Written at the Request of Sir George Beaumont, Bart. and in his Name, for an Urn, placed by him at the Termination of a newly-planted Avenue, in the same Grounds

 

Ye Lime-trees, ranged before this hallowed Urn,

Shoot forth with lively power at Spring's return;

And be not slow a stately growth to rear

Of Pillars, branching off from year to year

Till they at length have framed a darksome Aisle; —

Like a recess within that awful Pile

Where Reynolds, mid our country's noblest Dead,

In the last sanctity of Fame is laid.

— There, though by right the excelling Painter sleep

Where Death and Glory a joint sabbath keep,

Yet not the less his Spirit would hold dear

Self-hidden praise, and Friendship's private tear:

Hence, on my patrimonial Grounds have I

Raised this frail tribute to his memory,

From youth a zealous follower of the Art

That he professed; attached to him in heart;

Admiring, loving, and with grief and pride

Feeling what England lost when Reynolds died.

 

 

In the Grounds of Coleorton, the Seat of Sir George Beaumont, Bart. Leicestershire.

 

The embowering Rose, the Acacia, and the Pine

Will not unwillingly their place resign;

If but the Cedar thrive that near them stands,

Planted by Beaumont's and by Wordsworth's hands.

One wooed the silent Art with studious pains, —

These Groves have heard the Other's pensive strains;

Devoted thus, their spirits did unite

By interchange of knowledge and delight.

May Nature's kindliest powers sustain the Tree,

And Love protect it from all injury!

And when its potent branches, wide out-thrown,

Darken the brow of this memorial Stone,

And to a favourite resting-place invite,

For coolness grateful and a sober light;

Here may some Painter sit in future days,

Some future Poet meditate his lays;

Not mindless of that distant age renowned

When Inspiration hovered o'er this ground,

The haunt of Him who sang how spear and shield

In civil conflict met on Bosworth Field;

And of that famous Youth, full soon removed

From earth, perhaps by Shakspeare's self approved,

Fletcher's Associate, Jonson's Friend beloved.

 

 

In a Garden of the same

 

Oft is the Medal faithful to its trust

When Temples, Columns, Towers are laid in dust;

And 'tis a common ordinance of fate

That things obscure and small outlive the great:

Hence, when yon Mansion and the flowery trim

Of this fair Garden, and its alleys dim,

And all its stately trees, are passed away,

This little Niche, unconscious of decay,

Perchance may still survive.-And be it known

That it was scooped within the living stone, —

Not by the sluggish and ungrateful pains

Of labourer plodding for his daily gains;

But by an industry that wrought in love;

With help from female hands, that proudly strove

To aid the work, what time these walks and bowers

Were shaped to cheer dark winter's lonely hours.

 

 

Inscription for a Seat in the Groves of Coleorton

 

Beneath yon eastern Ridge, the craggy Bound,

Rugged and high, of Charnwood's forest ground

Stand yet, but, Stranger! hidden from thy view,

The ivied Ruins of forlorn GRACE DIEU;

Erst a religious House, that day and night

With hymns resounded, and the chaunted rite:

And when those rites had ceased, the Spot gave birth

To honourable Men of various worth:

There, on the margin of a Streamlet wild,

Did Francis Beaumont sport, an eager Child;

There, under shadow of the neighbouring rocks,

Sang youthful tales of shepherds and their flocks;

Unconscious prelude to heroic themes,

Heart-breaking tears, and melancholy dreams

Of slighted love, and scorn, and jealous rage,

With which his genius shook the buskined Stage.

Communities are lost, and Empires die, —

And things of holy use unhallowed lie;

They perish;-but the Intellect can raise,

From airy words alone, a Pile that ne'er decays.

 

Нарциссы [169]

 

 

Я летним облачком блуждал

В холмах и долах, одинок,

И на прибрежье увидал

Златых нарциссов табунок.

В тени деревьев, над волной

Качал их ветер озорной.

 

То звездный рой, устав мерцать,

Со Млечного Пути сошел,

И узкий берег озерца

Каймой сияющей обвел;

Несметно их — и, как живой,

Кивал мне каждый головой.

 

Играет бликами волна,

Но ярче золото земли;

Иная радость не нужна —

Возьми, прими и раздели;

Дарованному благу рад,

Смотрю, не отрывая взгляд.

 

Когда я в мысли ухожу,

Когда блаженствую в тиши —

Я взором внутренним гляжу

На златоцвет моей души;

И сердцем я принять готов

Круженье золотых цветов.

 

 

Питер Белл

Рассказ. [170]

 

Что значит имя?

Шекспир, “Ромео и Джульетта”, акт 2, сцена 2.

 

 

…….

«Брут» так же духа вызовет, как «Цезарь».

(Шекспир, Юлий Цезарь)

 

ПРОЛОГ

 

 

Как конь крылатый иль воздушный шар,

Вовек мне не взлететь, и всё же

Я в облака подняться б мог,

Небесный обретя челнок,

На серп луны похожий.

