Переопределение политического и феминистские стратегии

 

После утраты классических оснований, обосновывающих западную онтологию и эпистемологию, и после теоретической дискредитации авангарда оказалась дезориентирована и социальная политика. Но эта «одновременность падений» (с.357) языков господства и наступившее очередное «технологическое загрязнение» гуманизма дает новые возможности. Ответом могут быть не цинизм или безверие, не версия абстрактной экзистенции, а построение новой кибернетической семиологии и новой политики. «Кем будут киборги – вопрос радикальный; ответ на него – дело выживания" (с.328)

 

Главная социальная и политическая опасность, описываемая в манифесте, – это формирование на основе прежнего метафизического и гендерного каркаса консервативной «бимодальной социальной структуры, при которой массы женщин и мужчин всех этнических групп... окажутся связаны экономикой домашней работы, безграмотностью и попадут под контроль высокотехнологичных репрессивных аппаратов в самых разных сферах – от развлечений до надзора и подавления.» (с. 351) «Поэтому потребность в сопротивлении интенсификации господства, никогда не была столь острой. Она связана с оспариванием смыслов и форм власти и удовольствий», т.е. с программированием иной конфигурацией практики и теории. Это значит, что гуманитарные и естественные науки оказываются перед необходимостью переформулирования своих оснований, вопросов и намерений.

 

Они также оказываются участниками проектирования новых политических и социальных смыслов, новых отношений и коллективностей. Вспоминается известная мысль Ленина о науке неотделимой от политического контекста. Мы теперь можем сказать то же самое иначе, наука и социальные и политические отношения, не смотря на различие своих объектов, обнаруживают междисциплинарную гомологию в способах постановки вопросов, намерений, социальных технологий. Если говорить о гомологии, то обнаруживаются странные системные (междисциплинарные) совпадения: так иммунология говорит языком милитаризма, эмбриология, политика запрета абортов горят языком экономической эксплуатации ресурсов (нефти, женских тел). Павловская нейрофизиология говорит на языке тоталитарного контроля, а нейросистемы его учеников П Анохина, А.Лурия (разработанная в 30 -60е гг.) говорит делезианским языком 68 года. Политической необходмостью становится, во первых, деконструкция или взлом кода самоочевидных оснований пола, расы, класса, навязанные историческим опытом патриархата, колониализма, расизма и капитализма. Но еще важнее определить из какой позиции можно мотивировать эту работу.

 

Марксистский анализ говорит об изменением форм капитала и труда. Следуя этой диагностике Харауей показывает, что вектор технологических и социальных процессов влечет разрастание «экономики домашней работы» или «феминизацию труда». «Семейные зарплаты» индустриальных рабочих больше не компенсируют внеэкономический женский труд, количество стабильно занятых в индустриальной сфере неуклонно сокращается, большинство видов труда как новых, так и традиционных оказывается в сфере нестабильности или вовсе исключено из финансового оборота. При этом требования к труду заботы, ухода, образования, эмоционального восстановления все возрастают. Все большее количество мужчин и женщин заняты в новой нестабильной и экономически невидимой сфере некогда «феминного труда». Труд феминизируется в смысле уязвимости, многоаспектности, многопрофессиональности. Но феминизация не является нейтральной ни в гендерном, ни в расовом отношении. Странным образом именно в домашнем личном пространстве получают распространение через видео игры милитаристская экспансия и фантазия тотальной войны, связанная по мнению Харауей с замещением утраченного публичного поля. С распространением социальных сетей заметно, что дом («диваны») становятся местом производства агрессивных депрессивных проектов. Но и там же производится новый виток гендерного воображения, связанного с сексуальной объективацией, как и с с эксплуатацией женского/материнского труда за выживание. Таким образом проектируется опасность нового мизогинного будущего[12], когда экономически обесточенное общество борется за выживание усилиями женщин-матерей, а остальная часть высвободившегося населения становится сырьем для авантюрной политики через милитаристскую пропаганду компьютерных игр. Эта ситуация встраивается в западный гендерный дуализм с его репрессивными стратегиями и и косвенно участвует в постановке научных задач генетической коррекции, увеличении военных бюджетов.

