Каким образом Аженор потерял меч, а Каверлэ — кошелек

 

Со скалистого свода стекает прозрачный как хрусталь источник, который проложил русло среди камней.

Преодолев две естественные ступени, оказываешься в глубине извилистой пещеры. Даже днем в ней темно; надо обладать зоркостью лиса, чтобы отыскать ее ночью.

Каверлэ, чтобы не попасть под струи источника, прошел боком и, осторожно ступая, поднялся по ступеням.

Беккер, более находчивый и больший любитель удобств, прошел вперед, в самую глубь пещеры, чтобы отыскать уголок потеплее.

Аженор и Мюзарон слышали и почти видели их.

Наконец Беккер нашел то, что искал, и предложил Каверлэ последовать его примеру, заметив:

— Идите сюда, капитан, места хватит на двоих.

Каверлэ дал себя уговорить и пошел вперед.

Но, с трудом двигаясь в темноте, он недовольно ворчал:

— Место для двоих! Легко сказать…

И он вытянул руки, чтобы не удариться о каменный свод или скалистые стены. Но, к несчастью, он наткнулся на ногу Мюзарона, и, схватившись за нее, закричал:

— Беккер, здесь труп!

— Нет, черт возьми! — вскричал отважный Мюзарон, сжимая ему горло. — Здесь вполне живой человек, который сейчас придушит вас, мой храбрец…

Каверлэ, получив сильный удар, упал, не успев сказать ни слова, а Мюзарон уже заломил ему руки и связал их подпругой от седла.

Аженору лишь оставалось протянуть руку, чтобы проделать то же самое с Беккером, полумертвым от суеверного страха.

— Вот теперь, дорогой мой капитан, мы с вами и поговорим о выкупе, — сказал Мюзарон. — Заметьте хорошенько, что нас больше, что любой ваш жест или крик будет вам стоить нескольких добрых ударов кинжалом под ребра.

— Я не шелохнусь, рта не раскрою, — пробормотал Каверлэ, — только пощадите меня.

— Сначала мы должны себя обезопасить, — заметил Мюзарон, отнимая у Каверлэ все его вооружение с проворством обезьяны, чистящей орех.

Покончив с этой работой, он проделал то же самое с Беккером.

Отобрав оружие, Мюзарон занялся кошельками. В этой операции вежливо вели себя только его пальцы. Совесть его не испытывала никаких неудобств. Наполненные деньгами пояса и плотно набитые кошельки перешли в его руки.

— И ты тоже грабишь, — сказал ему Аженор.

— Нет, сударь, я отнимаю у них возможность творить зло.

Когда миновали первые минуты испуга, Каверлэ попросил разрешения высказать кое-какие соображения.

— Вы можете это сделать, — сказал Аженор, — если будете говорить тихо.

— Кто вы? — спросил Каверлэ.

— Ну нет, это уже вопрос, мой дорогой! — воскликнул Мюзарон. — Мы на него отвечать не станем.

— Вы ведь слышали весь мой разговор с моими людьми.

— До последнего слова.

— Черт побери! Значит, вам известен мой план.

— Да.

— Прекрасно! И что же вы намерены сделать со мной и моим товарищем Беккером?

— Ничего особенного, мы на службе у дона Педро и выдадим вас ему, рассказав все, что нам известно о ваших намерениях в отношении его.

— Это невеликодушно, — возразил Каверлэ, который, наверно, побледнел в темноте. — Дон Педро жесток, он подвергнет меня пыткам, лучше сразу прикончите меня добрым ударом в сердце.

— Мы не убийцы, — ответил Молеон.

— Пусть так, но дон Педро меня убьет.

По долгому молчанию своих победителей Каверлэ сообразил, что он убедил их, так как они ничего не отвечали.

Аженор размышлял про себя.

Внезапное появление Каверлэ раскрыло Молеону, что дон Педро находится в Монтеле. Каверлэ был охотничьим псом с безупречным нюхом и умел выслеживать свою добычу. Молеон посчитал, что Каверлэ оказал ему большую услугу, и это склонило его пощадить бандита. Кстати, враг его был безоружен, ограблен, лишен возможности навредить.

Такие же раздумья одолевали и Мюзарона. Он так привык угадывать мысли своего господина, что одинаковые озарения приходили к ним одновременно.

Будучи человеком храбрым и ловким, Каверлэ воспользовался их молчанием. Он сообразил, что с самого начала неприятного разговора с незнакомцами слышал всего два голоса, но, пошевелив ногами и перевалившись на бок, он убедился, что пещера узкая, и больше четырех человек вместить не может.

Значит, силы были равны, хотя он и остался без оружия. Но, чтобы отобрать свое оружие, надо было иметь свободные руки, а они были связаны.

Однако таинственный гений, который покровительствует злодеям, — это не что иное, как слабость честных людей, — таинственный гений, повторяем мы, пришел на помощь Каверлэ.

