Середина ноября – начало декабря.

Константинополь.

 

С высоты чаячьего полета обширная гавань Золотого Рога предстает в своем истинном обличье – изрезанного большими и малыми бухтами берега Мраморного моря, водное пространство между коими рассечено далеко уходящим в море Палатийским мысом. К дальним западным областям гавани примыкает квартал Раковин, за века насквозь провонявший запахом гниющих и разлагающихся моллюсков‑виссонов.

Небольшие округлые ракушки пурпурниц, добытые ныряльщиками у малоазиатского побережья, привозят сюда тысячами и тысячами. Усилиями и старанием красильщиков из сотни безжалостно взломанных и сгнивших раковин будет добыто несколько капель драгоценнейшего темно‑фиолетового пурпура, идущего на создание знаменитейшего в мире византийского шелка. Того, из которого ткутся одеяния правителей в Византии, Италии, Греции, Святой Земле и даже варварской Европе.

Пурпур – ткань, один локоть которой порой стоит больше, чем участок плодородной земли с виноградником. Создают его ткачи‑серикарии и красильщики, чьи руки за годы работы приобретают не смываемый ничем густо‑лиловый оттенок. Квартал, по которому незнакомый с традициями Константинополя и непривычный человек не сможет пройти, чтобы его хоть разок да не стошнило. Миллионы жужжащих мух, плодящихся на разложенных под солнцем и медленно разлагающихся раковинах. Сохнущие под бдительным присмотром на морском ветру отрезы драгоценной ткани.

К покосившимся причалам вдоль квартала Раковин не приходят большие суда из иных стран, везущие редкостные товары и посольства ко двору базилевсов. Здесь бросают якоря тысячи маленьких рыбацких плоскодонок, неприметные корабли, доставляющие очередной груз пурпурниц, быстроходные суденышки, что появляются исключительно под вечер и редко задерживаются на ночь. Западная Бухта, она же гавань святой Агафьи – рыбный садок столицы и постоянный источник беспокойства для сыщиков эпарха. Здесь свои порядки, свое наречие, свои законы. Обитатели Западной стороны нечасто появляются в самом городе – их улов распродает целая свора посредников, денно и нощно околачивающихся на пристанях. Место совершения сделок, здешний маленький Палатий и Дворец Юстиции в одном лице – таверна «Дырявые сети», что как раз напротив Птичьего причала.

Именно там старший мастер, он же хозяин крохотной мастерской по изготовлению лодок‑хеландионов опрокинул поднесенный стакан, обмывая продажу своего очередного детища.

Вообще‑то почтенный Фока Дгур, лодочных дел мастер, придерживался убеждения, что конец осени – не самое подходящее время для приобретения суденышка. Спрос на лодки настанет ближе к концу зимы и наступлению весны, когда многочисленные рыбацкие артели потянутся на взморье. Конечно, ставриду и кефаль на Мраморном море ловят круглый год, но зимой серебристые стаи уходят все дальше и дальше от берега. Рыбаки, кроме самых отчаянных или безденежных, сидят по домам или тавернам, проедая и пропивая летние доходы, чиня сети и предаваясь воспоминаниям о минувшем лете.

В сарае, где Дгур и его подручные превращали груды еловых и сосновых досок в очередную плоскодонку, вместительную, с широкой кормой и узким носом, тоже царило временное затишье. Большинство лодок продано, оставшиеся сложены в штабеля и накрыты просмоленным холстом до следующей весны.

Неожиданный покупатель не выглядел бедствующим или дошедшим до последней черты. Он просто заглянул в распахнутую дверь, окликнул хозяина и поинтересовался, найдется ли лодка для продажи. На греческом он изъяснялся не слишком чисто, но внятно и разборчиво. Чем немало удивил кирие Дгура – ибо его посетитель оказался франком. Долговязым, лохматым детинушкой, державшим себя так, будто весь мир принадлежит только ему.

Хеландион он купил после долгого и отчаянного торга, доставив тем почтенному Фоке несказанное удовольствие – ведь половина удачной продажи кроется именно в рьяной перебранке из‑за лишнего медного фолла. Покупку вытащили из сарая, доволокли до причалов и спустили на воду, по обычаю выплеснув на днище кружку вина. Затем, также следуя традиции, продавец и покупатель отправились в «Дырявые сети». Не удержав свое любопытство на привязи, Фока пожелал выяснить, кому именно он продал свое детище.

Ответ был краток: франка звали Бьярни, он служил десятником у Конрада Монферратского, а когда тот два года назад рассорился с базилевсом и подался в Тир, смылся. Несмотря на устрашающий вид, Бьярни предпочитал мирную, а не военную жизнь. Ему совершенно не хотелось резаться с сарацинами во имя спасения Святой Земли.

