Потребности в семье и воспитании

 

Я за Алешу не боюсь. Дружная, разумная семья к 18 годам приведет в порядок Алешины потребности, а тем временем советская жизнь укажет ему истинные трудовые пути к комфорту и достатку. Но от этого не меняется лицо конфликта в Алешиной семье, и это лицо то же, что и в семье Коли, – и здесь потребности выросли из опыта удовлетворения, а не из опыта борьбы.

Однако как же быть?.. Как организовать опыт борьбы в советском семейном хозяйстве? Не существует ли непреодолимое противоречие между естественным достатком социалистической семьи и естественным правом детей. Правом, так сказать, на «нетрудовые доходы»?

Семья – естественный человеческий коллектив. И поэтому многое в семье должно быть разумно и соответствовать лучшим человеческим законам. Если семью очистить от пагубных наслоений вековой эксплуатации человека человеком, в ней останутся только естественные и простые отражения человеческой культуры, она может вместить в себя самые совершенные формы жизни.

Великий закон коммунизма «от каждого по способности, каждому по потребностям» для многих еще представляется практически неуловимым, многие еще не способны себе представить такой высокой принцип распределения, предполагающий еще невиданные формы честности, доверия, чистоты человеческой нравственной личности.

А между тем этот закон давно применяется в семье и применяется тем полнее, чем дальше семья отходит от формы отцовской деспотии и приближается к форме свободного человеческого коллектива. И советская семья следует этому закону необходимо и последовательно и не может не следовать без опасности перестать быть советской семьей.

Благодаря этому счастливому обстоятельству наша семья становится настоящей школой коммунистической морали. Но именно поэтому чрезвычайную важность приобретает вопрос о норме потребности, иначе говоря, все тот же вопрос о семейном хозяйстве.

И может быть, еще более важным вопросом становится следующий: семейный коммунизм поведения должен обязательно перерастать в коммунизм общественного поведения. В противном случае мы воспитаем самую жалкую тварь, какая только возможна на свете, – ограниченного патриота собственной квартирки, жадненькую и жалкую зверушку семейной норы.

 

«Избалованные и изнеженные дети, любые прихоти которых удовлетворяются родителями, вырастают выродившимися и слабовольными эгоистами»

(Ф. Дзержинский).

 

Дорогие родители!

Отдохните от такой непривычной философии и проделайте маленькую практическую работу. Рассмотрите хорошенько вашу собственную семью и скажите себе самим, только честно, к какому типу по состоянию потребностей относится ваша семья.

А типы бывают такие.

А. Семья не полностью удовлетворяет потребности своих членов, но дружно и деятельно стремится к улучшению своего положения, к повышению заработка, к упорядочению хозяйства, к сокращению непроизводительных расходов.

Б. При таком же неполном удовлетворении члены семьи ни за что не борются, ноют, ссорятся, впали в панику, опустили руки.

В. Потребности семьи удовлетворяются «как раз». Нет никаких прорывов, но и излишков не образуется. Семья, так сказать, «идеально благополучная».

Г. Потребности семьи не только полностью удовлетворены, но и образуется некоторый остаток, принимающий форму сбережений, допустим, в обыкновенный сберегательной кассе вашего района.

Д. Потребности семьи удовлетворены полностью, но и остатка никакого не получается. Почему? Потому что кроме нормальных потребностей у членов семьи завелись потребности, так сказать, сверхнормальные, явно излишние, для любого свежего глаза несимпатичные – стремление к кутежам, к роскоши, к пустому, но дорогому времяпрепровождению, к чванству, к пусканию пыли в глаза.

Так вот: к какому из этих типов может быть отнесена ваша семья?

В приведенном перечислении семейных типов я не упомянул еще один, в тайной надежде, что у нас таких семей нет, а если и есть, то члены их никаких книг не читают и никаких вопросов не решают. Это такая семья, в которой просто трудно разобрать, где кончаются потребности, и начинается так называемая судьба, где каждый живет по-своему, по-своему возится с потребностями собственными и соседскими, по-своему вырывает кусок у соседа и по-своему проклинает его за неуступчивость.

Дорогие родители! Сознайтесь, что во время исполнения вами предложенной практической работы, вас очень подмывало покривить душой и указать не тот тип семьи, который на самом деле у вас наблюдается, а тот, который вам больше нравится, который вы хотели бы на деле завести у себя, который вас, так сказать, соблазняет. Иначе говоря, к которому вы вольно или невольно стремитесь.

