Октябрь. Конфеты. Ада – Дима

Несколькими днями раньше

 

Ада налила – себе поменьше, ему побольше. Дима обрадовался. Главными для него сейчас были любые вещества, которые помогают забыться, дают представление, что он в безопасности и все хорошо. А потом как пойдет. Один выход отсюда у него точно есть – через веревку, крюк и табуретку. Есть и второй – можно все‑таки сбежать. Уйти в лес. Если повезет, он выберется на дорогу до того, как его сожрет какой‑нибудь изголодавшийся зверь. Только на это, из‑за сидящей рядом суки, у него вечно не хватает сил. Ни моральных, ни физических. Ну что ж, пока дают, надо пить. Не правда ли, крутой парень, соблазнивший глупую и старую итальянскую редакторшу и сделавший нереальную карьеру в итальянском глянце, параллельно имея всех самых красивых телок?

Он так и сидел все это время, лелея свою тоску и держа в руках круглую коньячную рюмку, почти доверху наполненную вожделенным напитком.

– Ну что ты не пьешь? – Ада выжидающе смотрела и надеялась, что он выйдет из ступора.

– Наслаждаюсь запахом. За тебя. Ты гениальная женщина.

Она усмехнулась.

– Правда, правда. – Он пришел к этому заключению, когда Ада прервала его поток сознания, и не соврал.

Они чокнулись, Дима сделал большой глоток. Коньяк моментально обжег его, согрел и расслабил. Ада с улыбкой протянула конфету в гофрированной бумажке:

– Сама сделала.

Он откусил:

– Вкусно. – Доел до конца. – Дай еще! – Ада протянула. Что‑то приятно похрустывало на зубах, отделяясь от мягкой шоколадной массы. – С вафлями, что ли?

– Угадай!

– Ну‑ка, дай еще! – Он хотел откусить и посмотреть внутрь.

– Смотреть нельзя!

Дима пытался языком отделить твердое от мягкого и на ощупь определить, что же это такое.

– Ореховая стружка?

Ада улыбалась. Ее увлекала игра в угадайку.

– Не угадал.

– Ну что еще там может быть?! Какие‑нибудь засохшие приправы?

– Ну ладно! Откуси и посмотри.

Дима взял пятую или шестую по счету конфету, надкусил оболочку и стал рассматривать содержимое. Кончиками пальцев достал плоскую коричневую пластиночку.

– Не пойму, на что похоже, но что‑то знакомое. – Он попробовал маленький кусочек на зуб. Ада смеялась и радовалась, как маленькая девочка, которая загадала загадку взрослым, и они, к ее величайшему удовольствию, никак не могли ее отгадать.

– Похоже на засохший базилик, но только по виду, а не по вкусу.

– Думай, думай.

Дима выковырял еще пару, пожевал их передними зубами. Его самого незаметно затянули эти угадайки. Он с интересом исследователя ковырялся в шоколадной массе. И тут ему попался кусочек, не попадавшийся ранее. Темно‑желтоватый с черной точкой, похожей на глаз насекомого. Он вопросительно посмотрел на Аду. Та ободряюще улыбнулась:

– Ну?

Дима положил «глаз» на поднос с рюмками и коробкой. Отгадка уже появилась в голове, но верить в нее не хотелось. Пристально разглядывая конфету, он нашел пару едва заметных рыжевато‑коричневых палочек, тоже отложил на поднос. Потом присоединил к ним «сушеный базилик», и пазл сложился.

– Таракан?!

Ада стала хохотать как сумасшедшая. Она смотрела в его ошеломленные глаза и хохотала, держась за живот, не в силах остановиться.

Дима взял свою рюмку и выплеснул оставшийся коньяк ей в лицо. Вскочил с кровати:

– Сука! Старая уродливая жаба! Заманила меня в ловушку, забрала телефон, документы. Хотела сделать из меня говорящее домашнее животное? Тебя это возбуждает?! Это тебе дает твою долбаную энергию, вонючая шарлатанка! То же самое ты сделала с тем парнем? Унижения, полное подчинение и в финале твоя победа?! Твое идиотское колдовство с фотографиями и перепачканными кровью нитками. Я его не боюсь! Ты просто шизанутая мерзкая шлюха!

У Ады началась настоящая истерика. Она упала на кровать и уже рыдала от смеха. Слезы текли по ее красному лицу. Дима не представлял, что его может переполнять такая ненависть. Она вырывалась из него, как пар из кипящего котла, как лава из извергающегося вулкана, она влила в него животную ярость и силу быка, уже исколотого копьями и истекающего кровью, но все еще стремившегося убить тореадора.

