Об исцелении душевнобольной зинаиды Тихоновой (будущей монахини феофании)

 

«Одна из духовных дочерей отца Тимона [речь идет о времени еще Старого Валаама, то есть до 1939/40 го­дов, и задолго до получения старцем имени Михаи­ла. — Авт.], Зина Тихонова, заболела нервами.

Зина Тихонова — ныне монахиня Феофания — очень хорошая и подвижница. В их семье мать — монахиня Александра, сестра — монахиня Елена, уже лет сорок псаломщица, а теперь и Зинаида — постриженница отца Михаила. Мы были пострижены келейно на Новом Валааме нашим старцем в 1957 году...

На обычном языке эту болезнь [Зинаиды] называют психическим расстройством — сумасшествием. Но она была в настоящем смысле душевно больна. По состоя­нию здоровья ее не могли держать дома, но в больни­цу она ни за что не хотела. "Поедем, — сказала ей ее подруга, — ты там увидишь, как другие страдают..." — "Ах, там страдают, так едем”, — согласилась Зина.

Зина все ясно сознавала, все понимала, чувствова­ла, что ею владеет какая-то чужая сила, которую она не может одолеть, которая сильнее ее. "Когда меня по­садили в ванну [рассказывала она], столько было этой чужой силы, что несколько человек едва могли меня удержать, и всех я облила водой".

Сознание не уходило, но оставалось наравне с этим чужим, владевшим ею. Она молилась, крестилась: "Я всегда видела ясно и чувствовала около себя тех, кто за меня молился”, — рассказывала она потом. Она помогала другим больным, старалась их утешить. Доктора определили болезнь "на религиозной почве” и считали неизлечимой. Пробыв недолго в больни­це, она стала просить родных, чтобы ее взяли домой: "Если вы не хотите, чтобы я действительно сошла с ума". Ее взяли, несмотря на предупреждения док­торов. Отец Михаил молился все время о ней. Дома она стала поправляться и скоро совсем стала здоро­вой.

Встретившись после болезни со старцем, она, в по­рыве благодарности встав перед ним на колени,

обхватила его ноги. "Не меня надо благодарить и лю­бить, а Бога", — сказал он. Сделав земной поклон обра­зам, Зина ответила: "Батюшка, я люблю вас за любовь вашу". Батюшка взял ее голову и поцеловал ее в лоб».

 

ИСЦЕЛЕНИЕ МАРИИ (СТАХОВИЧ)

 

«Была холодная погода, гололедица. Время тяжелое, война, то и дело воздушная тревога над Гельсингфор­сом [Хельсинки]. Жили мы в пятом этаже, приходилось не раз в день выходить по делу и подолгу стоять за про­дуктами, которых было мало. Надо было относить ра­боту ([будучи вынужденной] дома шить на ножной ма­шинке). Муж был больной и не мог выходить из дому совсем. Для работы нужны были опилки, за ними надо было ехать на трамвае и от него несколько пройти пря­мо на лесопилку; было очень скользко, тут шли рельсы и между ними, для перевода вагонеток, — вертящиеся круги.

Нагрузив мешок опилками, я переходила рельсы и ступила неожиданно на вертящийся круг — он повер­нулся, нога скользнула и подвернулась. От страшной боли не могла сразу двинуться с места... С молитвой, едва ступая, не знаю как добралась до трамвая; боль ужасная, и нога в щиколотке делается как деревян­ная... Кое-как добралась до дому. Нога сильно распухла, и по опухоли шли кровоподтеки багрово-лиловые.

Я пришла в отчаяние. Положение безвыходное: не двинуться, телефона нет, запасов продуктов тоже нет, а мой больной [муж] тоже не может выйти... Нога распухает больше и больше. Легла в постель, со сле­зами молясь; во время молитвы с отчаянием сказала:

"Батюшка, хоть ты бы умолил за меня Бога — что я буду делать с моим больным?” После этой молитвы я как-то быстро заснула, хотя нога так болела, что [я] никак не могла для нее найти удобное положение, — боль от простыни, боль и тяжесть от одеяла.

Под утро вижу во сне батюшку: он смотрит на меня приветливо и весело, берет крепко рукой за плечо — и встряхнул меня. Я проснулась в добром настроении, вспомнила про ногу, посмотрела на нее — опухоли как не бывало; попробовала ступить — не болит, точ­но и не было ничего; только остались с двух сторон легкие кровавые подтеки. И по лестнице ходила, и все дела свои смогла устроить — только кровоподтеки да некоторая негибкость напоминали о том, что было.