Вы, конечно, в глубокой тайне сохранить это ваше вожделение, и напрасно были бы наши попытки проникнуть в эту тайну. Но так как типов всего пять, то что нам мешает пересмотреть их с точки зрения их привлекательности. Если в этом просмотре я нечаянно задену тайные струны вашей души, простите, пожалуйста. Ведь все равно об этом никто не узнает: «я тайну свято сохраню», а вы тоже ни за что не признаетесь.

Мы говорим с глазу на глаз. А в таких случаях легче говорить друг другу правду. Сильнее всего вас притягивает к себе тип «Д», хотя иногда вы и отворачиваетесь от него с отвращением. Но такова уже слабость человеческая, известная еще со времен святого Антония. А так как пороки всегда умнее добродетелей, что блестяще доказано товарищем Салтыковым, то и ваш ум приходит на помощь и подсказывает коварно: наговорить, конечно, можно разных словечек, от которых на десять верст несет осуждением. Сказал человек слово «кутежи», и всем страшно стало, а почему непременно кутежи, и кто теперь кутит, да и когда кутить? Но иметь на столе хорошую бутылку вина, в торжественных случаях бутылку «Абрау» совсем не плохо. И если раза два в шестидневку собрать веселых друзей, расположить их милым веночком вокруг накрытого стола, а на столе поставить лучшие эталоны Наркомпищепрома, выпить и закусить, конечно, не до положения риз, а только до «весел бесконечно», какой здесь грех? Или собраться в ресторане… Эх! Все-таки приятное это дело. Или почему «роскошь»? Что такое роскошь? Скажем, кабинет в 30000, роскошь или не роскошь? Но он же продается? Его можно купить. И вообще, кабинет отнюдь не роскошь. И издания Академии, выстроенные нарядными корешками от неба до земли, тоже не роскошь. И не тщеславие, потому что все равно никто не верит, что хозяин читает эти книги. Это просто изящно.

Такое же словечко «чванство». Его давно уже произносят, это словечко, и, конечно, это нехорошо чваниться. Но кто же чванится? Никто. Просто при помощи этого слова счеты сводят с теми, кто на деле, по-настоящему, практически ведет борьбу с уравниловкой. Когда у человека заслуженная, конечно, квартирка из нескольких комнат, обстановка, несколько костюмов, из которых один заграничный, библиотека и подобранные, соответствующие кадры друзей, когда у жены имеется китайский или японский глубокого синего цвета халатик, когда уже сильно пахнет бензином от приближающегося собственного авто, когда и казенный автомобиль к вашим услугам, когда летом вы имеете возможность дышать не стандартным городским воздухом, а только что изготовленным специально для вас дачным нектаром – когда все это налицо, естественно, у вас появляется и подходящая осанка, и мысль ваша работает смелее, и язык приобретает склонность к уверенному изречению, и вообще нет никакого сомнения в том, что вы существо избранное, отмеченное природой. Пожалуйста, носите это существо с достоинством, не цепляйтесь боками за потертые бока обыкновенных смертных, не заводите уравниловки.

Собственно говоря, ничего нельзя возразить против такой речи. Опасное обилие может быть заслужено вами, может быть не заслужено вами, но едва ли оно испортит вас еще больше. Хорошо уже то, что вы довольны. Может быть, хорошее настроение поможет вам лучше делать то дело, которое вам поручено.

Но… у вас есть дети. Они тоже живут в волнах этого чрезмерного изобилия, они тоже поглощают его без меры и логики, они тоже приобретают уверенность – в особом предназначении, и, честное слово, это недалеко ушло от теории голубой крови.

Ваши дети, воспитанные в практике неоправданных потребностей, безудержного и пассивного потребления, к каким берегам придут с возрастом, к каким должны готовиться трудным испытаниям? Но даже и не это самое важное. Какую идеологию вы дадите вашим детям, к какой человеческой истории вы их приготовляете?

Слабые взгляды некоторых не могут оторваться от типа «Д», тем более что кое-кто уже наблюдал такую жизнь и позавидовал ей.

Это не наша жизнь; если она, правда, чрезвычайно редко у нас встречается, то это не больше, как случайность и неопасные фурункулы на нашем теле. Они быстро проходят, и иначе быть не может.