После третьего кувшина Дгур призадумался: не сдать ли собутыльника властям. Все‑таки дезертир, бежал от своего господина. И еще неизвестно, откуда у него столько денег. Но, глянув повнимательнее на обманчиво простодушную физиономию франка, почтенный Фока рассудил, что будет разумнее промолчать. Кто знает, вдруг у варвара сыщутся друзья, которые не сочтут за грех плеснуть ночью на стены лодочного сарая Дгуров масла и поднести факел? Да и выгода невелика – за проданную лодку он получил пятьсот фоллов, за донос выручит в лучшем случае кератий. Мелкой монетой.

Остаток дня франк крутился вокруг своего приобретения. Залезал внутрь, дергал канаты, скреб ногтем медные уключины для весел, пересаживался со скамьи на скамью, лазал в маленький сундучок под кормовой скамейкой. Покупка явно пришлась ему по душе. Только под вечер, старательно привязав хеландион по соседству с тремя другими такими же, он, чуть пошатываясь, удалился.

Добросовестность иноземца не ведала границ. На следующее утро он потащился в Рыбацкую управу, внеся скучающему письмоводителю установленный налог на владение лодкой и мзду за право осуществлять ловлю рыбы в пределах гавани Золотого Рога и Пролива. В учетную книгу держателей малых судов его вписали как Бьярни сына Виглафа, свободного уроженца города Бергена, отныне – одного из почтенного сообщества константинопольских рыбарей.

– Апостолы тоже рыбку ловили, – непонятно высказался фальшивый Бьярни, выйдя из Управы и крутя на пальце две выданные медные бирки с выдавленным номером. Одну бирку, как требовал закон, он тщательно приколотил к носу своей плавучей собственности. Вторую прицепил к поясу. Нанял троицу скучающих на берегу бездельников, поручив им выкрасить плоскодонку в синий цвет. И исчез, объявившись спустя пару дней.

Если бы кто‑то дал себе труд проследить за перемещениями и действиями новоиспеченного рыбака Бьярни, то был бы весьма удивлен. Франк закупил все необходимые принадлежности для ловли рыбы как забрасываемой с кормы треугольной сетью, так и с помощью шнура с наживками, но в море ни разу не вышел.

Зато на берегу он не знал покоя. Появившись в Константинополе в середине ноября, франк целыми днями шатался из конца в конец города, порой даже нанимая лодочника для переправы через Босфор.

Бьярни – вернее сказать, Дугал – наведывался то в кварталы черни, то в усадьбы Старых Семейств, то в лавки – дорогие и дешевые, то в мастерские‑эргастирии. Где‑то он перебрасывался парой слов с продавцом или привратником, где‑то задерживался для долгой беседы. Иногда оставлял собеседникам небольшие суммы, иногда совершал покупки, иногда просто вставал и уходил. Бойкого помощника торговца из рыбной лавки около Милия, с коим кельт долго осуждал достоинства и недостатки разложенных на прилавке рыб, скотт подкараулил в темном углу, когда тот возвращался домой. Напал сзади и свернул шею, небрежно спрятав труп в бурьяне под забором.

Порой встречи Дугала выглядели прозаическими, порой – весьма таинственными. Так, однажды он до сумерек околачивался подле парусного склада венецианского торгового дома, пока из темноты не выскользнул некий тощий и ободранный нищеброд. Нищий пребывал в состоянии, близком к панике. Он даже на глаза толком показаться не рискнул, отчего разговор велся весьма причудливым образом. Дугал сидел на корточках, привалившись к прогнившему и чудом сохранявшему вертикальное положение забору. Его собеседник ежился с другой стороны, часто стуча зубами и глотая окончания фраз.

– Уеду я отсюда, – заполошно бормотал он. – Завтра же. Куда подальше. Жить охота. Всех переловили, никого не осталось. Продала нас какая‑то сволочь. Мне повезло, удрал вовремя. Теперь тут прячусь, у «ночных рыбарей». Второй месяц уже пошел. Спать боюсь – вдруг продадут? Вдруг выследят? Дай денег, а?

– Дам, дам, – посулил шотландец. – Только скажи сперва: узнал, чего было велено?

– Ничего не знаю, – заныл нищеброд. – Кривой Сеса врал, будто разнюхал, а где теперь Кривой? В Нуме́рах с голодухи помирает, точно тебе говорю. Мое‑то дело маленькое, сбегай‑посторожи… Вот и досторожился. От любого шороха шарахаюсь. Мне б уехать… Спрячусь, нипочем не сыщут. В монастырь какой подамся, они своих на расправу не отдают… Деньги‑то дашь?

