В чём разница между светлостью и сиятельством?

Проснулся Степан от запаха жареного хлеба и какого-то зверского чая с примесью ароматических трав. С трудом разлепив глаза, студент слегка ошарашено посмотрел на циферблат настенных часов – было уже почти десять часов утра. Он умудрился проспать! Стёпа с недоверием прислушался – на кухне гремела посуда, а голос Свата мурлыкал какую-то песенку. Парень быстро вскочил и уже хотел ломануться на звуки, но тут же одёрнул себя. Его лицо мгновенно застыло. Студент спокойно оделся и пошёл умываться, поздоровавшись по пути с нарисовавшейся Фишкой.

Минут через пятнадцать парень вошёл в кухню и замер, наблюдая за действом, устроенным хозяином квартиры. Бехтерев знал свою квартиру, как паук – сеть, и ни одно движение не пропадало даром. Похоже, он уже заканчивал приготовление завтрака – домывал какую-то чашку. Хлеб, пожаренный в тостере, золотистой горкой высился на блюде посреди стола. Чайные чашки дымились паром. Не обошлось и без баночки джема. Степан несколько неуверенно сказал:

- Доброе утро, Святослав Львович.

- Я бы сказал, более чем, Степан, особенно после тяжёлой ночи, - отозвался Сват. – Фишка не расплющила тебе ноги?

Морзе моргнул, озадаченный «ты»-напором Бехтерева. Но решил держать марку до конца:

- Разбудили бы меня… Я бы завтрак приготовил.

- Ну, зачем же прерывать такой сладкий молодой сон? – в голосе фотографа мелькнула ирония. Бехтерев поставил чашку на сушилку и уверенно прошёл к столу, где и угнездился на табурете:

- Да ты садись, давай чаю попьём. Справлялся же я как-то раньше.

Стёпа мрачно потупился и пристроил своё седалище по другую сторону стола. Конечно, слепой фотограф обходился своими силами до того, как в его квартире появился студент. Это было понятно. Но слова почему-то задели Стёпу за живое. Словно отобрали нечто очень важное. Степан тяжело вздохнул, уже в процессе спохватившись и замаскировав вздох деланной зевотой. Сват невозмутимо намазал кусок жареного хлеба джемом и принялся завтракать. Практикант последовал его примеру, блуждая мыслями где-то рядом. Он напомнил себе, что осталась всего неделя. Семь дней, включая наступивший. Не так уж и много. Можно потерпеть, главное – держаться на расстоянии от хозяина квартиры и не лезть, куда не просят. Когда в зубах Стёпы хрустнул хлеб, Сват вдруг ровным голосом сказал:

- Прости меня, пожалуйста, за вчерашнее. Просто это было так неожиданно. Только я тебя очень прошу, больше ни слова про выставку. Договорились?

Бехтерев замолчал, явно не ожидая ответа. Степан онемел от такого подхода к жизни. А потом пробормотал:

- Это вы меня простите. Больше такого не повторится.

Сват поморщился:

- Ты так сильно обиделся? Не стоит, Аркадьевич. Все мы люди и совершаем ошибки.

Морзе аж выпрямился на табурете. У него возникло ощущение, что его снова макнули с головой в дерьмо. На такую снисходительность парень никак не рассчитывал. Он отхлебнул чай, скривился от его температуры и сказал:

- Спасибо, что понимаете. Я всего лишь практикант социальной службы. И мне надо напоминать об этом.

Как говорится, наше дело предложить, ваше – матом обложить. Стёпа догрыз хлеб, не обращая особого внимания на то, что Сват почему-то заметно рассердился. Фотограф явно хотел сказать что-то ещё, но героически сдерживал себя. За это студент был ему даже благодарен. Он сказал:

- Мне надо съездить домой. Так что сегодня вы будете предоставлены сами себе.

- Повторюсь, Аркадьевич, - криво усмехнулся Бехтерев. – Как-то же я обходился своими силами до твоего появления на горизонте. Так что, думаю, кастрюли меня не загрызут, и у дивана не вырастут щупальца.

Стёпа снова выдохнул. Снова ему напомнили о временности происходящего. А чего он ждал? Сунулся со своими восторгами, вот и получил. Действительно, кому какое дело до этих фотографий? Морзе скривился. Кого он обманывал? Снимки на самом деле у Свата чудо как хороши. Вот же чёрт непробиваемый. Словно замёрзший изнутри. Студент спросил:

- Так я поеду? Вернусь вечером.

- Да, конечно, поезжай! – покивал Бехтерев, не трогаясь с места. – Передавай привет родителям.

- Всенепременно, - не удержался от порции яда парень. – Привет большой, как розовый слон? И горячий, как яичница в Сахаре? Обязательно передам.

- Слава протухшим яйцам динозавра! – выдал Бехтерев. – Ты заговорил нормальным языком! Аллилуйя!

