Ребекка возвращается к старому

 

Ребекке казалось, что у нее новый инсульт. Сердце ее отчаянно колотилось, пока она листала лежащий перед ней журнал. В нем были фотографии двух женщин в разных позах. Одна из них, что было ясно даже из названия – Ярые феминистки трахаются кулаками, засовывала сжатый кулак в вагину партнерши.

Ребекка мысленно вернулась к прошлой пятнице, тому дню, когда мир ее перевернулся. Это было хуже инсульта, гораздо обыденней, злей и тошнотворней. В этом было больше унижения, чем в болезни, со всей ее беспомощностью и уродством. В прошлую пятницу, после выписки, Ребекка отправилась по магазинам. Она только вышла из Хэрродса [прим.1] с новыми нарядами, морально наслаждаясь тем, что теперь ее одежда была на размер меньше, чем раньше. И тут, из окна такси по дороге домой, она заметила Перки, прямо посреди оживленной Кенсингтон‑стрит. Она попросила таксиста остановиться и вышла из машины с мыслью проследить за мужем, представляя себе, как забавно будет пошпионить за возлюбленным Перксом.

Ей стало слегка не по себе, когда Перки зашел в один из домов и скрылся в маленькой квартирке. Первой мыслью Ребекки было, что здесь замешана другая женщина, и сердце ее екнуло. Она вернулась домой мрачнее тучи, борясь со страстным желанием набить живот едой до отказа, пока желудок ее не разорвется. Когда позыв прошел, она ощутила, что не смогла бы проглотить и кусочка, хоть бы ее и заставляли. Ей хотелось только одного – узнать правду.

После того случая она следила за Перки несколько дней, но каждый раз он заходил в квартиру один. Ребекка целую вечность подглядывала за дверью, но не видела, чтобы кто‑нибудь заходил внутрь или выходил наружу. Скорее всего, в квартире никто не жил. Один раз она подошла к двери и позвонила. Никто не открыл. Ребекка проделала это несколько раз, но каждый раз никого не оказывалось дома. Она рассказала о своем открытии Лоррейн, которая зашла как‑то к Ребекке по ее просьбе на чай. Именно Лоррейн предложила порыться у мужа в кармане на предмет ключа. Ребекка и в самом деле обнаружила ключ и сделала с него дубликат. Зайдя в дом одна, она обнаружила, что квартира была небольшой студией. Там была целая порнографическая библиотека: журналы, видео и, самое ужасное, видеокамера, установленная на треноге перед кроватью, которая, вкупе с телевизором и стеллажом с книгами, журналами и кассетами, составлял всю обстановку комнаты.

И вот она сидит здесь в одиночестве, разглядывая вот этот журнал – Ярые феминистки трахаются кулаками. Ребекка не смогла заставить себя просмотреть видеопленки, в особенности домашнее видео. На кассетах были приклеены ярлыки с именами женщин. «Именами шлюх», – подумала она с горечью: Кэнди, Джэйд, Синди и им подобные. Ребекка снова почувствовала пораженную половину лица. На этот раз не жжение, – щека стала влажной. Ребекка в сердцах бросила Ярых феминисток Перки на пол.

Внутренний голос посоветовал ей прибегнуть к дыхательному упражнению. Она глубоко задышала, срываясь на периодические рыдания, затем вошла в нужный ритм. Наконец она громко и холодно произнесла:

– Ублюдок!

Странное ледяное спокойствие овладело Ребеккой, и она непроизвольно продолжила осмотр квартиры. И тут обнаружила нечто, сыгравшее роль последней капли, – коробку с папками, в которых были собраны многочисленные финансовые балансы, квитанции и счета. Ребекку начало трясти. Она почувствовала потребность оказаться с кем‑то рядом. И единственным человеком, о ком она подумала в этот момент, была Лоррейн. Ребекка набрала ее номер, и бывшая когда‑то ее медсестрой, а теперь и подруга известной писательницы, сняла трубку.

– Пожалуйста, приезжай, – тихим голосом попросила Ребекка, – пожалуйста, приезжай.

Лоррейн только что освободилась после смены и собиралась лечь спать. Прошлой ночью она неплохо повеселилась в клубе и сегодня целый день страдала, но, услышав голос Ребекки на другом конце провода, она быстро накинула на себя первое, что попало под руку, выскочила на улицу и поймала такси до Кенсингтона. Она никогда раньше не слышала такой боли и отчаяния в голосе человека.

