В тот год, когда я застрелил Моргана Рича, мне было шестнадцать. Это случилось в 1855 году.

Если мальчишка слоняется, предоставленный самому себе, трудно сказать, чем он кончит. В такой период моей жизни я однажды брел по улице Санта‑Фе и наткнулся на капитана Эдвардса — человека, которому я передал сбережения Джима Сазертона после его трагической кончины.

Он схватил меня за руку.

— Дюри, ты? Кон Дюри?

— Да, сэр. А вы — капитан Эдварде.

— Послушай, Дюри, у меня для тебя послание. Помнишь, как договорились, я написал семье Сазертона письмо, в котором рассказал и о твоем поступке. Родители Джеймса просили тебя им написать.

Мы отправились на квартиру капитана за письмом. Передав его мне, он спросил:

— Ты собирался выслеживать тех двоих негодяев. Нашел ли кого?

— Да, одного, Моргана Рича. Его похоронили около Лас‑Вегаса.

— А где третий?

— Хастингс? Как сквозь землю провалился, возможно, индейцы убили его. Здесь существует много способов отправить человека на тот свет и полно людей, о судьбе которых никто никогда не узнает.

— Дюри, — предложил Эдварде, — останься пообедать со мной. Я командую местным гарнизоном. Здесь неплохо кормят. Мне будет очень приятно.

Сначала он завалил меня вопросами о том, как мне удалось выследить Рича. В конце концов мы переключились на обсуждение произведений сэра Вальтера Скотта и некоторых других известных писателей, но, мне казалось, что он чего‑то не договаривает.

Через некоторое время, сидя за чашечкой кофе, он приступил к главному.

— Послушай, Кон, я не знаю всего содержания этого письма, но кое‑что из него мне известно. Они хотят, чтобы ты приехал в Англию… — В первый момент я засомневался, не ослышался ли, но капитан вскоре объяснился. Родители Сазертона написали ему о своем намерении дать мне шанс продолжить образование, начатое их сыном. Они могли бы, если я пожелаю, устроить меня в английскую школу, наняв учителей для дополнительных занятий и приложив все силы для моего зачисления. — Я думаю, — Эдварде внимательно глянул на меня, — что это благородное дело, поскольку они хотят больше узнать о Джиме Сазертоне: что говорил, как выглядел — словом, все, что ты сможешь им рассказать. Они оплатят тебе билет в оба конца и все текущие расходы. — Он посмотрел на меня задумчиво. — Это редкий случай, Кон. Грех им не воспользоваться.

Перед тем как расстаться, Эдварде предупредил меня:

— Поедешь в Англию, следи за тем, что говоришь. Помни, что они уже далеко не молоды и живут в цивилизованной стране с многовековой историей. Такие люди должны прийти вам на смену и здесь. Но услышав рассказы о Западе, о том, каков он есть на самом деле, они могут не поверить, потому что привыкли к огороженным бордюрами тротуарам, констеблям, которых всегда можно вызвать, чтобы усмирить правонарушителей. Им трудно представить себе страну, в которой каждый носит свой закон в своей кобуре. На твоем месте я не стал бы рассказывать им о Фланге и Риче.

Так я попал в Англию.

Высокий, приятной наружности седой человек с военной выправкой и девушка моего возраста встретили меня на перроне.

Не берусь судить, как они меня представляли. Возможно, думали, что я выйду из вагона в жилете из бизоньей кожи и в сомбреро, но, в любом случае, не уверен, что их ожидания сбылись.

Несмотря на мои шестнадцать, я вымахал ростом больше шести футов, худощавый, сильный. Друг капитана Эдвардса специально приехал помочь мне выбрать подходящую одежду, так что ничем необычным мой костюм не отличался. Выдавал лишь загар, обязанный своим цветом техасскому солнцу и ветру.

Девушка сразу узнала меня и побежала навстречу, протягивая руку.

— Вы, должно быть, Кон Дюри. Я Фелиция Киркстоун, Джеймс Сазертон мой дядя.

Она была красива. Я смутно помнил, что уже встречал такую красоту еще до того, как мои родители отправились на Запад.

— Здравствуйте, — поклонился я. — Мистер Сазертон рассказывал мне о вас.

— Кон… мистер Дюри… мой дядюшка, сэр Ричард Сазертон, — представила она нас.

Мы немного поговорили о моем путешествии, выдавшемся бурным, что никого не удивило из‑за обычных в это время года ужасных штормов, и не спеша пошли к ожидавшему нас открытому экипажу. Сэр Ричард занял место кучера, и мы поехали в Сазертон‑Мэнор, расположенный поблизости, через пару живописных кварталов.

В Америке я очень волновался, когда думал о предстоящем путешествии, поскольку все свои знания я получил от Джима Сазертона и моих давних занятий дома. К тому же мне в жизни еще не доводилось путешествовать.

Сазертон‑Мэнор представлял собой большой дом из серого камня, наполовину увитый виноградом. Прямо перед ним раскинулась широкая лужайка, через которую к дому вела посыпанная гравием дорожка. Более грандиозного сооружения я никогда прежде не видел.

Хозяева попросили меня рассказать о местах, где мы жили с Джимом, но глядя на все, что меня окружало, я не представлял себе, как это сделать. Аккуратно постриженная лужайка, ровно посаженные деревья, — вся ухоженная зелень свидетельствовала о том, что эта земля испокон веков возделывалась человеком. Даже леса имели четкие границы, поскольку все тут было предрешено много‑много лет назад.

Обычаи, традиции и правила имели под собой многовековую историю оседлой жизни на единой территории по единым законам. Моя же страна Биг‑Бэнд на реке Рио‑Гранде все еще оставалась дикой и неукрощенной. Традиции и обычаи еще не успели сложиться, о каком‑то четко установленном порядке и говорить нечего. Все было незрело и молодо, и мы жили по законам солнца, живительных источников, ветра и бескрайних пастбищ, где бродили дикие животные.