«Этот человек будет меня сильно стеснять, — размышлял Аженор. — На моем месте он избавился бы от помехи с помощью кинжала и швырнул бы мое тело в Тахо, но я не хочу прибегать к подобным приемам. Он будет мешать мне, когда я захочу выбраться отсюда, а убраться отсюда мне захочется сразу же, как я получу достоверные сведения об Аиссе и доне Педро».

Подумав об этом, Молеон, который был скор в решениях, схватил Каверлэ за руки и стал его развязывать.

— Господин Каверлэ, сами того не зная, вы оказали мне услугу, — сказал он. — Дон Педро, разумеется, убил бы вас, но я не хочу, чтобы вы погибли от его руки, когда есть такие крепкие виселицы в Англии и во Франции…

С каждым словом опрометчивый Аженор развязывал одну петлю.

— Поэтому я возвращаю вам свободу, — продолжал он, — воспользуйтесь ею, чтобы бежать, и постарайтесь измениться к лучшему.

Сказав это, он полностью развязал подпружный ремень.

Едва Каверлэ почувствовал, что его руки свободны, он бросился на Аженора, пытаясь вырвать у него меч, с криком:

— Заодно со свободой верните мне и мой кошелек!

Каверлэ уже держал меч, нащупав рукоятку, чтобы нанести удар, когда Молеон, ударив его кулаком в лицо, свалил бандита в лужу перед входом в пещеру.

Каверлэ, подобно рыбе, которая, выскочив в воду из корзины рыбака, вновь оживает, почувствовав родную стихию, с наслаждением вдохнул свежий воздух, и со всех ног бросился бежать по дороге в сторону городка.

— Клянусь святым Иаковом, мой господин, вы нанесли отличный удар, — с раздражением воскликнул Мюзарон, — а теперь дайте-ка мне его догнать.

— Полно! Ни к чему, раз уж я пожелал дать ему удрать, — ответил Аженор.

— Безумие! Величайшая глупость! Негодяй сыграет с нами злую шутку, он вернется, он всем расскажет о нас…

— Замолчи, простофиля, — сказал Аженор, локтем толкая в бок Мюзарона, чтобы тот в приступе гнева не наговорил лишнего в присутствии Беккера. — Если он вернется, мы выдадим его дону Педро, которому сейчас же сообщим обо всем.

— Это другое дело, — проворчал Мюзарон, понявший хитрость хозяина.

— Так что, друг, развяжи-ка руки этому честному господину Беккеру и напомни-ка ему, что если Каверлэ, Филипс, Лэсби и Беккер, эти четыре прославленных рыцаря, завтра еще будут находиться в окрестностях, то их всех повесят на стенах замка Монтель, ибо в этом отношении порядок здесь строже, чем во Франции.

— О, я не забуду об этом, сеньоры, — ответил Беккер, ошалев от радости и благодарности. Он и не думал нападать на своих благодетелей, и поцеловав им руки, упорхнул, словно бабочка.

— Ох, сударь мой! — вздохнул Мюзарон. — Сколько приключений!

— Ох, сир оруженосец, — ответил Аженор, — сколь многому вам еще предстоит научиться, прежде чем вы все поймете. Неужто вы не видите, что этот Каверлэ нашел нам дона Педро, что, не зная, кто мы такие, он считает, будто мы из стражи дона Педро, что, следовательно, он уберется отсюда как можно быстрее. Наконец, чего вам не хватает, ведь у вас есть деньги и оружие!

— Я не прав, сеньор.

— Ясное дело.

— Но будем начеку, сударь, настороже. Дьявол и Каверлэ — ребята тертые!

— Сотня солдат не одолеет нас в этой пещере! Спать мы можем по очереди, — ответил Молеон, — и тем самым ждать вестей от моей дорогой возлюбленной, поскольку Небо уже послало нам весть о доне Педро.

— Сударь, теперь меня больше ничто не удивит, и, скажи мне кто-нибудь, что сеньора Аисса спустится навестить вас в этом логове ужей, я поверю ему и отвечу: «Благодарю за приятную новость, добрый человек».

Но тут до изощренного слуха Мюзарона донесся слабый, отдаленный шум — шум размеренный, ритмичный.

— Право слово, вы не ошиблись, — сказал он. — Это Каверлэ улепетывает галопом… Я слышу топот четырех коней, клянусь вам… Он присоединился к своим англичанам, и они убегают от виселицы, которую вы им от души пообещали… Если только они не едут сюда… Но нет, шум удаляется, стихает… Скатертью дорога, до скорого свидания, капитан-дьявол!

— Эй, Мюзарон! — неожиданно крикнул Аженор. — А где мой меч?

— Этот негодяй украл его у вас, — ответил Мюзарон. — Жаль, такая была прекрасная сталь!

