Кир сталкивается со спартанцами

 

Вечерняя заря висела над берегом. Когда закат освещал сады за решетками, его древнее свечение касалось жилищ эолийцев и ионийцев. В тени пустого театра на склоне горы юноши и девушки брались за руки и танцевали под полузабытые мелодии. Один актер надел маску сатира, хотя таких существ на сложившемся Анатолийском побережье не сохранилось. Вечерняя заря появлялась, как и закат, со стороны моря и его островов. В Кносе, на Крите, над могилами парили призраки, а дерзкие юноши и девушки, прежде плясавшие перед царями Миноса, исчезли с гладких гипсовых полов, занятых теперь деловитыми морскими пиратами. Но Ионийское побережье жило напряженной жизнью, и новые богатства берегли его древнее наследие и культуру. Люди ощущали это наследие и боялись его потерять. Дети на пастбищах хором пели: "Сорок пять мастеров и шестьдесят подмастерьев строили три года мост через реку — днем возводили, а ночью он падал! "

Когда Пастуху из Парсагард удалось оставить Сарды, он направился в порт Смирны, соединявший лидийцев с великим западным морем. Он увидел водную гладь бухты, увенчанной парой горных пиков, и поинтересовался, какие обстоятельства разрушили белые строения повсюду, кроме причалов, у которых выстроились греческие галеры и черные фригийские грузовые суда. Его переводчики пояснили, что лидийские цари, покоряя побережье, хотели пользоваться портом Смирны и в то же время не желали, чтобы город соперничал с Сардами. О священных вершинах они сказали, что на одной из них находится святилище Нептуна, проявляющего свою власть над огромными водными пространствами, а вторая служит Немезиде, рожденной в море богине, которая мстит смертным, если они начинают гордиться своей силой. О Крезе переводчики не упоминали.

Если грекоговорящие обитатели этих крошечных, красивых городков на краю моря удивляли Кира, то их, в свою очередь, ошеломляло его нежданное появление. Этот Кириос, как они прозвали Кира, оказался мужчиной в варварской шерстяной рубашке с рукавами и в штанах для верховой езды. Он расспрашивал о философах, а государственные мужи никак не могли оценить его могущество и отношение к ним самим. Он явился, так сказать, ниоткуда. Местные анатолийцы, как и греки‑переселенцы, никогда не знали ига ассирийцев или вавилонян. Правда, каждый город — кроме гордого Милета — в большей или меньшей степени покорился нажиму лидийцев, но те завоеватели были вполне понятными людьми, связавшими к взаимной выгоде морскую торговлю плодородного побережья с караванной торговлей внутренних территорий. А теперь внутренние территории сами явились к ним в лице Кириоса с его обозом на верблюдах.

Он потребовал от ионийских городов подчиниться его правлению. Города ответили, что сначала хотели бы узнать, гарантируются ли им те условия, которыми они пользовались при лидийских царях. Тогда Кир рассказал их представителям историю. «Один дудочник пришел на берег этого моря и принялся играть рыбам, приглашая их выйти и поплясать с ним. Рыбы отказались; они не хотели выходить на берег, пока им не будут созданы те же условия, которые существовали в воде. Тогда дудочник отложил свою дуду и достал сеть. Этой сетью он вытянул рыб на берег, и они тут же энергично принялись плясать для него». В отличие от умершего раба Эзопа, Кир не стал объяснять мораль басни, но ионийцы прекрасно ее поняли. Они старались выиграть время, поскольку направили в Спарту к лакедемонянам — союзникам побежденных лидийцев — срочную просьбу собрать флот и защитить побережье от чужаков‑персов.

В этом спартанцы после должного размышления им отказали, однако направили к Киру гонца с предупреждением. Кир принял посланца Лакина в зале лидийского дворца в соответствии со своим положением, в высокой тиаре и оплетенной пурпурной мантии царя Мидии. Лакин передал послание слово в слово: пусть Кир Ахеменид поостережется причинить вред греческим городам на Анатолийском побережье, иначе он вызовет на себя гнев спартанцев.

Когда Киру перевели послание, он вышел из себя. Ему отчетливо вспомнились спартанские купцы, торговавшиеся из‑за золота на берегу Колхиды. И он ответил:

— У меня нет причин бояться людей, собирающихся лишь на рынке, чтобы поспорить о еде и попытаться жульничеством выманить друг у друга деньги. Если я буду здоров достаточно долго, — заверил он Лакина, — спартанцам придется жаловаться не только на несчастья этих ионийцев, но и на собственные беды.