И вот обрёл я чудный чёлн,

На яркий серп луны похожий;

Коль веры нет, что поплыву

По небу, гляньте в синеву —

Меня узрите в день погожий!

10

Мои друзья, вкруг вас рокочет,

Волнуется как море лес;

Опасность чудится в ветвях,

И вас наверно мучит страх

За мой челнок среди небес!

А я спокоен, я любуюсь

Кормой челна и небесами;

Когда б вас не было мне жаль,

Я, видя вашу грусть-печаль,

Смеялся б весело над вами.

20

Мы вдаль плывём, мой чёлн и я:

Такое плаванье — для смелых!

Ветра и глуби облаков

Легко я одолеть готов

С моим челном в любых пределах.

Мы вдаль плывём, и радость наша

Не может быть омрачена;

Что ей людских страстей недуг!

Средь звёзд, рассыпанных вокруг —

Как месяц на небе она.

30

Дух замирает от высот;

Все выше мой челнок небесный

В эфир взмывает голубой,

Шлейф звёзд оставив за собой:

Всё выше мой челнок чудесный!

Вот Рак, Телец и Скорпион…

Но пронеслись быстрей снаряда

Мы мимо Марса — рыжий бог

Весь в шрамах с головы до ног;

Такого спутника не надо!

40

В руинах города Сатурна,

Там привидения унылы;

А вот среди сестёр-Плеяд

Целующихся плыть я рад —

Они приятны мне и милы.

Меркурий весел, резв, шумлив,

Велик, богат Юпитер властный;

Но что они с их красотой

В сравненье с нашею Землёй,

С песчинкою прекрасной?

50

Назад, на Землю, в зелень трав!

Когда б я здесь века скитался,

Мне мир для жизни и труда,

Не стал бы лучше никогда —

Я сердцем там остался.

Смотри! Вон чудная Земля!

И Тихий Океан под нами!

Пронзают Анды облака,

И Альпы там стоят века

Застывшими волнами!

60

Там Ливии желты пески;

Вон Днепр сребрится! А левее

Вся в яркой зелени холмов,

Глянь — Королева островов;

От зол её храните, феи!

Вон город, где родился я!

Вон там играл, на том лугу;

Потерян я в краях иных,

Но человек я — средь родных,

На этом берегу.

70

Вовеки сразу сто вещей

Мне не являлись так прекрасно;

Как мелодичен звон лесной!

Я нежный шум земли родной

Могу внимать всечасно!

“Не стыдно ль тосковать, бездельник,

По дому! Надо, наконец,” —

Челнок воскликнул — “мне найти

Для дела лучшие пути;

Мне полумесяц — брат-близнец!

80

“Поэта сердце до сих пор

Не обмирало так, быть может;

Не музыка ли сфер, мой друг,

Твой смертный покорила слух?

Она теперь не потревожит.

“Ну, хорошо; в пределах нижних

Есть чудеса свои — пойдем;

Ведь я для друга своего

Не пожалею ничего;

Что в мире есть — увидишь в нём.

90

“Спеши! Мы над Сибирью снежной

С сияньем северным — взгляни!

Вольёмся в яркий белый цвет,

И звезды, прячущие свет,

Зажгут свои огни.

“Я знаю тайны уголка,

Где не был человек — тот край

С вечернею зарёй сравним;

Хоть в сердце Африки храним,

Прохладен, словно рай.

100

“Я знаю тайны царства фей,

Где всё — за дымкою теней:

В тени дома, холмы и дали,

И дамы милые в вуали

В тени дворцов и королей.

А хочешь — посетим края,

Где ты постигнешь, как умело

Земля и небо познают,

Сплавляясь вместе, тяжкий труд

Магического дела!”

110

“О, сгусток света, мой челнок!

Тебя прекрасней нет созданья!

Ты с ролью справился вполне;

Прими же всё, что есть во мне,

Что я прожил — и до свиданья!

“Соблазн сокрыт в твоих словах;

Но, если страстно так стремиться

Осуществлять свои мечты,

Тогда совсем забудешь ты,

Что на земле творится.

120

“Когда-то в таинствах все люди

Внимали с верою речам

С напевным песенным стихом;

Поэты вторили потом

Тем первобытным чудесам.

“Иди — (но этот мир сонлив,

И век, наверно, слишком стар)

Возьми с собою молодых

И беспокойных — я для них,

Как спутник — недостойный дар.

130

“Люблю, что предстаёт глазам:

Ночной покой и бодрость дня;

Земли родимой бытиё,

Печали, радости её —

Вот всё, что нужно для меня.

“Кольцо раджи, дракона клык

В награду мне совсем не нужно,

Мой скромен путь, я, не спеша,

Бреду, крепка моя душа,

И сердце благодушно.

140

К чему волненье иль покой,

Иль чувств паренье? Что приятней

Чудес, чем те, что может ум,

Обычной жизни внемля шум,

Найти или создать в ней?

Скорбь — властелин сильней монарха;

Сильней из всех заклятий — страх;

Раскаянье людских сердец,

Как доброй силы образец,

В неслышных явлено слезах.

