Из книги мистера Дж. С. Лазаря «Моя жизнь в Атлантике с 1846 по 1859 год. Воспоминания о Португалии, Канарах, Азорах и острове Мадейра»6

 

После похорон матушки, описанных в предыдущей главе, я в последнюю неделю июля 1856 года снова покинул берега Англии, чтобы сначала провести небольшую коммерческую операцию на Мадейре, а затем отплыть на Канары, где в Тегизе на острове Лансароте я вел дела со своим старым другом, сеньором X***.

Всего через три дня, однако, обстоятельства вынудили меня воротиться обратно на Мадейру. Но я не желал покидать Канары, не нанеся визита английскому джентльмену по имени Эдвин Горст, с кем меня познакомили годом раньше и кому, как рассказывалось выше, я сумел оказать небольшую услугу, отвезя в Англию шкатулку с бумагами, дабы отдать на хранение его поверенному.

Возможно, узкому кругу моих родственников, друзей и бывших коллег, для которых предназначена данная книга, покажется странным, что я посвящаю поименованному джентльмену столько много слов, но знакомство с ним, хотя и короткое, стало одним из ярчайших событий в моей жизни. Я никогда не забывал этого незаурядного человека и никогда не забуду. Таким образом, я не извиняюсь за представленный ниже подробный рассказ о нашем знакомстве (о нем я прежде не рассказывал никому, помимо моей дорогой супруги, ныне покойной), поскольку с уверенностью полагаю, что он может показаться моим читателям во многих отношениях интересным.

Издавна имея обыкновение вести обстоятельные дневники, я совершенно уверен в точности своего письменного свидетельства; хотя во многих случаях мне пришлось излагать наши с мистером Горстом беседы своими словами, за фактами я неизменно обращался к своим дневниковым записям.

 

 

После того как я оказал мистеру Горсту упомянутую выше услугу, я один раз уже возвращался на Канары и тогда заезжал к нему в деревню Й***, но не застал дома. Натурально, я хотел уведомить мистера Горста, что бумаги благополучно доставлены по назначению, а также сообщить, что поверенный, в свою очередь, передал мне письмо для него с просьбой вручить лично в руки. За нехваткой времени я не мог ждать долее пяти минут, а потому открыл дверь крохотного домика на улице Э***, положил письмо со своей сопроводительной запиской на столик в прихожей и уехал.

Уже на другой день, однако, взойдя на борт корабля, отплывающего к Мадейре, я начал жалеть, что не дождался возвращения мистера Горста и не отдал письмо лично в руки во исполнение просьбы поверенного. Посему я решил в следующий свой приезд на Канары, через три месяца, непременно наведаться в дом на улице Э*** и удостовериться, что он нашел оставленное мной письмо.

Мистер Горст положительно очаровал меня с первой же нашей короткой встречи, когда нас представили друг другу в небольшом собрании англичан, проживавших на острове. Я ничего не знал о прошлом своего нового знакомца или о причинах, вынудивших его поселиться в такой глуши, по всей видимости — до скончания дней. Но из нашего общения я вынес уверенность, что с ним стряслось какое-то великое несчастье, заставившее его навсегда покинуть родину.

Ко времени, когда мистер Горст пожелал передать в мои руки шкатулку с бумагами, он прожил в Й*** всего несколько месяцев. Он обладал замечательной наружностью — необычайно высокого роста и хорошо сложенный, с роскошными усами и ясными карими глазами — и вид имел самый внушительный. (Местные жители, как я узнал позже, называли его «Il emperador inglés».) Вдобавок мистер Горст был в высшей степени занимательным собеседником, обнаруживавшим поразительно широкие познания во многих трудных для понимания предметах.

Хотя держался он с беспечной веселостью, я сразу понял, что это лишь маска, призванная скрыть глубоко страдающую душу. Иногда он проявлял признаки крайней нервозности, неожиданной в человеке такой физической силы. Руки у него дрожали, когда он наливал вино в бокал или ерошил пятерней длинные волосы — уже заметно поредевшие на висках, хотя на вид ему было не более тридцати пяти — тридцати шести лет.

В ходе вечера, проведенного в гостях у мистера Горста, мой интерес к нему — вместе с непонятным мне самому сочувствием — неуклонно возрастал и особенно усилился после слов, произнесенных хозяином при вручении мне шкатулки с бумагами, что надлежало отвезти в Англию.

Мистер Горст с чувством и упоением говорил о былых временах в Лондоне, к которому явно питал безграничную любовь.