Лакин передал его ответ в Спарте вместе с отчетом об увиденном на анатолийском берегу. Никаких карательных экспедиций на восток Спарта не отправила.

Кир никогда не забывал и не прощал глупый вызов спартанцев. Если бы он двинулся дальше на запад, то мог бы стать хозяином их города и вписал бы новые страницы в историю. Но ему противостояло море, и его асваранцы не стали бы отказываться от лошадей, чтобы оседлать деревянную палубу и пускаться по бескрайним водам. Другие же союзники Креза в то время не доставляли Киру беспокойства. Халдеи были связаны с ним договором о ненападении, а непонятные египтяне не демонстрировали желания послать армию на помощь потерпевшему полное поражение монарху. Корабли с Нила продолжали причаливать рядом с греческими судами, забирая на борт с этого богатого побережья грузы охры и гипса, леса и железа, вина и сухофруктов.

Однако взгляды греков мешали Киру сильнее, чем море.

— Здесь, — говорил он своим советникам, — мы себя чувствуем будто рыба без воды.

Так было всегда, когда персы — или мидяне, коли на то пошло, — отваживались удалиться от своих гор. В далеком Травяном море они оказались среди таких странных обитателей равнин, как женщины‑воительницы. По низине Шушана Кир ступал осторожно, полагаясь на мудрость своего приемного отца Губару. В других случаях за его спиной оставались те же самые владения, что принадлежали индийским царям, огромные плоскогорья, связанные между собой над равнинами — сами Парсагарды, собственно Мидия, Армения и Каппадокия. Все они лежали обособленно, над центрами древних цивилизаций. Каждое из них Кир поручил заботам доверенного перса, назначенного кшатра паваном, или сатрапом, как говорили греки. Свою новую сатрапию Сапарду той зимой он держал в собственных руках, используя Креза как наставника. Славная долина, раскинувшаяся под башнями дворца, снабжала их роскошной едой: вместо молока — сыром, вместо кунжутного масла — оливковым, вместо иранских кур — фазанами. Крез гордился поварами, подававшими острые блюда в сладком соусе на посуде, которую они споласкивали не водой, а вином. Но с моря долину Сард не было видно, а лидийцы относились к эолийцам, восточному народу, слагавшему музыку для арфы и презиравшему флейты и дудочки варваров‑греков, вторгшихся на Ионийское — а Кир называл его Яванским — побережье.

Крез мог рассказать о эолийских преданиях, которые в какой‑то степени напоминали ахеменидские, поскольку герои‑вожди в древние времена были арийцами — о том из царей Мидасов, которого фригийцы звали Мита, что выселил хеттов «из страны Хатти», и о царе Приаме, долгое время защищавшем свои стены от варварских морских разбойников западного царя Агамемнона. Целых десять лет, сказал Крез, и Кир посчитал, что в это трудно поверить.

— Что же эти морские бродяги сделали с Троей, когда захватили ее?

Крез полагал, что они принесли нескольких троянских женщин в жертву своим богам и уплыли с богатой добычей. По крайней мере, от Трои остались всего лишь живописные руины с таможенной станцией у воды. Таможенная станция, объяснил он, собирает пошлину с проходящих торговых судов.

— Опустевшее место становится пустыней, — согласился Кир. — Ведь некому возделывать землю.

В своих путешествиях он видел достаточное количество руин; казалось, будто жители низин всегда строили огромные крепости, чтобы наполнять их сокровищами, после чего их разрушали из‑за этих сокровищ.

— Это Судьба.

— Что такое Судьба?

Со вздохом Крез объявил, что сия тайна недоступна пониманию смертных, хотя эллинские, или греческие, философы верили, что нити человеческих жизней крутят, плетут и обрезают неизвестные богини. Киру показалась несерьезной вера в невидимых божеств, имевших формы мужчин или женщин и искусно манипулирующих человеческими жизнями, будто нитями в ткацком станке. После перекрестного допроса Креза и других лидийцев Кир не ожидал больших трудностей в отношениях с любящими роскошь эолийцами, и в уме их часть побережья он уже представлял как сатрапию, управляемую благожелательным чиновником. Эта сатрапия должна была включать находившийся на некотором расстоянии от берега остров Лесбос, где даже женщины становились поэтами; по крайней мере, одна из них, Сафо, резко ответила стихами на возвышение мужчин и послала вызов Судьбе, вступив в связь с другими лесбийскими женщинами.