Лоррейн встретилась с Ребеккой в баре рядом со станцией метро, за углом от потайной квартиры. Она сразу заметила, что случилось что‑то страшное.

– Меня предали, меня подло предали, – произнесла Ребекка полным холода, дрожащим голосом. – Это я оплачивала все его… Все это была ложь, Лоррейн… все это была мерзкая ложь! – зарыдала она.

Лоррейн было тяжело видеть Ребекку в таком состоянии. Она сильно изменилась: эксцентричная женщина, какой ее знала в больнице Лоррейн, интригующая и раздражавшая в одно и то же время, исчезла бесследно. Сейчас она выглядела беспомощной и в то же время настоящей. Безумная тетушка превратилась в обиженную сестру.

– Что мне теперь делать?… – плача, обратилась она к Лоррейн.

Лоррейн посмотрела ей в глаза.

– Вопрос не в том, что ТЫ теперь будешь делать. Вопрос в том, что этот долбаный урод, мерзкий паразит будет теперь делать. Деньги у тебя. Тебе никто не нужен, Ребекка, тем более какой‑то жалкий мудак. Оглянись вокруг. Ему сходило все это с рук, потому что ты зарылась головой в пизду в своем сказочном нереальном мире. Именно поэтому он мог зарабатывать на тебе, дурачить тебя!

Ребекка была неприятно поражена внезапной вспышкой Лоррейн, хотя она понимала, что все это было не просто так. Несмотря на собственную боль, она сочувствовала эмоциональному порыву девушки.

– Лоррейн, в чем дело? Что у тебя стряслось? – Ей не хотелось верить тому, что все это сказала Лоррейн. Только не она, только не ее сестричка…

– В чем дело? А в том, что я каждый день вижу в больнице людей, у которых нет ни гроша за душой. Потом я еду домой, в Ливи, и там тоже ни хрена ни у кого нет. А у тебя, у тебя есть все. И что ты с этим всем делаешь? Ты позволяешь какой‑то мерзкой свинье все спустить!

– Да, я знаю… Я знаю, что живу в романе… в стране мечты, как ты сама сейчас сказала. Быть может, я столько времени писала всю эту чепуху, что сама начала в нее верить… Не знаю… Все, что я знаю, так это, что Перки всегда был со мной, Лоррейн, Перки всегда был рядом.

– Всегда с тобой рядом, глядя, как ты толстеешь всем на потеху, и сам потакал тебе, чтобы ты задницу с дивана не поднимала, превращаясь в тупой жирный овощ. Выставлял тебя на посмешище… знаешь, как о тебе говорили в палате? Все говорили: какая она тупица. Потом моя подружка, Ивонн, говорит: не такая уж она и дура, столько денег себе заработала, а мы тут вкалываем круглые сутки за какие‑то гроши. Да, и я согласилась. Я решила про себя: а ведь правда, она только делает вид, что дура, а сама все сечет. Теперь ты мне рассказываешь, что он тебя обкрадывал все это время, а ты даже ни о чем не подозревала.

Ребекка почувствовала растущее в ее груди возмущение.

– Ты… ты… да ты просто ненавидишь мужчин. Как я раньше не заметила… ты не любовные романы ненавидишь, а всех мужчин на свете, да? Да!

– Да не ненавижу я мужчин, ну только таких, какие мне попадаются!

– Какие это такие?

– Ну, в школе хотя бы. Знаешь, как меня прозвали дома в Ливи, в школе Крейгшиле, – Лоррейн Гиллесби. Меня лесбиянкой считали только потому, что хоть у меня грудь уже в тринадцать лет появилась, а я не собиралась трахаться с первым, кто ко мне подъезжал или глазки мне строил. Только потому, что я не желала этого дерьма. У меня восемь двоек было, я выпускные экзамены сдавала, хотела в университет поступать. А новый материн муж из лап своих меня не выпускал, так что я даже к экзаменам не могла доготовиться. Мне оттуда нужно было уехать, вот я и устроилась сюда медсестрой. И даже здесь все равно ко мне все лезут, все эти мудаки больничные. Я сама не знаю, кто я, может, и правда лесбиянка… Я просто хочу побыть одна, чтобы все для себя самой понять.

Теперь уже Ребекка утешала разрыдавшуюся Лоррейн.