 

Феминизация труда вновь актуализирует феминистские политические стратегии: кто контролирует интерпретацию телесных границ в медицинской герменевтике, кто кодирует распределение политического и частного, центрального и маргинального. Некритическая наука навязывает свою социобиологическую историю, где тела вписываются в диалектику господствам как генетический расчет, как биотическое сырье, как инструментализированная сексуальность, как максимизация удовольствия и прибыли. Но инструмент феминистской борьбы 70х не подходит для выражения необходимой нам политики тела в практиках киборганической репродукции. Основной вопрос Манифеста: на что мог бы быть похож другой политический миф. Для Харауей — это перспектива социалистического феминизма, которому в свое время в России удалось внедрить в политику радикальные институты гендерного равенства. Но социалистический феминизм прежде должен отказаться от «естественной матрицы единства женского», от политизации совокупной категории «женщины». Мы знаем о репрессивных последствиях феминистских движений, когда выигрывает группа активисток и проигрывает женское большинство, о расовой и этнической эксплуатации среди женщин. В российском контексте так же ясно, что природное женское не становится социальной базой феминизма как политического движения.

 

Распадение тотальности касается не только властной позиции, но и политик сопротивления. Никто не может претендовать быть голосом целого. Политика сопротивления должна стирать травмирующие колониальные и социальные идентичности расы, нации, привилегий, пола, сексуальности как навязанные прежней системой господства. Но предшествующие освободительные теории «сели на мель» из-за сохранения эссенциализации, т.е. чрезмерного доверия Природе и скрытых иерархий господства: лидеров, партий и всеобъемлющих материнств. Поэтому новая феминистская теория критична по отношению к своим предшественницам: социалистическому и радикальному феминизмам.

Социалистический феминизм, опираясь на марксистскую теорию пользуется онтологизацией труда, труд измеряет становление субъектом и тем самым подчиняет субъекта труду. Стоит ли загонять субъекта в онтологию труда и производства или пересмотреть эту категорию, расширить понятие труда и добавить заботу, воспроизводство человека и множество незаметного ежедневного вклада в выживание. Заслуга социалистических феминисток в том, что они добивались включения женского репродуктивного труда в соцсистему по аналогии с мужским трудом на основании марксистского понимания труда.

Радикальный феминизм, по мнению Харауей, в свою очередь карикатура на классовый марксизм, только вместо пролетариата - гендерная дискриминация, в которой своей идентичностью женщина уже обязана сексуальному присвоению. Она - женщина, потому, что есть желание мужчины. Под вопрос ставится и социологический объект радикального феминизма - «социальная жизнь женщины». Понятие "женщина" как социальная категория появилось в ХХ веке, как и молодежь, обе в той же логике, что и понятие понятие "класс", появшегося в 19 веке. Радикальный феминизм навязывает травматический "опыт женщины", т.е. самосознание несуществующей самости, создает новую воображаемую целостность и стирает действительную множественность способов жизни. Происходит сексуальная объективация женского т.е. иллюзия и абстракция, а не сопротивление отчуждению, при этом говорить о политической субъективации уже не приходится. В этой позиции происходит конституирование через желание другого. Своей идентичностью как женщина и феминистка она оказывается обязана желанию насильника, что и есть худшая версия и тотализация идентичностей. Это путь стирать все другие идентичности ради одной. Безоглядное присоединение себя к логикам господства ради обеспечения своего революционного голоса понятно, но эти логики историчны. Эпистемология не нейтральна, ее политическая функция проявляется в описании границы и изменении правил игры.

