Прогнозирование вознаграждения

 

Современная модификация известных экспериментов Павлова со слюноотделением у собак помогла разобраться в механизме «центрального предсказания». Исходные эксперименты Павлова были устроены следующим образом: собак приучали к тому, что за звуком звонка следует кормление. Выработка привычки приводила к тому, что слюноотделение у собак начиналось при звуке звонка еще до того, как им приносили пищу. Эта реакция обеспечивалась клетками центров вознаграждения (центров удовольствия) в среднем мозге, вырабатывающими дофамин. До недавнего времени бытовало убеждение, что единственной функцией этих клеток является обеспечение ощущения удовольствия. Последние исследования, проведенные на обезьянах, позволили предположить еще одну возможность: что эти системы также сигнализируют об ошибке в наших ожиданиях вознаграждения.

 

Обезьяне, в нейроны центра удовольствия которой имплантировали электроды, давали световой сигнал, за которым через секунду следовало впрыскивание фруктового сока в ее рот. Сначала вырабатывающие дофамин нейроны вели себя как центры удовольствия – они реагировали на сок повышенной активацией. Однако когда период тренировки был завершен, эти клетки перестали реагировать на сок, а вместо этого стали активироваться сразу после того, как обезьяна видела вспышку света, но до того, как впрыскивался сок. Из «нейронов удовольствия» они стали «нейронами прогноза», сообщающими о том, что сок будет подан через секунду. Если сок поступал, как ожидалось, никакого дальнейшего уведомления не требовалось. Но в случае, если за световым сигналом не следовало подачи сока, эти клетки снижали свою активацию в сравнении с тем, что было до вспышки света – негативная реакция наблюдалась точно в тот момент, когда должен был быть подан сок. В сниженном уровне активации словно содержится уведомление о том, что ожидания не оправдались – хорошего не случилось. В дальнейшем относительный уровень активации от вспышки света и впрыскивания сока будет определяться текущей точностью предсказания. Продолжайте подавать сок, и клетки будут продолжать возбуждаться после вспышки света. Прекратите подачу сока, и со временем клетки перестанут реагировать на световой сигнал.

 

Поскольку точность предсказания определяет уровень активации нейронов, у нас появляется прямой путь к пониманию того, почему входящая сенсорная информация подавляется, когда события развиваются ожидаемым образом. Эффективно работающий мозг должен посылать в сознание только информацию, необходимую для планирования действий, а в остальном нам достаточно знать, что все идет гладко. Ощущение, что все «под контролем», – это способ мозга сообщить нам, что действия осуществляются в соответствии с ожиданиями. Чувство агентивности аналогично другим чувствам, которые мы обсуждали: чувство узнавания уведомляет о подсознательном распознавании образа, чувство уверенности является отражением бессознательных вычислений вероятности собственной правоты.

Нейропсихологи из Университетского колледжа Лондона Сьюзан Блэкмор, Дэниэл Волперт и Крис Фрит разработали неординарный подход к изучению истоков чувства агентивности. Они начали с совершенно тривиального на первый взгляд наблюдения: мы не можем сами себя пощекотать [51]. Выдвинутая ими гипотеза изначально звучала так: наш мозг заранее знает, что мы почувствуем. Он уже располагает информацией об этом, когда направляет двигательную команду пальцам, чтобы они попытались вызвать ощущение щекотки. По сути, если мы располагаем упреждающим знанием о том, что будем испытывать в ближайший момент, ощущение щекотки не может быть неожиданным и прикосновение не будет переживать как щекотку [52].

Чтобы проверить свою гипотезу, Фрит с коллегами обследовали группу лиц, утверждавших, что могут пощекотать сами себя, – а именно пациентов с шизофренией. Этой способностью обладают не все больные шизофренией, а только те, у кого основным симптомом является навязчивая идея, что они не контролируют собственные действия. Такие пациенты обычно заявляют, что ими манипулируют внешние силы. Я до сих пор вспоминаю жуткое описание одного пациента: каково это – быть марионеткой, управляемой космическими нитями! С точки зрения пациента логика безукоризненна. Если вы верите в причинно‑следственные отношения и не чувствуете, что самостоятельно начинаете движение, значит, кто‑то другой или что‑то другое делает это за вас.