– Все будет хорошо, дорогая… все будет хорошо. Ты еще такая молодая… все это, конечно, очень сложно. Но ты обязательно найдешь кого‑нибудь…

– Вот именно, – глотая слезы, произнесла Лоррейн, – я никого не хочу находить, пока не хочу, во всяком случае. Я себя сначала хочу найти.

– А я – себя, – тихо ответила Ребекка, – и мне нужен друг, который бы мне помог.

– Да, и мне тоже, – улыбнулась Лоррейн. – Ну, что будем теперь делать?

– Ну, сперва мы надеремся как следует, потом пойдем, посмотрим кассеты Перки – проверим, что он там наснимал, а потом я займусь тем, что делала всегда.

– А что это? – спросила Лоррейн. – Буду писать дальше.

 

Перке читает рукопись

 

Все было замечательно – молоденькая сестра‑шотландка вертелась дома почти постоянно, старушка продолжала строчить роман с дьявольской скоростью. Случалось, что, когда сладкая малышка Лоррейн была неподалеку, Перки не мог даже заставить себя отлучиться на свою потайную квартиру. Он сладострастно представлял себе, как он однажды придет туда вместе с Лоррейн. Он был морально готов отвезти ее на эту квартиру, он должен был сделать свой заветный ход.

И однажды Перки наконец решился. Он слышал, как Лоррейн с Ребеккой хохотали в ее кабинете, и, когда девушка собралась уходить, как бы невзначай спросил:

– В какую сторону направляешься, Лоррейн?

– Да обратно, в больницу.

– Отличненько! – пропел Перке. – А я еду как раз в ту сторону. Давай подвезу тебя до работы.

– Ну просто замечательно, Перки, – заметила Ребекка. – Видишь, какой он милый, Лоррейн? Что бы я делала без него?

Обе женщины обменялись многозначительными взглядами, не замеченными Перксом.

Лоррейн забралась на переднее сиденье, и Перки нажал на газ.

– Слушай, Лоррейн, надеюсь, ты не против, – начал он, притормаживая и сворачивая на маленькую улочку, где он припарковал машину, – нам надо поговорить по поводу Ребекки.

– Ну‑у?

– Ты стала ей такой хорошей подругой, и я подумал, что должен как‑то отблагодарить тебя за трогательную заботу о ее выздоровлении.

Перке порылся в бардачке и вручил Лоррейн коричневый конверт.

– Что там?

– Открой и посмотри!

Лоррейн и так знала, что там были деньги. Она заметила крупные купюры и могла сказать наверняка, что в конверте было не меньше тысячи фунтов.

– Здорово, – сказала она, пряча конверт в сумочку, – очень приятно.

«А маленькой сучке нравится звон монет», – с удовлетворением подумал Перке. Он вплотную придвинулся к Лоррейн, и рука его, как бы невзначай, опустилась на ее

коленку.

– И там, откуда вот это, есть гораздо больше, скажу я тебе, моя маленькая красавица… – на выдохе прошептал

он.

– Ага, – улыбнулась Лоррейн. Ее рука дотянулась до его паха. Она расстегнула ширинку и запустила руку в штаны Перки. Лоррейн нащупала его мошонку и крепко сжала. Перки глубоко вдохнул. Он был на седьмом небе. Она сжала чуть сильнее, затем еще сильнее, и рай Перкса начал превращаться в нечто иное.

– Еще раз тронешь меня – я тебе, мудак, шею сверну, – оскалила зубы Лоррейн.

Блаженная улыбка мгновенно стерлась с лица Перки, когда ее крепкий лоб с силой врезался в его переносицу.

Когда Лоррейн ушла, Перки остался в машине, одной рукой прижимая к носу окровавленный платок, а другой массируя пострадавшую мошонку. Некоторое время он просто сидел, пытаясь прийти в себя.

– О боже, – простонал он, заводя машину и направляясь к потайной квартире. Руки его дрожали. «Мне нравится, когда они яростные, но не настолько же, черт возьми», – подумал он страдальчески.

Просмотр нескольких старых видеофильмов слегка взбодрил Перки. Особенно его любимое видео с Кэнди. Вот кто за деньги мог вытворять что угодно, именно как и должна вести себя настоящая шлюха. У многих из них были свои предсказуемые границы, и это было плохим качеством для шлюхи, размышлял Перки. Нет, ему точно нужно еще раз встретиться с Кэнди.