Так меня исцелил мой дорогой батюшка. Но замеча­тельно, что, встретившись с ним после этого, имея на­мерение ему это рассказать, я, проведя с ним дня три, совсем об этом забыла и не пересказала ему о своем ис­целении. Встретились опять через полгода — и повто­рилось то же.

Тогда я задумалась над этим и решила, что пока не буду об этом говорить. Только несколько лет спустя, уже после своего пострига, рассказала батюшке этот случай. Он выслушал молча, опустил глаза и только сказал: "По вере вашей да будет вам”».

 

ТАЙНА МОНАХИНИ АННЫ

 

«Было это в 1954 (или 1955) году — точно не помню. Летом приехала к старцу одна вдова (из города Вильманстранда). Она была впервые на Валааме и, много наслышавшись об отце Михаиле, пошла к нему. Пого­ворив с ним, хотела через два дня уехать обратно, так как у нее были дела со своим домом; взяла и обратный билет на понедельник. Была суббота.

Отец Михаил ей неожиданно сказал: "Не уезжай в по­недельник, отложи... Дело важное — я должен тебя по­стричь".

Она пришла в большое недоумение от этого — [ведь она] не готовилась; хотя против монашества не име­ла ничего, но ответила, что с домом дела неотложные, будут ее ждать, отложить нельзя, а на следующее лето приготовится, и тогда пусть отец Михаил ее пострижет. Но батюшка настойчиво уговаривал не откладывать: "Так надо, теперь же, — говорит, — если ты не можешь отложить, то я это сделаю завтра же, в воскресенье; все достанем, но откладывать нельзя". После настой­чивых уговоров она согласилась — была пострижена с именем Анны. Постриг был тайный.

В понедельник она уехала домой. Было это в конце лета. Месяца через два с половиной ее нашли мертвой у нее в комнате, перед иконами, в монашеском, с четка­ми в руках. Жила она одна в своем доме. Ни о каких ее болезнях никто не слыхал.

На следующее лето духовная дочь, вспоминая с от­цом Михаилом этот случай, спросила его: "Батюшка, как вы знали, что Анна умрет?" — "Да не знал я это­го". — "Как не знали? Почему же вы настояли, чтобы она не откладывала и сразу постриглась?” — "Это надо было, я должен был, на то была воля Божия", — заклю­чил старец.

"Знай, — сказал отец Михаил, — как бы кто ни до­бивался стать монахом, без Божией воли никогда им не станешь. Я не знал, что она умрет, но было мне ве­лено безотлагательно ее постричь. Я могу это сделать, только если есть или крайняя нужда, или Откровение Божие, или благословение и воля высшего иерарха. Когда бывает второй случай — [когда] Господь мне ве­лит, [то] я не буду ни у кого спрашивать — ни у архие­рея, ни у патриарха: не могу ослушаться повеления Бо­жия; и в первом случае — то же".

Но на вопрос, как же батюшка знал, что так надо было поступить, как ему так ясно, явно открывается

Божия воля (и лик Пречистой видит, и Она отворачи­валась от него, [а] потом обернулась), отец Михаил ни­чего не ответил. Вероятно, вопрос был слишком сме­лый и ответ — не по духовным силам вопрошавшей».

 

ВОССТАНИЕ ОТ ОДРА БОЛЕЗНИ

 

«Был и другой случай. Одна из батюшкиных ду­ховных дочерей, мать малых ребят, очень тяжело за­болела — лежала прикованная к постели, лекарства не помогали. Пришел батюшка с псаломщицей ее на­вестить, очень жалел детей. [И вдруг он обратился к ней:] "Что ты лежишь? Дала бы нам чайку”. Она, ниче­го не думая, послушно встала, приготовила чай и с того времени совсем поправилась.

Имя ее и место, где это произошло, мне неизвест­ны — на эти вопросы батюшка не захотел отвечать: "Все ты меня расспрашиваешь... Это не надо, и похвалять меня не надо; великое зло монаху — похва­ла; бесы этого не переносят и нападают тогда на него с особой силой. Монаха похвалять — бесов вокруг него собирать”».