Мария: «Скоро ты сможешь поехать к нему»

 

Первое время она чувствовала себя домашним животным. Кем‑то вроде собаки, украденной из элитного питомника физиологом Павловым. Или, если не льстить себе, подопытной мышью. В общем, кем‑то, кто целиком находится в чужой власти и при этом даже не знает, когда начнется эксперимент. Хотя она всё‑таки подозревала, что эксперимент начался гораздо раньше – сразу после того как были отобраны десять амбициозных идиотов для участия в проекте и среди них ее любовник Розовский. Теперь его мотивация казалась ей не просто идиотской. Это было какое‑то наперед запрограммированное рабство, и он, считавший себя человеком современным, независимым и осведомленным в том, что касалось промывания мозгов, на деле оказался таким же тупицей, как все те презираемые им представители «биомассы», в чьем сознании присутствовал видимый лишь на просвет водяной знак «б/у».

Но сейчас и ее употребляли. И хотя ее никто не насиловал в физическом смысле (по крайней мере пока), она не сомневалась, что «употребление» имеет место ежечасно и ежесекундно, когда она бодрствует и тем более когда она спит. Последнее даже хуже; это было где‑то за гранью интима. Хер с ними, с темными и стыдными уголками ее сознания – она уже смирилась с тем, что там кое‑кто побывал и не побрезговал грязным бельишком, – но как быть с подсознанием? Черт бы побрал дедушку Фрейда! Всякий раз, просыпаясь, она ощущала лишь тени снов, ускользавшие от нее и исчезавшие в еще более глубокой внутренней темноте. Как будто кто‑то сходил на киносеанс по ее билету, а она осталась на улице и видела только афишу.

В редкие минуты просветления она понимала: у эксперимента должна быть цель – всё тянулось уже слишком долго для случайного стечения обстоятельств. Кроме того, ее прошлое вряд ли могло представлять интерес даже для какого‑нибудь гипнотизера‑вуайериста. Значит, целью был результат некой трансформации или сама трансформация участников проекта. И это стало чем‑то вроде кошмара, преследовавшего ее наяву. Новелла Кафки «Превращение», которую когда‑то заставил ее прочесть Розовский, уже не казалась депрессивным бредом. Иногда собственные мысли внушали леденящий ужас, потому что откуда‑то возникла абсолютная уверенность, что любая из них тут же воплощается в реальность. И значит, простая случайная мыслишка «я – кусок дерьма» могла стать последней.

Правда, и с самой реальностью появились проблемы. Мария перестала понимать, что это такое. Если реальность была тем, что раньше послушно ожидало ее в предсказуемом месте и в предсказуемое время, то теперь они разминулись. Во всяком случае, она не смогла бы объяснить, почему и за что убила Розовского, да и вообще не была уверена в том, что убила. По мере того как случившееся в номере «люкс» отеля «Европейский» отодвигалось в прошлое, оно всё больше напоминало одну из его любимых жестоких игр, во время которой она лишь немного перестаралась… зашла немного дальше, чем обычно… возможно, дальше, чем ему хотелось бы. Сделала ему слишком больно. И вдобавок разлила многовато томатного сока или бычьей крови. Но ничего, он ее простит. Он знает, что это она любя, только для того, чтобы доставить ему удовольствие. Отблагодарить за всё, что он сделал. В следующий раз она будет осторожнее. Она действительно думала, что он ждет ее в гостиничном номере (и, может, даже с нетерпением), пока она раскатывает по городу, выполняя мелкие поручения человека, пообещавшего полностью вылечить ее сына.

Она чуть не заплакала от счастья, когда он открыл свой ноутбук и показал ей видео, снятое в хорошей частной клинике, на котором ее сыночек улыбался в камеру и даже немного двигал ножками. Разве это не было чудом? Ей даже в голову не пришло спросить, откуда у него видео и кто снимал; здравомыслие давно покинуло ее. По крайней мере, набор цифр в углу экрана был похож на дату – вчерашнюю или позавчерашнюю… если бы еще она помнила, какое число сегодня.

Он поставил ноутбук на переднее сиденье внедорожника, а сам расположился на заднем. Иногда она отвечала ему, печатая на клавиатуре, но обычно этого не требовалось. Между ними установилось отличное взаимопонимание. Его приказы были недвусмысленными, а инструкции – исчерпывающими. При желании этот безымянный молодой человек, наверное, мог бы и ее излечить от немоты, но нельзя же просить слишком многого, особенно если дело касается чудес. Она готова была провести в молчании еще тысячу лет, лишь бы ее сын встал на ноги…

Видео из больничной палаты повторялось снова и снова – лучший фильм в ее жизни.

– Скоро ты сможешь поехать к нему, – сказал он, наклонившись вперед, так что его губы коснулись ее уха, а дыхание защекотало шею. И, пусть ее еще раз простит Розовский, она испытала от этого сексуальное возбуждение такой новизны и силы, которого никогда не испытывала со своим бывшим любовником, опытным и готовым на самые смелые эксперименты. – Но для этого надо кое‑что закончить здесь.

Да никаких проблем. Она сделает всё, что он скажет, и потом не будет чувствовать ни малейших угрызений совести. Боль, сожаления и плохие воспоминания навсегда останутся в прошлом. Он обещал. И частично уже выполнил свои обещания – в отличие от того, которому она когда‑то горячо молилась и которого тщетно просила о помощи.

