Я читаю и пишу по-английски, но мечтаю все еще по-амхарски

Ханна Гиоргис

Трудно быть художником в семье, в которой говорят сразу на нескольких языках – моим родственникам нравится то, что я пишу, но в тоже время они думают, что я пишу не для них.

Первым языком, изученным мною под чутким руководством моей любимой бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй самой распространенный семитский язык после арабского) связывал меня с ней тогда и, до сих пор, является связующей ниточкой живого общения с моими дальними родственниками. Между нами тысячи километров, мы разделены океанами и паспортами. Но когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык, пересекая море, доносит нашу любовь друг к другу.

Слова передают то, как я вижу мир, как я преодолеваю трудности и как я расслабляюсь. Они дарят мне комфорт, порядок и систему. Я занималась писательством еще до того, как узнала, что писателям платят (хотя бы в теории) просто для того, чтобы придать смысл шумихе.

Но, родившись в Америке, я – дочь иммигрантов из Эфиопии и Эритреи, лучше всего знаю именно английские слова. Грамматика, которой я владею с легкостью, это та, которую я выучила в американских школах через небрежное преподавание учителей, упорно пытавшихся привести к норме мой эмигрантский язык. Классический литературный канон, который я усвоила еще ребенком - книги, по сей день возглавляющие списки рекомендованных к прочтению – являются произведениями европейских авторов, для которых английский является неоспоримой истиной. Но иногда я все ещё мечтаю на амхарском. Когда мои чувства достигают наибольшей глубины и трудно выразимы, они обретают яркие образы на амхарском.

Когда я вернулась в Эфиопию впервые за десять лет в этом январе, мой младший кузен Кидус смотрел на меня с широко открытыми глазами и трепещущим сердцем. Он рассказал мне, что знает, что я пишу – он видел мои статьи в Фейсбуке и все их прочитал. Он замолчал на мгновенье перед тем, как снова посмотреть на меня, и тут в его взгляде появилось еле заметное чувство вины, вытеснившее бесконечный восторг. Тихим голосом он сказал мне, что все же прочитал мои работы, несмотря на то, что не до конца все понимал. Этот кроткий упрек мучительно повис в воздухе: ты пишешь на английском; твои статьи не для меня.

Для художника в национальной диаспоре выбор языка, на котором писать, вопрос весьма щепетильный. Поэт Сафиа Эльхилло, американка суданского происхождения, называет себя «языковым предателем», потому, что пишет на английском (а не на арабском). Густаво Перес Фирмат, американский писатель, родившийся на Кубе, создающий произведения и на английском, и на испанском, рассказал Национальному Общественному Радио: «У меня есть ощущение, что я не владею ни одним из них... Слова подводят меня в обоих языках».

Через десять лет после публикации книги стихов Переса Фирмата «Блюз на двух языках», я наткнулась на издание 1995 года. Будучи девятиклассницей, влюбленной в литературу и только начавшей интересоваться поэзией, я увидела свое отражение в его задумчивом диаспоричном размышлении:

Факт того, что я пишу

Тебе по-английски, уже

Искажает то, что я

Хотел донести до тебя.

Моя проблема:

Как объяснить тебе, что я

Не принадлежу к англичанам,

Впрочем, как и к другой национальности

В самом деле, я никогда не знаю какой язык мне использовать, чтобы объясниться. Для меня самый доступный английский язык; каждый день я погружена в него. Но это не тот язык, на котором я люблю. Амхарский язык густой и приятный; он ждет подходящего момента, чтобы сорваться с моего языка. Но, увы, я не могу читать и писать на амхарском, как раньше – алфавит, висящий над моей кроватью, служит скорее для украшения, чем для обучения. Эритрейский язык тигринья сложен, и им трудно овладеть. Даже моя мама, чья семья родом из северного региона Эфиопии Тыграй, граничащего с Эритреей, не говорит на тигринья. Так что, я по уши занята различиями и взаимосвязями, пытаясь передать смысл через язык, время и пространство.

Меня вдохновляют работы художников и писателей, наполняющих работы своим самым настоящими «я» и способных уловить непростое содержание историй, которое им нужно передать на любом доступном языке.

Я видела африканских писателей, которые переориентируют колониальные языки на усиление критики тех режимов власти, которые и привнесли эти языки на континент, и латиноамериканских писателей, таких как Хунот Диас, которые отказываются писать курсивом слова на испанском, дабы указать их иностранную принадлежность.

Я знаю, что могу рассматривать этих и других писателей - иммигрантов, как примеры сопротивления и переосмысления границ английского, как языка, документирующего опыт иммигрантов. В те моменты, когда английский не в силах передать наших историй, мы отправляем нашу изложенную устно работу «домой» - и, в конечном счете, наша семейная любовь преодолевает любые языковые барьеры.

№ 287