Т. Шаламов — А. И. Солженицыну

 

Дорогой Александр Исаевич.

Я прочел Ваш роман41. Это — значительнейшая вещь, которой может гордиться любой писатель мира. Примите запоздалые, но самые высокие мои похвалы. Великолепен сам замысел, архитектура, задачи (если можно так расставить слова). Дать геологический разрез советского общества с самого верха до самого низа — от Сталина до Спиридона. Попутно: в характере Сталина, мне кажется, Вами не задета его существеннейшая черта. Сталин писал статью «Головокружение от успехов» и тут же усиливал колхозную эскалацию, объявлял себя гуманистом и тут же убивал.

Я не разделяю мнения о вечности романа, романной формы. Роман умер. Именно поэтому писатели усиленно оправдываются, дескать взяли из жизни, даже фамилии сохранены. Читателю, пережившему Хиросиму, газовые камеры Освенцима и конц-лагеря, видевшему войну, кажутся оскорбительными выдуманные сюжеты. В сегодняшней прозе и в прозе ближайшего будущего важен выход за пределы и формы литературы. Не описывать новые явления жизни, а создавать новые способы описания. Проза, где нет описаний, нет характеров, нет портретов, нет развития характеров, — возможна. Жизнь такой документ (Вайс в «Дознании» — только попытка, проба, но зерно истины там есть)42.

Любимов и Таганка43. Все это должно быть не литературой, а читаться неотрывно. Не документ, а проза, пережатая, как документ. Я много раз хотел изложить Вам суть дела и выбрал время, когда я хвалю Вас за роман, за победу в классической, канонической, а потому неизбежно консервативной форме. Опыт говорит, что наибольший читательский успех имеют банальные идеи, выраженные в самой примитивной форме. Я не имею в виду Вашего романа, но в «Раковом корпусе» такие герои и идеи есть (больной, который читает в палате «Чем люди живы»).

В этом романе очень хороши Герасимович, Адамсон, особенно Герасимович. Очень хорош Лева Рубин. Драма Рубин — Иннокентий показана очень тонко, изящно. «Улыбка Будды»44 — вне романа. По самому тону. За шуткой не видно пролитой крови. (В наших вопросах недопустима шутка.)

Спиридон — слаб, особенно если иметь в виду тему стукачей и сексотов. Из крестьян стукачей было особенно много. Дворник из крестьян обязательно сексот и иным быть не может. Как символический образ народа-страдальца фигура эта неподходящая. Слабее других — женские портреты. Голос автора разделен на тысячу лиц — Нержин, Сологодин, Рубин, Надя, Адамсон, Спиридон, даже Сталин в какой-то неуловимо малой части.

Роман этот — важное и яркое свидетельство времени, убедительное обвинение. Мысль о том, что вся эта шарашка и сотни ей подобных могли возникнуть и работать напряженно только для того, чтобы разгадать чей-то телефонный разговор для Великого Хлебореза, как его называли на Колыме.

Жму руку. Сердечный привет Наталье Алексеевне.

Ваш S. Шаламов45.

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1 А.И. Солженицын. «Один день Ивана Денисовича», «Новый мир», 1962, № 11.

 

2 «Красили» — крестьяне, занимавшиеся раскрашиванием дешевых ковров по трафаретам.

 

3 Шелест (Малых) Георгий Иванович (1903—1965) — писатель. «Самородок» был опубликован в газете «Известия», 1962 г. 5 ноября.

 

4 Шаламов упоминает свой разговор с А.И. Солженицыным «о ледоколе и маятнике» при первой встрече в редакции журнала «Новый мир». Будет ли повесть А.И. началом разговора о лагере или — его концом.

 

5 «Очерки преступного мира», опубликованы впервые в книге «Левый берег», М., 1989, однако был исключен очерк «Сергей Есенин и воровской мир». В последующих изданиях — опубликован.

 

6 «Бутырская тюрьма» — очерк, опубликован в альманахе «Российский летописец», изд-во «Книга», 1989.