Степан вымученно улыбнулся и пошёл собираться. Облачившись в уличную одежду, он уже через десять минут шагал по улице в сторону автобусной остановки. Родной микрорайон встретил его прохладой, показавшейся раем после душного «буратиновоза». Поздоровавшись со слесарем возле котельной, Степан двинулся дальше к дому. Но на полпути его окликнули:

- Хай, Морзик!

Степан оглянулся и внутренне поморщился. На той стороне улицы тёрся Его Придурчество Валерий сотоварищи. Два неизменных нукера сопровождали «грозу» района хилыми тенями. А вот сам Валище был вполне крупным существом, но это Морзе не смутило. Он ответил:

- Чего?

- Курить не начал? – отозвался Валерка. Троица гопников быстро пересекла дорогу и остановилась возле Морзе. Студент настороженно смерил взглядом нукера справа и сказал:

- Даже за деньги не начну.

Его взгляд скакнул на нукера слева, оценивая опасность. Валерка, видимо, понял эти переглядки по-своему и сказал:

- Может, тогда денег подкинешь? Твои всё так же за гроши горбатятся?

- Не твоё собачье дело, - ответил Степан и мгновенно вспомнил собаку в корзине, прикрученной к трубе котельной. – Ах да, у меня к тебе дельце осталось, личное.

- Чего такое? – озадачился Валище. Морзе с усмешкой сказал:

- Снова за собак взялся, шкурка ты банановая? – почти ласково спросил Стёпа, напружиниваясь. – И как, яйца ещё не отгрызли?

- Да ты, блядь, охуел! – в глазах Валерки плеснуло изумление носорога, заметившего на своём пути пигмея. Правый нукер тут же махнул лапкой и взвизгнул, покатившись по тротуару от грамотного тычка под рёбра. Степан не в первый раз сталкивался с такими существами, так что знал, что к чему. На одного противника стало меньше. А вот от подачи левого нукера пришлось уворачиваться.

Ничего красивого в уличной драке нет. Надо просто бить и не давать бить себя. Чем Степан и занялся. В итоге досталось ему всё-таки изрядно. Под левым глазом степенно набухал бланш, да и по всему телу саднили следы гостеприимства родной улицы. Валерка, тоже награждённый фингалом, а заодно и разбитой губой, мрачно поугрожал в спину довольного Стёпы, потопавшего домой, но преследовать не стал. Оба уже привыкли к таким вот пересечениям за годы совместного проживания в одном районе. Так что даже дрались теперь больше для самоуважения. Но всё-таки дрались.

Дверь родной квартиры открыла мама. И тут же запричитала над побитым лицом сына. Степан, морщась больше от этих стенаний, чем от боли, рассказал родителям историю встречи с Валеркой, одновременно разуваясь и проходя на кухню. Отец, уже полноватый и лысеющий мужчина в самом расцвете сил, лишь поухмылялся, слушая сына. А потом ушёл в зал, где уселся за компьютер, работать над срочным заказом завода. В родных стенах время пролетело быстро. Не успел Стёпа отдышаться, насладиться покоем и тем, что суетятся с ним, а не он с кем-нибудь, как наступило время обеда. Налив сыну в тарелку окрошки, мама уселась напротив и спросила:

- Как там поживает Бехтерев? Так жалко, такой парень, а фотограф от бога был…

- Нормально поживает, - пожал плечами Степан, вооружился ложкой и принялся хлебать холодный летний суп. Уговорив две тарелки оливье, залитого квасом, парень выдохнул, отдуваясь, словно после тяжёлого трудового дня. Матери всегда нравилось это, словно говорило о её качествах хозяйки. Вот и на этот раз она сразу заулыбалась. В кухню заглянул отец, глянул на идиллию и спросил:

- Ну, что, Стёпка? Как там твоя старушенция поживает? Не пристаёт?

Стёпа недоумённо посмотрел на отца и перевёл взгляд на мать. Та улыбнулась:

- Да, я отцу не говорила ничего подробно.

- У меня, пап, не старушка на обслуживании, - сказал Стёпа, чувствуя, что его лицо помимо воли растягивается в улыбке. – Там такой бодрый тип, что за ним не всякий угонится.

- Мужик, что ли? – удивился отец.

- Инвалид, слепой, ему двадцать восемь лет, фотограф бывший, - пояснил парень.

- Это тот самый Сват, - влезла мама. – Вон, у нас в зале его работы висят.

- Этот, который из журнала, что ли? – нахмурился Аркадий Иванович, задумчиво глянув на сына.

- Ну, да, - кивнул Степан. – Он самый. Бехтерев Святослав Львович. Прикольный, между прочим, парень. Язва та ещё.

- Это ты с ним по улице гуляешь, да? – спросил отец. – Надеюсь, хоть не за руку?

- Он с тростью ходит, а ещё у него собака-поводырь есть, - сказал Стёпа. – Ты не поверишь, он всё сам делает…

Студент принялся рассказывать о своём подопечном, о первых днях. Не забыл и про поход в магазин одежды. Он словно заново переживал те часы, чувствуя тепло в груди и непривычный подъём. Это было здорово, рассказывать о Бехтереве самым близким людям…

По мере рассказа лицо отца всё больше каменело. Наконец, студент обратил на это внимание, осёкся и спросил, недоумённо глядя на батю:

- Эй, пап? Ты чего такой хмурый стал?