Используя данные фМРТ, Фрит с коллегами обнаружили, что больные шизофренией, у которых отсутствует чувство агентивности в отношении собственных действий, характеризуются заметно сниженным уровнем активации в областях мозга, которые были известны как отвечающие за подавление входящей сенсорной информации о телодвижениях. (Извините за двойное отрицание, но сниженный уровень подавления – это эквивалент повышенного сенсорного входа.) По мнению Фрита, следствием повышения чувствительности в отношении собственных движений становится снижение способности к предсказанию этих движений. Это, в свою очередь, ведет к ощущению недостатка контроля над собственными действиями [53]. Хотя невозможно представить, как кто‑то подкрадывается к самому себе, такие пациенты вполне способны застать самих себя врасплох настолько, что им удается себя пощекотать, даже если они знают, что должно произойти и что это – дело их собственных рук.

Маловероятно, что нейробиологам удастся связать чувство агентивности с конкретной областью мозга или комплексом нейронных связей. Чувство агентивности возникает из океана разнообразной сенсорной информации, модулируется специфическими зонами мозга, которые контролируют и/или подавляют эту информацию, и может зависеть от других ментальных ощущений, например чувства усилия или принадлежности. Соответственно, в его обеспечении задействована сеть распределенных по всему мозгу зон – от лобной до затылочной доли и мозжечка [54]. Субстрат чувства агентивности следует рассматривать не как отдельную мозговую структуру, а, скорее, как обширно распределенную сложную функциональную систему, которую мы воспринимаем в виде ощущения собственного контроля над действием. Действуя в тандеме с чувством физического Я, чувство агентивности создает ощущение, что каждый из нас является агентом с собственной волей.

Исследования Фритом подавления входящей сенсорной информации неявно подразумевают ведущую роль намерения. Как сказал Фрит, «большую часть времени вы не знаете, что вы делаете. Вы знаете только то, что вы намерены делать. До тех пор, пока все происходит в соответствии с вашими намерениями, вы не осознаете, какие конкретно движения вы совершаете [55]». Вспомним джазовую импровизацию. Вы осознаете только то, что намерены сыграть мягко, или громко, или с определенным чувством. Вы не осознаете положение каждого пальца в каждый момент времени. Искусное исполнение своих намерений без какой‑либо осведомленности о состоянии тела – это апофеоз состояния, когда вы, что называется, «в ударе».

 

Рукопашная: битва намерений

 

Знаете фильм «Доктор Стрейнджлав: как я перестал бояться и полюбил бомбу»[14]? Питер Селлерс играет безумного ученого (пародия на Эдварда Теллера[15]) со зловещего вида рукой в кожаной перчатке, которая, кажется, обладает собственным разумом, поочередно то взлетая в нацистском приветствии, то пытаясь задушить Доктора [56]. Одна из лучших сатирических сцен современного кинематографа – потеря контроля над действиями руки [57] – на невропатологическом жаргоне называется синдромом «непослушной руки». Его можно наблюдать в случаях, когда два полушария мозга были разделены хирургическим путем с целью лечения судорожных припадков, а также у пациентов с повреждением различных областей мозга, особенно часто лобной доли с противоположной от руки‑анархиста стороны [58]. Хотя в различных историях болезни точная локализация повреждений варьируется, общей чертой является повреждение дополнительной моторной области, которую считают ответственной за превращение намерений в намеренно инициированные действия и задействованной в выборе того, какое действие выполнить [59].

 

Описание синдрома «непослушной руки» позволяет нам увидеть, насколько радикально повреждения мозга могут изменить восприятие человеком произвольности собственных действий. Левая рука одной пациентки «упорно искала и хватала любые близлежащие объекты, подбирала и дергала ее одежду и даже хватала ее за шею во сне. Чтобы предотвратить это, пациентка спала с рукой, привязанной к кровати. Она понимала, что это была ее рука, но говорила, что та кажется ей “отдельным существом”» [60]. Другой пациент рассказывал, что он «переворачивает страницы книги одной рукой, в то время как другая рука пытается закрыть книгу. Правой он пытается намылить мочалку, в то время как левая постоянно кладет мыло обратно в мыльницу. Он пытается открыть правой рукой шкаф, а левая его закрывает». Хотя эти пациенты признают руки своими, они не чувствуют, что контролируют их или являются причиной их движений. Еще одна пациентка утверждала, что кто‑то с Луны контролирует ее руку. Такое часто описываемое приписывание агентивности внешним силам называют синдромом чужой руки [61].