– Лови, попрошайка, – тяжелый мешочек перелетел над досками. Послышалось торопливое шлепанье ног по земле. Дугал посидел еще немного, обдумывая услышанное, и побрел по хмурым константинопольским улочкам домой. Идти ему пришлось довольно долго. Пару раз его самоуверенно попытались ограбить, однажды задержал патруль ночной стражи, отвязавшийся только после предъявления медной бирки и уплаты дюжины фоллов.

В конце концов кельт свернул в низкую темную арку одного из ветхих домов, что выстроились вдоль безымянного кривого переулка на задворках площади Тавра. Домишко принадлежал голосистому, разветвленному и весьма небогатому семейству, охотно предоставившему заезжему чужеземцу в найм сарайчик на задворках. Впрочем, по сравнению с местами, где Дугалу порой выпадало жить, сарай выглядел настоящим дворцом. Даже крыша не протекала.

На следующее утро шотландец первым делом направился на шумную Золотую улицу, навестив большую лавку пряностей. Поглазев на разложенные образчики товара, купил связку засоленных крабьих лапок и удалился, шумно чавкая и выплевывая обсосанные клешни.

Невиннейшую покупку можно было в точности уподобить медному шарику в недрах замысловатого эллинского устройства. Тронувшись от легкого толчка с места, шарик покатился вниз по желобу. Задевая рычаги, сдвигая противовесы, вынуждая незнакомых между собой людей доставлять весточки на другой край города. Пощелкивая и скрипя, механизм трудился – и наступивший вечер принес франку небольшой сюрприз.

Некто, пожелавший остаться неизвестным, подсунул под щелястую дверь хибары послание: пергаментный пакет с лежащим внутри бронзовым ключом и прицепленной к нему бляшкой. На бляшке красовалась глубоко вытравленная арабская цифра «семь». Строчки на отрезке пергамента лаконично поясняли: ключ означает оплаченное посещение общественных терм, что на улице святой Харисины. Приходить после девятого часа.

– Угу, – размашисто кивнув, сказал сам себе Дугал. Глянул по сторонам, как бы в рассеянности стирая тупой стороной ножа буквы с отрезка телячьей кожи. Ключ он тщательно спрятал за пазуху, конверт и письмецо похоронил на квартальной свалке под слоем мусора.

После визита в термы интересы скотта внезапно переменились. Долговязая фигура замелькала в кварталах мастеровых, исполняющих дворцовые заказы, и подле хозяйственных врат дворцового комплекса. Дважды кельт проникал за стены дворца – как добропорядочный помощник либо слуга одного из давних поставщиков провизии в палатийские кухни.

Именно там, в кухнях, Дугал столкнулся с гвардейцем дворцовой стражи, заглянувшим к знакомой поварихе перекусить и поболтать. Гвардеец, вот удача, оказался земляком фальшивого Бьярни из Бергена. Не слишком доверяя собственным подданным, базилевсы предпочитали в качестве охранителей своей драгоценной персоны иноземцев из варварских франкских земель или лежавшего за Черным морем царства Грузинского.

Грандиозная пьянка, устроенная Бьярни для нового приятеля и его собратьев по оружию, имела неплохие шансы войти в палатийские летописи. Норманнские варвары орали воинственные песни, передрались между собой, превратили в щепки всю мебель в отведенной им трапезной, насмерть перепугали нанятых персидских танцовщиц и под конец спалили старое здание конюшен, по счастью, пустующее. Десятники наперебой зазывали Бьярни вступить в базилевсову гвардию, суля быстрое продвижение по службе и неплохой заработок. Тот обещался крепко подумать.

Однако во дворцах Палатия он более не появился. Перебравшись в бухту святой Агафьи, Дугал приобрел хеландион, которым не пользовался. Три или четыре вечера кряду скотт провел в «Дырявых сетях», щедро ставя выпивку собеседникам и развлекая посетителей своими байками. Громогласный франк не делал секрета из того, что намерен использовать купленную лодку вовсе не для мирного рыбного промысла, и вскоре добился своего – привлек внимание «ночных рыбаков». Столь обходительным прозвищем именовало себя разветвленное и почтенное сообщество контрабандистов византийской столицы.

Попытка Дугала свести с Ночной Гильдией более близкое знакомство обернулась краткой, но яростной потасовкой. Наученные горьким многолетним опытом «рыбари» сочли его темной лошадкой из эпарховой конюшни, засланной выведать, не нарушает ли Гильдия отведенных ей границ и блюдет ли поставленные ей условия.

В драке кельта изрядно приложили по затылку трактирной скамьей, а сам он успел своротить с полдюжины носов и челюстей. Тяжелые и меткие кулаки полоумного франка стали решающим аргументом в его пользу – многомудрый эпарх наверняка бы прислал в гавани менее приметного соглядатая.

