет. Он просто одобрил рекомендацию доктора Мэнли.

— Понятно. А сам-то мистер Вайс бывал на Мадейре?

— Не думаю. Но вот его друг, мистер Шиллито, хорошо знает остров, ибо в свое время прожил там несколько месяцев. Разве ты не помнишь, милый? Удивительное дело, но он припомнил, что встречал там некоего господина по имени Горст. Любопытное совпадение, правда?

— По-моему, ничего странного, — ответил мистер Персей. — На свете наверняка много людей с такой фамилией, и, вполне возможно, один из них гостил на острове тогда же, когда там находился Шиллито. В любом случае — какое это имеет значение?

Я исполнилась признательности к молодому человеку, принявшему мою сторону, и он понял мои чувства. На мой благодарный взгляд он ответил легким наклоном головы, и между нами пробежала искра симпатии. Даром что мимолетное, ощущение это премного взволновало и воодушевило меня.

— Ну как какое? — теперь говорила Эмили сыну. — Ведь возможно, упомянутый мистером Шиллито господин приходится родственником Алисе.

— Кажется, мисс Горст сказала, что не знает ни о каких связях своей семьи с Мадейрой, — я прав, мисс Горст?

Я подняла глаза от книги, которую с показным вниманием читала, и ответила утвердительно.

— Но это ничего не значит, — возразила Эмили. — Ваша опекунша, мадам Берто, могла и не знать, что ваш отец посещал Мадейру.

Мистер Персей во второй раз отвечает за меня.

— Право слово, матушка. Мисс Горст с полной определенностью заявила, что не знает ни о каких семейных связях с Мадейрой, и этого вполне достаточно. Даже если встреченный Шиллито господин по имени Горст является ее отцом, я повторяю: какое это имеет значение?

— Мне просто кажется, что Алисе было бы интересно узнать что-нибудь новое о своем родителе — особенно сейчас, когда она сама собирается посетить Мадейру.

— Полагаю, это мисс Горст самой решать, — замечает мистер Персей, и они оба вопросительно смотрят на меня.

— Если вы не против, — говорю я, — я бы предпочла переменить тему. Я никогда не знала отца и всегда находила в своем неведении известного рода утешение, которого не хотела бы лишиться.

— Вот видите, матушка? — говорит мой новый защитник. — Мисс Горст неприятна эта тема, так что давайте покончим с ней.

— Хорошо, милый. — Эмили снисходительно улыбается. — Вижу, ты сегодня не в духе. Думаю, ты слишком усердно работал и слишком много курил. Но если вам угодно — ради бога, оставим разговоры про Мадейру. В любом случае я уже устала. Пожалуй, лягу сегодня пораньше.

Засим она берет книгу, позаимствованную у мистера Шиллито, целует сына и покидает комнату, даже не взглянув на меня.

 

II

Я надеваю новую маску

 

Когда Эмили выходит и дежурный лакей тихо затворяет за ней дверь, я остаюсь наедине с мистером Персеем.

После неловкого молчания, так и не придумав, что сказать, я встаю и собираюсь удалиться, но мистер Персей тотчас вскакивает с дивана.

— Прежде чем вы уйдете, мисс Горст, я хочу сказать вам одну вещь. Вы меня выслушаете? Это касается нашего разговора, произошедшего после вашей прогулки с моим братом у озера.

Немного поколебавшись, он прочищает горло и продолжает:

— Мне не следовало говорить с вами в таком тоне, и я надеюсь, вы простите меня. Я обещаю впредь вести себя лучше.

Его слова дышат простодушной искренностью, трогающей мое сердце; я ведь понимаю, чего стоило такому гордецу обратиться ко мне в столь непривычной для него манере.

Я отвечаю, что никогда не посмела бы ждать извинений от старшего сына миледи, в каком бы тоне он ни счел нужным разговаривать со мной, и мистер Персей слегка наклоняет голову, давая понять, что оценил мои слова. Затем я благодарю, что он взял мою сторону в вопросе предполагаемого путешествия на Мадейру.

— О, здесь благодарности не требуется, — откликается он. — Похоже, у вас есть свои причины не хотеть ехать туда, а у меня имеются свои основания желать, чтобы матушка восстанавливала здоровье в любом другом месте.

— Но похоже, она уже приняла решение, — замечаю я, — и мне, разумеется, придется ехать с ней, куда она прикажет.

— Посмотрим, что тут можно сделать. Вообще-то матушка должна учитывать ваши пожелания в данном вопросе, ведь вы явно стали для нее чем-то большим, нежели просто платная компаньонка. Она осталась совсем одна после смерти отца и, скажем так, попала под сомнительное влияние. Но общение с вами пошло ей на пользу, мисс Горст, за что я вам глубоко признателен.

— Могу вас заверить, сэр, я всегда буду служить вашей матушке со всем усердием, как она того заслуживает.

Он в свою очередь заверяет меня, что нисколько в этом не сомневается. Пожелав доброй ночи, я двигаюсь к двери, но он заступает мне путь.