Но стремление к такому типу встречается. Иногда оно начинает реализоваться, обычно осторожно, с невинной миной на лице. Просто появляется какой-нибудь японский халатик глубокого синего цвета, потом другой, третий. На библиотечных полках все прибавляется и прибавляется корешков «Академии», хотя все окружающие прекрасно знают, что никто в доме этих книг не читает. Это никого не смущает – здесь тщеславие уже начинает сбрасывать пролетарскую спецовку и показывается в открытом виде. Из других аксессуаров раньше всего появляется чванство, самая глупая форма поведения в наших условиях и в то же время самая трагическая, ибо что может быть трагичнее одиночества идиота, воображающего, что он отмечен перстом провидения. все равно наступит момент, и его отметит другой перст, гораздо более справедливый и реальный – перст советской печати и общественного мнения. И тогда крышка, выражаясь тривиально.

Если даже вам нравится такой тип семьи, вспомните о ваших детях. (Представьте себе: они тоже живут… одно слово далее неразборчиво)

Что сказать о других семейных типах?

Нельзя, конечно, возражать против вкладов в сберкассы, нельзя возражать и против типа «В», когда все довольны и ничего больше не нужно, но можно возразить против нравственной картины такого «благополучия».

Разрешите нам быть поклонниками типа «А».

Мы не возражаем и против типа «В» и против типа «Г». Пожалуйста, складывайте ваши деньги в сберкассе, это во всех отношениях полезно, но сделайте милость, не консервируйте вашей личности и личности ваших детей «в полном удовлетворении». Пусть в вашей семье всегда будут налицо неудовлетворенные потребности, пусть они волнуют и беспокоят вас, пусть впереди у вас стоит что-нибудь малодоступное, требующее борьбы, напряжения, труда или осторожности. Может быть, и Яша из книги А. Барбюса хотел бы иметь отдельную комнату, но ее не имеет, и это прекрасно.

Такой стиль семьи нелегко организовать, ибо для этого требуются и пристальное внимание к способностям, и постоянна филигранная работа над потребностями. Ведь те самые, которые всем довольны и пользуются «идеальным благополучием», скорее всего, по уровню своих потребностей стоят очень невысоко.

 

В семье Веткиных

 

…Оксана завертела ручкой крана, разливая чай в наши чашки. Но строгий порядок за столом в этот момент как-то расшатался, и последний удар ему был нанесен Марусей. Она стояла за своим примостком, пялилась большими глазами на отца и запищала:

– А сказку? А ты что говорил? Про медведя говорил.

Все быстро оглянулись на Степана Денисовича, и все глаза и глазенки требовательно и с увлечением заулыбались.

Очевидно в том, что сказка сейчас начнется, ни у кого не было сомнений, потому что все ребята захватили в руки чашки и порции коржей и передвигались на скамьях ближе к батьке. За помостком Маруся заявила протест:

– Не закрывайте! Не закрывайте! Витька, уходи, чего ты закрываешь!

Ванька старший поставил табуретку между нашим столом и примостком и объявил «мелочи»:

– Не бузите! Батько здесь сидит!

Анна Семеновна безнадежно махнула на детей обеими руками:

– Да чего вы подняли такое?! Чай же выпить нужно.

Но Ванюшка громко распорядился, поворачиваясь на скамье фронтом к Ванькиной табуретке:

– Мы будем пить чай, а он пусть рассказывает.

Степан Денисович недовольно напружинился и посерьезнел, даже восстановил свою сосательную гримасу:

– Да чего вы! Какую там сказку! У нас же гость!

Но ему ответил общий возмущенный галдеж, трудно было даже разобрать, почему все закричали, но все были не склонны к уступкам. Возле самого моего уха Васька кричал:

– И гость пускай слушает.

Марусин голос покрывал всех и остался последним хвостиком общего возмущения:

– …про медведя говорил? А что вчера говорил?

Я присоединился и свой голос к народному требованию:

– Рассказывайте, Степан Денисович! Я двадцать лет сказок не слушал.

– Да я никаких сказок не знаю, – смущенно и по секрету сказал мне Степан Денисович, – ну, иногда выдумаешь что-нибудь – для детишек. А сегодня я им забыл сказать, что… раз… может, человек не любит…

Ванька просунул голову между нами и сказал:

– Вы его не слушайте. Сказки у батька хорошие. Рассказывай, батько, не ломайся.