Вернувшись домой в более приемлемом расположении духа, Перки Наварро с удовлетворением заметил, что рукопись Ребекки стала еще толще. Сама Ребекка, как ни странно, похудела. Диета и упражнения, казалось, вершили чудеса. Ребекка теряла вес. Она сменила стиль одежды и даже, каким‑то образом, изменилась в целом. Это замечали и посторонние. Она похудела килограмм на пятнадцать со времени инсульта. Лицо ее тоже вернулось к норме. Эти перемены были интересны Перксу, однако новые незнакомые ощущения вызывали в нем беспокойство и смущение. Он даже почувствовал как‑то легкое возбуждение в ее присутствии и предложил нарушить правило спать в разных комнатах и лечь вместе впервые за последние три года.

– О нет, дорогой. Я так сильно устала, мне же надо закончить книгу, – ответила на его предложение Ребекка.

«Ничего – ничего, ‑подумал он про себя, – главное, работа над рукописью продвигается». Она строчила, как пулемет. И это утешало Перки. Ребекка завела привычку зачем‑то запирать свой кабинет. Но в этот вечер, когда она ушла из дома, а делала она это все чаще и чаще, дверь кабинета была не только не заперта, а широко распахнута. Перки зашел в кабинет, взял рукопись и начал читать.

 

Без названия – в работе

 

 

Страница 56

 

Грусть воцарилась в Рэдком Хаусе после кончины леди Хантингтон. Лоррейн, теперь исполнявшая роль хозяйки дома, была крайне озабочена душевным состоянием графа Денби, который стал все чаще и чаще искать утешения в вине и посещении опиумных курилен Лондона. Благородный граф так пал духом, что Лоррейн не могло не обрадовать известие о скором возвращении в Англию старого его приятеля Маркуса Кокса.

Однако Маркус тоже изменился. Война оставила неизгладимый след на беспечной прежде натуре, и он вернулся с лихорадкой. Лоррейн охотно разделяла его уверенность в том, что боль его светлости можно унять, не прибегая к низменным привычкам падшего

духа.

– Нужно увезти Денби из Лондона, – убеждал ее Маркус. – Мы все должны отправиться в родовое поместье Торндайк Холл в Уилтшире. Графу необходимо развеяться и стряхнуть свою меланхолию, пока она не сгубила его душу.

– Да, отдых в Торндайк Холле поможет ему воспрять духом, – согласилась Лоррейн.

Перки отложил рукопись и налил себе шотландского виски. Пролистав еще несколько страниц, он одобрительно кивнул. Все было идеально. Но дальше, дальше текст менялся. Перки не верил своим глазам.

 

Страница 72

 

Тринадцатый граф Денби стоял посреди просторного сарая в нескольких милях от Торндайк Холла по дороге в деревню с повязкой поверх глаз и связанными за спиной руками. Его эрегированный пенис торчал из прорези в длинной белоснежной тунике, покрывавшей его грудь, живот и бедра.

– Дайте же мне задницу, черт вас подери! – пьяным голосом вскричал он, и толпа зевак, собравшаяся в хлеву, ответила ему нестройным веселым гоготом

– Терпение, Денби, старый мошенник!

Граф узнал голос своего приятеля Хакура. И в самом деле, Денби не терпелось приступить к развлечению, которое готовило ему это пари.

Три деревянных помоста были установлены напротив Денби. На первом – обнаженная, связанная девушка с заткнутым кляпом ртом стояла на коленях так, что ягодицы ее находились за границей помоста. На следующем в таком же положении находился мальчик. И наконец, на третьем была помещена крупная черномордая овца, тоже связанная, с засунутым в глотку кляпом.

Высота помостов регулировалась лебедками, что позволяло сгладить разницу в росте участников – предметов пари. Хакур распорядился предпринять необходимые меры, с тем чтобы задние отверстия всех троих находились на одном уровне и были одинаково готовы принять набухший член Денби.

Хакур прошептал графу в ухо:

– Помни, Денби: ни для мальчика, ни для девушки, ни для овцы содомия не будет в новинку.

– Я отлично осведомлен как о них самих, так и о прошлом опыте всех троих, лорд Хакур. Неужто ты боишься проиграть, мой давний друг? – насмешливо спросил приятеля Денби.

– Как бы не так! Видишь ли, Денби, я просто твердо убежден, что ты превратился в жалкого старика и не способен, после алкогольных возлияний, определить, с кем ты совокупишься, – самодовольно

отвечал Хакур.

– Ставлю на моего друга графа, – провозгласил Маркус Кокс, вызывая хохот толпы молодчиков и опуская флорин в ладонь хозяина.