 

7 «Подполковник медицинской службы» — рассказ из сборника «Перчатка, или КР-2» (не завершен).

 

8 Теуш Вениамин Львович — математик, знакомый А.И. Солженицына, хранитель его архива. Этот архив был изъят у В.Л. Теуша в сентябре 1965 г. сотрудниками КГБ

9 Неклюдов Сергей Юрьевич — сын О.С. Неклюдовой, филолог.

10 Письмо не отправлено.

 

11 Варпаховский Леонид Викторович (1908—1976) — советский театральный режиссер, был репрессирован, встречался с В.Т. Шаламовым на Колыме. Встреча с ним изображена в рассказе Шаламова «Иван Федорович».

 

12 Этот эпизод в книге «Бодался теленок с дубом» (Париж, 1975, с. 81—82) А.И. Солженицын описывает так: «...На пленарном заседании (Комитета по Ленинским и Государственным премиям) первый секретарь ЦК комсомола Павлов выступил с клеветой против меня — первой и самой еще безобидной из ряда клевет: он заявил, что я сидел в лагере не по политическому делу, а по уголовному».

 

13 В это время В.Т. Шаламов получал пенсию 42 руб. 30 коп., и лишь в 1965 году его хлопоты увенчались успехом — он стал получать 72 руб. («У меня пенсия льготная, горняцкая», — гордо говорил он.)

 

14 «Двадцатые годы» опубликованы в журнале «Юность», 1987, № 11, 12 (в сокращенном виде). Полностью — в настоящей книге.

 

15 Пьеса В.Т. Шаламова, опубликована в журнале «Театр», 1989, № 1.

 

16 Китайгородский Исаак Ильич (1888-1965).

 

17 Шаламов имеет в виду смещение Н.С. Хрущева с поста Первого секретаря ЦК КПСС.

 

18 Шаламов упоминает Георгия Георгиевича Демидова (1908—1987), физика, с которым он встретился на Колыме. Демидов — проотип героя рассказа «Житие инженера Кипреева», опубликованного в журнале «Смена», 1988, № 88; ему же посвящена пьеса «Анна Ивановна». Один из самых достойных людей, встреченных, по словам Шаламова, на Колыме. Десять лет провел Демидов на общих работах, инженерные знания мало облегчили ему жизнь в лагере.

 

19 Китайгородский А. «Несколько мыслей физика об искусстве». «Вопросы литературы», 1964, № 8.

 

20 Малков Владимир Михайлович — директор Вологодского книжного издательства.

 

21 Опубликовано в сборнике В.Т. Шаламова «Стихотворения». М., 1988. Полностью — в настоящей книге.

 

 

22 Эти письма публикуются вслед за письмом от 15 ноября 1964 г. и не датированы.

 

23 Рамзин Леонид Константинович (1887—1948) — выдающийся ученый в области теплотехники. В 1930 г. репрессирован по делу промпар-тии. Создал конструкцию прямоточного котла («Котел Рамзина»), награжден орденом Ленина, Госпремией СССР 1943 г.

 

24 Шахтинский процесс, 1928 г. — дело о «вредительстве» в угольной промышленности Донбасса. Верховный суд СССР приговорил 5 человек— к расстрелу, 20 — к заключению от 1 года до 10 лет. К сожалению, принадлежность к технической интеллигенции не всегда спасала.

 

25 Строфа из стихотворения Б.Л. Пастернака «Зеркало». У Пастернака — «Качается тюль...».

 

26 Шелест Г.И. (1898—1965), «Горячий след» и др.

 

27 Алдан-Семенов А.И. (1908—1985), «Барельеф на скале» (1964).

28 В письме от 1 мая 1964 г. А.И. Солженицын писал: «... Я был с трибуны обвинен, что я уголовник, вовсе не жертва культа и вовсе не реабилитирован. Понадобилось зачтение судебного решения, присланного Военной коллегией Верховного суда СССР».