Ахеменид научился не вмешиваться в местные обычаи. В Аншане племена сами управляли своими делами и сами вершили суд. Их Пастух принимал от них дары и собирал их вместе в случае угрозы; законы, которые он пытался проводить в жизнь, были законами самих персов. На этом богатом, плодородном берегу, казалось, никакой угрозы вообще не существовало. Киммерийцы — порождения ада, как говорили греки, — исчезли с горизонта три поколения назад. Следовательно, взыскательный ум Кира не находил других проблем в управлении побережьем — только побудить обитателей действовать совместно ради собственной безопасности и благоденствия.

Он требовал от них лишь одного: безусловного подчинения своей исключительной власти. Той, которой он должен был обладать, если собирался держать в своих руках бразды правления всеми этими многочисленными городами и землями.

Все же, когда настал черед яванцев с южного берега, Крез осмелился не согласиться с ним.

— Греки, — заявил Крез, — придут к соглашению лишь по одному вопросу — они ни за что не найдут согласия между собой.

— Они должны встречаться на племенном совете.

Ионийцы, утверждал Крез, сходились вместе только в Сардах, где их художники хорошо зарабатывали. За одну картину, написанную на деревянной доске, он заплатил таким же весом золота. Они проводили религиозные праздники под горой Микале. Они перестали быть племенами; каждое из них проживало в отдельном полисе — общинном городе, — и каждое временами воевало с другим полисом, продолжая соперничать со всеми остальными. Соперничество, конечно, распространялось на торговлю по морским путям. Крез настаивал, что был с ионийцами щедр, построил в Эфесе храм с портиком для Артемиды Многогрудой, хотя в то самое время был вынужден осаждать Фокею. Более того, новые волны греческих переселенцев устремились на побережье со своей родины, из Коринфа или Афин, города богини Афины. Да, тиран Писистрат из афинского полиса освобождался от политических противников, выселяя их в Ионию, в то же время вывозя на своих кораблях обратно асфальт, гипс и кедровые стволы для возведения нового портика на необработанных камнях своего Акрополя.

Кир решил, что греки — народ деятельный и одаренный богатым воображением. Они выделялись как каменотесы и живописцы; они могли наделять красотой небольшие предметы, но какова была цель их строительства и что они стремились создать в целом?

Чтобы получить ответы, он призвал к себе в Сарды ионийских тиранов и философов. Но вызывал он их по отдельности из Смирны, из Фокеи, Теоса, Эфеса и Милета, а также с острова Самос, родины раба Эзопа.

 

МУДРЫЕ МУЖИ ИЗ МИЛЕТА

 

Встречаясь лицом к лицу, персы и ионийские греки не сомневались во взаимном сходстве. Они смотрели друг на друга как на отдаленных родственников и слышали очень знакомые слова. Но кровное родство через дальних арийских предков почти потерялось за громадными различиями в образе их жизни. Иранцы мигрировали по обширным внутренним территориям, сопровождаемые своими стадами; переселение дорических греков привело их на берег моря, где они обосновались в маленьких портах, превратившихся в преуспевающие города. Персы, привыкшие к непредвиденным случаям, действовали более гибко и более неистово; греки вели себя сдержаннее и скупее. Что касается военного дела, то пеший греческий меченосец, защищенный тяжелыми доспехами и щитом, абсолютно не походил на персидского конного лучника.

С самого начала Кир не доверял этим торгашам, порхавшим вокруг моря, продавая недолговечные товары. Даже их аристократы, как они называли знатные семьи, оказывалась купцами, на которых работали рабы. Фокейцы и теосцы гордились своими торговыми портами. В Парсагардах торговля была отдана вожатым караванов, проходивших там от далекого Инда в Шушан и в Вавилон. Первый грек, которого встретил Кир, Эврибат, показался ему расчетливым изменником. Однако Эврибат мог изменить Сардам, служа своему родному городу Эфесу. Он не переставал надоедать Киру, предлагая считать эфесцев союзниками, а к остальным городам относиться как к своим подчиненным.

Сборщик доходов Пактий также превозносил Эфес как святилище Артемиды Многогрудой.

— Если она ваша Великая богиня, — спрашивал Кир, — то почему там она одна, а здесь — другая и прозывается матерью‑землей?

Иногда смышленые греки испытывали затруднения, отвечая на вопросы Ахеменида. Казалось, он ожидал получить простые объяснения сложных материй. У него сложилось ложное представление, от которого он никак не хотел отказываться, — он считал, что любые существующие боги должны быть одинаковы во всех уголках земли. Пактий просто заметил, что Артемида Эфесская делится своей тайной лишь с женщинами, которые в ежегодное празднество уходят от мужей и поклоняются богине, ритуально предлагая свои тела чужим мужчинам и передавая их подарки святилищу, от чего его богатство и слава постоянно растут.