 

Движения непослушной конечности противоречат сознательной воле пациента, однако обычно они сложны и целенаправленны в противоположность нецеленаправленным движениям (например, движениям, провоцируемым прямой стимуляцией мозга, или чисто рефлекторной реакцией типа коленного рефлекса). Одна наиболее показательная история болезни демонстрирует проблему приписывания намерения на основании того, что мы сознательно воспринимаем как намерение: «Во время игры в шашки левая рука делала ход, который он не хотел делать, и он поправлял ход правой рукой, однако левая, к большому огорчению пациента, повторяла неправильный ход». Невозможно узнать, почему левая рука выполняла эти действия, и пациент, лишенный ощущения сознательного контроля за этими действиями, ничего не мог нам сказать. Но нет никакого повода считать эти действия полностью случайными и ненамеренными. Непослушная рука действовала в соответствии с некоторыми конкретными двигательными планами, несмотря на то, что намерения и инструкции не осознавались пациентом. Пример с шашками предполагает интригующую возможность того, что конфликтующие движения рук представляют два варианта хода, которые пациент подсознательно учитывал, но только один из ходов ассоциировался с чувством агентивности. Благодаря неврологическому сбою мы смогли заметить путь, по которому не пошли.

Эта демонстрация существования в реальной жизни «двух умов в одном флаконе» демонстрирует, что природа и переживание намерений и целенаправленных действий отделены друг от друга. Намерение совершить акт существует независимо от чувства сознательного волевого действия. Намерение может существовать подсознательно и не сопровождаться никаким сознательным переживанием (как можно видеть из подсознательного намерения игрока в шашки сделать ход, противоречащий его сознательному намерению).

От чувства агентивности до осуществления выбора всего один шаг. В примере игрока в шашки они оказываются двумя аспектами одного акта. К испытываемому пациентом ощущению контроля над движениями его правой руки присоединяется независимое, но совпадающее во времени ощущение, что он сам выбрал данный конкретный ход шашки из всех, что ему доступны. В противоположность этому ни одно из чувств не присутствует, когда он делает альтернативный ход левой рукой. То же верно и в отношении ранее приведенного примера с игрой в покер. Ваш разум делает выбор, и ваша рука берет фишку.

Агентивность и выбор – это две стороны одной руки. И то и другое можно считать аспектами чувства контроля над частью себя – тела (агентивность) и разума (выбор). Таким образом, для чисто психических актов, например, когда мы отдаем предпочтение гамбургеру в противовес салату с тофу, мы используем термин «выбор». Если вы действительно возьмете гамбургер на раздаче, то возникнет наложенное поверх переживания выбора чувство агентивности.

К счастью, среди читателей найдется немного тех, кто непосредственно испытал на себе синдром «непослушной руки». Однако некоторые были свидетелями гипноза или сами подвергались ему. Хотя психологические основы гипноза остаются объектом многочисленных споров, он предоставляет еще одну модель расхождения намерения и чувства агентивности. Стандартная демонстрация гипноза состоит в том, чтобы заставить субъекта поднять руку над головой и при этом дать ему установку не запоминать того, что он совершил это движение. После пробуждения, увидев качающуюся над собой собственную руку, человек может засмеяться или испугаться, но важнее то, что он отрицает всякую ответственность за это действие, а агентивность вылетает в гипнотическую трубу. Или, внушив человеку под гипнозом, что объект слишком тяжел и его невозможно поднять, вы можете наблюдать, как он безуспешно пытается оторвать от пола перо или бусину.

С учетом значительного числа свидетельств в пользу того, что гипноз – реальный феномен, а не «шарлатанство», эти простые фокусы показывают нам, насколько сильно внушение способно влиять/изменять большинство фундаментальных аспектов Я. Хотя большая часть материалов, которые я обсуждал до этого момента, сфокусирована на биологическом субстрате ощущения агентивности и выбора, гипноз остается напоминанием, что даже самые фундаментальные механизмы обеспечения чувства Я могут легко контролироваться извне.