После примирения за кувшином темного хиосского вина – примирения столь же бурного, каким было недавно затихшее побоище – кошель Дугала оскудел еще немного. Шотландец внес добровольное пожертвование в помощь Гильдии, и через несколько дней впервые отвязал свой хеландион от причала.

Управляться с рулем и парусами ему не доверили, этим занимались люди более опытные. Недовольно бурчавший Дугал сидел на днище, смирно выполняя незавидную роль балласта и наблюдателя. Три плоскодонки зигзагами прошли вдоль береговой линии, поравнялись с Палатийским мысом и вернулись обратно.

Дугал остался чрезвычайно доволен прогулкой. О том, как он ненавидит мореплавание и все, с ним связанное, кельт ни разу не заикнулся.

 

* * *

 

В термы на улице святой Харисины – устроенные по римскому образцу, с большой общей фиалой‑бассейном и двумя дюжинами маленьких отдельных кабинетов – шотландец явился едва ли не за час до назначенного срока. Служка при входе, подросток‑араб, цепко глянув на предъявленную бирку, склонился в низком поклоне и молча провел гостя к нарядным, в золотых арабесках, дверям, украшенным той же цифрой «семь». С негромким щелчком повернулся в замке ключ, открывая доступ в маленький рай, предназначенный только и исключительно для праздного отдохновения. Отделанная зеленоватым мрамором ванна в полу, над которой склонилась безвестная эллинская богиня с точащим воду кувшином, кресла, кушетки, столик со снедью – и вся эта роскошь в полном распоряжении посетителя!

Взгляд Дугала исполнился нехорошей задумчивости. Задумчивость через мгновение сменилась алчностью.

Тот, кто назначил и оплатил встречу, прибудет нескоро. Терять же время даром было не в привычках кельта.

Сцапав первый подвернувшийся кувшин, Дугал опробовал его содержимое, довольно крякнул и настойчиво забренчал в медный колокольчик. Прибежавший на звон мальчишка выслушал требование гостя, отрицательно покрутил бритой головой и умчался за старшим прислужником.

Почтенный с виду и умудренный летами служитель терм поначалу тоже проявил несговорчивость, часто кланяясь и через слово, как молитву, твердя: «У нас приличное заведение» и «хозяин непотребств не жалует».

Заплясавшая в пальцах гостя новехонькая номизма без труда повернула течение разговора в иную сторону. Когда же к монете добавилась ее родная сестренка, речь прислужника заструилась медовым потоком. Ее перемежали клятвенные обещания наилучшим и наибыстрейшим образом исполнить любые пожелания господина – и загодя предупредить его о том, когда в термы пожалует его компаньон, тоже франк родом.

Назначенный в дозор подросток‑араб отнесся к своим обязанностям наплевательски. Увлеченно подглядывая в просветы между золотыми завитушками за происходящим в кабинете, он упустил миг, когда в коридор размашистой походкой вошел белобрысый иноземец. Здраво рассудив, что теперь колотить по створкам все равно бесполезно, мальчишка тихонько улизнул. Пусть неверные сами разбираются между собой.

Невысокий, плотного сложения блондин с холодными светлыми глазами отомкнул дверь ключом с биркой «семь». Бесстрастно воззрился на удобно расположившуюся в неглубокой купальне парочку в нарядах Адама и Евы – полулежавшего Дугала и сидевшую на нем верхом пухленькую чернявую красотку. Девица бойко подпрыгивала, отрабатывая полученную мзду и одновременно успевая трещать языком.

Запоздавший посетитель отступил в коридор, с негромким стуком прикрыв створку. Лицо его сохранило выражение полнейшего равнодушия. Спустя на удивление краткое время девица, закутанная в длинное одеяние нежно‑розовых оттенков, с достоинством прошествовала мимо. В дверях она задержалась, послав Дугалу обворожительную улыбку и воздушный поцелуй.

– Без этого никак было не обойтись? – хмуро осведомился Амори д'Ибелен, войдя в кабинет во второй раз. Скотт сидел на прежнем месте, мечтательно глазея в потолок и довольно жмурясь. Совершив огромную уступку правилам приличия, он даже обмотал бедра полотенцем.

– Зато никаких подозрений, – жизнерадостно осклабился он, лениво салютуя вошедшему полупустой чашей. – Вот ежели бы я не пригласил эту милую деву, хозяин и прислуга сразу бы насторожились: отчего дикий франк пришел в термы и пребывает в одиночестве? Не иначе, вынашивает злодейский умысел! А потом к нему присоединяется соотечественник – и они начинают вынашивать планы уже вдвоем! А так все в порядке. Все знают, что варвары из Европы сами не свои до разврата и симпатичных девчонок. Вы не переживайте, мессир барон, о вас я тоже позаботился. Как только свистну, дорогуша Мэри вернется с подружкой.