- Хороший, говоришь? – тихо спросил Аркадий Иванович. В его глазах загорелся злой огонёк:

- Гуляете, значит? Ты только посмотри, мать, как у нашего сына глаза горят!

Степан ошарашено уставился на отца, открыв рот. А тот продолжил:

- А ведь ты спишь с ним, гомик. Не ожидал от тебя, сын.

Морзе побледнел, вскочил со стула и застыл, хватая ртом воздух. Мама с безмерным удивлением спросила:

- Ты чего несёшь, Аркаша?

- Да ты сама видела, с каким видом он рассказывает о том парне… Неужели не понятно? – отец повысил голос. – И какие у Свата руки, и как этот фотограф говорит, и как выглядит… Совсем глухая, что ли? Вырастили, мать твою, наследника!

Степана бросило в жар. Обвинение было совершенно дикое и несправедливое. Он сказал:

- Ты спятил. Я никогда…

- Значит так, - отрезал отец. – Больше ты туда ни ногой. Ясно?

И вот тут Стёпу закусило, как никогда в жизни. Он почти прошипел:

- Сплю я с ним или нет, не твоё дело. Ты никогда меня не слушал и не понимал. А теперь вдруг вспомнил, что являешься отцом? Не тебе решать, куда я могу идти, а куда не могу. Мне уже больше восемнадцати лет, или ты забыл?

- Степан! – громко вмешалась мать. – Ну-ка, замолчи!

- Нет уж, пусть выскажется, - презрительно отрезал отец. – Как заговорил, словно прорвало. Ну, ведь спишь же со своим клиентом, а?

- Да пошёл ты, - меланхолично ответил Степан, поняв, что в этом мире что-то перевернулось с ног на голову. У него не было ни сил, ни желания доказывать что-то главе семейства. Аркадий Иванович мрачно сказал:

- Я? Пошёл? Сейчас ты пойдёшь. Из дома.

- Аркадий, ты что говоришь! – вскинулась мама.

- Да пожалуйста, - пожал плечами Морзе, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Вот так сходил домой, проведал родителей.

- Вон из моего дома, - холодно сказал Аркадий. – Немедленно. Даю тебе десять минут, гомик.

Он развернулся и ушёл в зал, оставив жену и сына в полной прострации. Степан жёстко сцепил зубы и спокойно прошёл в прихожую. Мать выскочила следом, сунула ему в руку пару тысячных бумажек и сказала:

- Ты пока, действительно, возвращайся к Сватику, а мы тут сейчас поговорим за жизнь с папой.

У неё был такой решительный вид, что Стёпа улыбнулся, хоть у него и дрожали губы. Обида чёрным комом росла в груди, забирая дыхание и сжимая сердце. Они с отцом действительно всегда плохо понимали друг друга, то ли потому, что тот всегда работал, то ли ещё почему, но чтобы вот так, за здорово живёшь, не выслушав, гнать из дома… Морзе упрямо сжал губы. Вот уж не на того напал! Он на последок чмокнул мать в щёку, а Жанна Михайловна грозно сверкнула серыми глазами, тряхнула крашеными каштановыми волосами и с видом боевой куропатки сказала:

- Ты иди, сынок. Я сейчас кое-кому тут мозги прочищу. Потом позвоню, хорошо?

Степан поразился её спокойствию и уверенности. А потом внимательно посмотрел матери в глаза. Оттуда на него глянула добрая насмешливая улыбка всё понимающей женщины. Стёпа машинально шагнул за порог, и дверь захлопнулась. «Она то же… Она то же считает…» - родилось в голове понимание. Степан в полной прострации спустился к выходу из подъезда и вышел на улицу, где и уселся на лавочку. Именно это поразило его больше всего – что мать, как и отец, решила, что сын спит с мужчиной.

- Но я же не… - начал парень и замолк.

- Опа! – раздалось рядом. – Ты ещё здесь? Помочь свалить с района?

Дикими глазами Степан уставился на Валерку, на что тот вдруг с неподдельным интересом спросил:

- Эй, ты чего? Что случилось? Да я щас порву того, кто…

Степан ошалел окончательно и прервал старого недруга:

- И ты, Брут.

- Чего это я пру? – обиделся Валище. – К нему тут со всей душой, а он ещё и кобенится!

- Валер, - позвал Стёпа.

- Чего? – подозрительно спросил тот.

- А помнишь ту машинку в садике? – задумчиво спросил Степан.

- Конечно, помню, - удивился рыжий парень, с которым Стёпа когда-то ходил в одну садиковскую группу. – До сих пор мечтаю найти того, кто её спёр, не поверишь.

Шикарная машина, на которой можно было кататься, сидя в импровизированном сиденье, появилась у них в группе за месяц до окончания подготовительной группы. Все мальчишки передрались за право насладиться ездой. Не избежали этой участи и два пацанёнка из соседних домов. Это была их первая драка. Вскоре машина пропала, а мальчишки больше не играли вместе, и не болтали о всяком разном. Они стали врагами. Стёпа задумчиво сказал:

- Я видел её недавно.