 

29 Алдан-Семенов А.И. (1908—1985), «Барельеф на скале» (1964). См. прим. № 30.

 

30 Дьяков Б.А. (р. 1902), «Пережитое» (1963), «Повесть о пережитом» (1964).

 

31 Ажаев В.Н. (1915—1968) — «Далеко от Москвы» (1948), «Вагон» (1988).

 

32 Серебрякова Г.И. (1905—1980), «Одна из вас» (1959), «Странствия по минувшим годам» (1962—1965).

 

33 «Аввакум в Пустозерске», «Гомер» — маленькие поэмы Шаламова, опубликованы: «Стихотворения». М., 1988.

 

34 Осенью 1964 г. пьесу «Свеча на ветру» собирался поставить Театр им. Ленинского комсомола, реж. М.К. Микаэлян.

 

35 Исправительно-трудовые лагеря были переданы 28.02.1953 г. в ведение Министерства юстиции СССР и находились там до 21 января 1954 г.

 

36 «Тифозный карантин» — рассказ из сборника «Колымские рассказы».

 

37 Горбатов Александр Васильевич. «Годы и войны». — «Новый мир», 1964, № 3-5.

 

38 Карякин Ю. «Эпизод из современной борьбы идей». — «Новый мир», 1964, № 9 («Но даже тяжелый труд для большинства из них — это как воскрешение...») (!)

 

39 В это время А.И. Солженицын дал прочитать А.Т. Твардовскому рукопись романа «В круге первом». «Судьба — неисповедима и очень будет сложна» (письмо А.И. Солженицына от 31 мая 1964 г.).

 

40 «Крутой маршрут».

В.Т. Шаламов в то время, видимо, прочитал только первую книгу «Крутого маршрута» Е. Гинзбург, где в главе «Пароход «Джурма» описана ее встреча с доктором Кривицким, оказавшим помошь заключенным. Во второй книге своих мемуаров Е. Гинзбург иначе отзывается от Кри-вицком — как о доносчике и предателе.

Об А. Жилинской пишет Е. Гинзбург в главе «Пугачевкая башня», может быть, без теплоты, но и без явного намерения унизить. Видимо, на отношение В.Т. Шаламова к Е. Гинзбург повлияли скорее не личные впечатления от встречи с ней (он ее не помнит по Колыме), а рассказы его тогдашних друзей — Б.Н. Лесняка и Н.В. Савоевой, хорошо знавших Е. Гинзбург по Беличьей (колымской районной больнице), они упомянуты в «Крутом маршруте» в главе «Зека, зека и бека» не совсем благожелательно. Впоследствии, познакомившись лично с Е.С. Гинзбург, он изменил свое мнение о ней.

 

41 Роман А.И. Солженицына «В круге первом».

 

42 Петр Вайс (1916—1982) — немецкий драматург, писатель. «Дознание» (1965) — его документальная пьеса.

 

43 В 1960-е годы В.Т. Шаламов не раз бывал в Театре на Таганке. Была у него даже мысль написать пьесу для этого театра. В архиве сохранились наброски этой пьесы. Шаламов говорил, что театр Любимова, избегающий ложного жизнелодобия полутонов, создающий спектакль в резких и точных красках, вводящий документ в ткань спектакля, — современен, отвечает самому духу современности. Театр — не подобие жизни, а сама жизнь.

 

44 «Улыбка Будды» — глава из романа А.И. Солженицына.

 

45 Письмо В. Шаламовым не отправлено. Неотправленное письмо Шаламова публикуется в разделе «Записные книжки» настоящей книги. Поводом к письму было заявление А. Солженицына в его биографической книге «Бодался теленок с дубом»: «Варлам Шаламов умер». Этот «приговор» бывший друг вынес после опубликования в «Л Г» от 15.02.72 письма Шаламова с протестом против разрозненных публикаций на Западе его произведений в политических целях.

Шаламов отвергает конъюнктурные советы Солженицына насчет «верующего героя», необходимого для успеха произведений на Западе (см. его записи «Знамя», 1995, № 6, с. 143—144).