Степан Денисович глянул на Ваньку и сдался:

– Ну… что ж! Только тихо сидите, не сербайте и не плямкайте.

Кто-то из старших обиженно не удержался:

– Мы не плямкаем!

Но на него заворчали, и вдруг все связалось в сплошную гармонию: тишина, направленные на батька искристые взоры и ожидающие, прихваченные хорошим, умным и веселым вниманием лица. Степан Денисович пересел на табуретку, захватил бороду рукой и потащил ее вправо, дрогнул под усом снисходительной, иронической улыбкой и начал…

 

Что такое авторитет?

 

Что такое авторитет? По этому вопросу не только родители, но и специалисты-педагоги иногда путаются в теории. А на практике явление авторитета предоставлено полному самотеку и поэтому обычно относится к тем качествам человека, которые поступают от бога. Если говорят: «У такого-то есть авторитет» – это вовсе не значит, что «такой-то» чему-то научился, а означает, что у него от природы есть талант авторитета. Развивая это положение, многие убеждены, что авторитет заключается в осанке, в выражении глаз, вообще, в наружной импозантности.

Такой милостью божьей авторитет, конечно, не у каждого может быть, как не у каждого случается хороший тенор. Поэтому большинство граждан с завистью посматривают на авторитетных счастливцев. Что делать? Авторитет нужная вещь, без него невозможно работать, а в семье это предмет самой первой необходимости. Каждый и старается, если уж нет природного дара, заменить его каким-нибудь суррогатом, поскольку суррогаты отнюдь не запрещены, даже в государственных магазинах продается, например, кофе суррогат! Совершенно открыто! Ведь и с голосом так: нет хорошего тенора, есть какой-нибудь, при помощи его не только разговаривают, но даже и поют. Нет хорошей фигуры, делается фигура при помощи костюма, и не только для общего приличия, но даже и для побед.

Так делают и с авторитетом. Каждый старается из чего-нибудь его приготовить, и очень мало есть таких людей, которые в отчаянии махнули рукой на свою бесталанность и живут как попало.

Давайте заглянем в некоторые семейные гнезда и посмотрим, как родители устраиваются с авторитетом. Нас удивит прежде всего то обстоятельство, что мы нигде не найдем авторитета «милостью божьей», а найдем либо самодеятельный суррогат, либо настоящий авторитет, но последний оказывается сделанным вовсе не из осанки и специальных глаз, а совсем из других вещей.

Суррогатное творчество родительского авторитета очень распространено. Имеется несколько его типов, мы отметим самые яркие.

Тип первый. В этом типе авторитет делается по принципу потрясения. Родители, а больше всего отцы, держатся перед домашними, как боги. У нас отдельные углы, недоступные, как «святая святых» в иерусалимском храме. В семье все с трепетом произносят: папина кровать, папин шкаф, папины штаны. Папа, возвращаясь со службы, не проходит по комнатам, а шефствует. Обедает папа один, хмурый и «загазеченный», а дети это время где-нибудь пересиживают в семейном переулке. Когда папа дома, все передвигаются на носках и говорят шепотом. Папин авторитет поддерживается специальным ритуалом и множеством ритуальных предметов. Сюда относятся: папина машина, папин шофер, папин портфель и в особенности папин кабинет, но бывает, что ритуальный характер принимают и предметы менее значительные, в том числе и папина зубочистка. Папина служебная деятельность обыкновенно покрывается мраком неизвестности, отчего она кажется более блестящей и важной.

Папа такого сорта редко спускается со своей вышины для производства педагогического действия, но ни в коем случае нельзя утверждать, что папа педагогически нейтрален. Напротив, все, что совершается в семье, совершается от его имени или от имени его будущего недовольства. Именно недовольства, а не гнева, потому что недовольство папино – вещь ужасная, папин же гнев просто представить себе невозможно. Мама поэтому так и говорит:

– Папа будет недоволен.

– Папа узнает.

– Придется рассказать папе.

Папа редко входит в непосредственное соприкосновение с подчиненными. Иногда он разделяет трапезу за общим столом, иногда даже бросит величественную шутку, на которую все обязаны ответить восторженными улыбками. Иногда он ущипнет девочку за подбородок и скажет:

– Живешь?