– Мэри, – удрученно повторил Ибелен, рушась в жалобно скрипнувшее кресло на львиных лапах. – С подружкой. Скажи честно, ты моей смерти добиваешься?

– «Мэри» выговорить проще, чем ее настоящее греческое имечко, – хмыкнул кельт. – Хотите, забавы ради я уговорю ее стать моей осведомительницей? Хотя она, как и милейший хозяин, наверняка верно служит эпарху Дигенису. Сколь поразительный человек, должен заметить! Все хором твердят, якобы из него давно песок сыплется, а бойкий старец успевает везде и повсюду сунуть свой любопытствующий нос…

– Данни, – Амори отыскал среди кувшинов на столе непочатый, вытащил пробку и, мрачно зыркнув по сторонам, отхлебнул прямо из горлышка, – сделай одолжение. Помолчи.

Шотландец послушно заткнулся. Про себя он отметил, насколько скверно выглядит его покровитель – осунувшийся, с залегшими под глазами коричневыми глубокими тенями и примерзшей к лицу маской скучающей вежливости. Кельту не требовалось задавать лишние вопросы, он и так знал причины, по которым тирский барон впал в столь плачевное состояние. Превосходная, обширная сеть лазутчиков, созданная трудами д'Ибелена, улавливавшая как дворцовые, так и городские новости, исправно снабжавшая Тир разнообразными и полезными сведениями, теперь зияла огромнейшими дырами и прорехами.

Дугал лично проверил многие из звеньев умолкшей более месяца тому назад цепи, обнаруживая в условленных местах то обгоревшие руины, то людей, въехавших сюда пару седмиц назад, то компании бездельников с подозрительно шныряющими по сторонам глазами. Сеть объединяла людей самых разных положений и титулов, от нищих и торговцев, до служащих канцелярии градоправителя и придворных Палатия – и большинство из них постигли внезапные и трагические неприятности. Здание, возведенное Ибеленом, угрожающе раскачивалось, угрожая рухнуть и придавить своими обломками оказавшихся поблизости неосторожных.

Посидев немного в молчании, Амори перевернул кувшин над бокалом, но из горлышка вытекли только несколько запоздалых капель. Под беззвучное проклятие сосуд улетел в дальний угол, оставшись лежать там горсткой осколков, а барон потянулся за следующим.

– Напиться, что ли? – тоскливо вопросил он то ли у Дугала, то ли у безответной мраморной девы. – Так ведь ничего не изменится… Поверить не могу – как, как проклятый Дигенис добился таких поразительных успехов? Все сходится на том, что он одержал верх по чистейшей случайности. В его руках оказался один из моих людей. Знавший немногое, но все‑таки знавший. Его выпотрошили, точно рыбу на прилавке – и, пользуясь полученными сведениями, схватили тех, с кем он вел дела. Те, в свою очередь, указали своих знакомцев и подельщиков, а в итоге, в итоге…

Способность долго предаваться отчаянию отнюдь не являлась основной чертой характера д'Ибелена. Правая рука Конрада Монферратского встряхнулся, подхватил с блюда серебряную палочку с нанизанным на нее местным лакомством – вываренными в меду персиками. Откусил кусочек и, жуя, отрывисто бросил:

– Новости есть?

– Только скверные, – в нескольких словах скотт описал свои последние встречи и визиты, уныло подытожив: – Куда бы я ни заглядывал, мне были не рады.

Амори меланхолично покивал, размышляя о чем‑то своем, и внезапно хлопнул ладонью по широкому подлокотнику кресла. Не ожидавший столь резкого и громкого звука Дугал чуть вздрогнул, вопросительно уставившись на работодателя.

– Ты ведь знаешь, что византийский кесарь заключил мирный договор с Барбароссой? – спросил д'Ибелен привычным деловитым тоном. И сам себе ответил: – Наверняка знаешь. Об этом, по‑моему, только глухой не слышал. Андроник сулил крестоносному воинству проводников, провизию и корабли для переправы через Босфор. Соглашение подписывали в прошлом году, при посредничестве мессира Конрада… Теперь слушай внимательно, – Амори слегка наклонился вперед, что для него было равнозначно сильнейшему душевному волнению. – Через два‑три месяца германцы пересекут границу Византии. А я только сейчас удостоверился в том, что кесарь не намерен выполнять им же предложенные условия!