— В этом случае, значит, некоторые из монет, которые ты получаешь каждый год в Эфесе, побывали в руках этих яванских женщин?

— Как соизволил выразиться Великий царь, так оно и есть. От них и из портового налога.

Кир выезжал из Сард и посещал какой‑нибудь ионийский город, он проехал через Эфес, Фокею и Теос. Направившись на юг, к извилистой реке Меандр, он последовал по ее берегу до самого побережья, до Милета, последнего и самого знаменитого порта. Кир спешился в яркой, солнечной долине, лежавшей между гор, террасами спускавшихся к садам. В Милете не было тирана, который мог бы управлять делами жителей города и встретить царственного гостя. Вожди, вручившие Киру символические подарки, называли себя философами и учеными. Без всяких споров они признали его своим царем — хотя не признавали Креза — и просто спросили, что он от них потребует. Они объяснили, что слишком заняты и не могут себе позволить отвлекаться на политическую жизнь.

Кир никогда не понимал, что имели в виду греки под политической жизнью. Казалось, это была какая‑то составляющая жизни, вносящая разлад во все виды их деятельности. Тиран мог следовать той или иной политике, заставляя свой народ делать то же самое. Иначе бы они не подчинялись никакому кодексу законов и никакой власти. Он решил, что жители Милета оставляют ему и политику, и политическую жизнь, что казалось довольно разумным решением, поскольку он был их монархом.

Из обычаев милетяне не могли показать практически ничего, кроме того, что они называли своей независимостью. Их предки приплыли сюда на корабле с запада, с острова Крит. Жители Милета утверждали, что живут будущими достижениями, а не воспоминанием о прошлом. Но Кир заметил на их улицах четырехколесные повозки и сбрую из Шушана; писали они на очень знакомых овечьих кожах соплеменников, говоривших по‑арамейски; рубили дерево двусторонними топорами из Сард. Такие инструменты получили они от восточных народов. Они располагали египетскими солнечными часами — циферблат, указывающий часы тенью от гномона, указателя, направленного на север. И они создали карту всего известного им мира.

Еще их знающие люди, или ученые, обладали чувствительными инструментами, прикрепленными к огромным кольцам, позволяющим следить за движением планет по небу отдельно от звезд. Ученые водили Кира к мраморному надгробию Фалеса, торговца солью, путешествовавшего вместе с Крезом. На самом деле Фалес вычислил и предсказал затмение солнца, так поразившего лидийскую и индийскую армии сорок лет назад. Фалес работал с таблицами халдейских астрономов, определивших, что большой цикл солнечных затмений составляет приблизительно двадцать шесть тысяч лет.

Что заинтересовало Кира в высшей степени, так это теория милетян о земле как едином теле, окруженном вечным огнем, сквозь который иногда удавалось различить внешнее пространство. В этом громадном внешнем пространстве, утверждали они, по неизменным во времени орбитам вращались другие невидимые тела. Жизнь, считали они, зародилась в воде и, по крайней мере, на их земле за длительные эры развивалась к чему‑то еще более высокому. Сколько потребовалось времени, чтобы рыбы стали людьми и зашагали по поверхности земли?

Анаксимандр говорил, что человек не смог бы выжить, если бы тогда, вначале, он был таким же, как сейчас.

Все эти сведения соприкасались с памятью Кира о величественности солнца, более высокого, чем все боги, о небесной природе огня и животворящей силе воды. Более того, поскольку жители Милета работали с удобными инструментами, Кир мог следить за их вычислениями, хотя сделать это было непросто без записи чисел.

Особенно ему понравилась мысль, что люди не получали предписания от невидимой Судьбы, а могли развиваться и превратиться в высший вид. Он заметил, что милетяне хорошо орошают свои сады и пускают проточную воду с горных источников по трубам — персам не был известен этот механизм. Вместо того чтобы взять с них дань, он дал им сундук с монетами Пактия на закупку новых инструментов и, надеясь на ответную любезность, попросил, чтобы один из милетских ученых отправился с ним в Парсагарды. Старейшины Милета переглянулись и учтиво выразили сожаление, что Фалес и Анаксимандр недавно умерли, а их единственный подававший надежды ученик, сумасбродный молодой мечтатель Пифагор, находится в добровольной ссылке на острове Самос. Кир заподозрил милетян в нежелании покинуть свой город и расположенное южнее по берегу и почитаемое ими святилище Аполлона Бранхида.