— На земле нет города прекрасней, — горячо сказал он. — Вы не представляете, как я тоскую по дням, когда выходил ранним утром — ясным, морозным лондонским утром, подернутым туманной дымкой, — и шел по Стрэнду куда глаза глядят, без всякой цели, движимый единственно желанием ощущать на своем лице дыхание огромного старого города.

— Вы романтизируете столицу, — с улыбкой заметил я. — Вы говорите о Лондоне скорее как о живом существе, нежели о творении рук человеческих.

— Но он и вправду живое существо! — воскликнул мистер Горст с неожиданной страстью. — Именно поэтому он не похож ни на один другой город на свете. У него есть сердце, которое бьется, и есть душа. Впрочем, наверное, вы правы.

Он умолк, в очередной раз взъерошил волосы дрожащей рукой и взглянул в окно, на клочок пыльной земли, отделявший дом от обширной угрюмой пустыни из черного вулканического пепла.

— У меня действительно довольно необычное представление о Лондоне, — согласился он. — И в разлуке с ним оно, видимо, усугубилось.

Затем он подошел к буфету и достал оттуда деревянную шкатулку с приклеенным к ней листком, где значились имя и адрес его поверенного.

— Я вверяю в ваши руки свою жизнь, мистер Лазарь, — промолвил он, поставив шкатулку на стол. — Я знаю, вы ее сбережете и доставите в целости и сохранности по назначению. То, что остается здесь, никакая не жизнь, а жалкое существование, о скорейшем прекращении коего я молю небо. Я устал от бренного мира и хочу поскорее его покинуть.

Слова эти мистер Горст произнес с такой искренней печалью и горечью, что у меня сжалось сердце.

— Вы не можете говорить такое, — запротестовал я. — Вы молодой человек — во всяком случае моложе меня, а я отнюдь не считаю свою жизнь законченной. Я не знаю, что привело вас сюда или почему вы решили поселиться в столь безотрадном краю, и не осмелюсь вас спрашивать. Но вы говорите так, словно вас держит здесь некая неодолимая сила. Почему вы не найдете более благоприятное пристанище, коли уж решили жить в уединении от мира?

— Потому что я здесь узник, хотя и кажусь свободным, — отвечал он со странным огнем в глазах. — И я все сильнее тоскую и падаю духом, как любой узник, изо дня в день размышляющий об утрате простых, но бесконечно ценных прав и возможностей, которые некогда он считал само собой разумеющимися, но которыми никогда уже не воспользуется. Однако я не вправе жаловаться и не жалуюсь. Я сам себе тюремщик, видите ли, и буду держать себя здесь в заключении постоянным усилием воли.

С этими странными и для меня непонятными словами мистер Горст вручил мне шкатулку, мы обменялись рукопожатием, и я удалился.

 

 

Я не виделся с мистером Горстом, покуда коммерческие дела с сеньором X*** не вынудили меня снова вернуться на Канары, как упоминалось выше. За прошедшие три месяца с ним произошла разительная перемена: он чудовищно исхудал, ссутулился и запавшие глаза, редеющие ломкие волосы, землистый цвет лица и прочие признаки явственно свидетельствовали об угасании здоровья.

Сидя вместе с ним на пыльном заднем дворе дома, я сообщил, что шкатулка в целости и сохранности доставлена поверенному. К моему облегчению, он подтвердил, что нашел оставленное мной письмо от последнего.

В ходе дальнейшего разговора мистер Горст признался, что скудный запас денежных средств у него почти полностью истощился и он вынужден кормиться уроками английского и — поскольку учеников в этой вулканической пустыне мало — разной поденной работой. Слабо улыбаясь, он сказал, что, к своему удивлению, открыл в себе талант к починке заборов и покраске окон, ранее никак не проявлявшийся. По его словам, подобными нехитрыми трудами он зарабатывал достаточно, чтобы платить за аренду дома и держать немного съестного в буфете, но я-то ясно видел, что состояние здоровья у него плачевное, даже отчаянное.

Несмотря на краткость нашего знакомства и хотя я решительно не понимал, какая сила — муки ли совести или опустошившее душу горе — удерживает мистера Горста в добровольной ссылке вдали от родины, я посчитал невозможным бросить его в столь бедственном положении. Представлялось совершенно очевидным, что долго он не протянет, коли не оставит нынешний беспросветный образ жизни, а потому перед уходом я сделал ему одно предложение, пусть и не особо рассчитывая, что оно будет принято.