Чувство физического Я обеспечивает нас фундаментом, необходимым для ощущения пространственных аспектов нашего Я. Добавьте сюда чувства намерения, агентивности, усилия и выбора, и вы получите зачаточное «Я в действии». Это те самые основополагающие биологические механизмы, которые необходимы каждому для ощущения себя в качестве обладающих волей агентов, имеющих физические границы [62].

 

 

Глава 3

Причинность

 

Опыт учит нас только тому, что одно событие постоянно следует за другим, не посвящая нас в секреты их родства, связывающего их вместе и заставляющего их происходить нераздельно.

Дэвид Юм [63]

 

Я стою за кулисами во время карнавала, наблюдая, как тренируются жонглеры и шпагоглотатели. Я оборачиваюсь на неожиданный и громкий шум и вижу двух клоунов, яростно спорящих между собой.

Клоун А совершенно взбешен, его голос дрожит от ярости. Клоун Б стоит, широко и недоуменно раскрыв глаза. А внезапно бросается на Б и бьет его кулаком по лицу. Б падает навзничь, его красный нос отлетает в сторону. Один из жонглеров подходит ко мне и спрашивает, что случилось. Я объясняю, что клоун А ударом уложил клоуна Б. Жонглер смеется, поворачивается к клоунам и говорит: «Молодцы, ребята! Вы одурачили невропатолога». Клоун Б вскакивает на ноги, и эти двое снова начинают свою сцену.

Они репетировали. Удар был хорошо спланированным движением, которое выглядело совершенно реально. Клоун Б упал не потому, что клоун А его ударил, он упал в соответствии со сценарием.

Но сценарий тоже не был причиной падения клоуна Б. Причиной падения клоуна Б был сам клоун Б. Или, по крайней мере, так думал клоун Б. Но, с другой стороны, возможно – в зависимости от того, верите ли вы в свободу воли, – что клоун Б не был причиной своего собственного падения. Возможно, этот замечательный театральный трюк был предопределен на субатомном уровне.

 

Причины и их следствия

 

Вероятно, есть одно ментальное ощущение, которое несет наибольшую ответственность за распространившиеся вокруг разума споры. Это сложное и по‑философски раздражающее чувство причинно‑следственной связи: как мы можем знать базовую причину(ы), вызвавшую последовательность событий. Наука выработала целый спектр методов выявления причинных связей. Однако на персональном уровне мы ощущаем причинность как некое когнитивное чувство. Около 300 лет назад философ Дэвид Юм утверждал, что причинность – это чувство, появляющееся из нашего предшествующего опыта и представляющее собой встроенный в нас механизм связывания отдельных событий в причинно‑следственную хронику. Ужасно жаль, что мы не можем вернуться в прошлое и передать письмо с благодарностью тем, кто предоставил нам истинные прозрения, которым предстояло выдержать проверку временем. Как бы то ни было, спасибо вам, Дэвид. В этой главе я попытаюсь посмотреть на наблюдения Юма сквозь призму современной нейрофизиологии.

Вернемся к примеру с клоунами: у меня не было независимого способа определения причины падения клоуна Б. До того как я получил информацию от жонглера, я мог полагаться только на то, что знал из своего прошлого опыта о физических силах и механизмах столкновения кулака с лицом. Без этих знаний о мельчайших подробностях того, как происходит нокдаун, я был бы поставлен в тупик и не смог прийти к какому бы то ни было заключению о том, что чему стало причиной. Все, что я видел бы, – это внешне случайное развитие серии несвязанных событий. Прежние знания – критически важное условие определения любой причинной связи.

Конечно, знание того, что удар кулака может свалить человека с ног, не гарантирует, что именно он вызвал падение клоуна Б. Я лишь верю своим глазам, а мы должны с сожалением признать, что восприятие не всегда сообщает нам истину. То, что я вижу, – не обязательно то, что произошло на самом деле. Если я признаю, что мое восприятие может быть ненадежным, я могу снизить вероятность ложных выводов, вспомнив прежде всего все известные мне возможности искажения восприятия. Но исчерпывающее знание потенциальных ошибок восприятия неизбежно требует полной свободы от этих самых ошибок. Этот замкнутый круг логики – вездесущий слуга субъективности восприятия.