— С вашего позволения, мисс Горст, я хочу сказать вам еще одно.

В прекрасных темных глазах мистера Персея — столь похожих на глаза матери! — отражаются языки пламени, горящего в камине за моей спиной. Внезапно у меня пересыхает в горле, и сердце начинает биться учащенно.

— Помнится, в ходе нашего предыдущего разговора вы любезно дали мне пояснения касательно вашего отношения к моему брату. Вы заявили, что ваши чувства к нему носят непредосудительный характер — кажется, вы именно так выразились?

Да, подтверждаю я, он все правильно помнит.

— В таком случае, мисс Горст, не скажете ли вы, какого рода чувства питает мой брат к вам?

— Вероятно, сэр, — отвечаю я, слегка растерявшись, — с этим вопросом вам следует обратиться к мистеру Рандольфу Дюпору.

— У нас с братом нет обыкновения откровенничать друг с другом. — Его голос теперь звучит чуть холоднее, и красивое лицо становится чуть суровее. — Как вы уже поняли, мисс Горст, у нас с Рандольфом нет ничего общего, решительно ничего. Даже в детстве мы жили каждый своей жизнью, и так продолжается поныне. Известная дистанция между нами объясняется также и моим положением в семье. Мой брат, обладая веселым компанейским нравом, пользуется всеобщим расположением. Он метко стреляет, слывет знатоком верховой охоты с собаками, и я открыто признаю его превосходство в бильярде. Но в нем нет ни честолюбия, ни упорства, ни прочих черт характера, свойственных Дюпорам. Если вдруг со мной приключится несчастье и он унаследует матери вместо меня — какая тогда будет польза в бильярде? Самые важные вещи — я говорю, разумеется, о семейных интересах и прежде всего о нашем долге перед предками, от которых мы унаследовали все, чем сейчас владеем… так вот, самые важные вещи не имеют для моего брата ни малейшего значения. А для меня они значат все.

Мистер Персей снова говорит в обычной своей манере, и я снова вижу перед собой будущего двадцать седьмого лорда Тансора, надменного и холодного.

— Мы с братом давно уже стали совсем чужими людьми, — продолжает он. — Вот почему я осмелился спросить вас, мисс Горст, считаете ли вы, что он питает к вам столь же непредосудительные чувства, какие, по вашему заверению, вы питаете к нему.

Как мне ответить? Я не сомневаюсь, что мистер Рандольф любит меня и хочет на мне жениться; но, даже невзирая на свое твердое намерение отвергнуть его брачное предложение, я решаю не открывать правды его брату, ибо уверена, что из этого не выйдет ничего хорошего ни для мистера Рандольфа, ни для меня. Возможно, мне и не помешало бы возбудить немного ревности в мистере Персее, но существует опасность, что она непоправимо повредит делу, а мне нельзя так рисковать.

Посему я смело встречаю выжидающий взгляд мистера Персея и отвечаю, что я не вправе говорить за мистера Рандольфа Дюпора, но что у меня нет никаких оснований считать, что его отношение ко мне отличается от моего отношения к нему. Я сожалею о своей лжи, но при виде просветлевшего лица молодого человека тотчас понимаю, что поступила правильно, сказав неправду.

— Так значит, я ошибался? — спрашивает он после короткого раздумья.

— Ошибались в чем?

— В своем предположении, что между вами и моим братом существует взаимный интерес сугубо личного характера?

— Он вам так сказал? — спрашиваю я, хотя уверена, что ничего подобного он не говорил.

— Повторяю, у нас с Рандольфом нет обыкновения откровенничать друг с другом.

— Мистер Рандольф очень добр ко мне, — признаю я. — Но, как вы сами изволили заметить, у него веселый компанейский нрав, и не стану скрывать, мне приятно его общество, а ему — мое. Но что касается до взаимного интереса сугубо личного характера, если употребить ваше выражение, так ни о чем подобном не идет и речи.

— Рад это слышать, — только и говорит мистер Персей, но я вижу в его глазах облегчение, которое даже он не в силах скрыть.

Он направляется следом за мной к двери, мы молча спускаемся в вестибюль, где опять останавливаемся под портретом турецкого корсара.

— Вы упомянули о неком сомнительном влиянии на ее светлость… — нерешительно замечаю я.

— Думаю, вы поняли, какого… гм… джентльмена я имел в виду.

— Позвольте спросить, считаете ли вы, что он причастен к решению вашей матушки отправиться на Мадейру?

— Не исключено, — отвечает мистер Персей, — хотя его мотивы мне пока непонятны. Но одного того, что такая вероятность существует, вполне достаточно. Завтра я поговорю с матушкой на эту тему. Итак, мисс Горст, желаю вам доброй ночи.

Он без улыбки кланяется мне и переводит взгляд на застекленную парадную дверь.

— Вижу, дождь уже кончился. Пожалуй, я прогуляюсь по террасе. Мне нужно многое обдумать. Еще раз доброй ночи, мисс Горст.

 

III