Девочка обязана замереть от счастья и опустить голову.

Но такая прогулка папы по семейным угодьям происходит редко. Больше частью папа передает свои впечатления-директивы через маму после ее доклада. Тогда мама говорит:

– Папа не согласен.

– Папа согласен.

– Папа узнал и очень сердился.

Польза такого авторитета в том, что он производит действительное потрясение, и при этом надолго. Даже женатые сыновья боятся беспокоить папу и предпочитают иметь дело с секретарем, то бишь с мамой. Из детей такой семьи выходят люди, очень склонные к подхалимству.

Варианты, конечно, возможны. Это зависит от многих обстоятельств, больше всего от характера мамы. При очень покорной маме, перепуганной не меньше детей, последние получают возможность иногда покуражиться хотя бы над матерью. В такой семье при первом ослаблении отцовского авторитета все может полететь в трубу.

Вариации возможны и в самом отце. В случае недостатка ритуальных предметов напряжение производится более простыми и грубыми способами. Если нет папиной машины и папиного кабинета, пускается в ход постоянная молчаливость, окрик, ругательство, вообще, оскал зубов. Непосредственное соприкосновение протекает с палкой и ремешком в руках.

Само собой разумеется, это суррогат. Авторитета здесь нет, а вместо него организуется страх, притом того сорта, который называется безотчетным.

Предполагается, что страх удержит детей от всего плохого, а священный папин пример и папино одобрение научат детей всему хорошему. На деле и сам папа ничего хорошего не знает, потому что поглощен собственной святыней, и от плохого он никого не удержит, потому что дети умеют служить только его самодурству.

Тип второй. Авторитет создается по принципу «твердой воли». Родители не окружают себя недосягаемым ритуалом и не стараются потрясти и запугать детей. Здесь родители вообще более «умственные» и склонные к педагогическим рассуждениям. Основанием для родительской мудрости здесь служит известная формула:

– Раз сказал – так и будет.

Родители только и следят за тем, чтобы родительский авторитет имел характер тавровой балки: ни согнуть, ни разделить, ни сдвинуть. Несмотря на большую распространенность этого типа, каждый его представитель глубоко уверен, что он первый «это» придумал, поэтому каждый очень ревниво относится к своему детищу и никогда ему не изменяет.

Жизнь детей в такой семье не имеет самодовлеющей ценности, она принесена в жертву последовательности и субординации. Добросовестные родители строго смотрят за тем, чтобы в семейной дисциплине не происходило никаких колебаний. Без грубости и ритуала, тем не менее настойчиво, родители рассыпают положения и приказания, наказания и замечания. Хорошо они сделаны или плохо, изменились обстоятельства или не изменились «оставь надежду навсегда», она должны быть выполнены, коррективы и перемены невозможны. Часто родители и сами видят, что поступили плохо, что получается бесцельно, иногда опасно, иногда жестоко, все равно: авторитет – главное.

Такая система приносит большой вред не столько в своем действии на ребят, сколько в действии на родителей. Постепенно они становятся сухими формалистами, и уже не только в области приказания, но и вообще в своем отношении к детям. Формализм укрепляется в самой родительской натуре, он мешает им видеть движение и рост детской личности, особенность и своеобразие отдельного случая, неожиданные повороты детской психики, собственные ошибки и собственную неповоротливость. Ребенок таким воспитателям кажется зеркалом авторитета, не больше того.

Это тоже суррогат, не такой глупый, как первый, но гораздо глупее всякого другого. В нем ничего нет, кроме примитивной прямолинейности. Может быть, есть такие роды деятельности, где он может пригодиться, но на детей он может оказывать только безнравственное влияние.

Живые, податливые, легко формирующиеся и изменяющиеся духовные движения ребенка вовсе не имеют вида прямой линии, а, скорее, напоминают сложный зигзаг, сопровождаемый частыми возвращениями и петлями, явлениями ритма и повтора. Тавровая балка для такого сложного движения – наименее подходящий регулятор, способный только разрушать нежные нити детского характера. Сегодня ребенка цукали за ложь, наложили наказание, видели какой-то поворот, но не разобрали, какой и в какую сторону, выдержали наказание до конца, создали этим новый поворот, тоже не разобрали какой, наломали, напортили, смяли и идею лжи и идею правды, все повороты и все впечатления. И довольны, потому что главное достигнуто – сохранен родительский авторитет. Завтра будут цукать за правду, которая показалась почему-то неудобной, будут так же слепы и так же ничего не увидят, а «дело до конца доведут». Все эти концы один с другим не сходятся, да и каждый в отдельности ничего не стоит.