— А на рукоятке выбита моя фамилия. Эх, Мюзарон, бандит узнает, кто я.

— Не раньше вечера, господин рыцарь, а вечером, поверьте мне, он уже будет далеко отсюда! Чертов Каверлэ, всегда он что-нибудь украдет.

На следующий день, на рассвете, они услышали, как из замка вышли двое мужчин, оживленно беседовавшие. Это были Мотриль и король дон Педро, который вел под уздцы своего коня.

Когда Аженор их увидел, кровь закипела у него в жилах.

Он собрался наброситься на своих врагов, заколоть их кинжалом и покончить со всем сразу, но Мюзарон удержал его.

— Вы что, сударь, совсем рассудка лишились? — спросил он. — Вы убьете Мотриля, не освободив Аиссу… Вы ведь не знаете, получили или нет те люди, кто охраняют Аиссу, как было при Наваррете, приказ убить ее, если Мотриль погибнет или попадет к вам в плен.

Аженор вздрогнул.

— О, ты по-настоящему любишь меня! — воскликнул он. — Да, любишь!

— Я тоже так думаю… Черт возьми, вы считаете, что мне не доставит удовольствия прикончить этого гнусного мавра, который принес столько зла… Я, конечно, убью его, когда представится счастливая возможность!

Они видели, как на расстоянии вытянутой руки мимо проходят оба их врага, от которых они не рискнули избавиться.

— Судьба играет нами! — воскликнул Аженор.

— Вам ли жаловаться, сударь? — сказал Мюзарон. — Без Каверлэ вы бы уехали вчера, не узнав, где находится дон Педро, не получив известий от доньи Аиссы. Но, тише! Послушаем их.

— Благодарю тебя, я полагаю, она выздоровеет и будет любить меня, — сказал дон Педро своему министру.

— Не беспокойтесь об этом, ваша светлость. Она вылечится, потому что мы с Хафизом нарвем, как велит обычай, трав, о которых вам известно. Поправившись, она будет любить вас, ведь ее больше ничего не раздражает при вашем дворе… Но давайте обсудим серьезные вещи. Проверьте, надежна ли эта новость. Десять тысяч моих соотечественников должны высадиться в Лиссабоне и подняться вверх по Тахо до Толедо. Отправляйтесь в Толедо, где вас любят. Поддержите своих преданных защитников. В тот день, когда Энрике объявится в Испании, вы сразу же захватите его и его армию, зажатую между городом, который он будет осаждать, и войском ваших союзников-сарацин, которое поведу я, когда оно подойдет к Толедо. Ключ к истинному, верному успеху находится в Толедо.

— Мотриль, ты толковый министр. Что бы ни случалось, ты всегда был мне предан.

«Посмотрите, какую гнусную рожу скорчил мавр, чтобы выглядеть приветливо», — шепнул Мюзарон на ухо господину.

— Перед тем, как я расстанусь с вами и вернусь в замок, позвольте дать вам последний совет, — сказал Мотриль. — Отказывайте принцу Уэльскому в выплате денег до тех пор, пока он не примет вашу сторону. Эти англичане — люди вероломные.

— Ты прав, и к тому же денег нет.

— Еще один довод. Прощайте, ваша светлость, отныне вы станете одерживать победы и будете счастливы.

— Прощай, Мотриль.

— Прощайте, государь.

Наши искатели приключений снова должны были испытать невыносимые муки, видя, как Мотриль, зловеще улыбаясь, медленно поднимается обратно в замок, куда так страстно жаждал попасть Аженор.

— Давай схватим его, — предложил Молеон, — пройдем с ним в замок, скажем, что, если он не выдаст нам Аиссу, мы его прикончим.

— Верно, но когда мы будем спускаться вниз по дороге, он завалит нас камнями. И чего мы добьемся? Терпение, говорю я вам, Бог милостив.

— Хорошо! Раз ты не хочешь брать Мотриля, то хотя бы не отказывайся от случая, который дарит нам дона Педро. Он едет один, а нас двое, захватим его и, если он будет сопротивляться, убьем, или же, если он не будет защищаться, отвезем его к дону Энрике де Трастамаре, чтобы показать, что мы нашли его врага.

— Превосходная мысль! Я принимаю ее и следую за вами, — ответил Мюзарон.

Они подождали, пока Мотриль поднялся на площадку замка, и лишь тогда осмелились выбраться из своей норы.

Но, устремив свои взгляды на равнину, они увидели дона Педро во главе отряда из нескольких десятков вооруженных всадников. Он спокойно ехал в сторону Толедо.

— Эх, черт возьми, какими же мы оказались глупыми! Простите, сударь, доверчивыми, — сказал Мюзарон. — Ведь Мотриль не позволил королю ехать одному, навстречу ему из городка выслали охрану.

— Кто им сообщил?

— Как кто? Вчерашние мавры, или же подали сигнал из замка.