- Кого? – не сразу понял Валерка. – Машину ту, что ли? Где?!

Его глаза стали большими и круглыми.

- Она в садике так и стоит, - сказал Степан, улыбаясь. – В кладовке за первой группой. Представляешь?

- Господи, золотое детство, - пробормотал его недруг. – Есть что вспомнить…

- Пойду я, - студент встал со скамьи. Они с Валеркой переглянулись, оценили бланши и улыбнулись одновременно. После чего Валище вдруг добродушно сказал:

- Не топчи себе душу. Всё будет тип-топ, Степаха. Вот увидишь.

Его загорелое лицо растянулось в ещё большей улыбке, а затем он развернулся и бодро пошагал прочь, оставив Стёпу стоять на месте и хлопать глазами. Это был полный конец привычного мира, который почему-то резко поменял полярность. Именно слова старого недруга выбили последнюю почву из-под ног студента. Ему захотелось что-нибудь ударить, разнести в пух и прах, сломать… Но ещё больше захотелось забиться куда-нибудь в закуток, сжаться и замереть. И чтобы никто его не трогал, не теребил, не ломал остатки привычной жизни. А безумный день вокруг был в самом разгаре.

Степан глянул на уже не свои окна не своего дома и пошёл обратно на автобус. Лето вокруг больше не было добрым. Рабица забора котельной стала похожа на решётку, кованая ограда детского сада превратилась в нечто пустое, серое и мимолётное. На душе было пусто и тоскливо… Степан дождался своего маршрута, забрался в салон и замер у поручня, пребывая пустыми мыслями где-то не здесь. Дорога до дома Свата пролетела невесомо и равнодушно. Дурной разговор дома, потом слова гопника… Стёпа потерялся в окружающем мире. Лишь ноги знали, что делать и куда идти. Подъезд, лестничные пролёты, дверь, звонок – последовательность, уже ставшая привычной. Хмурое лицо Свата, и голос:

- Проходи. Ты долго…

- Я вообще вечером хотел приехать, а сейчас ещё день, - не понял Стёпа наезда.

- Всё равно долго, - буркнул слепой. Морзе почувствовал укол где-то под рёбрами, поник и пробормотал, ощущая равнодушную слабость во всём теле:

- Могу уйти, если всё так плохо. Чего ты от меня хочешь?

- Стоп, - насторожился фотограф, в два движения нащупал руку студента и заволок того в прихожую. Щёлкнул дверной замок, отрезая путь к немедленному бегству. Степан равнодушно привалился к стене. Бехтерев настойчиво спросил:

- Что случилось? Что с тобой?

В этом голосе было что-то неподдельное, что-то такое, что заставило Степана поверить – Свату действительно есть дело до того, что с ним произошло. Захотелось прижаться к этому высокому человеку, спрятать лицо на груди и просто постоять, а может и рассказать всё, как на исповеди. Степан моргнул, отгоняя непрошенные мысли о руках, за которыми можно было найти укрытие от безумного мира. Он вяло разулся, чувствуя, как его начинает мелко трясти. Сват положил руку на плечо Морзе и сказал:

- А сейчас мы пойдём в зал, сядем, и ты мне всё расскажешь, парень. Даже не думай молчать.

Степану захотелось разреветься, но ведь парни не плачут, да ещё и в девятнадцать лет. Ну, вот совершенно не плачут… Через пару минут студент уселся на свою раскладушку и застыл немым истуканом. Сват встал рядом, возвышаясь останкинской башней, и спросил:

- Тебя кто-то обидел?

Стёпа вспомнил лицо Валерки и невольно хмыкнул, борясь с комком в горле. И тут его словно прорвало:

- Оказывается, мы с тобой спим…

- Каждому человеку нужен сон, знаешь ли, - проворчал Бехтерев.

- Ты не понял, - скривился Стёпа. – Мои родители решили, что мы с тобой спим вместе… Ну, это… Трахаемся, короче.

Это было сродни прыжку с самолёта без парашюта. И совсем не вызвало удивления то, что Сват практически рухнул на раскладушку рядом с ним. С кухни тут же прибежала Фишка – она там блаженствовала под столом в размышлениях: пить или не пить? Но такое событие пропустить не смогла – два её любимых человека сидели рядом и не ругались.

Бехтерев беззастенчиво положил руку на плечи студента и сказал:

- А вот с этого места поподробнее.

И Степан стал рассказывать. Сват слушал молча, не вставляя комментариев, не ёрничая, не напрягаясь. Студент чувствовал тепло его руки и прижатого бока, и говорил, говорил… Ни капли влаги не скатилось по его лицу. Рассказав всё, Морзе устало посетовал сам себе. Он ведь так и не выполнил обещание. Не превратил Валерку в Его Сиятельство. Лишь Светлостью сделал. Один фингал – не два, на Сиятельство не тянет. Студент окунулся в странный тёплый покой и ещё теснее прижался к Свату, даже не заметив этого. Он был готов просидеть так всю оставшуюся жизнь. Степан почему-то знал, что сейчас его фотограф хочет того же.