Оставляя Милет, он думал, что можно подкупить некоторых греков, но не всех. Их оракулы Аполлона почти наверняка давали благосклонный ответ тому лицу, которое преподносило более дорогие подарки. Воспользовавшись советом Креза, он отправил увесистые слитки в Дельфы и в святилище у Милета. Этот город, по крайней мере, признал его правление. Другие ионийцы явно выжидали, желая посмотреть, какие действия он предпримет.

Вполне в этом убежденный, он стал действовать. До появления травы он покинул Сарды с большей частью своей армии и всем обозом, причем несколько верблюдов были нагружены трупами милетян. Он распустил слух, что направляется в Экбатану, затем дальше на восток и с собой не берет других заложников, кроме Креза и его глухого сына. Воинство мидян и персов поднялось в горы, достигло крепости царей Мидасов, где Кир остановился и разбил лагерь, чтобы подождать, как он объяснил, пока на горных пастбищах подрастет трава. На самом деле он хотел узнать, какие действия предпримут ионийцы в его отсутствие.

В следующую луну из Сард прибыл гонец, сообщивший, что Пактий ускользнул из города, забрав все деньги, находившиеся в его распоряжении, и в ионийских портах вербовал на службу наемников‑гоцлитов. Армия мятежников ворвалась в Сарды и осаждала крепость, где военачальник Табал охранял сокровища.

 

ГАРПАГ, САТРАП ИОНИИ

 

Кир сразу же разыскал Креза, тот бросал кости, одна рука против другой, прихлебывая вино из кубка.

— Зачем тебе нужны рабы? — спросил Кир. Отложив кости в сторону, лидиец объяснил, что рабы служат владельцам, выполняя ручную работу в шахтах, на полях или просто по дому. Хотя раб мог скопить денег и купить себе часть шахты или гектар земли, он оставался в классе рабов.

— Почему бы мне не продать твоих лидийцев как рабов, — спросил Кир, — или переправить их в Экбатану, чтобы там они выполняли такую же полезную работу? Не вижу причины, мешающей мне это сделать. — После этого он рассказал Крезу о мятеже наемной армии и осаде Сард. — Иначе какой мне смысл удерживать тебя, отца лидийцев, если твои дети бунтуют против меня?

Почувствовав гнев Ахеменида, Крез побледнел, впервые испугавшись за свою жизнь.

— Накажи Пактия, мой государь! Не… — Он овладел собой и заговорил решительнее. — Не разоряй славный город из‑за злодеяний одного человека!

В ответ Кир заметил, что это греки разорили Сарды.

Крез обладал живым умом и восстановил уверенность в себе, сообразив, что открытый Кир хотел с ним все обсудить.

— Если лидийцы и вправду мои дети, — отважился Крез, — ты можешь удостовериться, что сами они никогда больше не вооружатся против тебя.

— Каким образом?

— Возможно, они худшие враги для самих себя, но никогда, я верю, не хотели стать твоими врагами. Ты видел, что они полны подавляемых желаний. Так даруй им то, чего они желают, и отними те средства, которыми они себе вредят. Забери у них все оружие, пусть под плащами носят одни туники. Пусть возьмут в руки арфы и успокоятся, заботятся лишь о своих домах, кухонных горшках и покупках. Тогда они станут так же безобидны, как их жены.

И Крез рассмеялся, стараясь усилить свою шутку, но его красивые глаза умоляли Ахеменида‑завоевателя. Не говоря ни слова, Кир вышел от него и созвал на совет своих военачальников, а также вождей племен и хранителей закона. Они явились сразу же, зная манеру нетерпеливого Пастуха назначать другого начальника вместо отсутствующего. Большинство посоветовало своему царю повернуть армию назад и подавить мятеж по всему побережью. Но один из них, старый мидянин Мазерес, не согласился. Он имел длительный опыт службы Астиагу.

— Мятеж — это досадная неприятность, но не война, — доказывал он. — В подобном случае гражданское население собирается вместе, будто животные в стадо. Убив многих из них, ты вынудишь оставшихся в живых спасаться бегством. Это может остановить мятеж, но может и не остановить. Теперь стадо следует только за вожаками, а если их удалить, остальные вернутся к своей привычной деятельности, поскольку уже не будут чувствовать себя в опасности. Говорю тебе, пошли небольшой отряд, пусть они освободят Сарды — поскольку эту крепость мы потерять не можем — и вместе с гарнизоном господина Табала переловят всех предводителей мятежа.