Чтобы увидеть, как мы устанавливаем причинно‑следственные связи в самых элементарных ситуациях, рассмотрим следующее знакомое каждому происшествие: вы споткнулись о расшатанную половицу на темной лестнице и ушибли большой палец на ноге. Практически мгновенно вы чувствуете в этом пальце боль. У вас не возникает и тени сомнения, что причина боли – удар о половицу. Но такие, казалось бы, очевидные причинно‑следственные отношения между травмой и болью не всегда были для нас настолько очевидными. Мы все видели, как маленький ребенок касается горячей плиты в блаженном неведении о потенциальных последствиях. «Горячая плита причиняет боль» – это урок, который усваивается на основе опыта. Как говорят, обжегшись на молоке, будешь дуть и на воду.

К счастью, мы быстро формируем психическое представление об отношениях между травмой, повреждением тканей и болью. Со временем этот набор отношений, охватывающий сначала только «горячая плита причиняет боль», связывается с другими опытами травм, чтобы превратиться в укоренившееся обобщение: «травма вызывает боль». Знаменитая юмовская проблема индукции – что мы не можем знать, будет ли будущее соответствовать прошлому, – не является проблемой на уровне мозга. Мозг, никогда не проходивший курса философии, – безусловный прагматик. Для него истинны те правила, которые работают. Как любой успешный прогнозист, мозг работает с вероятностными предсказаниями, а не выдает безупречно точные ответы. Мозгу достаточно знать общее правило «чем чаще Б следует за А, тем более вероятно, что А порождает Б». Точно так же, как чувство узнавания является непроизвольным ментальным ощущением, анонсирующим близкое соответствие между воспринимаемым и сохраненным в памяти образами, причинность является непроизвольным ощущением, возникающим как результат неосознаваемого вычисления предсказания, что Б, скорее всего, проистекает из А. Чувство причинности начинается с установления соответствия наблюдаемых последовательностей событий и ранее составленных репрезентативных карт.

 

Мозг, никогда не проходивший курса философии, – безусловный прагматик.

Для него истинны те правила, которые работают

 

Что происходит с не таким удачным соответствием? В конце концов, не бывает двух абсолютно одинаковых переживаний. Для начала изменим временные факторы в вышеприведенном примере. Что, если боль в пальце возникнет не сразу, а двумя днями позже? Неделей позже? Месяцем? По мере того, как проходит время, чувство причинно‑следственной связи уменьшается. С другой стороны, что, если боль в большом пальце ноги началась через месяц после того, как вы споткнулись о скейтборд избалованного и невоспитанного сына вашего противного соседа, необдуманно – если не злонамеренно – оставленный на подъездной дорожке к вашему дому? То, что вы подсознательно чувствуете по отношению к соседу и его сыну, имеет критическое значение для принятия решения, является ли боль в вашем большом пальце следствием повышенного уровня мочевой кислоты, вызвавшего приступ подагры, или поводом нанять личного адвоката, специализирующегося на возмещении ущерба от причиненных травм [64].

 

Агентивность и причинность

 

Второй ключ к пониманию чувства причинности – чувство агентивности. Чтобы найти причину события, мы должны быть уверены, что А способно повлиять на Б. Рассмотрим столкновение бильярдных шаров. Чтобы быть уверенным, что шар А может вызвать движение шара Б, вы должны чувствовать, что шар А обладает некоторой способностью воздействовать на позицию другого шара. Это последнее требование приводит в смятение философов, недоумевающих, как нематериальная сущность – разум – может обладать причинной силой в материальном мире. Тем не менее на уровне индивидуального опыта ощущения агентивности достаточно для обеспечения чувства каузальной релевантности разума. Сопоставив наблюдения, что мысль Б устойчиво следует за мыслью А, и интуитивное ощущение того, что наши мысли имеют реальный эффект (агентивность), мы, вероятнее всего, придем к заключению, что мысль А порождает мысль Б.

Агентивность приписывается не только одушевленным и обладающим волей субъектам. Кто из нас хоть раз не приписывал коварное чувство агентивности холодильнику, который «отказывался делать лед», и не приходил в бешенство от простуды, будучи убежденным, что вирус гриппа назло выбрал именно вас? Вопрос «почему я?», возможно, является только шуткой, но сам по себе он предполагает, что намеренность и агентивность характеризуют то, что вызвало у вас болезнь или привело к неудаче – чем бы оно ни было.