Торговые дела снова вынуждали меня провести длительный период времени на Мадейре — острове, чей благотворный ровный климат немедленно оказал бы целительное действие на мистера Горста. Если мне удастся уговорить его присоединиться ко мне на срок моего пребывания там, возможно, в конечном счете он захочет поселиться на Мадейре постоянно. А если не захочет, я отправлю его обратно на Лансароте за свой счет.

Такое вот предложение я изложил мистеру Горсту, когда мы стояли у двери, пожимая друг другу руки.

— Вы обещаете хорошенько подумать? — спросил я. — Я вижу, ваши обстоятельства здесь сложились нелучшим образом и вы, извините за бестактность, несколько стеснены в средствах. Разумеется, я не вправе отговаривать вас от твердо принятого решения остаться здесь. Я прошу лишь не отвергать мое предложение с ходу. Вы сделаете мне такое одолжение, как своему соотечественнику?

Мистер Горст улыбнулся, но промолчал. Тогда я вручил ему карточку с адресом сеньора X*** и настойчиво попросил к завтрашнему вечеру сообщить мне, принимает ли он мое предложение.

— У меня в Фуншале очаровательная маленькая вилла с видом на залив, — сказал я, — где вы устроитесь со всеми удобствами и будете вольны заниматься, чем душе угодно.

Он по-прежнему хранил молчание, рассматривая карточку со странным, напряженным выражением. Руки у него заметно дрожали.

— Вы очень добры ко мне, сэр, — наконец промолвил он. — Добрее, чем я заслуживаю.

— Пустое, — ответил я. — Вы меня премного обяжете своим согласием. Я устал в одиночестве путешествовать по Атлантике. И хотя на Мадейре у меня много хороших друзей, среди тамошних моих знакомых нет ни одного англичанина, с кем я мог бы проводить длинные вечера. Одним словом, я буду глубоко признателен вам, если вы составите мне общество до моего возвращения в Англию. Так вы дадите знать до завтрашнего вечера, коли надумаете присоединиться ко мне?

Мистер Горст кивнул, и на том мы расстались.

Честно говоря, я совершенно не надеялся получить от него весточку, но около шести часов следующего вечера в дом сеньора X*** в Тегизе доставили письмо, которое я сохранил по сей день и дословно привожу ниже.

 

Глубокоуважаемый мистер Лазарь!

Во исполнение Вашей любезной просьбы я пишу к Вам, дабы сообщить, что принимаю Ваше великодушное предложение отправиться с Вами на Мадейру.

Нынешние мои обстоятельства и впрямь оказывают пагубное воздействие на мое здоровье; и вот, обдумав положение вещей в свете Вашего предложения, я с немалым удивлением понял, что, хотя аппетит к жизни у меня пропал, мысль о смерти все еще внушает мне отвращение, естественное для человека.

Посему я с удовольствием и благодарностью предвкушаю провести на Мадейре несколько недель в Вашем обществе — за каковой срок надеюсь хотя бы отчасти восстановить свои силы, чтобы продолжить свое тяжелое существование здесь после Вашего возвращения в добрую старую Англию. Ибо в настоящее время, признаться, я слаб, как ребенок, и перспектива нескончаемого физического труда — пусть честного и единственного, каким я могу кормиться, — невыразимо страшит меня.

Итак — на Мадейру! (Этот остров римляне называли Пурпурария, как я сейчас вспомнил, чрезвычайно довольный, что память моя все еще хранит подобные сведения.) Пускай это будет короткая передышка, но зато в высшей степени желанная.

Я должен, однако, попросить у Вас прощения, что осмеливаюсь поставить Вам одно условие. Я не могу и не стану говорить ни о моей прошлой жизни в Англии, ни о причинах, по которым решил погубить себя в ссылке. Это навсегда закрытая книга. В наших беседах нам придется довольствоваться общими материями, представляющими отвлеченный интерес. Если такое условие для Вас приемлемо, я буду ждать от Вас обещанных указаний касательно приготовлений к нашему путешествию.

Засим остаюсь, глубокоуважаемый сэр, искренне Ваш

Э. Горст.

 

Хотя мне очень хотелось узнать побольше о моем новом спутнике и госте, я не мог не принять его условие. Что бы ни мешало мистеру Горсту вернуться на родные берега и ко всем, кого он покинул там, мне приходилось смириться, что это навсегда останется для меня непостижимой тайной.

 

III