 

Параход: «Приведи ее»

 

Он прислушивался к собственному дыханию. Оно звучало так, словно под толстым слоем тишины – тяжелой, пропитавшейся темнотой, уплотнившейся и слежавшейся до состояния донных осадков – из кого‑то постороннего, еще чудом живого, со свистом выходил воздух. Параход не случайно зациклился на дыхании – кислорода ощутимо не хватало. В голове, сдавленной невидимым обручем, натужно пульсировала голодная кровь. Во рту было так сухо, что даже мимолетные мысли о косяке (знаменитом последнем косяке) вызывали отвращение. Его охватывал животный страх. Как он догадывался раньше, при непосредственной и неотвратимой близости смерти всё упрощалось до предела и сводилось к панике. В его частном случае паника грозила обернуться чем‑то слепящим, удушающим, напоследок лишающим рассудка…

 

 

Он тщетно пытался связаться с Елизаветой. Один раз ему удалось вызвать тотчас ускользнувшее видение: горящая свеча и какие‑то неразличимые фигуры вокруг. После этого снова наступила внутренняя темнота – абсолютная, когда даже не понимаешь, открыты ли глаза. Он всё же по старой привычке держал их закрытыми в надежде на какой‑нибудь случайный контакт. И вдруг он увидел Эрика.

«Этого только не хватало, – подумал Параход со злостью, – сентиментальных соплей перед смертью. Ну здравствуй, любимая собачка. Кто будет следующим? Во всяком случае, не Мета…» Последняя мысль вызывала уже не злость, а что‑то похожее на горечь непонимания.

Несмотря на кислородное голодание, Параход ни на секунду не принял свое видение за настоящего пса. Мертвые не возвращаются, иначе этот мир, возможно, был бы немного лучше. Но сущности, которые подобным образом являли ему себя, он принимал всерьез всегда, а сейчас тем более. Эрик двигался к нему странными зигзагами, его шерсть переливалась как жидкое пламя, а язык почему‑то был черным. Но в остальном сходство было удивительное.

Пес‑призрак приближался, бешено виляя хвостом, и, судя по тому как двигались его челюсти, приветствовал хозяина радостным лаем, которого Параход не слышал. Всё было погружено в звенящую тишину, от которой закладывало уши. Наконец Эрик подбежал так близко, что Параход выставил руки, гадая, каков может быть призрак на ощупь и что делать, если ретривер всё‑таки окажется теплым, с запахом псины, и захочет облизать его лицо своим черным языком…

Эрик бросился на него. Параход инстинктивно подался вперед, но руки поймали только воздух – правда, он ощутил ладонями и кончиками пальцев нечто более прохладное и плотное, чем окружавшая его душная атмосфера подземелья. У этого «нечто» не было определенной формы, однако время от времени он всё же видел Эрика, возникавшего из взвихренного золотистого облака.

«Ну ладно, раз уж ты явился, приведи сюда Сероглазую», – мысленно попросил Параход пса‑призрака. Он попытался сосредоточиться на образе женщины (в его положении это оказалось не так‑то просто сделать), а затем передать образ Эрику. Когда‑то у него получалось нечто подобное с живым псом, хотя тогда на карте вообще ничего не стояло, да и способности ретривера не имели никакого значения.

Эрик отскочил на шаг и дал понять, что и сейчас не прочь поиграть в старую игру. Вспомнить молодость. Точнее, вспомнить жизнь.

«Ищи, – приказал Параход. – Приведи ее».

Внезапно пес отвернулся и замер в напряжении, как будто услышал какой‑то звук из темноты. Параход по‑прежнему не слышал ничего, кроме гулких ударов крови в собственной голове.

«Скорее! – поторопил Параход. – Только на этот раз не дай себя убить».

Эрик бросился туда, где, возможно, действительно находилась женщина, чей образ совпадал с потерянной игрушкой хозяина. Но возможно, там находился кто‑нибудь другой. И Параход знал, что в этом случае он больше не увидит пса‑призрака.

 

* * *

 

Теперь время сделалось главным распорядителем пытки. Параход никогда не думал, что можно физически ощущать его мучительное замедление. Казалось, он застрял в невесть откуда взявшейся щели между удаляющимся мгновением и еще не наступившим. Чтобы избавиться от наваждения, он нащупал пульс, но и после этого ему далеко не сразу удалось убедить себя, что толчки под кожей имеют какое‑то отношение к застывшей массе, в которой он был почти уже похоронен заживо.

Большого труда стоило поддерживать связь с Эриком. Иногда Параходу чудилось, что он начинает видеть глазами пса и слышать его ушами. И зрительные, и слуховые образы были обрывочны и невнятны; они напоминали обрывки смутных снов, пропущенные через мясорубку ложного человеческого превосходства. Какая‑то часть его сознания покинула тело, следуя за псом‑призраком, и Параходу показалось, что он понял, откуда взялись дурацкие сказки о детях, которых любящие взрослые с самыми добрыми намерениями посылали в темный лес на верную смерть.

Всё это тянулось уже слишком долго, и он уже почти потерял надежду, когда вдруг так явно ощутил присутствие Сероглазой, словно та сидела рядом с ним. Контакт через принадлежавший ему предмет был внезапным, но очень четким. Сейчас он мог бы точно сказать, каким образом у нее оказался свисток и когда именно бродяга стащил его, однако это уже не имело значения. Важно было другое: привести Сероглазую к убежищу и не дать ей сбиться с дороги. Задача была не из легких. Куда сложнее, чем заставить Эрика подчиняться беззвучным командам.