В такой семье нет всеподавляющего страха, но зато нет и другой важной вещи: разумности и целесообразности родительского авторитета. Что получится из детей, предсказать трудно, потому что слишком разнообразны и случайны комбинации детского движения и родительской тупости. Но беспринципность в такой семье рождается обязательно. Дети привыкают к неожиданным и неоправданным сопротивлениям, привыкают к бессилию всех разумных принципов, привыкают к глупости и формализму. Унеся эту привычку в жизнь, они и там готовы будут встретиться с любым требованием и с любым капризом без сопротивления. Они выработали в себе умение извернуться, чтобы в том и в другом случае не сильно пострадать, и этим умением они воспользуются даже и тогда, когда им будет предъявлено разумное требование. Жизнь они встретят без любви и ненависти – только одной ловкостью и острым глазом.

Представители обоих рассмотренных типов очень часто хвастают тем, что они проводят волевое воспитание. Многие любят слушать их рассуждения, развесив уши и умиляясь. Многие уверены, что хороший воспитатель невозможен без сильной воли. Это одно из самых дикий заблуждений. Нет ничего более смешного, как воля педагога в приложении к ребенку. Сочетание этих двух слов отдает настоящим варварством, как сочетание кузнечного молота и фарфоровой чашки. Воля нужна педагогу только в редких случаях, преимущественно в вопросах перевоспитания. В нормальной семье, в небольшом семейном коллективе, воля нужна только для одной цели: заставить себя самого – воспитателя – подумать и поступить правильно. Направляя же волю на детей, да еще без предварительного размышления, это приносит только вред, и при этом большой.

 

О половом воспитании

 

Я разрешаю себе маленький парадокс:

– Наилучшим образом проблема полового воспитания разрешается в отсутствие полового воспитания.

Для нервных читателей, и в особенности профессоров педагогики, дальнейшего читать не рекомендую, а впрочем, особенно волноваться и не следует: некоторые коррективы к парадоксу будут своевременно допущены.

Давайте возьмем быка за рога. Чего мы хотим добиться от наших детей в области полового воспитания? Не подлежит сомнению, что в наши цели вовсе не входит обратить их в бесполые существа, относиться к половой жизни и с осуждением и ханжеским стоицизмом. С другой стороны, нас как будто вовсе не удивляет фигура С. из романа А., этакая… жеребячья «простота» отношений.

Единственная наша цель может заключаться только в создании высокой культуры половой жизни, той культуры, которая выработана человечеством очень давно, высочайшие образы которой достигнуты еще во времена Данте, Петрарки, Шекспира. Я думаю, вопрос о необходимости такой культуры мы не будем обсуждать, поскольку мы уже молчаливо согласились, что живем в момент самой напряженной борьбы за большую общечеловеческую культуру, наконец, хотя бы уже потому, что мы не отказываемся от горячей пищи, электричества, радио и книги.

Пожалуйста, только не подумайте, что высокая культура половой жизни необходима только для украшения жизни, что она подобна гирляндам роз, венкам на челе, шелковым одеждам и благовониям. В этой и в самом деле красивой области все же спрятаны настоящие фундаменты человеческого общежития. Здесь заложены начали радости и горя, разумной деятельности, человеческого гуманизма и человеческой любви. Мы еще можем представить себе общество без железных дорог и телефонов, но общество без упорядоченной и приведенной к высоким формам половой жизни не может самостоятельно существовать. Общество развратников стоит ниже социальных возможностей, ибо в таком обществе не может существовать ни человеческая нравственность, ни человеческая дисциплина.

Высокая культура половых отношений должна стоять перед нами как одна из главнейших общественных целей. Но мы еще раз настаиваем на том, что наилучшее половое воспитание то, в котором нет полового воспитания. Это происходит потому, что культура половой жизни не начало вещей, а их конец. Воспитывая отдельное половое чувство, мы еще не воспитываем гражданина, воспитывая же гражданина, мы тем самым воспитываем и половое чувство. И поэтому нет отдельной области полового воспитания.