К себе А.И. относился снисходительно, свое письмо с протестом против публикаций за рубежом «Ивана Денисовича» и «Ракового корпуса» («ЛГ», 1968, № 20) отнюдь не осудил. Когда было полезно, сотрудничал и с КГБ (под кличкой Ветров), был бригадиром. В общем, спасался, ничем не брезгуя, шагая по головам.

 

ПЕРЕПИСКА СО СЛУЦКИМ Б.А.

В.Т. Шаламов — Б.А. Слуцкому1

 

Москва, 28 декабря 1962 г.

Борис Абрамович.

Вы рекомендовали мне С.С. Виленского2, составителя альманаха «На Севере Дальнем». Я хорошо знаком с учреждением, которое он представляет. Мы встретились, за спиной Виленского сидят самые черносотенные фигуры издательского дела Крайнего Севера (Нефедов, Николаев и Козлов), которые не только «тащили и не пущали» в течение многих лет, даже десятилетий, до самого последнего дня глушили все, что могло хоть сколько-нибудь правдиво передать страшную историю Колымского края, даже отдаленный намек на правду. Они добились успеха — литература Колымского края свелась к нулю (исключая национальную литературу). Свели к нулю в качественном и количественном виде, отчасти потому эти господа обращаются ныне за помощью к столичным литераторам, к бывшим заключенным и т. п.

В свое время обращался Луговский в этот альманах, встретил решительный отказ — кормушка была нужна для своих. В поведении своем, в отношении к литературе, редакция Магаданской области в лице Нефедова, Николаева и Козлова допускала и провокации, обычные для сталинских времен, но удивительные для 1957 года.

В 1957 году по косвенному предложению Козлова я послал в альманах ряд стихотворений («Камень», «Слово к садоводам» — те, что вошли в «Огниво») и получил ответ, что стихи приняты и будут печататься в альманахе. Очередной альманах вышел — моих стихов там не было. Оказалось, что Нефедов, Козлов и Николаев передали эти стихи в партийные органы Магадана, и секретарь горкома Жарков читал их на краевой партийной конференции в качестве примера «вылазки» со стороны бывших заключенных. Не напечатанные, присланные в редакцию стихи!!! Такого рода подлое провокационное поведение господ Нефедова, Николаева и Козлова по тем временам не было, конечно, ни наказано, ни пресечено.

Сейчас эти же господа обращаются ко мне с просьбой участвовать в их альманахе.

Это ли не маразм? На приглашение Виленского я ответил отказом.

Уважающий В. Шаламов.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1 Слуцкий Борис Абрамович (1919-1986) — поэт, переводчик, автор рецензий на стихи В. Шалимова.

 

2 Виленский Семен Самуилович — активный деятель историко-литературного общества «Возвращение», составитель книг по истории лагерей, в том числе — хрестоматии для старшеклассников «Человек в тоталитарном обществе». М., 2000.

 

ПЕРЕПИСКА СО СКОРИНО Л.И.

В.Т. Шаламов — Л.И. Скорино1

 

Москва, 12 января 1962 года.

Людмила Ивановна!

Ответ мой задержался, письмо разрослось. Дело в том, что опубликование первых моих «вещей» меньше отложилось в памяти и, по существу, было менее важным для меня, чем письма Асеева, Третьякова, позднее Пастернака, полученные не в связи с чем-либо опубликованным.

Стихи и рассказы я пишу всю жизнь, с детства. В 1926 году я послал в журнал «Новый Л ЕФ» четыре или пять своих стихотворений и неожиданно получил ответ Н. Асеева. Внешний вид «ответа» произвел на меня сильнейшее впечатление. Письмо было написано на тончайшей бледно-сиреневой с искрой бумаге с лиловым ободочком, написано прямым женским почерком. Листочек был аккуратнейшим образом сложен и вставлен в крошечный конвертик-облаточку, тоже с лиловой каемочкой. Конвертик только что не был надушен. В письме было что-то о «чутком на рифмы ухе», о важности «лица не общего выражения». Ответ, помню, начинался: «Если это Ваши первые стихи...»