150

“Но по желанью моему

Спусти меня с высот эфира;

И странствуй сам, как Гиппокриф,

Свой путь опасный возлюбив,

По закоулкам мира!

“А я — вернусь к столу в саду,

Где лето коротать отрадно;

Вот вышел сквайр, а дочка Бесс —

Цветок расцветший, под навес

Уселась, где прохладно.

160

“И много там других — они

Не знают, что я был не ближе,

Чем звезды; — девять под сосной,

Чьи ветви так спасают в зной;

Я вижу всех — я вижу!

“С супругою викарий там,

Друг Стивен Оттер, добр и мил;

Пока что вечер не погас,

О том я расскажу им сказ,

Как Питер Белл, горшечник, жил".

170

И здесь умчался мой челнок,

Балласт оставив свой с презреньем!

А я, как мог, туда, где стол

Стоит в саду, тотчас пошёл

С унылым настроеньем.

“А вот и он!” — вскричала Бесс,

И кинулась ко мне навстречу;

“Мы заждались вас, милый друг!” —

Шумели все, толпясь вокруг, —

Все девять (я замечу)!

180

“Друзья, ну что вы! Я же здесь!

Я, слава богу, с вами снова;

Садитесь все под сень листвы,

И будете довольны вы,

Своё держу я слово”.

Мне было трудно говорить,

Как если мне нелепый сон

Всё снился, потому я сразу,

Не медля, приступил к рассказу,

Чтоб скрыть, что я смущён.

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

 

У речки, яркой как луна,

Животное от мук ревело!

Дубина падала, взлетев,

На нём свой вымещая гнев, —

То Питер бил — и бил умело.

“Постойте!” — тут воскликнул сквайр —

“Вы против смысла не грешите;

Зачин ваш слишком резв и смел;

Сначала, кто был Питер Белл,

И кем он был, скажите”.

200

“Он был горшечник” — начал я,

Собравшись весь для говоренья;

“И где б ни появлялся, он

Один лишь получал поклон

На полных двадцать раз презренья.

Прожив на свете тридцать лет,

Он был отъявленным бродягой;

Близ Корнуолла берегов

Он океана слышал рёв,

По скалам Дувра шел с отвагой.

210

“Он видел башни Карнарвона,

И знал неплохо шпиль Сарума;

А там, где Линкольн, слышал он

Тягучий похоронный звон,

Унылый и угрюмый!

“В Донкастере и Йорке был,

И в Лидсе, и в Карлайле;

Прошел шотландские низины,

И в графстве Эр близ Абердина

Ему цветы кивали.

220

“И посетил он Ивернесс;

И в Хайленде плясал до пота,

С девицами кружась в лугах,

С ослами отдыхал в кустах

На холмах Шевиота.

“Он продирался сквозь Йоркшир

Среди камней и рвов змеистых

Туда, где сёла, реки, лес —

Под синим лоскутом небес

И горсткой звезд сребристых.

230

“На ломаных брегах морских

Его обрызгивала пена;

Но в бухте иль на мысе, там,

Где тесно людям и домам,

Не появлялся несомненно!

“Был нужен флоту он — должник,

Еще не возвративший ссуду;

Где только не был он, увы,

Цена души иль головы

Не выше волоска повсюду.

240

“Себе приют близ рек, в лесах,

В пустых ложбинах он умело

И днем и ночью мог найти,

Но к сердцу Питера пути

Найти природа не сумела.

Напрасно каждый год она

Звала его, как раньше, в поле;

И первоцвет, что цвёл кругом,

Был жёлтым для него цветком,

Простым цветком, не боле.

250

“С невозмутимым сердцем он,

С поклажей легкой без заминки

Шагал, не видя, что трава

Уже взошла едва-едва,

И зеленеет вдоль тропинки.

“Напрасно в воду, в землю, в воздух

Лилась душа веселой трели,

Когда апрельским утром он

Среди ракит под сенью крон

Готовил место для постели.

260

“И днём, когда в тени дерев

Его тепло весны ласкало,

Небес лазурных волшебство

Ничуть не трогало его

И вглубь души не проникало!

“Не раз я слышал от других,

От тех, кто видел сам и знает,

Что время замирает вдруг,

Когда прекрасный вид вокруг

Уходит прочь и исчезает.

270

“Но Питер Белл пред красотой

Не ощущал восторг безмолвный;

Он, грубый, дикий, был другой,

Везде гонимый, как изгой,

Или преступник уголовный.

“Из всех, кто беззаконно жил,

Из всех, к беспутной жизни склонных,

В селеньях или в городах

Он был известный вертопрах —

Имел двенадцать жён законных.

280

“ Законных и двенадцать жён!

О, нет! Как хоть одна супруга

С ним быть могла, мне невдомёк;

Ведь на него смотреть не мог

Никто, не вздрогнув от испуга.

“Хотя Природа не смогла

Пленить его своим нарядом,

Звучаньем нежным, тишиной,

Он с ней, как ни с одной женой,

Бывал частенько рядом.