— Верно, теперь мы должны думать лишь о том, как увидеть Аиссу, если это возможно, или возвратиться к дону Энрике!

 

XVII

Хафиз

 

За целый день не представилось возможности узнать, что происходит в замке.

Из него, кроме поставщиков припасов, никто не выходил.

Правда, прибыл гонец. О его приезде возвестил рог, в который протрубил комендант замка. Аженор и Мюзарон не сочли благоразумным задерживать гонца.

Ближе к вечеру, когда все смолкло, когда даже доносившийся с реки плеск волн стал мягче, приглушеннее, когда небо на горизонте побледнело, а в горах потемнело, наши друзья услышали оживленный разговор, который велся двумя знакомыми им голосами.

Спускаясь с площадки замка по дорожке, ведущей к воротам, спорили Мотриль и Хафиз.

— Хозяин, ты запер меня, когда король был здесь, а обещал представить меня королю, — говорил Хафиз. — Ты также обещал мне много денег. Мне скучно с этой девушкой, которую ты заставляешь меня охранять, я хочу воевать вместе с моими земляками, что приехали с родины, и сейчас плывут вверх по Тахо на кораблях под белыми парусами. Поэтому, заплати мне скорее, мой господин, и я поеду воевать к королю.

— Ты хочешь покинуть меня, сын мой? — спросил Мотриль. — Разве для тебя я плохой господин?

— Нет, но я больше не хочу подчиняться никакому господину.

— Я могу не отпустить тебя, ведь я тебя люблю, — сказал Мотриль.

— А я не люблю тебя. Ты заставил меня совершать черные дела, которые терзают меня по ночам жуткими видениями. Я слишком молод, чтобы решиться вести такую жизнь. Заплати мне и отпусти меня, а не то я найду того, кому расскажу обо всем.

— Что ж, ты прав, — ответил Мотриль. — Поднимайся в замок, я немедленно расплачусь с тобой.

Когда они спускались вниз, Хафиз шел сзади, а Мотриль — впереди. Дорожка была такой узкой, что, поднимаясь вверх, Хафиз теперь должен был идти впереди.

В каменной впадине заухала сова, алые отблески вечерней зари на скалах сменились темно-фиолетовыми.

Вдруг страшный крик и какое-то жуткое проклятие послышались в воздухе, а затем что-то тяжелое, бесформенное, окровавленное распласталось перед входом в пещеру, где Аженор и его верный Мюзарон внимательно прислушивались к горячему спору тех двоих.

На смертельный крик они ответили воплем ужаса.

Ночные птицы в испуге вспорхнули из расселин; даже насекомые растеряно разбежались из своих щелей.

Вскоре кровь окрасила воду в водосборе.

Бледный и дрожащий Аженор высунул голову из укрытия; рядом появилось белое как мел лицо Мюзарона.

— Хафиз! — вскричали они, увидев в трех шагах от себя неподвижное, изуродованное тело спутника Жильдаза.

— Бедное дитя! — пробормотал Мюзарон, который выбрался из пещеры, чтобы оказать ему помощь, если таковая еще требовалась.

Но тени смерти уже распростерлись над этим смуглым лицом; вытаращенные глаза тускнели, хриплое, смешанное с кровью дыхание с трудом вырывалось из разбитой груди юного мавра.

Он признал и Мюзарона, и Аженора, на лице его отразился суеверный ужас.

Несчастному, видимо, почудилось, что перед ним предстали тени мстителей. Мюзарон приподнял Хафизу голову, Аженор принес воды, чтобы освежить ему лоб и промыть раны.

— Француз! Француз! — повторял Хафиз жадно глотая воду. — О Аллах! Прости меня…

— Мы возьмем тебя с собой, бедный малыш, и вылечим, — сказал Аженор.

— Нет, я умираю, гибну, как Жильдаз, — прошептал сарацин. — Я заслужил такую смерть, меня убили. Мотриль сбросил меня со стены замка.

Умирающий заметил, что Молеон вздрогнул от ужаса.

— Француз, — шептал он, — я ненавидел тебя, но сейчас перестал ненавидеть, потому что ты можешь отомстить за меня… Донья Аисса по-прежнему любит тебя… Донья Мария тоже защищала тебя. Это Мотриль отравил Марию, это он воспользовался обмороком Аиссы, чтобы ранить ее кинжалом. Расскажи об этом королю дону Педро, сообщи ему скорее… но спасай Аиссу, если ты ее любишь. Ведь через две недели, когда дон Педро вернется в замок, Мотриль должен отдать ему Аиссу, усыпленную волшебным напитком… Я принес тебе зло, но хочу сделать добро, прости меня и отомсти за меня… Аллах…

Он в изнеможении уронил голову, в мучительном напряжении повернул глаза в сторону замка, как бы проклиная его, и испустил дух.

Почти полчаса друзьям никак не удавалось собраться с мыслями и вновь обрести хладнокровие.