 

Харауей предлагает феминисткам переизобретать и кодировать новые типы идентичностей и коллективности. Искать новые союзы и новые идентичности — это писать и контролировать социальный код, собирать информацию, заниматься поисковой деятельностью. Следуя Харауей можно заключить, что для принятия феминистской повестки нужна другая идентичность, сплетенная из разных опытов и рефлексивных стратегий, где могут возникать неожиданные союзы (прекарные работники, антиабортные компании, ЛГБТИК, мигранты,) и новые социальные формы от арт проектов и социальной взаимопомощи до масштабных социальных ситуационных союзов. Но тот же процесс происходит и в лабораториях. Харауей ссылается на иммунологию как медицинскую дисциплину, которая построена на логиках кодирования и распознавания объекта как модели телесной реальности.

«Границы расы, пола и класса — это коды господства, организующие социальные процессы, но они могут быть переописаны в киборгианской семиологии в сторону другой политики. Возможен ли феминистский анализ науки? Есть ли пути развития феминистской политики в области науки/технологии в союзе с антивоенными группами, выступающими за конверсию научных предприятий? Какое сотрудничество можно выстроить через разделяющие дисциплинарные и научно-технические иерархии?» (...)

 

Киборганическое письмо оказывается базовым инструментом переизобретения реальности, это и есть орудие нового пролетариата. Это не описание мира как он есть, это технология его изобретения, «технологи пишущая мир», подобная программированию. Она пишет не только идеологии, но и биотехнологию и микроэлектронику. Но, если фаллологоцентристские коды работают по трафарету команда-контроль-информаци, коды сопротивления пишутся как новые коллективности и гибридные идентичности с использованием аутсайдерского и маргинального опыта. "Борьба за смыслы письма – важнейшая форма современной политической борьбы. Отпустить игру письма – дело смертельно серьезное... Киборганическое письмо деконструирует фаллологицентрические мифы, которыми колонизовано символическое пространство и соответственно тела» (с.358). Имеют значения новые или восстановленные мифы, переписывание истории, расплетенные, мутирующие и пересекающиеся идентичности. И, по мнению Харауей, это уже не деконструкция, а пороговая трансформация.

***

Манифест говорит языком политического энтузиазма ранней информационной политэкономии. Современная критика медиа пессимистично говорит о конце эпохи революционизирующей новой технологии и о наступлении стадии тотального контроля, и это возвращает нас к прежним метафизическим диспозициям власти и ресурса/жертвы. Тем актуальнее возврат к Манифесту с его программой переписывния кода, практикам киборганического письма, к политической возможности программирования жизненного мира с учетом новых возможностей анализа больших данных, к пересмотру философской генеалогии современности, анализу исторических эпизодов радикального социального конструирования 20х с их авангардными задачами, теориями и неудачами.

 

Манифест киборга задает эпистемологическую и политическую стратегию или инструктаж: нашу реальность характеризует переход от «органической» модели дихотомии индустриальных капиталистических и социалистических обществ к полиморфной информационной, полицентристской модели, которая пытается произвести собственную «информатику господства», которая пересобирается в стратегиях «киборганического кода». Вместо прежних целостностей здесь конструируются системы и подсистемы, которые находятся постоянно в режиме оптимизации, модульного конструирования и контроля.

 

Но теперь мы знаем, что реальность вариативна. Каждая локальная реальность достаточна, если не распадается. Ее системность не реферирует к единому символическому другому (анти-Эдип), но опирается на собственные ситуационные основания. Ситуационное знание конструируется из своей локальности в жизненном мире через различные опыты и знания. Знания связаны с опытом историческим, психическим, гендерным, социальным, возрастным… Это создает по-новому понимаемую объективность. Если ранее знания были закреплены на каркасах общих понятий, то теперь знания могут быть при своей неполноте достаточны для поддержания локальных ситуаций. Эта эпистемологическая установка придает знанию одновременно конкретность и вариативность. Вектор социальной технологии оказывается вопросом политической борьбы. Этот стратегический потенциая вновь востребован после движений Оккупай в последние 5 лет в предложениях новых левых проектов[13]. Новые философские дискуссии зарождаются в блогах и быстро получают известность. Киборг с его расширенной биотехнологической идентичностью и гибридной эпистемологией, с его новыми инструментами программирования медиа-реальности оказывается фигурой нового левого проекта. Киборги, стоят перед выбором политического воображения и перед необходимостью нового проекта гендерной, технологической, политической реальности.