Фишка начинает и выигрывает

Среда не задалась с самого утра. Шёл уже десятый день практики. И всё бы ничего, да вот только Стёпа всё сильнее переживал, что из дома так и не было ни единого звонка, хоть мама и обещала всё наладить. После понедельника, когда как-то само собой всё рассказалось Бехтереву, был вторник, странный и пустой, но такой… Студент улыбнулся, отгоняя на секунду тревогу из сердца.

Вчера он как будто дома оказался. Всё было настолько «собственное» и «ежедневное»: пробуждение, приборка местами, болтовня ни о чём со Сватом, вездесущая Фишка под ногами, прогулки, поход в продуктовый. А вечером они вместе слушали аудиокнигу, какую-то мистическую фантастику в неплохом исполнении. Словно прожили под одной крышей не чуть больше недели, а годы. Это был уют, которого Степану так не хватало дома. И совсем не хотелось сбежать или там нагрубить, защищая себя от поползновений родителей влезть в мозг, чтобы опять навалить нотаций о том, как надо правильно жить. Правда, мама редко себе позволяла такое, и в основном – по делу, чего греха таить. А вот отец… Для него это, наверное, был своеобразный спорт. И каждый раз он старался перекрыть предыдущий рекорд, выясняя, как надолго хватит сына в этот раз. Но всё равно Стёпа даже предположить не мог, что получится такой бред, как в понедельник.

Мрачность навалилась на него к вечеру вторника, когда он понял, что звонка не будет. Они со Сватом в итоге опять поцапались, не сильно, больше для уверенности, что оба живы и всё также где-то рядом. Степан вообще пребывал в некотором удивлении последние дни. То, что Бехтерев рядом, что-то ворчит, просто живёт, стало уже частью его существования. Как такое могло произойти за какие-то десять дней? Стёпа то поражался этому, то забывал, что могло быть и по-другому. Он уже не мог вообразить, что недавно не знал этого самоуверенного хама. Вот, не мог, и всё…

Но то, что мать так и не позвонила, удручало Морзе с каждым часом всё больше. Этим утром он первым делом проверил сотовый, но сообщений и пропущенных вызовов не было. И сейчас студент маялся на кухне, пытаясь оттереть пластик с кухонного стола. Когда над ухом раздался голос Свата, парень чуть не подпрыгнул:

- Это творение бытхимпрома весьма устойчиво к трению, ты знал?

- Тем лучше, - отозвался Стёпа, пытаясь унять бешено забившееся от стресса сердце. – А ты, будешь так подкрадываться, получишь тряпкой! И я даже не извинюсь, вот.

- Ты разбиваешь мне сердце, парень, - вздохнул Сват. – Так что придётся тебе его склеивать обратно.

- Хрен тебе не сладкий, - твёрдо сказал Степан. – Пусть вон Фишка залижет. Так и срастётся.

- Ты меня совсем не любишь, - грустно протянул Бехтерев. Степан чуть не выронил тряпку, которой протирал столешницу, прищурился и спросил:

- А должен?

- Ты никому ничего не должен, - наставительно ответил Сват. – Но, если вдруг решишь, что это не так, то я постараюсь оказаться рядом. И попасть под раздачу… Вдруг повезёт?

Стёпа хмуро вздохнул, на что Бехтерев тут же отреагировал серьёзней:

- Звонок обязательно будет, вот увидишь.

- Ты не знаешь моего отца, - буркнул Морзе.

- Не знаю, - согласился Сват. – И маму твою не знаю. Ничего не знаю, и никого. Зато, надеюсь, узнал тебя. Разве может у такого мальчишки быть плохая семья? Всё будет хорошо, вот увидишь.

Стёпа уставился на Бехтерева большими глазами. Фотограф возвышался рядом с самым невозмутимым видом, но было видно, что сидит в нём какая-то напряжённость. Студент бочком-бочком двинулся вдоль стола, а в его ушах снова прозвучало «у такого мальчишки…» Неожиданная оговорка Свата почему-то заставила студента напрячься, но вовсе не от негативных подозрений. Ему вдруг вспомнились посиделки на раскладушке, и захотелось опять почувствовать то тепло, прижаться к несносному мужику, забыть, хотя бы на время, о всяких гадостях, подбрасываемых жизнью. Но именно это и насторожило студента. Уловив собственное желание, Стёпа смутился. А Бехтерев, словно сознательно разряжая обстановку, сказал:

- Значит, так, вьюноша бледный со взором убитым. Заказываю. На обед хочу беф-строганов, а на гарнир к нему пшёнку. План понятен?