290

“Он был и дик и груб, как тот,

Кто жить, как все, в домах не в силах;

Его фигуры стать и сплав

Являли взору дикий нрав

Угрюмых гор, болот унылых.

“Едва доступную уму

Природы мысль в жару и в холод,

Средь гроз и льдов, понять он мог

Душой, какой бы там порок

Ни порождал жестокий город.

300

“Был резок лик его, как ветер,

Сквозящий вдоль кустов ракиты,

Не мужеством светился весь,

А выражал, скорее, смесь

Лукавства с дерзостью открытой.

“Шаги неспешны, тяжелы,

С неловким как-то вбок движеньем;

А взгляд открыт и дерзок был,

В нём ощущался хладный пыл,

Ведущий игры с искушеньем.

310

“На лбу морщины, прядь волос,

Часть лба — вся в мыслях дни и ночи,

Обдумывает “что” и “как”,

Другая — хмурит брови — так

От солнца защищая очи.

“Глаза и щёки были жёстки,

Как если, мягкости переча,

Свое лицо сей человек

Скрепил и тут и там навек

Ветрам и небесам навстречу!”

320

Однажды ночью, (друг мой Бесс,

Обещанный рассказ начну я),

Прекрасной ночью ноября,

Когда луна взошла, горя,

Над Свэйл, чьи быстро мчатся струи,

Вдоль берегов её кривых

Шёл Питер по глухому краю;

Купить или продать, бог весть,

Иль удовольствие обресть —

О том я ничего не знаю.

330

Он шёл по долам и холмам,

Чрез перелески, рощи, чащи;

И не были ему нужны

Ни блеск звезды, ни свет луны,

Ни речки Свэйл поток журчащий.

Но увидав тропинку вдруг,

Что путь ему короче прочит,

Как люд бывалый, пару вех

На ней оставил он для тех,

Кто вслед за ним пойти захочет.

340

Пришёл он вскоре в лес густой,

С пути куда-то прочь влекущий;

Где всё же слышен птичий звон,

Хотя порою приглушён

Во мраке средь ветвистой кущи.

Но вскоре чувств его настрой

Сменился, щёки запылали

И гнев нахлынул, как волна:

Тропой обманут он! — она

К дороге приведёт едва ли!

350

Тропа терялась в темноте;

Несут вперёд скитальца ноги,

Как лодку парус мимо шхер,

И вот — заброшенный карьер,

И дальше нет дороги.

Он встал; массивных чёрных форм

Вокруг него сгущались тени;

Но он пошёл сквозь хлад и мрак,

Сквозь бурелом и буерак,

Сумев преодолеть смятенье.

360

Пошёл, и прямо чрез карьер

Ему открылся вид чудесный:

Зеленый, серый, голубой

Цвета смешались меж собой

В оттенок, зренью неизвестный.

Под ясным небом голубым

Увидел он лужок зеленый;

Не знаю — поле иль лужок,

Травой поросший уголок,

Камнями окружённый.

370

Под валунами тихо Свэйл

Текла струею безмятежной;

Был нужен шторм, чтобы сюда

Дошла шумливая вода,

В зеленый уголок сей нежный!

Ужель здесь даже не живёт

Отшельник с чётками и склянкой?

И нет хибар невдалеке

В роскошном этом уголке

С такой зелёною делянкой?

380

Сквозь травы впадины пройдя,

Через камней нагроможденья,

До края леса он дошёл,

Как вдруг узрел — стоит Осёл

Недалеко в уединенье.

Воскликнул Питер: “Награждён!”

Но осмотрись, что за награда:

Есть ли хотя б одна душа?

Ни хижин здесь, ни шалаша —

Бояться вроде бы не надо!

390

Вокруг был виден только лес

И поле с серыми камнями,

И этот Скот, что головой

Поник понуро над травой

И над неслышными струями.

На голове Осла была

Узда; схватив ее, на спину

Ему вскочил тотчас ездок,

И пяткою ударил в бок —

Но сдвинуть всё ж не смог скотину.

400

Тут Питер дёрнул за узду,

Да так, что мог бы люк темницы

С железным вытащить кольцом,

Но эта тварь с тупым лицом

Всё не желала шевелиться!

На землю спрыгнув, Питер молвил:

“На тайный заговор похоже;”

Еще раз оглядел он луг

И камни серые вокруг,

И все деревья тоже.

410

Молчало всё: деревья, камни,

Вблизи, вдали — всё было глухо!

Один Осёл стоял живой,

Над неподвижной головой

Длиннющее вращая ухо.

Что это значило, кто б знал?

Не колдовство ли злого духа?

Один Осёл, невозмутим,

Стоял, над черепом тупым

Длиннющее вращая ухо.

420

От страшной мысли вздрогнул Питер;

Всё ж медленно подняв дубину

Как можно выше над ослом,

Гордясь умелым ремеслом,

Её обрушил на скотину.