Это гнусное убийство, разоблачения Хафиза, будущие опасности сковали их невыразимым страхом.

Аженор поднялся первым.

— Две недели мы можем не волноваться, — сказал он. — А через две недели кто-то из нас, дон Педро, Мотриль или я, погибнет. Вставай, Мюзарон, поедем в лагерь Энрике, чтобы отчитаться перед ним в задании, которое я получил. Но давай поторапливаться… Поищи лошадей на равнине.

Мюзарону, пораженному случившимся, действительно удалось найти лошадей, которые, впрочем, сами пришли на его голос.

Он заседлал их, нагрузил поклажей и, легко вскочив в седло, двинулся следом за хозяином, который поехал по дороге на Толедо.

Когда они выбрались на равнину, черный силуэт зловещего замка четко вырисовывался на серо-голубом небе.

— Держись, Мотриль! — звонким голосом прокричал Аженор, грозя кулаком окнам замка. — Мы еще встретимся, Мотриль! До скорого свидания, Аисса, любовь моя!

 

XVIII

Военные приготовления

 

Порох не загорается с такой быстротой, с какой в провинциях дона Педро вспыхнул мятеж.

Не боясь вторжения со стороны соседних королевств, наибольшая часть жителей городов выступила в защиту Энрике сразу же, как только выпущенный им манифест возвестил Испании, что он вернулся с армией, которой командует коннетабль Бертран Дюгеклен.

Через несколько дней дороги оказались забиты наемниками, преданными Энрике гражданами, монахами всех орденов и бретонцами, что направлялись в Толедо.

Но город, сохранивший, как и предсказывал Бертран, верность дону Педро, закрыл ворота, укрепил свои стены и стал ждать осады.

Энрике времени даром не терял. Окружив город, он начал осаду. Это объявление военных действий было ему очень выгодно, ибо давало время союзникам собраться под его знаменами.

Дон Педро тоже действовал активно. Он слал гонца за гонцом своим старым друзьям — королям Гранады,[195]Португалии[196], Арагона и Наварры.

Он вел переговоры с больным принцем Уэльским; тот лежал в Бордо и, казалось, несколько утратил свой воинственный пыл и, отдыхая, словно готовился к той жестокой смерти, которая молодым отняла его у славного будущего.

Сарацины, как обещал Мотриль, высадились в Португалии. Передохнув несколько дней, они, погрузившись на суда, предоставленные им королем Португалии, поплыли вверх по Тахо; впереди по берегу гнали три тысячи лошадей, посланных дону Педро его португальским союзником.

На стороне Энрике были города Галисии и Леона; он располагал армией, чье крепкое ядро составляли пять тысяч бретонцев под командованием Оливье Дюгеклена.

Энрике лишь ждал надежных вестей от Молеона, когда тот появился в лагере вместе с оруженосцем и рассказал обо всем, что делал и видел.

Король и Бертран выслушали его в глубоком молчании.

— Как! — воскликнул коннетабль. — Разве Мотриль не уехал с доном Педро?

— Мотриль ждал, когда подойдут сарацины, чтобы встать во главе их.

— Можно послать сотню солдат, чтобы прежде всего захватить в Монтель мавра, — посоветовал Бертран. — Отряд поведет Аженор, а поскольку, как я предполагаю, у него нет особых причин любить этого Мотриля, то он построит на берегу Тахо высокую виселицу и повесит на ней сарацина, этого убийцу и предателя…

— О сеньор, вы были так добры, обещая мне вашу дружбу и поддержку, — сказал Аженор. — Не отказывайте мне в них сегодня, умоляю вас, разрешите, чтобы сарацин Мотриль спокойно, ничего не подозревая, жил в замке Монтель.

— Почему же? Это гнездо надо разрушить.

— Сеньор коннетабль, я знаю это логово, которое в будущем будет нам полезно. Вам известно, что, если хотят взять лиса, то делают вид, будто не замечают его норы, и проходят мимо, не глядя в ее сторону. Иначе он покинет ее и больше туда не вернется.

— Ну и что же дальше, шевалье?

— Сеньоры, пусть Мотриль и дон Педро думают, что о них никто не знает и что они неприступны в замке Монтель, где позднее — как знать? — мы можем поймать их обоих в одну сеть.

— Аженор, я надеюсь, что это не единственный твой довод? — спросил король.

— Да, сир, — я ведь никогда на лгал, — да, это не единственный мой довод. Истинная причина в том, что в этом замке заточен мой друг, которого Мотриль убьет, если мы окружим крепость.

— Так прямо и говори, — воскликнул Бертран, — и никогда не думай, что мы решимся отказать тебе в твоей просьбе!

После этой беседы, которая успокоила Молеона насчет судьбы Аиссы, командиры армии еще больше ужесточили осаду Толедо.