- Так точно! – отозвался Стёпа, немного расслабившись. Готовить он умел и любил, так что заняться чем-то таким сейчас было даже на пользу. Сват принялся деловито закатывать рукава бордовой рубашки. Увидев это, Степан занервничал, и было от чего. В последний раз, когда Бехтерев брался помогать ему на кухне, пришлось генералить квартиру и проветривать всё, что можно. Зато всё было просто, когда каждый из них отдельно шебуршал на кухне. Стёпа поспешил направить энтузиазм Свата на что-нибудь другое:

- Святослав, ты не мог бы включить музыку? Пока суть да дело…

- Зови меня Сватом, малыш, - Бехтерев улыбнулся. – И будет тебе счастье. Ты просто не знаешь, какой я бываю послушный.

Фотограф исчез из кухни, и вскоре до Степана долетели гитарные рифы какой-то древней рок-группы. Студент удовлетворённо усмехнулся и скептически пробормотал себе под нос:

- Ну, вот, я уже и малыш…

Но настроение у него всё-таки немного выправилось. Так что до обеда они дожили без особых проблем. А потом всё-таки позвонила мама. Степан, увидев на экране мобильника долгожданный вызов, чуть не крикнул в трубку:

- Да! Аллё!

- Привет, сынок, - ответила мама. – В общем, всё в порядке. Папа успокоился. И признал свою вину… Меру, степень, глубину. И готов сбежать из дома на ближайшую войну. Прямо в нынешнем июле, и желательно в Крыму…

- Ой, мам, - обалдел Стёпа. – Ты филатовщиной заговорила! Значит, всё действительно хорошо?

- Конечно, милый, - в голосе матери тепло уже зашкаливало. – А у тебя как дела?

- Замечательно! Всё отлично, мам. Спасибо, что позвонила.

- В общем, Стёпа, дома тебе все будут рады. Ты меня понял? Все – это значит я, папа и наш фикус.

- Здорово, - выдохнул Степан, чувствуя, как от сердца отцепились колючки.

- Ну, вот и ладно, - заторопилась мама. – Не скучай, не болей. Пока, солнце.

В трубке раздались короткие гудки, а студент чуть не вприпрыжку выскочил из кухни в зал, подхватил обалдевшую Фишку за передние лапы и устроил небольшой тарарам. Стёпе стало настолько хорошо и спокойно, что хотелось затеребить весь мир, делясь своим счастьем. Звонок надо было отметить, тем более, что накатила волна энергии. Степан глянул на Свата, снова читавшего свою сверхкнигу и сказал:

- Всё просто замечательно! Сейчас будет глобальная помывка полов! Надо хоть что-нибудь сделать.

- Тогда я убираю свои ходули с поверхности санитарного воздействия, - с ленцой ответил Бехтерев и растянулся на диване, водрузив фолиант себе на грудь. Степан тут же развил бурную деятельность.

То, что Фишка ринулась помогать протирать полы, было ожидаемо. Другое дело, что в итоге начался форменный цирк. Степан уже в третий раз героически сцепился с псиной за право обладания тряпкой, когда наступил в некое подобие лужи и с громким «ай» начал заваливаться вбок. Лабрадорша в тот же миг рванула тряпку в сторону дивана, и Стёпа буквально налетел на Бехтерева, уткнувшись носом в грудь офигевшего фотографа, едва успевшего вскинуть над головой книгу.

Студента словно обожгло. Он тихонько выдохнул и шевельнулся, собираясь вскочить, но почему-то замер, чувствуя волну жара, потёкшую по телу. Лёгкой дрожью за теплом пришла слабость, обмирающая и странная. Парню захотелось вжаться в того, на ком он лежал, ещё сильнее. И рубашка Свата почему-то показалась грубой, лишней, откровенно мешающей ощутить тепло мужчины в полной мере. А в комнате царила тишина, прерываемая лишь громким стуком сердца под ухом студента. Оно билось неровно, сильно и напористо. И это тоже добавило головокружения. Степан вскинул голову и уставился в лицо фотографу. Его правая рука скользнула вперёд, пальцы замерли в миллиметрах от завораживающей кожи виска Свата. Парню стало душно, а потом до него дошло, что он делает. Степан в смятении скатился на прохладный пол, пытаясь сообразить, что только что чуть не произошло. Это был полный разрыв мозга. Странные желания метались в голове, отзываясь тягучим узлом внизу живота. Морзе ощутил, что вовсе не прочь вернуться назад и всё-таки прикоснуться к лицу Свата. Мучительно покраснев, Стёпа поднялся с пола, с какой-то остервенелой яростью отобрал у собаки тряпку и сосредоточенно принялся домывать полы в зале. А тело и не думало успокаиваться. Что-то тянуло парня к фотографу, расползаясь по жилам колючей вибрацией. Через несколько секунд студент замедлился и глянул в сторону дивана, полыхая ушами. Больше всего ему хотелось, чтобы кое-что осталось для Бехтерева незамеченным.

Сват так и лежал на своём месте слегка побледневшим изваянием. Его руки по-прежнему держали книгу над головой. А большие глаза смотрели в неведомое. Степан заметил, как Бехтерев скользнул кончиком языка по губам, и снова окунулся в знобящий жар. Он тут же отвернулся, ощущая почти болезненное давление в шортах… Которое началось практически сразу, как он приземлился на мужчину. Морзе отчётливо понял, что хозяин квартиры всё прекрасно почувствовал. И с удвоенной силой продолжил протирку ламината.