Спросите себя: разве вы никогда не проклинали мать‑природу, после того как она залила дождем ваш пикник? Сторонники теории разумного начала приписывают намерение эволюции: эволюция породила (иначе говоря, стала причиной) то, что породила, благодаря великому замыслу разумного суперагента (заметьте, как восприятие агентивности быстро трансформируется в ощущение причинности). Даже те, кто составляет непримиримую оппозицию такому основанному на вере приписыванию агентивности, в большинстве своем приписывают агентивность абстрактным идеям. В своей недавней книге «Великий замысел» Стивен Хокинг написал: «Поскольку существует такой закон, как гравитация, Вселенная может и будет создавать себя из ничего» [65]. Если мы готовы приписывать агентивность холодильнику, вирусу гриппа и Вселенной, то приписать агентивность разуму проще простого.

 

Чтобы лучше представить себе сложные и пересекающиеся отношения между агентивностью, намерением и причинностью, представьте, как, будучи маленькими детьми, мы учимся устанавливать причину путем наблюдения последствий наших действий. Допустим, я поддался искушению щелкнуть блестящим выключателем отцовской стереосистемы. Мне хочется знать, что будет. Когда я делаю это, музыка включается гораздо громче, чем я ожидал. Мама затыкает уши пальцами и кричит: «Десерта не получишь!» Сидя в своей комнате, я перебираю в памяти цепь неудачных событий. Я нажал выключатель (агентивность) своей рукой (принадлежность части тела), потому что мне было любопытно и я хотел узнать, что произойдет (намерение). Мое намерение стало причиной того, что мама лишила меня десерта. Общий принцип: чем ближе соответствие между намерением и последствиями, тем более вероятно, что мы придем к выводу, будто последствия были порождены нашим намерением.

 

Личностные черты представляют собой комбинацию природы и воспитания, при этом гены играют в формировании нашей личности значительную роль (это убедительно доказывают исследования разлученных однояйцевых близнецов). Кому‑то присущ врожденный оптимизм, другие же видят конец света за каждым углом. Кто‑то любит затяжные прыжки с парашютом, а кто‑то предпочел бы пристегнуть ремни безопасности и надеть защитную каску, сидя на диване. Если степень выраженности основных личностных черт, таких как оптимизм или принятие риска, имеет большую биологическую составляющую, то из этого следует, что мы будем в разной степени испытывать и непроизвольные ментальные ощущения. Некоторые люди кажутся предрасположенными к уверенности – «я сам все знаю!», тогда как другие постоянно демонстрируют скептицизм – «докажи мне!». Различия в чувстве агентивности можно наблюдать в том, как мы относимся к выборам. Некоторые считают, что один голос способен изменить мировую историю. Другие – что голосовать означает попусту тратить время. Если смотреть на вещи в таком ракурсе, то весьма вероятно, что то, насколько сильно каждый из нас переживает чувство причинности, также будет варьироваться от индивидуума к индивидууму.

 

Чтобы увидеть, в чем может выражаться такое различие в интенсивности ощущения причинности, рассмотрим недавнее исследование генетических предпосылок синдрома «дефицита внимания и гиперактивности» (СДВГ). Ученые из Университета Кардиффа обнаружили генетические различия между двумя группами: контрольной группой нормальных детей и группой детей с диагнозом СДВГ. Ведущий автор исследования заявляет: «Слишком часто люди списывают СДВГ на плохое воспитание или неоптимальное питание. Мне, как врачу, было очевидно, что это скорее всего не так. Сейчас мы можем сказать с уверенностью, что СДВГ является генетическим заболеванием и что мозг детей с этим синдромом развивается не так, как нервная система других детей» [66].

А теперь на самом деле полученные данные: менее чем одна пятая из 360 детей с диагностированным СДВГ обладали определенным генетическим отклонением, тогда как у четырех пятых ничего подобного не наблюдалось. После анализа тех же самых данных другие ученые аналогичной квалификации и специализации пришли к прямо противоположному выводу: в большинстве случаев СДВГ порожден негенетическими факторами [67].

