Рассказ о достоинствах этого кади и эмира

В одну из пятниц я молился, как обычно, в мечети кади Абу-Хафса, и он сказал мне: «Эмир приказал дать тебе пятьсот дирхемов и устроить угощение, на которое будет израсходовано еще пятьсот дирхемов. На нем будут присутствовать шейхи, факихи и знатные лица. Когда эмир приказал это, я сказал ему: "О эмир, ты устроишь угощение, присутствующие на котором съедят по куску или по два; если же ты отдашь ему все эти деньги, это будет для него гораздо полезней". Он сказал: "Я так и сделаю". И назначил тебе тысячу дирхемов полностью». Затем эмир послал в сопровождении своего имама Шамс ад-Дина ас-Синджари деньги в мешке, который принес его слуга. Стоимость этих дирхемов на магрибское золото равняется тремстам динарам.[49]

В тот день я купил вороного коня за тридцать пять динаров и поехал на нем в мечеть. Я отдал его цену из той же тысячи. После этого у меня стало много коней. Число моих коней достигло такой цифры, которую я не называю, чтобы не солгать. Число лошадей у меня продолжало возрастать до тех пор, пока я не прибыл в Индию. У меня было много лошадей, но я предпочитал этого коня, ухаживал за ним и привязывал впереди всех лошадей. Он был у меня три года, а когда пал, я был сильно огорчен.

Жена кади — хатун Джиджа-ага послала мне сто динаров денег. Ее сестра Турабек, жена эмира, устроила пиршество, на которое пригласила факихов и знатных людей города. Этот пир был устроен в построенной ею завии, где кормили приезжавших и уезжавших. Она послала мне соболью шубу и хорошего коня. Она лучшая, праведнейшая и щедрейшая женщина. Аллах да вознаградит ее добром.

Рассказ

Покинув пиршество, устроенное в мою честь этой знатной госпожой, я вышел из завии и в дверях повстречал женщину, одетую в поношенное платье. Голова у нее была закрыта чадрой, с ней были женщины, числа которых я не помню. Она приветствовала меня, на что я ответил, не останавливаясь и не обращая внимания на нее. Когда я был уже на улице, меня догнал кто-то из бывших при этом людей и сказал: «Женщина, которая приветствовала тебя, и есть Турабек-хатун». Я устыдился, услышав эти слова, и хотел вернуться к ней, но узнал, что она уже ушла. Я передал ей привет через одного из ее слуг и извинился за то, что не узнал ее.

Хорезмская дыня

Как на востоке, так и на западе[50] мира нет дынь, подобных хорезмским, за исключением бухарской, за которой следует исфаханская дыня. Кожа ее зеленая, мякоть красная, очень сладкая и при этом твердая. Удивительно, что ее разрезают на куски, сушат на солнце и кладут в корзины, как у нас делают с сушеными фигами (шариха) и малагским инжиром,[51] и везут из Хорезма в дальние города Индии и Китая. Среди всех сушеных фруктов нет лучше ее. Во время моего пребывания в индийском городе Дели, когда прибывали путешественники, я посылал кого-нибудь к ним купить мне сушеной дыни. Царь Индии, если ему привозили даже немного ее, присылал мне, так как знал мое пристрастие к ней. Он имел привычку угощать чужеземцев плодами своей страны и этим выказывал свою заботу о них.

Благородный купец

Из города Сара до Хорезма меня сопровождал шариф из жителей города Кербелы[52] по имени Али ибн Мансур. А был он из купцов. Я обычно просил его купить мне одежду и другие вещи. Он покупал мне одежду за десять динаров, а мне говорил: «Я купил ее за восемь». Таким образом он получал с меня восемь, приплатив два динара из своих денег, а я не знал этого, пока людская молва не осведомила меня. Так он дал мне взаймы некоторое количество динаров. Когда же эмир Хорезма одарил меня, я вернул этому купцу то, что он одолжил мне. Я хотел отблагодарить его в ответ на его добрые поступки, но он отказался и заклинал меня, чтобы я не делал этого. Тогда я решил вознаградить его слугу по имени Кафур, но он заклинал меня, чтобы я и этого не делал. Этот человек был самым щедрым из иракцев, которых я встречал. Он решил отправиться со мной в Индию. В это время группа его земляков прибыла в Хорезм, намереваясь совершить путешествие в Китай, и он собрался ехать с ними. Я напомнил ему о том, что он хотел поехать со мной, на что шариф ответил: «Это мои земляки, которые вернутся к моей семье и родственникам и скажут, что я поехал в Индию за чужой счет, как нищий. Это будет позором для меня, и я не сделаю этого». И он поехал в Китай.