Фишке было откровенно плевать, кто тут какими чувствами и страхами мучился. Собака сделала единственно-верный с её точки зрения вывод – игра продолжается. Лабрадорша с энтузиазмом прискакала к Степану, вцепилась зубами в тряпку и потянула. Степан разжал пальцы, уставившись на Бехтерева. В полном недоумении, Фишка игриво зарычала сквозь кусок ветоши, потом бросила его и вопросительно гавкнула. Два человека в зале одновременно вздрогнули.

Лунные ножи

Всю дорогу до адвокатской конторы Сват вспоминал вчерашний день. Всё-таки Стёпка совсем ещё ребёнок, хоть и вымахал до второго курса института. Социальный работник, надо же, вот это выбор профессии для парня! Бехтерев улыбнулся своей постоянной спутнице – темноте. Та и не прекращала мурлыкать звуками работающего двигателя и шуршащих по асфальту колёс. А заодно тонкой стеной отделяла от Свата сидевшего рядом студента. Морзе по-прежнему хранил выросшую вчера дистанцию. И фотограф его понимал. Он прекрасно прочувствовал реакцию парнишки на тесный физический контакт. Сват хмыкнул собственной способности обходить кочки надуманными фразами. Чего греха таить – когда Стёпа лежал на нём, у парня реально встал. А уж дыхание студента вообще чуть не снесло крышу одному озабоченному типу незрячей породы. Бехтерева это с одной стороны грело и радовало, а с другой – сильно настораживало. Радовало тем, что и у него самого ощущение молодого тела сверху вызвало весьма бурную реакцию. Дыхание перехватило, кровь бросилась куда надо и не надо, тело неуловимо взмокло, растревоженное навалившимся возбуждением… Они друг другу не безразличны, и это населило темноту фотографа невидимыми образами, ещё контурами, но в будущем обещавшими стать чем-то большим, чем лёгкие мимолётные мечты. Но это же и напугало Бехтерева. Конечно, он всегда испытывал тёплые чувства к своим партнёрам, по-другому не умел. Оттого и страдал, когда очередной хахаль предавался скуке и бодро шагал налево или направо. Бывало и так, что сам Сват выставлял тушечку-душечку за дверь. И не испытывал особого пиетета, слушая крики, угрозы и причитания. Правда, пару раз всё обошлось, честь и хвала тем парням – они просто растаяли за горизонтом, здороваясь теперь при встрече вполне по-дружески. А вот то, что Бехтерев начал чувствовать к парнишке по имени Степан Мороз, было совсем не таким спокойным и легко рвущимся. При одной мысли, что скоро расставаться, фотографа начинала грызть отчаянная злость, перемешанная с гордыней (ну и пусть уходит!) и почти откровенным ужасом (не хочу его отпускать!). От таких мыслей начинали дрожать руки. А ведь четырнадцать дней вместе – это так бесконечно мало. Сват подавленно уставился в темноту своего мира. Да, было время, когда мир имел цвет, и были в нём яркие пёстрые люди, и сам он не всматривался в тяжёлую ночь, надеясь на утро, призывая его опалённым скрученным нервом, спиралью вонзившимся во мрак… Бехтерев ухмыльнулся своим мыслям. Похоже, парень действительно его зацепил, да ещё как – в голове родились такие мысли и образы. Фотограф мысленно пожал плечами – пусть всё идёт мирно и чинно. Есть в его жизни кое-что, с чем он не собирался знакомить никого, тем более того, кто вдруг стал дорог.

Этим утром они поехали к адвокату Бехтерева. Звонок от него погрузил Свата в раздумья, а Стёпа сразу вызвался сопровождать. И сейчас они втроём ехали в такси, погружённый каждый в собственную тишину. Разве что лабрадорша в своей тишине цинично дремала в ногах хозяина. Сват медленно склонялся к самому правильному решению в своей жизни, от которого почему-то было тошно и хотелось рычать на каждый шорох.

Спустя несколько минут они со студентом вошли в знакомое по звукам и запахам офисное здание, прокатились на лифте, а потом в итоге оказались в кабинете, где привычно жужжал вентилятор, а в невидимом аквариуме умиротворённо журчал компрессор. Голос Ивана Романовича Алтуфьева, давнего друга и адвоката фотографа, проворчал со стороны окна, где, как помнил Сват, стоял обшарпанный офисный стол:

- Явился, маньяк блуда.

- И тебе привет, - отозвался Сват. – Что за спешка? Рассказывай.

- Ты сам-то помнишь контракт с Любашей своей? – желчно спросил адвокат.

- Ещё бы, - ухмыльнулся Бехтерев, уверенным шагом добрался до заветного угла и уселся в мягкое кресло, предназначенное для посетителей. – Я же его составлял.

- Так какого хрена ты позволил себе стаскаться на лево, идиот? – поинтересовался Ванька.