Много позже я понял, что никаких «первых стихов» не бывает, что «лица не общее выражение» — совет достаточно банальный и т. д.

Помню, удивило меня, что асеевский ответ был сугубо серьезен, даже академичен, а главное — по тону, по аргументации был вовсе лишен того «лефовского» бахвальства и удальства, которым отличалась переписка редакции «Нового ЛЕФа» с читателями на страницах журнала.

Я продолжал писать стихи, никому, как мне казалось, не подражая.

Примерно, через год, вне всякой связи с письмом Асеева, я был приглашен в Тендряков переулок, к Маяковскому и Брику, где по четвергам Осип Максимович Брик вел «литературный» кружок. Литературного тут не было ничего, кроме сплетен и вышучивания всех возможных лефовских врагов. Нарочитое умничанье, кокетничанье испытанных остряков с психологией футбольных болельщиков производило на меня прямо-таки угнетающее, отталкивающее впечатление. Поэзия, которую я искал, жила не здесь. Разочарование было столь сильным, что во время распада ЛЕФа, когда Маяковский был отстранен от журнала, мои симпатии оказались на стороне фактографии, на стороне Сергея Михайловича Третьякова, сменившего Маяковского за редакторским креслом «Нового ЛЕФа». От С.М. Третьякова я получил два или три письма, был раза два у него дома, на Малой Бронной. Вместо остряков Гендрикова переулка здесь действовали «архивные юноши». Крупный педагог, бывший профессор русской литературы Третьяков обучал учеников газетному делу, вдохновенно восклицая, поблескивая очками:

— Опишем большой московский дом! Дадим 260 квартир этого дома! Составьте приблизительный вопросник к этому заданию!

Кибернетик Полетаев обрадовал бы Третьякова. Я работал тогда на радио — в радиогазете МГСПС.

— Напишите заметку для «Нового ЛЕФа» о языке радиорепортера. Верно ли, что радиорепортер должен избегать шипящих букв?

Меня интересовало, мучило не это. Я сказал Третьякову, что хочу кое-что написать по общим вопросам... Третьяков резко повернул от окна свой птичий профиль, по узкогубому лицу побежали мелкие морщинки — острота рождалась:

— По общим вопросам мы сами пишем, — ответил он раздраженно.

Больше я на Малой Бронной не бывал.

Все эти годы я не выходил из библиотек. Дважды имел читательский билет № 1 в библиотеке им. Горького, однажды — в Ленинской библиотеке.

В тат же год пришел я в «Красное студенчество» на занятия кружка, которым руководил Сельвинский. Здесь была уже сущая абракадабра. Мне хотелось больших разговоров об искусстве, о месте искусства в жизни — меня угощали ямбами Митрейкина. Эти ямбы обсуждались подробно, каждый слушатель должен был выступать. Заключительное слово произносил сам «мэтр» Сельвинский. Откинувшись на стуле, он изрекал после чтения первого ученика:

— Во второй строфе слышатся ритмы Гете, а в третьей — дыхание Байрона.

Первый ученик Митрейкин, давно потерявший способность краснеть, самодовольно улыбался.

Это было еще хуже ЛЕФа. Во время «перекура» члены кружка (старостой его был В. Цвелев) не толковали о стихах. Все были потрясены арестом члена кружка поэта Владимира Аврущенко. Уголовное дело об изнасиловании студентки литкурсов Исламовой, знаменитое «дело трех поэтов» — Анохина, Аврущенко и Альтшуллера потрясало Москву. Переулки вокруг Московского нарсуда, где это дело слушалось, были полны народом — разве только приезд Дугласа Фербенкса и Мери Пикфорд собирал толпу больше. Колонный зал Дома Союзов, где в эти же дни шел «шахтинский» процесс — пустовал. Никто не заметил зловещей значительности суда над донецкими инженерами.