Жители оборонялись так упорно, что город стал ареной множества боевых схваток, и немало знаменитых осаждающих, причем самых опытных воинов, было убито или ранено в стычках и вылазках.

Но эти бои были лишь прологом к большому сражению, подобно тому, как молнии и гром в облаках являются предвестием бури.

Дон Педро приехал в Толедо — город был хорошо укреплен и имел солидные запасы съестного, — чтобы уладить свои дела с подданными и союзниками.

В бесконечной череде гражданских войн толедцы склонялись то на одну, то на другую сторону; надо было вдохнуть в них боевой дух, который навеки связал бы горожан с делом победителя при Наваррете.

Этой победой дон Педро гордился больше всего. Если толедцы не поддержали бы на этот раз своего государя и он не выиграл бы первого сражения, как победил при Наваррете, то с Толедо было бы покончено навсегда: дои Педро не простил бы этого городу.

Ему, человеку коварному, хорошо было известно, что на самом деле воздействовать на жителей большого города могут лишь голод и алчность.

Мотриль твердил ему об этом каждый день. Поэтому надлежало кормить толедцев и внушать им надежду на богатые трофеи.

Дону Педро не удалось достичь этих двух целей. Он многое обещал в будущем, но ничего не давал в настоящем.

Увидев, что на рынке не хватает съестного, а закрома пусты, толедцы начали роптать.

Группа из двадцати богатых горожан, преданных графу де Трастамаре или движимых только несогласием с доном Педро, подстрекала недовольных и создавала в городе смуту.

Дон Педро посоветовался с Мотрилем.

— Эти люди сыграют с вами злую шутку, открыв, пока вы спите, городские ворота вашему сопернику, — сказал мавр. — В крепость войдут десять тысяч солдат, возьмут вас в плен, и война на этом закончится.

— Что же надо сделать?

— Одну очень простую вещь. В Испании вас называют доном Педро Жестоким.

— Мне это известно… Но заслужил я это звание всего лишь чуть более решительным исполнением приговоров.

— Я не спорю… Но если вы заслужили это имя, не надо бояться заслужить его еще раз. Если вы не заслужили его, то поспешите оправдать свое имя какой-нибудь славной расправой, которая убедит толедцев, что рука у вас тяжелая.

— Да будет так, — сказал король. — Я начну действовать сегодня ночью.

Дон Педро, действительно, приказал назвать ему имена недовольных, о которых мы уже упоминали; разузнал, где они живут и каковы их привычки. Потом, ночью, взяв сотню солдат, которыми командовал сам, врывался в дома к мятежникам и приканчивал их.

Тела их сбросили в Тахо. Немного ночного шума и много старательно смытой крови — вот и все, что поведало толедцам, каким образом король намеревался вершить правосудие и управлять городом.

Поэтому горожане перестали роптать и принялись прежде всего с большим восторгом поедать своих лошадей, с чем король их и поздравил.

— Лошади в городе вам не нужны, — объяснил им дон Педро. — Ездить далеко здесь некуда, ну а вылазки на осаждающих мы сможем делать и пешком.

Прикончив лошадей, толедцы были вынуждены поедать своих мулов. Для испанца это жестокая необходимость. Мул — животное национальное, каждый испанец считает его почти своим другом. Конечно, лошадей убивают и во время корриды; но именно на мулах вывозят с арены убитых лошадей и быков.

Итак, толедцы, горестно вздыхая, съели и своих мулов.

Энрике де Трастамаре не мешал им в этом.

Это заклание мулов придало решимости осажденным, которые вышли из крепости на поиски съестного; но Виллан Заика и Оливье де Мони, которые не съели своих бретонских лошадей, жестоко их побили, вновь загнав в крепость.

Дон Педро подал горожанам новую мысль. Он предложил им кормиться фуражом, который остался после съеденных лошадей и мулов.

Фураж был изничтожен за неделю, после чего горожанам пришлось искать другое пропитание.

Однако обстоятельства складывались никак не в пользу Толедо.

Принц Уэльский, раздосадованный тем, что не получает денег, которые ему был должен дон Педро, прислал в Толедо трех послов, чтобы предъявить счет за военные расходы.

Дон Педро спросил Мотриля, как быть с эти новым затруднением.

— Христиане очень любят пышные церемонии и праздники, — ответил Мотриль. — Если бы у нас были быки, я посоветовал бы устроить великолепные бои, но, поскольку их больше не осталось, надо придумать что-нибудь другое.

— Что именно? Говорите.

— Эти послы едут требовать от вас денег. Все Толедо ждет вашего ответа. Если вы откажетесь платить — это значит, что казна ваша пуста и вы больше не сможете рассчитывать на толедцев.

— Но я не могу расплатиться, у нас не осталось ни флорина.

— Мне прекрасно это известно, ваша светлость, ибо я ведаю финансами. Однако недостаток денег можно возместить, если пораскинуть умом.