 

Меня невероятно удивляет, что авторы исследования так уверены в причинно‑следственных отношениях между генами и сложным, противоречивым, считающимся болезнью поведенческим расстройством. Очевидно, они должны понимать, что поведение является мутной смесью из природы и воспитания и редко может быть связано с единственной причиной. Очень просто счесть их интерпретацию ошибочным принятием корреляции за причинно‑следственную связь, но позвольте мне осторожно предположить еще одну возможность. Если каждый из нас обладает собственным характерным для него пороговым значением запуска чувства причинности, то одни и те же данные могут генерировать различную степень ощущения наличия причинно‑следственных связей у тех, кто их читает. Хотя все это чисто умозрительные построения, я подозреваю, что обладатели легко запускаемого внутреннего чувства причинности с большей вероятностью сводят сложное поведение к конкретным причинно‑следственным отношениям. Тогда как те, у кого порог запуска чувства причинности выше, чувствуют себя более комфортно с двусмысленными и парадоксальными взглядами на человеческую природу (конечно, для меня любое однозначное утверждение относительно поведения будет попаданием в ту же ловушку).

К несчастью для науки, не существует стандартизованной методологии объективного изучения субъективных феноменов, таких как разум. То, что является возможной корреляцией для одного исследователя, другой считает достоверно выявленной причинно‑следственной связью. Интерпретация причины переживания субъективного опыта является философским эквивалентом опрашивания каждого исследователя, видит ли он тот же красный цвет, что и вы. Степень и природа причинно‑следственных выводов нейробиолога о разуме так же индивидуальна, как его восприятие любви, заката или музыкального произведения.

В основе современной нейробиологии и философии заключена особая ирония: чем сильнее испытываемые человеком непроизвольные ментальные ощущения, такие как чувство Я, агентивности, причинности и уверенности, тем больше он убежден в том, что разум может объяснить сам себя. С учетом того, что мы знаем о неустранимых смещениях и подпороговых искажениях восприятия, нанимать разум в качестве консультанта в вопросах понимания разума подобно тому, чтобы попросить известного мошенника рассказать о себе и представить рекомендации. В конце концов, нам приходится начать сначала, с неприятного, но неизбежного понимания: наш далекий от идеала надежности разум обречен быть одновременно и исследователем, и инструментом исследования самого себя.

 

 

Глава 4

Ощущения и рассуждения

 

Судя по всему, на одних примерах управления движениями тела мы, как бы ни старались, не сможем узнать ничего, кроме того, что одно событие следует за другим, не имея способности постичь какую бы то ни было силу или власть, управляющую причиной, или любую связь между ней и ее предполагаемым следствием. Те же трудности возникают при размышлениях о воздействии разума на тело – когда мы наблюдаем движения последнего, следующие за проявлениями воли первого, но не способны наблюдать или постичь связь, которая соединяет движение и волевой акт, или энергию, с помощью которой разум производит этот эффект. Власть воли над ее собственными способностями и идеями ничуть не более постижима.

Дэвид Юм [68]

 

Представьте себе, что вас – образованного сотрудника, не специализирующегося в области климатологии, – высокопоставленный чиновник попросил помочь сформулировать государственную политику в отношении изменения климата. Гордясь взвешенностью и обоснованностью своих рассуждений, вы отвечаете чиновнику, что вам «необходимо подумать над этим».

Но что значит «подумать над этим»? Как только слова чиновника достигли областей обработки слуховой информации, процесс подготовки предварительных суждений задействует все средства для достижения цели. Задолго (по меркам мозга) до того как вы оказались сознательно осведомлены о смысле вопроса, он активировал все те нейронные сети, которые имеют хоть какое‑то отношение к проблеме изменения климата. Ваш мозг будет разбираться в мириадах битов уже хранящихся в нем мыслей о важности компьютерного моделирования и прогнозирования, честности ученых, значимости «климатгейта»[16], чувств в отношении «зеленых», возможном беспокойстве о сохранении численности полярных медведей и о том, можно ли сфабриковать фотографии таяния плавучих льдов в Арктике. Он примет в расчет все ваши внутренние устремления и предпочтения, политические склонности, текущее настроение и интроспективные убеждения о собственном характере. Затем ваш мозг отправит в ваше сознание стартовый образ или мысль, показавшуюся ему наиболее подходящей, вместе со всеми ментальными ощущениями, которые этот образ может запустить [69]. Прежде чем вы сможете начать осознанные размышления, поле вашего разума уже будет наполнено всевозможными поверхностными суждениями и интуитивными переживаниями.