Я не могу представить себе никакого полезного прикосновения взрослых к половой сфере ребенка или юноши, кроме одной формы: половое воспитание не выходит за границы общего дисциплинирования личности. Вот та самая дисциплина, вот тот самый родительский авторитет, о котором говорилось в прошлой главе, без каких бы то ни было дополнительных специальных приспособлений должны обеспечить и правильное половое воспитание. В совершенно здоровой семье и в совершенно здоровом обществе половые темы просто не возникают. Только когда дети вплотную подходят к границам взрослой жизни, когда начинают звучать уже облагороженные темы любви и брака, возможна прямая консультация родителей и, само собой разумеется, необходима помощь матери в гигиенических вопросах, связанных с наступлением половой зрелости у девушек.

Я заведовал трудовой колонией им. М. Горького, когда вопросы полового воспитания меня поневоле заинтересовали. В то время у меня не было семьи, и мой опыт в этой нежной области был совершенно ничтожен. А в мою колонию приходили дети в 12–15 лет, как раз в том возрасте, когда, казалось мне, без полового воспитания нельзя никак обойтись. Мое положение, конечно, было гораздо труднее положения любого родителя не только потому, что детей было много, но главным образом потому, что у моих детей был уже большой опыт жизненной борьбы, и в том числе опыт половых представлений, если не половой жизни. В особенности затрудняли меня девочки. Некоторые из них побывали даже в проститутках и принесли оттуда растревоженное любопытство, умение кокетничать и скомканные жизненные перспективы.

А я сам не мог противопоставить этому тяжелому комплексу не только никаких знаний, но и никакого жизненного опыта, ибо по странному стечению обстоятельств в своей жизни не видел ни одной проститутки, ни одной развратной женщины (бывают такие телячьи жизни, вот такая была и у меня). О развратной женщине и о проститутке у меня были только книжные представления. Несмотря на то что книги о таких вещах говорили всегда с хорошими гуманитарными слезами и освещали души лучом благородного всепрощения и надежды, у меня осталось от этих образов ощущение брезгливости и непонятности. Я просто не мог себе представить, как это можно за деньги, регулярно торговать своим телом, как можно при этом сохранить какие-то остатки человеческой личности.

Одним словом, я стоял перед задачей полового воспитания совершенно безоружным, ибо нельзя же было считать оружием мой мещанский страх перед женским развратом.

 

Солидарность, любовь и долг

 

Аскетизм есть добровольный отказ от желаний, решение уединиться среди общего хаоса в неподвижном голодном покое. В альтруизме больше социальной активности, но это активность уступчивости в каждом отдельном случае, это отказ от желаний из боязни синяков.

Нет, в нашу программу вообще не входит отказ от желаний. Ни голодного одиночества, ни нищенских реверансов перед хаосом жадности мы не хотим. Напротив, сама революция наша – это открыто заявленное право человека на желание. И поэтому в воспитании наших детей аскетизм и альтруизм не могут иметь места, и такие штуки наше общество не считает нравственной доблестью.

Но мы не можем воспитывать и привычку к механическим пределам жадности, т. е. воспитывать моральную систему буржуазного типа. Жадность наших людей должна не механически ограничиваться всеобщей толкотней, а органически превращаться в гармонию желаний, в строгую и точную систему солидарности.

Идея солидарности вырастала в человеческой истории с самых первых ее страниц. Как только человек поднялся над животным миром, как только научился мыслить и говорить, как только возникло общественное производство – не могла не родиться мысль о необходимости равноправного договора между людьми, о возможности порядка вместо суматохи в области человеческих желаний.

Однако сложность и пестрота человеческой истории не позволили этой идее правильно высказаться и реализоваться. К солидарности человечество пробивалось не только через темноту невежества и нищеты, но и через блеск растущей цивилизации, ослепительные вспышки человеческого изобретения и науки. В этих сложившихся условиях выросли и окрепли тезисы собственности, покупки и продажи, формализм религии и анархия индивидуальной воли. Человечество все больше и больше обрастало историческими привычками классового устройства.