Осёл, качнувшись, устоял;

Тогда, вооружась терпеньем,

И, охладив свой гневный пыл,

Прицелясь, Питер в меру сил

Осла ударил по коленям.

430

Осёл упал на землю боком

У кромки вод под небесами;

И, лёжа так и недвижим,

Глядел на Питера над ним,

Сияя карими глазами.

Был в этом взгляде лишь упрёк,

Скорее мягкий, чем жестокий;

Затем без страха он простёр

Свой нежный и печальный взор

На речки чистые потоки.

440

Над ним шумело деревцо;

Вздохнув, Осёл всем телом вздрогнул,

И стон издал — другой же стон

Был словно к брату обращён,

Затем он третий стон исторгнул.

Всего здесь под луною он

Издал три возгласа печали;

Увидел Питер лишь теперь,

Каким был тощим этот зверь,

Как рёбра у Осла торчали.

450

Застыв и ноги распластав,

Лежал он — Питер всё ж ни слова

Сочувствия не произнёс;

Глядел он на Осла без слёз,

Брезгливо и сурово.

Лежал Осёл, как смерть недвижно;

У Питера от гнева губы

Тряслись; “Я брошу, как бревно,

Твой труп, упрямый мул, на дно!” —

Ослу он крикнул грубо.

460

Угрозу подтвердила брань;

Меж тем от самой водной кромки,

Где пал Осёл под сенью крон,

И с эхом с четырёх сторон,

Всё нёсся крик протяжный, громкий!

Для Питера ослиный крик

Призывом был вершить расправу;

Он радость ощущал — не страх,

Но эха гулкий звук в горах

Ему был чем-то не по нраву.

470

Тем, что в нём труса ободрял,

Иль тем, что в этот час покойный

Не мог он чары разорвать,

Его сумевшие сковать

Работой этой недостойной.

Среди хаоса скал, камней,

Среди цветных полей долины,

Холмов зелёных, горных круч;

Тяжёл и скучен, и тягуч,

Опять раздался крик ослиный!

480

Что с сердцем Питера творится!

Где взяли силу звуки эти?

Тревожный, тусклый свет луны

Среди небес голубизны,

Камней мерцанье в лунном свете.

И Питер выронил узду!

“Я без узды его не сдвину;” —

Он молвил — “Если кто придёт,

И здесь меня с ослом найдёт,

Решит — спасаю я скотину”.

490

Он осмотрел Осла кругом,

И глянул ввысь: луна светлее,

Спокойней, кротче и нежней,

И явственней черты камней,

И небеса милее.

Воспряла злоба в нём, и он

Схватил Осла за шею в гневе;

И увидал сквозь тусклый свет

В воде престранный силуэт

На искажённом рябью древе.

500

Иль это лик луны кривой?

Иль облако, как призрак странный?

Унылой виселицы вид?

Иль Питер сам себя страшит?

Иль гроб? Иль саван белотканый?

Ужасный идол? Чёрт, упавший

С подола ведьмы или с ветки?

Иль фей кольцо и изумруд

Для исполненья их причуд

В какой-нибудь лесной беседке?

510

Иль то к столбу, чтоб сжечь, себя,

Отчаясь, привязал злодей?

Иль дух упрямый, что во тьме

Один, в цепях, скорбит в тюрьме,

За много миль от всех людей?

Так пульс не бился никогда,

И вряд ли так же будет биться;

Глядит — не знает, что за вид,

Как если в книгу он глядит,

Чьи заколдованы страницы.

520

Для Питера прискорбный день!

Всё будет скоро: кандалы

И Статуя, и Страшный суд!

От страха волосы встают,

Под лунным светом все белы!

Глядит он, думает, глядит,

Движенье видит, стоны слышит;

Глаза слезятся — рвётся грудь,

Он падает — окончен путь,

И смерть ему в затылок дышит!

530

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

 

Герой наш Питер в забытьи,

У речки, под ольхой лежит;

Осёл — у самой кромки вод,

Где лёгкий ветерок поёт,

На глади вод луна дрожит.

Приятный отдых! Наконец,

Он чувствует луны сиянье;

Открыл глаза, вздохнул едва —

Вокруг трава и дерева,

И снова потерял сознанье!

540

Очнувшись вновь, увидел посох;

Коснулся — о, бесценный клад! —

И понял смутной головой,

Что всё ещё вполне живой,

И был тому не очень рад!

Но постепенно голова

Становится не столь туманной;

Он видит небо, дали гор,

И останавливает взор

На глади вод обманной.

550

Подумал он: вот лик того,

Кто мне в цепях предстал во сне!

Пригнулся Питер головой

И сунул в воду посох свой —

Чтоб так узнать о глубине.

И тут, как после шторма барк,

Волною брошенный на мол,

Когда высокий пенный вал

На берег мощно набежал —

Встает из вод речных Осёл!

560

Дрожа от радости костьми,

Он к Питеру идет неспешно,

— Был Питер у воды в тот миг —

И длинный вытянув язык,

Ему ладони лижет нежно.