Кир сообщил свое мнение:

— Вести войну на побережье я не хочу. Это может привести к еще большему злу.

И он послал на запад Мазереса с колонной быстрых мидян‑копьеносцев, имевших при себе длинные луки. Он отдал бывалому военачальнику твердое распоряжение захватить Пактия, обманувшего его доверие, превратить в рабов тех, кто будет схвачен с оружием, и дожидаться результатов в Сардах.

Прежде чем Кир добрался до Экбатаны, он получил известия от Мазереса. При появлении мидийского подразделения лидиец Пактий сбежал на побережье, осаждавшие город бросились врассыпную, несколько человек удалось схватить. После этого Мазерес и Табал заняли позиции на стенах Сард и послали небольшой отряд кавалерии вдогонку за Пактием. Затем Мазерес реквизировал у сардской сатрапии все оружие и велел огласить воззвание: ни один домовладелец, играющий на арфе или участвующий в спортивных состязаниях, занимающийся торговлей или стряпней, не пострадает. Мазерес заканчивал свой отчет, аккуратно записанный лидийским писцом, сообщая, что теперь музыку арф можно услышать в любое время на любой улице Сард. Кир понял, что старый полководец думает лишь об исполнении приказов, невзирая на результат.

В следующие месяцы отчеты Мазереса догоняли Ахеменида повсюду, куда бы он ни поехал. И каждый из них рассказывал о каком‑либо факте.

Беглец из Лидии Пактий просил убежища в прибрежном городе Киме, где жили эолийцы.

Чтобы решить, как им быть с Пактием, жители Кимы послали соответствующий запрос в святилище Аполлона, расположенное в 135 стадиях к югу от Милета. Оракул Аполлона Бранхидского посоветовал им выдать Пактия персам. После получения ответа Аристодик, знатный молодой человек из Кимы, поспешил к святилищу. Он принялся ходить вокруг святилища, срывая с него ласточкины гнезда. Тогда изнутри послышался предостерегающий голос:

— Нечестивец, пощади моих просителей, этих птиц!

Услышав эти слова, Аристодик спросил:

— А сам требуешь от киммейцев выдать их просителя?

Голос ответил:

— Да.

Вслед за этим киммейцы тайно посадили Пактия на корабль и отправили на остров Лесбос. Не имея возможности попасть на Лесбос, не располагая кораблями, Мазерес послал на Лесбос требование выдать лидийца Пактия. За это он предлагал им заплатить серебром.

Узнав об этих переговорах, киммейцы снова вмешались и послали второй корабль, чтобы переправить Пактия в убежище на острове Хиос.

Тогда Мазерес предложил хиосцам для сбора урожая участок территории на материке, названный Атарнеем. Пактий скрылся в храме богини — хранительницы Хиоса. (В ее имени Мазерес сомневался.) Из этого храма хиосцы вытащили беглеца Пактия и передали его конному персидскому отряду в обмен на участок берега Атарней, который они взяли во имя своей богини. Отряд доставил Пактия обратно в Сарды, где за ним внимательно приглядывали.

(В уме Кир отметил, что хиосские греки продали человека, укрывшегося в их святилище.) Заключал свой отчет Мазерес сообщением, что разыскал гоплитов, поднявших оружие на Сарды и разоривших земли их сел; этих воинов с достаточной охраной он отправил в Экбатану.

Это был последний его отчет, так как очень скоро бывалый мидийский воин заболел и скончался.

 

* * *

 

К тому времени Кир находился очень далеко на востоке. Поразмыслив об отчетах покойного Мазереса, он вызвал Гарпага и пересказал их ему.

Мазерес был хорошим солдатом, но посредственным правителем, и Кир подумал, что армянин, уже привыкший к его образу действия, мог бы лучше справиться в Сардах.

— Я сам никак не могу ни понять этих греков, ни убедить их. Их яванский берег — самое прекрасное и богатое место на земле, которое я когда‑либо видел; они ни в чем не нуждаются, кроме мира, чтобы играть в свои игры, заниматься музыкой и изобретать полезные механизмы. Вот милетяне, кажется, так и живут, а другие не хотят. — Кир порылся в памяти и добавил:

— В Милете мне сказали, что Фалес, финикийский купец, посоветовал им всем собраться в Теосе, центральном яванском городе, и продумать законы, которые устраивали бы всех. Разве не мудрый совет? Яванцы им не воспользовались. Мазерес ошибался, уподобляя их стаду, поскольку каждый город должен идти собственным путем, а каждый житель города должен следовать собственному предназначению, двигаться к своей Судьбе, которую они, по‑видимому, не понимают. Я собираюсь установить над ними единую власть, как предлагал Фалес, сделать Сарды их главным городом, а тебя, Гарпаг, — попечителем их страны.