Для идеи солидарности тем более трудно было найти для себя пути, потому что она никогда не была в интересах правящих классов, а следовательно, и в интересах науки и искусства. Она жила в тлеющих, неясных стремлениях, в полусонном социальном институте не только в рядах плебса и пролетариев. А в это время мир, построенный на жадности, вырабатывал не только «сильные характеры» владык и миллиардеров, но и правила всеобщей толкотни, то, что называлось в истории законностью, государством, демократией, цивилизацией, вырабатывал буржуазную так называемую «культуру». В известной мере она давала силу проповеди солидарности, она сообщала ей страсть и культуру мысли и слова, она находила огненные принципы справедливости. Только богатство и армия, только организация и опыт власти отсутствовали у сторонников солидарности. И этого было достаточно для того, чтобы проповедь солидарности подменилась проповедью чего-то другого, похожего на нее, но не ее.

Исторический путь идеи солидарности – это путь ошибок и фальсификации. Так была создана с христианских времен Цезарей и Флавиев проповедь бездеятельной любви и нищеты, солидарности терпения и непротивления. Потом родились идеи Великой французской революции, чуть-чуть коснувшиеся вековых стремлений к общечеловеческой солидарности и утопленные в страсти к победе нового класса буржуазии. На смену им пришли идеи утопического социализма, а позже анархизма, идеи солидарности, подкрепленные наивной верой в мощь человеческого сознания и свободы, но не подкрепленные винтовкой.

И только кодекс железных законов Маркса, гений борьбы Ленина, …гений народов СССР отдали в распоряжение идеи солидарности великие силы…

В старой морали высокая нравственность всегда была в подозрительном родстве с глупостью. Многие деятели старого времени достаточно откровенно подчеркивали эту родственность. И это были не только циники, купцы и живоглоты, но и такие тонкие аналитики, как Достоевский. Его князь Мышкин – замечательная иллюстрация к этому закону. Структура нравственного поступка так явно противоречила структуре общества, что только слабый мыслящий аппарат способен был не заметить этого противоречия.

Но может быть, в этой толпе найдется несколько человек, которые не полезут в драку, которые не побегут в общем паническом движении, которые обрекут себя на голодную смерть, но никого не столкнут с дороги и никому не придавят горла. Их поведение, конечно, обратит на себя внимание остальных – один назовет их подвижниками, высоконравственным героями, другие назовут глупцами, и эти два суждения не будут находиться в особенном противоречии друг с другом.

Теперь представьте себе другой случай: в таком же положении очутился организованный отряд людей, они объединены сознательной уверенностью в том, что их интересы солидарны, что солидарность эта обеспечивается и чувством их уважения друг к другу, и разумной убежденностью в пользу такой солидарности, и доверием к избранным вождям, и дисциплиной в структуре органов и функций. Если такой отряд обнаружит запасы пищи, он направится к ним стройным маршем и остановится по суровому командному слову только одного человека на расстоянии, как будто наименее вероятном, на расстоянии нескольких человек, у которого заглохнет чувство, который завопит, зарычит, оскалит зубы и бросится, чтобы одному поглотить найденные запасы, – его поведение будет явно для всех и самым безнравственным и самым глупым…

Но кто же в этом отряде будет образцом нравственной высоты?

Здесь мы подошли к самому важнейшему тезису, на который обращаем особенное внимание родителей. В этом отряде на большой нравственной высоте будет не один какой-нибудь герой, а все члены отряда.

По старой морали, нравственная высота была уделом редких подвижников, специальных монстров, число которых было так незначительно, что канонизация их совершалась обычно через несколько сотен лет, когда в памяти людей они сохранялись в туманных формах легенды и устного придания, когда, следовательно, уже не трудно было кое-что и приукрасить. Обыкновенный человек не только в глубине души, а и совершенно открыто для себя такую нравственную высоту считал недоступным и непосильным делом, и с этим все были согласны, т. е. весь контингент таких же обыкновенных людей. Такое, так сказать, снисходительное отношение к нравственному совершенству давно сделалось нормой общественной морали.

В человеческой моральной практике было, собственно говоря, две нормы: одна – парадная, для нравственной проповеди и для специалистов-подвижников, другая – для обыкновенных случаев жизни, для человеческих будней. По первой норме полагалось последнюю рубашку отдать ближнему, пренебречь богатством, предоставить щеки и правую и левую и пр. По второй норме ничего положительного не полагалось, и измерителем нравственности была не нравственная высота, а нечто противоположное: обыкновенный житейский грех. Так уже и считали: все люди грешат, с этим ничего не поделаешь.

Коммунистическая мораль, построенная на идее солидарност