Столь было жизни в нём, в Осле,

В его глазах, ногах, ушах,

Что если б даже Питер Белл,

Как трус последний, оробел,

Теперь он одолел бы страх.

570

Осёл глядит — а Питер мирно

Отдался своему труду;

Он тычет в воду без конца,

И вот средь прядей мертвеца

Находит он свою узду.

Он тащит — смотрит — снова тащит;

И тот, кого Осёл здесь ждёт

Четыре дня, вдруг, неживой

Как призрак, кверху головой

Встаёт из лона вод!

580

Его на берег Питер тащит;

И мысль одна сверлит в мозгу:

“Сомненья нет, река взяла

К себе хозяина Осла —

Пропавший вновь на берегу!”

Осёл, худой как тень, глядит —

Что хочет он? — вопрос во взоре;

Весь приступ радости прошёл,

И на колени встал Осёл —

Не чтоб явить печаль и горе;

590

Не чтоб свою подставить спину —

Но чтоб склонить в смиренье шею;

Подумал Питер — есть ли толк,

Но я пред ним исполню долг,

Того, кто утонул, жалея.

И на Осла он смело сел;

Покорно слушаясь уздечки,

Осёл пустился напрямик,

Не задержавшись ни на миг,

Оставив мертвеца у речки.

600

Осёл держал свой караул

Один четыре дня и ночи;

Не видел он щедрей лугов,

И здесь он был стоять готов,

Постясь, и не смыкая очи.

Но шаг его был твёрд; они

Достигли, перейдя по лугу,

Карьера, где тотчас Осёл,

На лес поворотясь, пошёл

Проворным лёгким шагом к югу.

610

И вдруг раздался скорбный звук!

Тут Питер мог бы молвить честно —

Такого не слыхал, о, нет!

Хотя он полных тридцать лет

Скитался повсеместно!

То не зуёк среди болот,

То быть не мог и лай лисицы,

Не выпь с низины, в тростниках,

Не дикий кот в густых лесах,

И не в горах ночная птица!

620

Осёл испуган — замер он —

Стоит посередине чащи;

А Питер, кто умел всегда

Свистеть, коль в том была нужда,

Притихнул, как сверчок молчащий.

Да ты дрожишь, малышка Бесс?

В твоём испуге есть резон!

Тот крик — звенящий вдалеке,

Тот крик — плывущий по реке,

В пещерной глубине рождён.

630

Я вижу мальчика в лесу

С лицом печальным, безутешным;

Тебе его бы стало жаль,

Но ты могла б его печаль

Утешить поцелуем нежным.

В руке боярышника ветвь

С плодами пурпурного цвета;

В пещеру глянул он — и вот

Опять на лунный свет ползёт;

Кого он ищет? Нет ответа.

640

Отец! — вот нужен кто ему;

Его он тщетно ищет ныне:

То в чаще леса, то в горах,

То где-то ползает в кустах,

То рыщет по пустой равнине.

И, наконец, идёт сюда,

К пещере, мрачной как темница,

Чтоб долго здесь глядеть во тьму,

Стенать, печалиться ему,

Как над гнездом разбитым птица!

650

Когда раздался этот крик,

Осёл, прислушиваясь к звуку,

Как ни был дик и неумён,

В нём уловил печали стон

И скорби неизбывной муку.

Но в сердце Питера, когда

Осёл сменил вдруг направленье,

И шёл, и шёл куда-то вкось

От крика скорби, создалось

Престраннейшее впечатленье;

660

Что из-за мертвеца того

И верного его раба

Возмездья на него топор

Падёт, какого до сих пор

Не ведала его судьба.

Осёл, чтобы дойти до дома,

Прибавил ходу между тем,

И на холме лесистом крик

Слабее стал, потом поник,

И замер, наконец, совсем.

670

И здесь Осёл с пути свернул,

И к буковой приходит роще;

Шагами меря полумрак,

Спустился вниз, и вышел так

На лунный свет из тёмной нощи.

И там, где папоротник рос,

В лощине, чьи края отлоги,

Текла, змеясь как ручеёк,

Покинувший родной исток,

Тропинка — ветвь большой дороги.

680

Из скал по сторонам лощины

Сплелись причудливые виды:

Мечети, башни тут и там,

То шпиль, а то индусский храм,

Иль замок, весь плющом обвитый.

Пока Осёл по той лощине

Меланхолично мерит мили,

Наш Питер Белл вокруг глядит,

Как изменяют внешний вид

Мечети, храмы, замки, шпили.

690

Тот крик невнятный породил

Готовность в нём — он понял ясно,

Что в эту ночь иль в день другой

Он должен встретиться с судьбой —

И вот он ждёт её всечасно!

Осёл, взобравшись на тропу,

Туда стремит свой шаг прилежный,

Где морю тихому под стать

Безбрежная сверкает гладь

Равнины безмятежной.

700

Но чу! откуда этот звук,

Звенящий в воздухе прохладном?

То жухлый подхватив листок,

Играет резвый ветерок

Вблизи на поле безотрадном.