Так пожилой Гарпаг отправился обратно в Лидию как сатрап. Кир, полностью доверяя армянину, не дал ему никаких особых поручений, просто попросил сделать все, что он сможет.

Прошло немногим более года, и Гарпаг в большей степени хитростью, чем силой, покорил Ионийское побережье. Оракулов и предателей он не использовал. Он по очереди потребовал от каждого города подчиниться правлению Кира, их Великого царя. Жители Теоса, располагавшие предназначенным для дальнего плавания флотом, в основной своей массе со всеми богатствами отправились за море на поиски нового места жительства. В Фокее Гарпаг всего лишь потребовал, чтобы обитатели снесли один участок стены и выделили один дом в распоряжение персов. Фокейцы попросили времени на размышление и, прикрываясь перемирием, погрузились на корабли с семьями и пожитками. Они уплыли недалеко, на остров Хиос, но хиосцы отказались продать им землю, опасаясь соперничества в торговле со стороны нового поселения. Тогда фокейцы разделились, половина из них вернулась в свой опустевший город и напала на заставу, оставленную там Гарпагом. Остальные предприняли долгое путешествие на запад, кто на Корсику, кто на реку Рону, где они основали новые торговые поселения.

Вроде бы один иониец, Биас, на религиозном празднике под горой Микале — поскольку ионийцы и в этот критический момент отмечали праздники и проводили игры — пытался уговорить остальных объединить армии для совместной обороны побережья. Но никто не согласился. Каждый готовился выдержать осаду в своей отдельной общине. Однако Гарпаг был противником длительных осадных действий. По примеру исчезнувших ассирийцев он строил доходившие до вершин стен земляные насыпные валы, поддерживаемые бревнами. Когда его воины по валам поднимались на стены, горожане были вынуждены сдаваться.

С жестоким сопротивлением Гарпаг столкнулся только на крайнем юге со стороны уроженцев Анатолии ликийцев. К тому времени под его командованием на стороне мидян уже служили ионийские гоплиты. Кира не удивляло, что за плату греки выходили на бой с греками же. Северное побережье вдоль Геллеспонта с разрушенной Троей и фригийскими угодьями он доверил снисходительному сатрапу Митробату. И впервые вся Анатолия объединилась, и слово Кира стало ее законом.

Однако эолийцам и ионийцам это не сразу стало очевидно. Они приняли Кира Ахеменида как преемника лидийца Креза, быть может, более энергичного и, безусловно, более дальновидного. Гарпаг консолидировал высокогорный полуостров по‑своему; купив доброжелательное отношение оракулов в Дельфах и Микеле, он назначил местным тиранам содержание из сокровищницы Креза. Эти тираны были полезны в двух отношениях: как отдельных лиц их всегда можно было призвать к ответу, а как правителям отдельных городов‑государств им приходилось заботиться о благополучии жителей в целом. Тиран должен был нравиться своему демосу или, по крайней мере, умиротворять его, о чем класс торговой знати и не помышлял. На Хиосе был подготовлен свод законов, обязательный для исполнения всеми жителями острова.

Поскольку персы не отваживались заходить за линию прилива, они называли прибрежные земли «те, что на море», в отличие от «тех, что за морем», то есть греческих островов, вовсе не ощутивших никаких изменений, кроме роста торговли, вызванного появлением на побережье новых видов деятельности. Появились ведомые арамейцами караваны из красных равнин Северной Сирии и Палестины. Свои металлы вместе с лошадьми и скотом из Каппадокии посылала к западному берегу земля Мидасов. Затем, поскольку Ахемениды всегда испытывали трудности с речью своих новых подданных, напоминавшей о Вавилонской башне, Кир назначил общим государственным и торговым языком арамейский язык. Писать на нем было гораздо проще, по сравнению с эламской или аккадской клинописью, и на нем могли читать другие купцы, финикийцы и евреи, чьи торговые пути пролегали по очень далеким странам. Персидская речь не имела конечно же письменного представления, кроме заимствованной клинописи, и арамейская письменность подходила персам лучше, как и исконные анатолийские диалекты. Это решение имело важные последствия, так как древняя клинопись ассирийцев и вавилонян начала исчезать, а письменность евреев и арамейцев стала общепринятой.