[1] Haraway D. Anthropocene, Capitalocene, Plantationocene, Chthulucene: Making Kin //Environmental Humanities, vol. 6, 2015, pp. 159-165 http://environmentalhumanities.org/arch/vol6/6.7.pdf

[2] Харауей Д. Манифест киборга в кн. Гендерная теория и искусство. Антология: 1970-2000. М. Роспэн, 2005. Cсылки на страницы даются в тексте

[3] Фейерабенд П. Наука в свободном обществе. Ресурс ИАА Центр гуманитарных технологий, Москва. http://gtmarket.ru/laboratory/basis/6634/6637#t31

[4] Делез полагал трансцендентальный эмпиризм особым типом сущего, обладающим собственной имманентностью не производной от метафизической бинарной оппозиции материи и идеи.

[5] Можно сказать, что впервые радикальное конструирование нового общества и нового типа человека было разыграно в социальной и культурной политике советских 20х годов: в стратегиях Пролеткульта, в институтах женотделов «феминистского уклона большевиков». Проблема кодирования и программирования социальных отношений, коммунистической чувственности, идеологии и мировоззрения может рассматриваться как новый тип конструктивистского семиозиса.

[6] Фейерабенд П. Наука в свободном обществе. Часть III §4 http://gtmarket.ru/laboratory/basis/6634/6637#t31

[7] Там же, Часть II http://gtmarket.ru/laboratory/basis/6634/6637

[8] McKenzie Wark Molecular red: theory for the Antropocene. 2015. pp.81-90 Электронное издание.

[9] Тактический монизм Маха можно распознать в концепте автопоэзиса Лумана, когда система в пределах своего кода вырабатывает собственные операции самореференции, исключает инореференции, и определяет собственную локальную медиа реальность.

[10] В России Г. Челпановым, ведшим переписку с Махом, был открыт первый в мире Институт экспериментальной психологии в 1913г., изучавший феноменологию восприятия. Книга «Философия техники» П.К.Энгельмейера вышла с предисловием Маха. В 1921 г. была издана книга венского психолога Ф.Хайдера «Вещь и Медиа», как попытка связать феномен и медиа.

[11] Стейла Д. Наука и революция. М.2013

[12] Н.Срничек и А. Вильямс в книге «Изобретая будущее. Посткапитализм и общество после работы» предлагают анализ трех пересекающихся обскурантистских проектов будущего: неоколониальном, затормозившем технический прцесс автоматизации тяжелого труда и переложившего грубый труд на плечи мигрантов. Следствием чего стали замедление автоматизации, кордоны и давка на границах. Второй-мизогинный проект удерживает понимание труда по традиции индустриального производства, не смотря на сокращение индустриальных форм. Тогда все тяготы выживания будут компенсироваться за счет изнурительного бесплатного женского труда. Левый проект «общество после работы», предложенный в книге открывается введением в понятие труда тех видов деятельности, которые полагались феминными, натуральными, низкооплачиваемыми (рождение, кормление, воспитание, обучение, социализация и пр., что связанно с воспроизводством человека, а не его профессиональной или потребительской ценности на рынке), после деконструкции понятия гражданства как закрытого общества привилегий, и после отношения к ресурсам не как к получению прибыли, а как к необходимому потреблению с последующим восстановлением среды. Все эти виды «феминного труда» способны переизобретать общество, занять и солидаризировать различные группы людей.

Srnicek Nick, Willams Alex. Inventing the Future: Postcapitalism and a World Without Work, 2015

[13] Стендинг Гай Прекариат – опасный класс. М.Гараж. 2013

Wark McRenzie Molecular red. Published by Verso, New-york, 2015

Srnicek Nick, Willams Alex. Inventing the Future: Postcapitalism and a World Without Work, 2015