– Значит, это ты выпустила на меня ночью уродцев, похожих на тебя саму. Ты сама как таракан, со своим тощим тельцем и узловатыми пальцами. Черный таракан с огромным носом и красным маникюром. И глаза у тебя такие же, тараканьи! Вот и жри их сама. – Он схватил Аду за волосы, прижал ее голову к кровати и стал запихивать ей в рот конфеты. Обессилевшая от смеха и не ожидавшая такой реакции от почти сломленного наркомана, она пыталась слабо отбиваться руками и ногами и то сжимала рот, то пыталась укусить Димины пальцы или ладонь. А он придавил ее, встав коленями прямо на грудь, и размазывал конфеты по растерянному и напряженному лицу. Она действительно не знала, что делать, и только продолжала отчаянно бороться. Ей было очень больно. Передние ребра, казалось, сейчас проломятся и войдут в спину. Дыхания не хватало. Шоколадная масса таяла и вместе с потом затекала в глаза. «Если у него под рукой найдется что‑нибудь тяжелое, он просто даст мне этим по голове и убьет прямо сейчас», – промелькнуло в голове. Но под рукой ничего не оказалось, и борьба вымотала обоих. Когда Дима немного ослабил свою хватку, Ада наконец получила возможность вздохнуть, поняла, чем задеть его посильнее, и выдавила тихо и зло:

– Ты все равно жалкий наркоман. Тебе без меня теперь не выжить. Сдохнешь от ломок, бесталанный журналистишка, дешевый альфонс, жрущий тараканов.

Дима устало процедил сквозь зубы:

– Сука, – и плюнул ей в лицо. Поднялся, вышел и сел на ступеньку лестницы, ведущей на первый этаж.

Ада села на кровати и забегала неистовым взглядом по комнате в поисках того, что помогло бы разделаться с ним. Все эпитеты, которые она посылала в его адрес, не могли выразить ее ненависти, и ей оставалось только рычать от злости. Еще никто никогда не смел себя так с ней вести. Он плюнул ей в лицо и жестоко за это поплатится. Сам останется без лица, она ему его исполосует, а потом сживет со света этого урода. «Он даже не представляет, как будет мучиться. Страдания, которые обещают в аду, покажутся ему детскими забавами: кипение в котле – пребыванием на спа‑курорте, черти, прокалывающие вилами, – тайским массажем, душевные терзания – сопливыми переживаниями при просмотре дешевой мелодрамы…» – думала она, пытаясь вырвать длинный толстый гвоздь, на котором держалась картина, из стены. Наконец, поранив ей ладони, гвоздь поддался и выскочил, бабушкин портрет отлетел в сторону, и только неровное отверстие зияло в стене на месте гвоздя.

Ада подкралась к двери, грязная и всклоченная, и сквозь приоткрытую щель, затаив дыхание, смотрела на Диму, который сидел на ступеньках, спиной к ней, утопив лицо в ладонях. Ада все сильнее сжимала гвоздь в руке, настраивалась наскочить на него так, чтобы он не успел отреагировать, и быстро вонзить этот гвоздь в его тупую башку, изуродовать, располосовать в клочья смазливое лицо и глаза. И в момент, когда гвоздь уже так вдавился в руку, что кровь начала сочиться из нее, Дима потянулся, запрокинул голову и откинулся на ступеньки, раскинув руки, как ложатся на воду, чтобы покачаться в волнах на спине. Краем глаза он успел зацепить метнувшуюся к нему безумную фурию, и его рука сама по себе молниеносным движением атакующей змеи метнулась и схватила Аду за ногу. Страх вбрызнул в его кровь адреналин, который, прокатив по телу мощной волной, позволил Диме собрать последние силы и направить их в сжавшие худую щиколотку пальцы. Он рванул этот трос из мышц, сухожилий, вен и костей. Ада полетела по лестнице вниз, все еще сжимая в ладони ржавый кривой гвоздь, Дима выдохнул и облокотился о перила. Кажется, еще одна небольшая передышка.

 

41

Октябрь. Италия. Дом

 

Дима проснулся – белые стены, высокие потолки, как в пустой палате. Белье на постели тоже белое. Смятое. Он не сразу понял, что произошло. Сердце стучало очень часто, и он послушал его, потом сел на кровати. С каким‑то тупым одеревенением посмотрел на стену перед собой, потом на пол, где лежал знакомый спортивный костюм. Опять она… Поворот головы направо. Ну конечно, сумка на тумбочке. Она вернулась. Снова затащила его в постель. Он поддался. Слабовольное дерьмо.