Таким образом, греки побережья едва замечали власть Пастуха. Они ожидали, что Кир вернется с новым визитом, но он не появлялся. Он просто объехал подчиненные территории дальнего запада, от Северной Сирии и Каппадокии до моря в Милете. Затем на пять лет он исчез на обширных пространствах востока.

 

НАСТУПЛЕНИЕ ВЕЛИКИХ ПЕРЕМЕН

 

Хотя азиатские греки не почувствовали ничего нового, их европейские сородичи осознавали изменения, происходившие на восточном горизонте. Черные галеры финикийцев, бросавшие якорь в Фалернской бухте, везли не только окрашенные ткани и резную слоновую кость, но и новости. Троны опрокидываются, рассказывали они; древние боги спускаются с высей небесных к своим святилищам на вершинах гор.

Писистрат, бывший тираном Афин, ответственный, таким образом, за содержание в порядке и украшение своего города, вспомнил предсказание Солона о грядущем с востока просвещении. Финикийские купцы показывали ему образцы эмалированных изразцов замечательных цветов, получаемых при очень сильном нагревании. При соединении вместе кусочков изразцов возникала шагающая фигура в короне и с луком. Было странно видеть обычную человеческую фигуру, в то же время составлявшую лишь часть более крупного узора.

Угрюмый скульптор Антенор жаловался, как надоело ему копировать фигуры богов. Он осмелился окинуть пренебрежительным взглядом статую их богини‑защитницы Афины, выполненную из камня телесного цвета с позолотой.

— Шестьдесят шесть локтей устаревшей тупости, — заметил он, — с серебряным копьем и глазами‑аметистами. Единственная в городе женская статуя — это усыпанная драгоценностями воительница.

Ему возражали, что эта великанша из Акрополя служит маяком для кораблей, но он заявил, что световой маяк был бы более полезен. Тайно Антенор работал над другой мраморной женщиной, — что запрещалось законом, — чья вполне человеческая фигура обнаруживалась под складками платья; она не смотрела пристальным взглядом богини, а притягивала, подобно блуднице.

Суда, приходившие из Геллеспонта и далекого Эвксинского моря, привозили, кроме рабов‑варваров, зерна и тунца, небольшое количество изысканных бронзовых и серебряных изделий, которые делались для богатых скифов, любивших, чтобы обычные вещи изготавливали художники. Ножи и точильные камни, колчаны для луков, пластины для поясов, котелки и кубки — все это было необходимо кочевникам, а их женщины с удовольствием приобретали зеркала, пряжки и браслеты. Все эти предметы были украшены изображениями бегущих оленей, сцепившихся зверей или раскинувших крылья хищных птиц. Греки изучали эти узоры, и художники по вазам из Коринфа начали изображать фигуры, безусловно, человеческие, но выполненные в особом стиле. Тайны этих ремесел не передавались из уст в уста в рассказах о чужих успехах, а путешествовали вместе с небольшими товарами.

Самыми миниатюрными предметами были крошечные печатки из полупрозрачного халцедона и агата. На них с невероятным мастерством были вырезаны маленькие сценки: коленопреклоненные люди перед восседавшими на тронах божествами или духи‑хранители, защищавшие благородных домашних животных у древа жизни. Первая персидская печать, попавшая в руки греков, изображала венценосного царя — Пастуха, сражающегося верхом на коне с диким зверем. Мастерство этой резьбы и естественность фигур вызывали у греческих художников желание их сымитировать. Такие же совершенные узоры появлялись на небольших вазах, привозимых купцами из ионийского Кера. Красивейшая керамика прибывала с Родоса. Художники из старомодных Афин сообразили, что могут рисовать не только ритуальные подвиги Геракла и восседавших на Олимпе богов. Просвещение, как и предсказывал Солон, явилось к ним с востока.

Кроме того, со стороны Ионии прибывали специалисты по неизвестным наукам. Врачи с островов Кос и Книд учили, что медицина не имеет ничего общего с магией, а здоровье человека можно защитить от болезней. Нетерпеливый Пифагор покинул Самос после ссоры с тираном, посчитавшим его теории опасными. После посещения египетских математиков Пифагор переехал в Южную Италию, в Кротону. Там, в основанной им школе, он стал учить, что человеческая душа может переходить в другие формы, а математику можно использовать не только для торговых расчетов, но и в других целях. (Большинство его последователей позднее были убиты жителями греческих городов, но пифагорейские теории выдержали испытание временем.) Богатая семья Алкмеонидов прибыла с азиатского берега, изучив медицину на Косе; некоторые из них присоединились к пифагорейцам в Кротоне. (Поз