– Бывает, – осторожно высказался Дугал. – Мнение сильных мира сего переменчивее ветра. Хотелось бы только знать, отчего ему вдруг вздумалось разорвать соглашение… Кстати, ваша милость, вы видели его?

– Соглашение?

– Императора.

– Видел, – отмахнулся д'Ибелен, словно речь шла о чем‑то незначащем. – Седмицу тому. Роскошная парадная аудиенция в лучших византийских традициях, аж в глазах рябило от золота на пурпурном фоне. А почему он передумал…

Амори опрокинул свой кубок, с сомнением покосился на каменную богиню, на забранные позолоченной решеткой темные отверстия отдушин и сливов, и негромко произнес:

– Если хочешь знать мое мнение, оно таково: базилевс повредился рассудком. Под бременем прожитых лет, от здешних хитроумных интриг или еще от каких причин – не ведаю и знать не хочу. Сам понимаешь, это не первые в моей жизни переговоры, я вроде бы уже навидался всякого. То, что происходит в Палатии… Оно не идет ни в какое сравнение с тем, что творилось в Иерусалиме или при Тивериаде. Тогда я был уверен, что мои собеседники, враги они или союзники – люди разумные, сознающие смысл своих слов. Сейчас же… сейчас я представления не имею, как вести дело с человеком, облеченным императорской властью, но не имеющим власти над собственным разумом! Он говорит одно, спустя миг – иное, и, что ужаснее всего, я не в силах отличить, в какой миг берет верх безумие, а в какой он просто насмехается над растерявшимся франком! Закончился прием тем, что меня крайне вежливо, но непреклонно вытолкали вон, настоятельно присоветовав поскорее вернуться в Тир!

– Могли и не вытолкать, – задумчиво протянул шотландец. – А, к примеру, вежливо и благопристойно пригласить на торжественный обед по случаю вашего появления в Константинополе. Потом я сидел бы и гадал: куда запропастилась ваша светлость, отчего не дает о себе знать?

– Тьфу на тебя, – вполне искренне сплюнул Амори. – Хотя мне и в самом деле повезло. Посланцев Барбароссы, скажем, я так и не смог повидать. Стража на воротах твердит одно – никого не велено пускать. Сдается мне, дом наверняка пустует, а его обитатели пребывают за решеткой. Если вообще еще живы.

– Ну хорошо, – Дугал с плеском выбрался из бассейна, усевшись на краю. – То есть я хотел сказать – ничего хорошего, все плохо. Но ведь вы, мессир Амори, наверняка не собираетесь прятаться за надежными тирскими стенами?

– Конечно, не собираюсь, – взгляд водянисто‑бесцветных глаз Ибелена, вроде бы еще мгновение назад рассеянно блуждавший по купальне, цепко впился в собеседника. – Твоим беспечным прогулкам по великому Константинополю наступает конец. Мне нужно, чтобы ты отыскал способ проникнуть в Палатий. Срок – месяц или чуть меньше, начиная с сегодняшнего дня. И, – барон на единственный краткий миг недовольно скривился, – не дожидаясь твоего следующего вопроса, отвечаю – «да». Ты получишь определенную сумму, которую сможешь использовать по своему усмотрению.

– Большую? – немедля оживился конфидент.

– В разумных пределах, – отрезал Ибелен. – Отчитаешься за каждую потраченную номизму, запомнил?

– Мессир Ибелен, да вы просто скряга, простите на честном слове! – возмутился Дугал. – Трясетесь над каждым золотым, ровно еврейский ростовщик! А таки что с этого буду иметь я, простой и скромный исполнитель ваших приказаний? Вашу и мессира Конрада безмерную благодарность? И еще, мессир Ибелен. Мне нужно побольше разузнать об этом хваленом Палатии. Где какие здания расположены, много ли стражи, часто ли совершаются обходы, ну хоть что‑нибудь! Не могу же я наобум сунуться в неведомое место, да еще рассчитывая уйти живым! Или живым я вам с его светлостью Конрадом уже не требуюсь? – последнее было добавлено с изрядной долей ехидства.

– Не говори ерунды, – проворчал Амори. – Сведения я тебе постараюсь добыть. Если… если все получится, обещаю: я лично похлопочу о возобновлении договора между тобой и мессиром Монферратом. Относительно земель в верховьях реки Черво.

– А коли меня схватят?.. – поддел собеседника кельт.