Прибыв в Индию, я узнал, что он достиг города Алмалыка,[53] а это конец земель правителя[54] Мавераннахра[55] и начало Китая. Он остановился там и послал своего слугу со всеми товарами. Слуга запоздал с возвращением, а в это время из его страны приехал в Алмалык некий купец и остановился на постоялом дворе[56] с ним. Шариф попросил у него взаймы денег, пока не вернется его слуга. Купец отказал ему в этом, а потом он еще хуже поступил с шарифом: не давая ему опомниться, наказал, чтобы с него брали большую плату за помещение на постоялом дворе. Шариф, узнав об этом, был вне себя от горя, он вошел в свою комнату и зарезался. Его застали, когда он был еще жив. Заподозрили в убийстве его слугу, но купец сказал: «Не поступайте с ним несправедливо, я сам сделал это с собой», и он скончался в тот же день, да простит его Аллах! Этот шариф мне рассказывал о себе, что однажды взял взаймы у одного дамасского купца шесть тысяч дирхемов. Купец встретил его в городе Хаме[57] в Сирии и потребовал свои деньги, а он уже продал в кредит товары, купленные на те деньги. От стыда перед владельцем тех денег он вошел в дом, привязал свою чалму к потолку и хотел повеситься, но ему было суждено умереть позже — он вспомнил своего друга, ростовщика, направился к нему и рассказал ему о своем деле. Тот дал ему взаймы деньги, которые он и возвратил купцу.

Когда я собрался уехать из Хорезма, я нанял верблюдов и купил паланкин (махара). Спутником моим по паланкину был Афиф ад-Дин ат-Тузари. Часть лошадей оседлали слуги для себя, а на остальных мы накинули попоны от холода и вошли в пустыню, находящуюся между Хорезмом и Бухарой. Она составляет восемнадцатидневный путь в песках, на котором есть только одно селение.[58] Я простился с эмиром Кутлуду-муром. Он одарил меня халатом,[59] а кади мне подарил другой халат и вышел с факихами, чтобы проводить меня.

Мы ехали четыре дня и достигли города Кята (ал-Кат).[60] На этом пути нет другого селения, кроме него. Кят — небольшой и красивый город. Мы остановились за его пределами у пруда, замерзшего от холода. Мальчишки играли и катались на нем. О моем приезде услышал кади города Садр аш-Шариа, с которым я встречался в доме кади Хорезма. Он пришел приветствовать меня со своими учениками и набожным и благочестивым шейхом города[61] Махмудом ал-Хиваки. Кади предложил мне поехать к эмиру этого города. Тогда шейх Махмуд сказал: «Прибывшего навещают; если уж задумали, то пойдем к эмиру города и приведем его!» И они так и сделали. Через некоторое время прибыл эмир со своей свитой и слугами. Мы приветствовали его. Мы хотели ехать как можно быстрее, но он попросил нас остаться и устроил пир, пригласив на него законоведов, военачальников и прочих. Поэты стали восхвалять его. Он одарил меня одеждой и добрым конем. И мы ехали по дороге, известной как Сибайа,[62] в этой пустыне шесть дней без воды. Затем мы достигли города Вабканат.[63] Он находится на расстоянии одного дня пути от Бухары. Это красивый городок с каналами и садами. Жители этого города сохраняют виноград в течение круглого года. У них есть плоды, называемые ал-аллу (ал-алу). Их сушат, и люди возят их в Индию и Китай. Их заливают водой и пьют эту воду. Пока они свежие — сладкие, а когда их высушат, то становятся кисловатыми, в плодах много мякоти, я не видел ничего подобного ни в Андалусии, ни в Сирии.

Затем мы ехали целый день среди сплошных садов и каналов, деревьев и обработанных полей и прибыли в город Бухару, откуда происходит имам мухаддисов [64] Абу Абдаллах Мухаммад ибн Исмаил ал-Бухари.[65] Этот город был столицей городов, которые находятся за рекой Джайхун, но проклятый татарский Тингиз,[66] предок царей Ирака,[67] разрушил его, и сейчас его мечети, медресе и базары в развалинах, за исключением немногих. А жители унижены, их свидетельство не принимается[68] в Хорезме и в других странах из-за того, что они прославились своим фанатизмом, лживыми притязаниями и отрицанием правды. В настоящее время среди людей там нет тех, кто был бы сведущ в науке, и нет тех, кто проявлял бы внимание к ней.