Чтобы понять, как работает этот подпороговый процесс, я позаимствовал у сообщества искусственного интеллекта термин «скрытый слой». Имитируя способ обработки информации, используемый мозгом, ученые, занимающиеся ИИ, смогли создать искусственные нейронные сети (ИНС), способные конвертировать речь в текст, распознавать лица, выигрывать у лучших шахматистов и побеждать в «Своей игре». В то время как обычные компьютерные программы работают строка за строкой, всякий раз выбирая между «да» или «нет», и все возможные события в них запрограммированы заранее, ИНС используют совершенно другой подход. ИНС основываются на простой схеме: вход → скрытые слои → выход. Между входящей информацией и выходным сигналом расположена эта – скорее метафорическая, чем конкретная – анатомическая область, содержащая математические программы, обучающиеся на основе опыта [70]. Оценивая каждый элемент входной информации, скрытый слой подготавливает решение (выходной сигнал), которое потом проверяется на точность. Эта обратная связь от выходного сигнала позволяет отрегулировать веса связей в скрытом слое в соответствии с тем, был ли выходной сигнал успешен.

Например, вы на футбольном матче, и ваш мозг получает информацию от вашей сетчатки, которая, как ему кажется, может быть интерпретирована как лицо Сэма. Если это действительно Сэм, то положительная обратная связь спровоцирует формирование более сильных и обширных связей между различными областями мозга, отвечающими за сбор воедино отдельных элементов распознавания его лица. Укрепленная нейронная сеть «Эй, да это же Сэм!» сделает последующее узнавание Сэма более простым и точным. Но, допустим, к следующему разу Сэм отрастил усы. При распознавании учитываются все компоненты: расстояние между глазами, густота бровей, подмигивающий глаз, а затем добавляется неизвестная переменная – новые усы. Ваша цепь «Эй, да это же Сэм!» активизируется, но так же распознает, что существует некое отличие. Может, это не Сэм, а кто‑то очень похожий на Сэма. Для уверенности необходимо подтверждение. Если это окажется Сэм, то система обратной связи добавит усы в цепь «Эй, да это же Сэм!».

На самом базовом физиологическом уровне скрытый слой обеспечивает связь между опытом и обучением, основным концептуальным механизмом для генерации и последующей модификации всей нейронной цепи. Но в скрытом слое есть нечто большее, чем просто оценка информации, поступающей от внешнего мира и внутренних сигналов тела. Скрытый слой неразборчив, он учитывает всю входящую информацию независимо от источника. Сознательные мысли, психологические состояния, воспоминания обрабатываются так же, как и базовые зрительные, слуховые и обонятельные раздражители. Все вместе брошено в огромную путаницу входящих данных, которые скрытый слой сортирует, используя встроенные в него математические правила.

Прежде всего среди этой входящей информации от нашего сознающего разума находятся наши желания, стремления и намерения, прошлые и настоящие. Если это перерыв между футбольными таймами и вы бездумно оглядываете толпу, из предыдущих значений переменных, полученных на основе прошлого опыта, скрытому слою известно, что вы не хотите беспокоиться из‑за ненужной вам зрительной информации. Он осведомлен, что вы хотите получать уведомления только о знакомых лицах и угрожающих событиях. Однако на этот раз все иначе. Вы сделали огромную ставку на игру и заинтересованы исключительно в концентрации на том, удастся ли вам удвоить свои деньги во втором периоде. Вам нужно, чтобы вас оставили в покое, чтобы спокойно просчитать свои шансы. Вы не хотите, чтобы вас уведомляли о присутствии Сэма двумя рядами ниже. Скрытый слой принимает это обновленное задание и переоценивает входящую информацию. Скорее всего, вы не заметите Сэма, машущего вам рукой, и он потом скажет своей жене, что вы настолько зазнались, что перестали здороваться. На деле сознающая часть разума посылает конкретные рабочие инструкции неосознаваемым процессам в мозгу. Эти команды обновляют должностные обязанности мозга.

Ваши сознательные желания – не самый главный компонент вашей иерархии мотивов. Неисчислимое мн