Вы пригласите послов торжественно явиться в собор. Там, в присутствии всего народа, который будет зачарован, увидев ваши царственные одежды, золото и драгоценные камни церковного убранства, богатые доспехи, а также полторы сотни лошадей, что в городе покажутся невиданными животными вымершей породы, вы спросите их:

«Господа послы, располагаете ли вы всеми полномочиями, чтобы вести со мной переговоры?»

«Да, — ответят они, — мы представляем его светлость принца Уэльского, милостивого нашего повелителя».

«Превосходно! — скажете вы. — Значит, его светлость требует ту сумму, которую, как мы условились, я должен буду ему выплатить?»

«Да», — ответят они.

«Я признаю долг, — скажете вы, мой государь. — Но мы с его светлостью договорились, что взамен суммы, каковую я должен, я получу покровительство, союз и сотрудничество англичан».

— Но я же получил их! — вскричал дон Педро.

— Да, но вы больше не располагаете ими и рискуете получить совсем обратное… Поэтому прежде всего от англичан надлежит добиться нейтралитета: ведь если вам, наряду с армией Энрике де Трастамаре и бретонцами под водительством коннетабля, придется еще сражаться с вашим кузеном, принцем Уэльским, то вы, государь мой, пропали, и англичане сами заплатят себе, содрав с вас три шкуры.

— Они откажутся помогать мне, Мотриль, потому что я не смогу заплатить.

— Если бы они хотели отказаться, то уже отказались бы. Но христиане слишком самолюбивы, чтобы признаваться друг другу в своих ошибках. Принц Уэльский предпочел бы потерять все деньги, которые вы ему должны, но делать вид, что с ним расплатились, нежели получить долг тайком от всех… Позвольте мне договорить… Поэтому, когда послы будут требовать от вас долг, вы ответите им:

«Мне грозят военными действиями со стороны принца Уэльского… Если это произойдет, я лучше предпочту потерять все мое королевство, чем сохранять хотя бы намек на союз с таким вероломным государем. Поклянитесь же мне, что его светлость принц Уэльский, начиная с этого дня, два месяца держит свое слово (до того как он обещал оказывать мне помощь, принц собирался сохранять нейтралитет), и через два месяца, клянусь вам на Евангелии, я расплачусь с вами, деньги для этого уже собраны».

Послы заплатят вам, чтобы получить разрешение быстрее вернуться к себе; и народ ваш будет рад, вздохнет с облегчением, убедившись, что ему больше не угрожают новые враги, а съев своих лошадей и мулов, он сожрет всех крыс и ящериц Толедо, благо их предостаточно из-за близости гор и реки.

— Ну а что будет через два месяца, Мотриль?

— Вы расплатиться не сможете, это верно, но вы выиграете или проиграете сражение, которое мы хотим дать. Через два месяца вам, победителю или побежденному, больше не нужно будет расплачиваться с вашими долгами: если вы победите — вам дадут сколько угодно кредитов, если проиграете — то с вас вообще нечего будет взять.

— А как же моя клятва на Евангелии?

— Вы часто говорили о том, что хотите перейти в магометанство, это будет, мой государь, хорошая возможность. Раз вы предались Магомету, вам больше нечего будет делить с Иисусом Христом, чужим пророком.

— Мерзкий язычник! — пробормотал дон Педро. — Как ты смеешь давать подобные советы!

— Смею, потому что ваши преданные христиане вообще не дают вам советов, — возразил Мотриль. — И посему мои советы ценны вдвойне.

Дон Педро, все хорошо обдумав, в точности выполнил план Мотриля.

Церемония была грандиозной; толедцы забыли о голоде, узрев великолепие двора и роскошь военных доспехов.

Дон Педро проявлял такое великодушие, произносил такие прекрасные речи и клялся так торжественно, что послы, заверив его в невмешательстве англичан, выглядели такими радостными, словно с ними расплатились наличными.

«Для меня все это неважно, — убеждал себя дон Педро. — Этот долг умрет вместе со мной».

Ему повезло больше, чем он надеялся, ибо, как обещал Мотриль, по реке Тахо прибыли крупные подкрепления африканцев и прорвали враждебное окружение, что позволило накормить город; таким образом, дон Педро, собрав свои силы, оказался во главе восьмидесятитысячной армии, куда входили как евреи, так и сарацины, португальцы, кастильцы.

Во время всех этих приготовлений к войне он держался обособленно, тщательно оберегая свою персону и ни в чем не полагаясь на волю судьбы, которая могла одной случайностью разрушить задуманный и подготовленный им сильный удар по врагу.

Дон Энрике, напротив, уже организовывал управление, словно законно выбранный, утвердившийся на престоле король. Он желал, чтобы на другой день после битвы, принесшей ему корону, его королевство было таким же прочным и благополучным, словно долго жило в мире.