- То есть? – оторопел Сват. – Не помню такого.

- Есть у меня тут копия одной видеозаписи, - грозно сказал адвокат. – Я тебе промолчу, что будет на экране… Эй, парень, воткни-ка диск в плеер.

Последние слова относились к Степану. Тот послушно выполнил распоряжение Алтуфьева, а вот Сват ощутил глухое раздражение. Чтобы ещё какой-то тип командовал его студентом… Бехтерев поморщился, ощутив, что это чувство и не думает уступать привычному усилию успокоиться. Это тоже навело на некие мысли, и фотограф сознательно отрешился от переживаний, наполняясь холодом предчувствия близкой гадости. В темноте зазвучал диковинный саундтрек, в котором знакомые голоса смешивались с плеском воды, звоном стекла и уже подзабытыми звуками. Сват узнал происходившее и со стоном погрузил лицо в ладони:

- Ой, ё-о-о-о… Твою ж мать!

Фишка тут же положила лапу ему на колено, на что Бехтерев разочарованно засмеялся. Адвокат насмешливо сказал:

- И занесло тебя в тот вечер, пьяненького в дым, в одну сауну, дружище. Да ещё и вместе с неким Толясиком, заслуженной цацей всех городских гей-баров. Я вот не могу понять, чего тебя потянуло на такое потрёпанное существо? И как ты мог не заметить, что он заснял ваши посиделки-полежалки на камеру мобильника. Дату сказать, когда это было?

- Не стоит, - вздохнул Сват. – За три дня до официальной даты развода.

- Так что в тот момент вы были в браке, придурок, - в голосе Ивана сквозили нотки беспомощной злости. – И теперь она вправе получить то, что требует. Любой суд будет на её стороне. Потому что ты ей изменил в браке. Дошло? Вот потому и спешка.

- И сколько она теперь требует? – голос Свата стал хриплым и неприлично ядовитым.

- Не боись, страдалец, - адвокат определённо усмехнулся. – Я донёс до твоей Любови одну простую истину – если захочет больше трети, то ей придётся содержать тебя до конца твоей дурной жизни.

- Что за бред? – вдруг подал голос Степан. – В законах всё не так прописано…

- Сватище! – хозяин кабинета опомнился. – А с кем это ты ко мне притащился? Знакомь давай с таким подкованным в российском законодательстве мальчиком.

- Я и сам могу представиться, - опередил Бехтерева студент. – Степан Аркадьевич Мороз, будущий специалист по социальной работе. Сейчас практикант. Сопровождаю господина Бехтерева на время практики.

Сват покивал в темноту, подтверждая сказанное. Алтуфьев протянул:

- Как всё серьёзно… Ну, раз вы, молодой человек, понимаете, о чём я говорю, то вы можете понять и другое. Бывшей жене нашего Святослава Львовича совсем не обязательно знать о некоторых настоящих тонкостях. Вы не согласны?

- Да пусть хоть глиной обмажется и в печь лезет, лишь бы верила, что закалится от обжига, - пробурчал Стёпа, задетый тем тоном, каким с ним разговаривал адвокат. Иван Романович озадаченно помолчал, а потом сказал:

- А может, в юристы пойдёте? Я бы вас даже в помощники взял, честное слово.

- Так сколько ей отойдёт? – вклинился Сват.

- Треть твоих денег со счетов, - ответил Алтуфьев. – Согласись, она не стала тебя грабить… Испугавшись, что я не вру. Все твои акции и всякие вложения остались в стороне. Так что цени меня, всё ещё состоятельный тип.

- Ценю, - искренне сказал Сват. – Она пошла на мировое соглашение?

- Да, охотно, - подтвердил адвокат. – И уже подписала бумаги. Ты не представляешь, сколько сил моих ушло на то, чтобы заболтать её поверенного. Тот ещё тип, ушлый и скользкий. Стоит своих гонораров. Но и я не палкой в тундре сделан.

- Тогда мы пойдём, - хмуро отозвался фотограф, поднялся с кресла и решительно двинулся к двери, ведомый внимательной собакой.

- Насчёт моих денег не переживай, - сказала в спину темнота голосом Ивана. – Я их уже взял. Ты мою ставку знаешь.

Сват махнул рукой в ответ. Он всецело доверял адвокату, так что даже не стал заморачиваться на вопросе гонорара. Они со Стёпой и Фишкой отправились в обратный путь.

Квартира Бехтерева встретила их прохладой. Едва переступив порог и прикрыв дверь, Сват привалился к стене и громко сказал:

- Хома, святая хома… Как я рад, что эта дура не вцепилась бульдогом в мой хребет, требуя алиментов или большей части состояния. А то осталось бы мне торжественно повесится в Эрмитаже, чтобы потомки запомнили на века.

Он говорил и слушал звуки, вязнущие в темноте. Фишка крутанулась возле ног, а потом, освобождённая Стёпой от сбруи, убежала на кухню, то ли напиться воды с горя, то ли пожрать корма с радости. Сту