– Господи‑и! – мучительно завыл Дима, запрокинув голову к потолку. – Когда уже подохнет эта…

Он мычал и не мог подобрать эпитета. Все слова он уже давно перебрал неоднократно. Каждое из них казалось ему слишком слабым для более точной характеристики. «Неужели я снова спал с ней? И она опять наколола мне этой дряни. Своих витаминов». Потом он будто что‑то вспомнил. «Нет, не наколола. Подложила. Чтоб сам нашел. Лживая изобретательная тварь. Как ее теперь зовут? Кажется, Кира?!!! Ха. Ха. Ха. До чего же она довела меня, если я так легко поверил в ее ложь. Но я не из тех, кого вот так тупая страшная баба может кинуть через…» В глазах его зажглись жадные огоньки. Он встал, оделся и пошел в соседнюю комнату.

От всего употребленного в столь короткий срок его мозг быстро и методично атрофировался, и Дима, не осознавая этого, сходил с ума. Нервы были на последнем пределе. Они, словно бойцовые псы, злобно рычали и скалили зубы, натянув поводки, чтобы сорваться и уничтожить все на своем пути.

Он нашел саквояж. Пошарил по дну. Быстро достал ампулу, шприц, жгут. Разложил на зеленом сукне письменного стола. Сел на стул, аккуратно отколол кончик ампулы, обстоятельно перетянул руку. Рука болела и ныла, но эта боль была ему приятна, она хоть немного заглушала ту, что внутри. Еще пару минут он посидел в приятном предвкушении, посмотрел в окно на уходящий за горизонт лес. Закат вливался в него, как малиновый кисель в гигантскую темно‑зеленую плошку. Дима несколько раз сжал и разжал кулак. Синяя, в некоторых местах уже исколотая вена надулась, он ввел в нее иглу и через несколько секунд, расслабленно откинувшись на стуле, жестко произнес:

– Ты все‑таки сдохнешь, сука. За кого бы себя ни выдавала.

Он бодро сбежал вниз по лестнице. Входная дверь открылась, и вошла Кира с бумагами и карандашом в руках. Совершенно счастливая.

– Дима, – бросилась она к нему и обняла, кинув листы на пол. – Я даже не заметила, как стемнело. Сделала кучу эскизов. Я сначала тут сидела, а потом меня потянуло к дубу и качелям.

– К дубу и качелям, значит? – «Немудрено…» – Кира, значит? – «Вроде совсем не похожа, но это обман, морок, колдовство».

– Дима, что с тобой? Все хорошо?

«Да, радость моя. Сейчас мы проверим, кто ты на самом деле».

– Дорогая, а что, если нам поехать в Рим? – «Я наконец‑то заберу свои документы и… в Москву! В Москву!» – лихорадочно думал он, отвечая.

– Зачем? – Она немного обиделась на его отстраненную реакцию, и вопрос ее прозвучал достаточно жестко.

«Ага, напряглась».

– Да надоело уже тут, хочется в город.

Она подумала и спросила:

– Хочешь к ней?

– К ней?!

Она ведь имеет в виду Оксану. Это Ада, точно она. Но как она зашаманила меня, я не узнаю ее совершенно. Стоит такая милая, улыбается, эскизы рисует. Но нет‑нет да прорывается наружу гнилое нутро. Дима посмотрел на нее с видом знатока человеческих душ.

«Зачем он врет, – думала Кира. – Сказал бы как есть». – Она очень расстроилась.

– Мне надо рисовать. Я не поеду в Рим.

– Я в этом не сомневался. – Он развернулся и пошел к двери гаража, открыл машину и сел в нее. «Сука. Хитрая изворотливая сука. Мне известны твои уловки. Как же избавиться от тебя навсегда?» Он сидел и тряс головой, как больной паркинсонизмом. Потом вышел из машины. Открыл багажник. Стал что‑то искать, не зная, что именно. Со злостью захлопнул его. И, подняв глаза, увидел маленькую дверь в противоположной стене. За ней обнаружил еще одну и в отблеске света, идущего из гаража, лестницу вниз. Спустился по ней, оказался в котельной, потом поднялся снова. Подергал литую тяжелую ручку. И пошел за девушкой.

 

42