Аженор, пока дон Энрике и дон Педро предавались своим маневрам, не спускал глаз с Монтеля и, благодаря щедро оплачиваемым соглядатаям, знал, что Мотриль, расположивший кордон войск между замком и Толедо, почти каждый день отправлялся на быстром как ветер берберийском скакуне проведать Аиссу, окончательно залечившую свою.

Он всеми способами пытался проникнуть в замок или дать знать о себе Аиссе, но безуспешно.

Беспрестанно думая об этом, Мюзарон тоже пребывал в лихорадочном возбуждении.

В конце концов Аженор стал видеть спасение лишь в скором генеральном сражении, которое позволило бы ему собственноручно убить дона Педро и живьем взять Мотриля, чтобы в качестве выкупа за жизнь гнусного мавра он мог получить свободную и невредимую Аиссу.

Страстная навязчивость этой сладостной мысли, этой неотступной мечты утомляла мозг молодого человека. Он испытывал глубокое отвращение ко всему, что не имело отношения к наступательным решительным военным действиям; он входил в совет командиров, на котором неизменно предлагал снять осаду и навязать дону Педро генеральное сражение.

В совете он сталкивался с серьезными противниками, ибо армия дона Энрике не превышала двадцати тысяч человек и многие офицеры полагали, что было бы безумием рисковать и потерять свое несомненное преимущество.

Однако Аженор доказывал, что если дон Энрике, собравший после выпуска своего манифеста всего лишь двадцать тысяч солдат, не проявит себя каким-нибудь громким поступком, то силы его не увеличатся, а уменьшатся, тогда как к дону Педро каждый день по Тахо прибывают на помощь сарацины и португальцы.

— Города охвачены тревогой, — говорил Аженор, — они колеблются между двумя станами, вы сами видите, как ловко дон Педро принудил нас к бездействию, что для всех служит доказательством нашего бессилия. Оставьте Толедо, которого вы не возьмете. Вспомните, что если вы выиграете сражение, то город будет вынужден сдаться. Сейчас ничто не побуждает толедцев к сдаче; наоборот, осуществляется план Мотриля. Вы окажетесь зажатыми между стенами каменными и железными. У вас за спиной на берегу Тахо восемьдесят тысяч солдат. Нам придется сражаться лишь за то, чтобы достойно погибнуть. А сегодня вы можете атаковать и победить.

Суть этой речи была своекорыстной, но ведь ни один добрый совет не лишен толики корысти.

Коннетабль был слишком умным и опытным воином, чтобы не поддержать Молеона. Оставалось преодолеть нерешительность короля, который сильно рисковал, не приняв всех мер предосторожности, потерпеть неудачу.

Но то, чего не делают люди, творит по своей воле Бог.

 

XIX

Аисса

 

Как и Аженор, дон Педро тоже пылал нетерпением обладать сокровищем, которое после короны было ему дороже всего на свете.

Каждый раз, когда, завершив свои дела, король мог ночью, по дороге, охраняемой рядами преданных ему солдат, примчаться в замок и хоть четверть часа видеть прекрасную Аиссу, бледную и печальную, он был счастлив.

Но Мотриль редко баловал короля подобным счастьем. Замысел сарацина удался, и добыча уже трепыхалась в его крепко натянутой сети; теперь следовало удержать ее, ибо оказавшийся в ловушке король был подобен льву в западне: когда лев пойман, никогда нельзя быть уверенным, что он не вырвется.

Дон Педро настойчиво требовал от Мотриля отдать ему Аиссу; он обещал взять ее в жены и посадить на трон.

— Нет, — отвечал Мотриль, — не следует королю во время битвы справлять свадьбу, он не должен предаваться любви, когда храбрые воины гибнут за него. Нет. Дождитесь победы, и тогда все вам будет дозволено.

Так он сдерживал трепещущего от нетерпения короля, и мысль его была ясна; дон Педро разгадал бы ее, если бы не был ослеплен страстью.

Мотриль хотел сделать Аиссу королевой Кастилии, ибо знал, что этот брак христианина с магометанкой возмутит весь христианский мир и все отвернутся от дона Педро, а сарацины, множество раз побежденные, вновь завоюют Испанию и воцарятся в ней навсегда.

В этом случае Мотриль стал бы королем Испании. Ведь это Мотриль, известный всем маврам, уже десять лет вел их шаг за шагом на эту землю обетованную, делая успехи, которые видели все, кроме опьяненного страстью полубезумного короля.

Но поскольку, отдавая Аиссу, готовясь обрушить на голову дона Педро множество несчастий, все-таки надо было действовать неторопливо, наверняка, Мотриль ждал решающей победы, что уничтожила бы самых яростных врагов, с которыми мавры могли столкнуться в Испании. Маврам нужно было под знаменем дона Педро выиграть крупное сражение, чтобы убить Энрике де Трастамаре, Бертрана Дюгеклена и всех бретонцев,