Труднее всего было заставить стоять спокойно девушку. Обычно покладистая, девушка‑служанка, не обделенная вниманием большинства из здесь собравшихся, впала в легкую панику, будучи лишенной возможности видеть и двигаться из‑за веревок, кляпа и повязки на глазах.

– Тише, моя сладкая, – прошептал Хакур, взбираясь ей на спину и раздвигая ягодицы, открыв тем самым путь для члена графа Денби. Грубыми движениями он смазал маслом ее анус и, пробуя вставить в него свой палец, с удивлением отметил напряжение, видно, вызванное страхом, какого он не встречал в девице ранее, с тех самых пор, как самолично ее обесчестил. Он посчитал, что и мальчуган и овца пребывают в таком же напряжении и что в этом смысле участники будут на равных.

Арланд с облегчением смотрел, как член Денби входит внутрь, практически не встретив сопротивления. Он порадовался своему выбору – девчонку имели в задний проход с восьми лет от роду, и сфинктер ее был привычен к такому обхождению.

– m мм, – улыбнулся Денби, вводя свой член глубже и резкими движениями заталкивая его

внутрь.

Произведя ряд фрикций, Денби, не пролив семени, вытащил сохранивший эрекцию пенис наружу.

Хакур встал рядом с мальчуганом, раздвинул ему ягодицы и обмазал его маслом с большей нежностью и старанием, чем он выказал по отношению к девице. Мальчишка был его любимцем, и он боялся, что Денби своим напором может вывести его на время из строя. Будучи направляем прислугой, покрытый кровью и фекалиями член Денби нащупал вожделенную цель,

– Черт побери… – с чувством выдохнул Денби, когда мальчуган, который, как и его предшественница, с ранних лет был привычен к анальным развлечениям своего хозяина, застонал под маской.

– Следующий! – взревел Денби, вынимая пенис под одобрительный шум толпы.

Хакур пренебрежительно взобрался на овцу верхом, и двое прислужников развели ей в стороны задние ноги. Лорд осмотрел гладко выбритый участок вокруг заднего прохода животного. Затем, по поданному им знаку, один из слуг смазал маслом анус скотины.

Несмотря на силу, с которой ее держали слуги, овца оказала отчаянное сопротивление, извиваясь и отбрыкиваясь, пока Денби с трудом входил в нее. Граф затолкнул свой пенис глубже, лицо его залилось краской, и громогласный крик заполнил помещение:

– ПОДЧИНИСЬ МНЕ, ЧЕРТ ПОДЕРИ!… Я ‑ГРАФ ДЕНБИ! Я ПОВЕЛЕВАЮ ТЕБЕ ПОДЧИНИТЬСЯ!

Овца отчаянно сопротивлялась, и Денби был не в силах умерить свои восторги.

– Я – ДЕНБИ… – вскричал он, заливая анус животного своей спермой.

Крики одобрения раздались из толпы, когда Денби, тяжело дыша, вытащил свой пенис из сладострастного укрытия и пришел в себя.

– Ну же, Денби? – обратился к нему Маркус Кокс.

Графу не сразу удалось вновь обрести дар речи.

– Никогда еще я не наслаждался так, как сегодня этим пари, любезный сударь, и никто не удовлетворял мою похоть так, как это последнее существо, достойное всяческого обожания. Слепая покорная тварь, откормленная на убой, не смогла бы увлечь меня так своею страстью… нет, это было больше, чем простое совокупление, – духовное слияние, какое я пережил с моим сладостнейшим и восхитительным партнером, превзошло все мыслимые пределы… это была истинная встреча наших душ… это было волшебное и самое что ни на есть человечное соитие.

Слушавшие его молодчики с трудом сдерживали смешки, но Денби продолжал:

– Это последнее прекрасное совокупление было либо с прелестной девицей, либо с послушным мальчиком‑слугой… да это и не важно. Я знаю лишь, что, кто бы это ни был, этому партнеру суждено стать моим. Я заявляю, что уплачу хозяину награду в сто фунтов стерлингов за услугу этого

соития!

– Это щедрая награда, граф Денби, и я ее без колебаний принимаю.

Денби узнал голос Хакура.

– Так это был парень! Я так и знал! Восхитительный мальчуган! Сто фунтов потрачены не зря! – воскликнул Денби, вызвав приступ смеха у своих зрителей. – Овца, девица и мальчишка, в таком порядке – держу пари!