Взглянув, как лист трепещет, Питер

Сказал: “Печальное известье;

Где нет кустов, деревьев нет,

За мной летают листья вслед —

Столь велико моё бесчестье!”

710

Выносливый Осёл меж тем

Взошёл на узкую тропинку,

И дальше продолжает путь,

Не повернётся — чтоб щипнуть

Лист ежевики, иль травинку.

Меж зарослями трав густых

Белеет путь под лунным светом;

А Питер всё глядит вокруг,

И там, на камне, видит вдруг —

Пятно тускнеет красным цветом.

720

Пятно, похожее на кровь,

Едва заметно под луною;

Откуда кровь? Что так мерзка

Теперь в его груди тоска? —

А Питер омрачён виною.

И видит рану он в крови

На голове Осла — как раз

Туда ударил он жезлом;

В нём радость вспыхнула со злом,

Но быстро этот всплеск погас.

730

Подумал он про мертвеца

И верного его Осла —

И снова этой боли ток

Пронзил от головы до ног,

Как будто молния прожгла.

 

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

 

 

Слыхал о человеке я —

Он часто пребывал в печали;

Однажды — верьте мне — в ночи

При свете слабеньком свечи

Читал он книгу в тёмной зале.

740

Над книгой праведной склонясь,

Он думал, не смыкая век;

Внезапно мрак, как тень от крыл,

Страницу белую покрыл, —

И оглянулся человек.

Всю комнату окутал мрак,

И он уткнулся в книгу снова;

Свеча горела в темноте,

И рисовала на листе

Из букв отчётливое слово.

750

В благочестивой книге сей

На чёрной, словно угль, странице

Оно сияло всё ясней,

И будет до последних дней

Его смущать и ночью сниться.

То слово-призрак никогда

Сорваться с губ его не смело;

Но в недра сердца, где темно,

Пролило яркий свет оно,

И указать на грех сумело.

760

Ужасный Дух! скажи, зачем

Ты ум смиренный ловишь в сети

Нестройных форм, скрывая суть!

Природе в душу дай взглянуть,

Чтоб видеть всё в правдивом свете.

Могучий дух! но знаю я,

Как беспокоишь ты смятеньем,

Ведя с душой того игру,

Кто сердцем тянется к добру —

Я это говорю с почтеньем.

770

Сказал бы я тебе, кого

Люблю не без благоговенья:

Плодит злодеев добрый люд,

И те, как Питер Белл, придут

В твои обширные владенья.

Тебя я чувствую в штормах

И в бурях, и в ненастной мгле;

Ты можешь с силою такой

Дела вершить, когда покой

И небо чисто на земле.

780

Из мира падшего сего,

Придя в могучий свой предел,

Премудрый Дух! реши, отмерь,

Под лунным небом здесь, теперь,

Что заслужил наш Питер Белл!

О, мог ли чей искусный глас

Трудиться помешать мне дале!

Поверьте, милые друзья,

К такой высокой теме я,

Теперь готов едва ли.

790

С рассказом забавлялся я,

И начал не без промедленья;

Вы долго ждали мой рассказ,

Чуть подождать еще у вас

Прошу соизволенья.

Вы помните, скитальцы наши

Бредут по тропке одиноко;

И Питер думает весь путь,

Забыться хочет как-нибудь,

И совесть облегчить немного.

800

От муки тяжкой; и когда

Он разгадал так просто, чья

Была на камне эта кровь,

Его злой дух поднялся вновь,

Как опустевшая бадья.

И он сказал, имея ум

Живой, хотя и чуждый благу:

“Кровь каплет — лист шуршит во мгле;

Лишь мне пришлось предать земле

По-христиански бедолагу”.

810

“Сказать по правде, ясно мне,

Что это всё — деянья зла;

Видна здесь дьявольская власть;

Но я не тот, кто б мог украсть

Столь недостойного Осла!”

Тут из кармана достаёт

Он табакерку с табаком,

И беззаботно, как игрок,

Что с выгодой сыграть бы мог,

Стучит по крышке кулаком.

820

Пусть тот, кому послушны тучи,

Кто понимает ветер пылкий,

Расскажет, почему на стук

Осёл, оборотившись вдруг,

Расплылся в мерзостной ухмылке.

Ужасно! И случилось то

В лесу пустынном на поляне;

Не зрелище — кошмарный сон!

Но Питер не был удивлён,

Как если был готов заране.

830

В ответ он ухмыльнулся сам

С весельем злым, а не с тревогой —

И тут из-под земли сухой

Раздался грохот, шум глухой,

Под этой мёртвою дорогой!

Он прокатился, этот шум,

Глухой грохочущей волною;

Как порохом из-под земли

Минёры взрыв произвели,

Саженей двадцать под землёю.

840

Толчок был мал — эффект ужасен!

Когда бы кто поверить смел,

Что ради смертных, из-за нас,

Разверзнется земля сейчас,

То это был бы Питер Белл.