– Тогда не обессудь и не поминай имени моего всуе. Я оставил Константинополь месяц назад. И вообще я тебя не знаю и никогда в глаза не видел, – с коротким злым смешком отозвался тирский барон. Выбрал на блюде большое спелое яблоко в алых прожилках и с хрустом откусил изрядный кусок. Шотландец с нарочитым равнодушием повел голыми плечами:

– Хотя бы честно. Кого собираетесь возводить на освободившееся теплое местечко? Вдовицу? Я слыхал, у старика Андроника жена ровно на полвека его моложе. К тому же прехорошенькая – если верить сплетникам на рынках. Впрочем, у базилевса имеется вполне взрослый отпрыск мужского пола, более подходящий для должности правителя. Или… – Дугал с хитрым видом прищурился, – или мессир Конрад сам мечтает о византийском престоле?

– Ты хоть иногда думай, о чем говоришь, – укоризненно посоветовал Ибелен.

На миг Амори пригрезились отголоски эха – не далее, как в прошлом месяце он, обращаясь к сюзерену, высказал такое же дерзкое предположение. Конрад оборвал его на полуслове – как он сейчас оборвал разглагольствующего подчиненного. Трудно все‑таки с этим кельтом. Несказанно трудно. Как можно быть настолько самоуверенным? Ведь Дугал ни полусловом не заикнулся о том, что проникновение в Палатий невозможно! Значит, он полагает, будто способен добиться успеха. Но каким образом? Может, не торопить события? Император стар. Возможно, не сегодня‑завтра он отдаст Богу душу по вполне естественным причинам. А может, Андроник протянет еще с десяток лет, повергая подданных в ужас, а страну – в раздоры и разорение. Что выбрать? Как не совершить ошибки?

Д'Ибелену было не привыкать распоряжаться чужими жизнями, но своими руками приближать кончину византийского императора… Это не шло ни в какое сравнение с отправкой в горнило битвы очередного рыцарского копья или переговоров с египетским султаном относительно будущего раздела областей Святой Земли. Это нечто большее. Это – ни с чем не сравнимое ощущение того, что ты сам, собственными руками творишь и изменяешь ход истории. Летописцы занесут на скрижали исход твоих поступков, отметят, в каком году сменился правитель, дотошно исчислят земли, перешедшие из рук в руки. Никто из хронистов никогда не узнает истины, не увидит потайных рычагов и канатов, движениями которых был достигнут желаемый результат. Осознание этого скрытого могущества порой повергало Амори в трепет. Он не хотел взваливать на себя столь тяжкий груз ответственности.

Судьба все решила за него. Оставалось только надеяться, что назначенная на послезавтра встреча кое‑что прояснит… Или запутает все еще больше.

 

Глава третья

В поисках партнера…

 

 

Ноября – 20 декабря.

 

Анастасиос Либри, пусть и казался не знающим удержу болтуном, взятые на себя поручения исполнял тщательно и истово. Уже через седмицу после беседы с английским рыцарем грек появился в прецептории, торжественно шлепнув перед Гаем недлинный список. На греческом и латыни. Вглядевшись, сэр Гисборн узрел три женских имени и подробную роспись с указанием, где проживает каждая из названных дам. Имена для непривычного франкского слуха звучали таинственной и многообещающей песней: Ираида, Евангелина, Теодорика…

– Все хорошего рода, молоды, рыжеволосы, стройного сложения и недавно вернулись в Константинополь после долгого отсутствия, – заверил Либри. – Возможно, одна из этих прекрасных девиц окажется именно той, что вам нужна. Желаю удачи, кирие Гай. Если не достигнете успеха – продолжим поиски.

Ободренный столь быстрыми результатами, сэр Гай выступил в поход.

Первый же визит наглядно показал трудности, с коими предстояло столкнуться отважному паладину.

Поместье Вранасов, где проживала некая дева Ираида, отделялось от прочего Константинополя высоченной стеной с воротами, самую малость уступавшими в размерах надвратным укреплениям Дуврского замка. Некоторое время Гай озадаченно изучал монументальное сооружение из‑под навеса расположенной напротив лавки древностей. Постучаться и прямо сказать привратнику: мессир Гисборн из королевства Английского желает узреть молодую госпожу Ираиду Вранасу? По какому делу? Ну, мессир Гисборн имеет основания полагать, что она может оказаться его знакомицей по путешествию через Францию…

Прислуга уходит в дом, передавать новость хозяевам. Спустя миг во двор вылетают разгневанные господа Вранасы, размахивая чем‑нибудь острым и железным. Оклеветанная девица рыдает, уверяя, что ездила на богомолье в Конью и никогда в жизни не бывала во Франции. Скандал на всю округу.

Поразмыслим также вот о чем. Допустим, он счастливчик, с первого раза выбросил трех коней. Здешняя леди Ираида и есть Изабель. Вряд ли она горит желанием встречаться с бывшим попутчиком. Вдруг девица сочтет, что Гай заявился на другой конец мира, ведомый желанием отомстить ей? Или ему поручено увезти ее в Лондон. Как уличенную лазутчицу Империи, для последующего суда и казни. Тогда она просто откажется его видеть. Прислуга скажет, госпожи тут нет и никогда не было…

Не через забор же лезть!