Последние слова Денби потонули во взрыве бурного хохота. Когда повязку сняли с его глаз, граф вскричал с вынужденным весельем в голосе:

– Мой Бог! Овца! Глазам не верю! Прекрасное животное – и с таким божественным терпеньем!

– Джентльмены! – Хакур поднял свой бокал и голос. – Джентльмены! Как человек, далекий от салонных споров праздных теоретиков, хочу отметить интересный факт! Пусть нас рассудят друзья‑юристы, – но содомия – есть содомия!

Деревенские молодчики запели нестройными голосами:

Пусть кто‑то любит мальчуганов, А для кого‑то лучше тетки, Моя овечка всех милее, Люблю чесать ее по холке.

Рукопись упала из рук Перкса на пол кабинета. Он поднял трубку телефона и набрал номер издателя Ребекки.

– Джайлз, я думаю, ты должен срочно приехать. Срочно.

Джайлз по голосу понял, что Перке в панике.

– Что случилось? Что с Ребеккой? Она в порядке?

– Нет, – зло усмехнулся Перки, – она совсем, блин, не в порядке. Она очень даже не в порядке.

– Сейчас буду, – ответил Джайлз.

 

Перкс расстроен

 

Джайлз, не мешкая, приехал в дом Перки и Ребекки в Кенсингтоне. Он с ужасом читал рукопись, которая становилась чем дальше, тем хуже. Ребекка вернулась позже и застала обоих в своем кабинете.

– Джайлз, дорогой! Как дела? Ага, вижу, вы читаете рукопись. Ну, что вы думаете?

Джайлз, несмотря на свои злобу и беспокойство, был готов потакать Ребекке. Он ненавидел всех писателей; они неизменно бывали скучными, правильными, избалованными занудами. А самыми невыносимыми были те, кто считал себя истинными художниками. Вот что, по‑видимому, случилось со старой коровой решил он про себя, – слишком много времени для раздумий в этой больнице, и – вот тебе раз, решила заняться искусством! Задумалась о смерти из‑за своей болезни и решила свой след оставить, и все за счет его прибылей! Но, так или иначе, раздражая ее, ничего не добьешься. Ее надо осторожно и вкрадчиво заставить понять ошибочность своих новых взглядов. Джайлз только собрался пустить в ход безошибочный подход типа «интересное направление, дорогая, но…», но Перки, снедаемый гневом, опередил его.

– Бекка, дорогая, – заговорил Перке, скрежеща зубами, – не знаю даже, что ты нам тут пытаешься выдать…

– Тебе что, не нравится, Перки? Тебе не кажется, что это эпатирует, что это более… дико, что ли?

– Но это уже не любовный роман с участием мисс Мэй, дорогая, – прошепелявил Джайлз.

– Зато теперь, Джайлз, в нем – реализм. Нельзя же, как бы это выразиться, всю жизнь прожить, засунув голову в пизду, ведь правда?

«Это все лекарство, – подумал Перке. – Старушка совсем рехнулась».

– Дорогая Ребекка, – умоляя, увещевал ее Джайлз. – Постарайся меня понять. – Он принялся ходить взад‑вперед по комнате, размахивая руками. – Кто читает твои книги? Наша Ухти‑Тухти, конечно же, та, на которой зиждется все здание нашего общества. Та, что несет на себе заботу о мужичке, который ходит работать, та, что растит детишек. Ты ее знаешь, ты ее видишь на всех рекламах стирального порошка. Да, она много и тяжело трудится; и, как и раб на полевых работах, она делает это с улыбкой на лице, и, да‑да, с песней в сердце! Это – скучная, серая, неблагодарная жизнь, и ей нужен хоть небольшой просвет. Да, разумеется, телевидение днем решает часть проблемы, но что же это за маленькая сладкая пилюля, которая поможет ей пережить все тяготы жизни? А это – взять с полки роман Ребекки Наварро о мисс Мэй и забыться в прекрасном мире любви и великолепия, который ты с таким чувством воссоздаешь. Это нужно всем Ухтям‑Тухтям, да и молоденьким будущим Ухтям‑Тухтям тоже.

– Вот именно, – соглашаясь, закивал Перки, – стоит тебе начать пророчить содомию и революцию, как эти накаченные валиумом коровы в ужасе выбросят твои книги на помойку – и где тогда окажемся мы?

– Скажи мне где, дорогой.

– На чертовой улице, продавая бульварные газетки, вот где! – взревел Перки.