Но, как и дуб во время бурь

Стоит, весь иссечённый градом,

Как слабый человек в мороз

Пост не покинет, хоть замёрз, —

Так Питер Белл под лунным взглядом!

850

Верхом на Ослике достиг

Он места, где под небосклоном

Стояла церковка одна;

С красивой рощею, она

Вся поросла плющом зелёным.

Вдали от глаз людских и дел

Жизнь умирала в этом храме;

Казалось, — церковка главой

Пред силой клонится живой,

Чтобы смешаться с деревами.

860

В такой часовне в графстве Файф

— Подумал он — служили мне,

Когда, бродя из края в край,

Ища себе покоя рай,

Я клятву дал шестой жене!

Осёл, не торопясь, идёт,

И вот заезжий дом, откуда

Услышал Питер шум и гам —

И ругань, и веселье там,

Звенит разбитая посуда.

870

Невыразимая тоска

Его схватила, как похмелье,

И тело сжала, как в кулак,

В то время как нахлынул мрак

На это шумное веселье.

Ему был этот шум знаком —

Язык тех шалостей хмельных;

Которым, видно, был он рад

Лишь несколько часов назад

И принимал душою их.

880

В былое думой возвратясь,

Ища покоя с утешеньем,

Дрожит, как дряхлый старец он,

Печалью в сердце уязвлён,

Раскаяньем и сожаленьем.

Но более всего сражён

Он думой о почти ребёнке;

О славной и игривой той,

Как белка — с яркой красотой,

О дикой чудной той девчонке!

890

Был дом её вдали от всех,

В логу, что вереском зарос;

Надев зелёный свой жакет,

За Питером в шестнадцать лет

От матери ушла без слёз.

Но благочестье было в ней;

И в храм она, как на работу,

Ходила в дождь и снег, бодра,

Две мили с самого утра

Два раза каждую субботу.

900

По чести жить он должен был,

Введя её в свою лачугу;

Не мямля, смелым языком

Поклялся он пред алтарём

Любить законную супругу.

Её надежды не сбылись;

Бенони* — так назвав до срока

(Взяв имя в Библии) дитя,

Она не родила — грустя,

Скорбя, зачахла одиноко.

*Дитя печали.

910

Она страдала, зная, как

Её супруг живёт неверно;

И, не родив дитя, она,

Иссохнув до костей, одна

В мученьях умерла б наверно.

И Дух Сознания теперь

Стал Питера сводить с ума;

Все ощущенья — зренье, слух —

Преобразил могучий Дух

Сильней, чем магия сама.

920

И видит Питер в чаще, там,

В цветущем под осиной дроке,

Бесплотный призрак, по чертам

И общим признакам он сам,

В двух метрах от большой дороги.

А под кустом лежит она,

Черты девчонки с гор — той самой;

И слышит Питер в этот миг

Её предсмертный слабый крик:

“О, мама, мама, мама!”

930

По лбу его стекает пот,

Раскаяние сердце гложет;

Когда он зрит её в кустах,

То ощущает боль в глазах —

Так это зрелище тревожит!

Покой души — великий дар;

В его покое нет изъяна;

Но Питер, проходя сейчас

По склону, слышит некий глас,

Звучащий из лесной поляны.

940

Там, в храме, словно громкий рог,

От взгорий эхом отражённый,

Душой и помыслами чист,

Взывает пылкий методист,

Беспечной паствой окружённый:

“Покайтесь! Милостив Господь

И милосерд!” — гремит он в уши —

“Свои грехи гоните прочь!

Ищите Бога день и ночь!

Спасите ваши души!

950

“Покайтесь! Ибо вы пошли,

Как вавилонские блудницы,

Путём греха, чей цвет алей,

Чем кровь, а будет он светлей,

Чем белый снег искриться! “

И Питер слышал те слова —

Он рядом с храмом был как раз;

Он слышал радостную весть,

Ту радость, что не перенесть —

И слёзы полились из глаз.

960

Была надежда в тех слезах,

Текущих быстрою рекою!

Казалось, весь он таять стал —

Сквозь тело, что твердее скал,

Теперь прошла волна покоя!

Вся сила каждой клетки в нём

Ослабла, став по-детски нежной;

И в слабости его такой

Рождался девственный покой —

Младенец чистый и безгрешный.

970

О, кроткий зверь! чрез милость неба,

Не неподвижный, видел он

Тот крест, что на плече твоём

Навек впечатан Божеством,

Пред кем весь род людской склонён;

Его прикосновенья знак —

Тот день, когда Исус, так скромно

В столь гордый Иерусалим

Въезжал верхом, боготворим

Орущею толпой огромной!

980

Меж тем к вратам неподалёку

Свернул упорный наш Осёл;

Не прилагая много сил,

На них он грудью надавил,

И, не спеша, во двор вошёл.

Идёт он мягко, словно дух,

По тропке, и свои копыта

На камни, к цели устремлён,

Совсем неслышно ставит он,

Они — как войлоком обиты.

990

Прошёл так двести ярдов он

В неторопливой сей манере;

Никто не знал,