Так и не придумав способа повидать обитательницу дома Вранасов, ноттингамец решил попытать счастья в соседнем квартале, у Гаридов. Однако и там его ждало разочарование в образе крепких ворот и мрачного сторожа, упорно не понимавшего ни латыни, ни родного греческого, ни языка золотых монет.

Пришлось вновь идти на поклон, за советом.

Господин Анастасиос хохотал над франкскими злоключениями долго и со вкусом. Отсмеявшись, выразил сочувствие, объяснив, что задуманное Гаем требует терпения и определенных расходов. Для начала надо постараться свести знакомство со слугами дома – лучше всего со служанками помоложе. Девицы до чрезвычайности падки на чужие секреты и маленькие подарки. Через них наверняка получиться выведать что‑нибудь полезное касательно их хозяек. Вдобавок, на счастье кирие Гая, грядет Рождество. Всякое богобоязненное семейство считает своим долгом в предпраздничные недели посетить храм своего квартала – да не единожды. Присоединитесь к процессии и высматривайте свою незнакомку.

Способ оказался действенным. За неделю англичанин доподлинно убедился, что ни одна из трех высокорожденных византиек не является мистрисс Уэстмор.

– Не она? – Гаю не понадобилось открывать рот – кирие Либри все угадал по разочарованному выражению лица иноземца. – Досадно… Что ж, сегодня вместо девичьих имен я раздобыл для вас кое‑что прелюбопытное, – мессиру Гисборну торжественно вручили блестящую серебряную медальку на цепочке и перевязанный бечевой большой мягкий тюк. – Завтра у нас маленький праздник, день святого Агапия. Знатные господа из итальянского и венецианского подворий отправляются в Палатий. Созерцать дворцы, торжественный выход императора Андроника к подданным и публичное моление Порфирородного. Вы можете к ним присоединиться. С вас безант за право входа и хлопоты. Вот пропуск во дворец, вот надлежащая случаю одежда. Завтра до рассвета нужно быть на площади Августеон. Там вас встретят и проводят. Постарайтесь не опаздывать, кирие. Желаю приятного времяпровождения.

Анастасиос испарился прежде, чем ошеломленный Гай успел поблагодарить.

Больше всего ноттингамца поразило то обстоятельство, что в императорское владение за определенную плату пускают любого желающего. Впрочем, сумма в безант, то бишь десять номизм, отнюдь не по карману всем и каждому. Но само событие, конечно, заслуживает, чтобы помнить о нем до конца жизни и рассказывать затаившим дыхание слушателям.

 

* * *

 

Собравшихся посетителей впускали не через главные ворота дворца, огромную величественную Халкидию, но через боковые, украшенные золотыми фигурами львов и грифонов, где гости расставались с жетонами на право посещения. Стражники на воротах быстро и холодно‑вежливо разбивали пришедших на маленькие группки по десятку или дюжине человек, каждую из которых сопровождал распорядитель и при необходимости – толмач. Гостям Палатия несколько раз напомнили о том, что надлежит быть сдержанными в проявлении восторгов и любопытства, чинно следовать за распорядителем, не вступать в разговоры с обитателями дворцов – даже если те сами пожелают завязать беседу. Не прикасаться ни к единому предмету. Не говоря уж о том, чтобы дерзко прихватить сувенир на память. Последнее правило особенно настойчиво втолковывали всем без исключения иноземцам.

Наставленные должным образом, посетители гуськом пересекали широкий мост над неглубоким каналом – по осеннему времени на темной воде качались опавшие листья – и углублялись в лабиринт роскошных дворцовых построек.

Нескончаемый поток визитеров струился из одного помещения в другое – вроде бы неспешно, однако ж нигде не задерживаясь подолгу. Любой гость, неосмотрительно рискнувший свернуть с проложенной незримой тропки, со всем вежеством заворачивался обратно являвшимися неведомо откуда блюстителями либо слугами. Затаив дыхание от восторга, гости шли через огромные залы, где вместо привычных потолков было обрамленное росписями открытое небо. Тщательно разбитые сады со статуями вдоль дорожек и маленькими водопадами внезапно сменялись анфиладами маленьких, низких комнат, обильно расписанных позолотой и киноварью, а те опять переходили в бесконечные залы, галереи, ведущие вверх и вниз лестницы, часовни и павильоны. Даже беглый осмотр резиденции византийских базилевсов повергал в трепет и смятение – так сияла повсюду обильная позолота, сверкала мозаика из драгоценных камней, полыхал<