Приговор был вынесен: Анохин — два года, Аврущенко — четыре года, Альтшуллер, главный герой процесса — шесть лет тюрьмы. Но интерес к делу поэтов не ослаб. Защитник Рубинштейн выступил в печати с большим письмом, настаивая, что произошла судебная ошибка. Письмо защитника, отклики на письмо, обсуждение письма...

Дважды послушав «тактовые» откровения Сельвинского и беседы поэтов друг с другом во время «перекуров», я перестал посещать «Красное студенчество».

Случалось мне встречаться и с Борисом Южаниным — вождем и теоретиком пресловутой «Синей блузы». Влияние «Синей блузы» на театр Брехта — бесспорно. Она же — родоначальница всех агитбригад, несмотря на все ее выверты и заскоки. Первые годы в «Синей блузе» в журнале скетчи и оратории печатались безымянными — в этом была южанинская идея, его творческая программа.

— Плагиата нет и не бывает, — говаривал Борис Семенович. — Создавая текст обозрения, пользуйтесь любым материалом — от Пушкина до Маяковского.

Поэтому собственно ораторию Борис Семенович смело начинал кирсановской «Пятилеткой»:

Сегодня в рифмы вправлены штыки, Вперед на бой по рытвинам похода.

В 1932 году при журнале «Смена» литературным кружком руководил Кирсанов. Я пришел туда однажды. И — после этого вечера был близок к тому, чтобы вовсе прекратить писать стихи.

В 1932 году я напечатал свой первый очерк (решительно не помню, как он называется и чему он посвящен) в журнале московских профсоюзов «За ударничество». В этом двухнедельном журнале (редакцией которого я заведовал позднее), в журналах «За овладение техникой» и «За промышленные кадры» я напечатал большое количество очерков, статей и корреспонденции.

Я работал в редакциях этих журналов в 1932,1933,1934,1935 и 1936 годах. В эти годы, мне кажется, в Москве и в Московской области не было ни одной фабрики или завода (кроме военных), ни одного рабочего общежития, ни одной заводской столовой, где бы я ни был и притом не один раз.

В 1934 году для «Прожектора» (был такой журнал, вроде нынешнего «Огонька») я написал очерк о Мичурине — «Мастер, переделывающий природу» — много раньше его широкой известности.

В 1935 году в том же «Прожекторе» — нечто вроде воспоминаний о Маяковском, к сожалению, сильно сокращенных О.М. Бриком. Для журнала «Колхозник», который редактировал А.М. Горький, я написал очерк особого рода («Картофель» — 1935, № 9,). Предполагалось (у меня были письма от Горького и Крючкова на сей счет), что будет дана серия таких очерков: «Картофель», «Молоко», «Сахар» и т. д.

По предложению журнала «Фронт науки и техники» я написал большую статью «Наука и художественная литература». Статья эта, обзорного характера, вызвала интерес, и я был приглашен О.В. Рудаковой — актрисой ТЮЗа участвовать в создании театра русской сказки и фантастики. Театр этот не родился, но бесед было проведено много.

Рассказов я напечатал всего четыре. Я никогда не имел силы их перечесть. Ни раньше, двадцать пять лет назад, ни теперь. (Стихи напечатанные тоже перечитывать не могу.) Я пытаюсь вспомнить не содержание этих рассказов, а состояние, в котором они писались.

В газете «Ленинградская правда» осенью 1935 года напечатан рассказ «Ганс» (который Вы же туда и рекомендовали) — о фашисте-шпионе.

В журнале «Октябрь», в № 1 за 1936 год опубликован рассказ «Три смерти доктора Аустино» — о расстреле антифашиста.

В журнале «Вокруг света» (№ 12, 1936) напечатан рассказ «Возвращение» — о революционере, потерявшем во время аварии память.

Все эти три рассказа связаны с антивоенной, антифашистской темой и дышали тем воздухом, каким дышала вся страна и, пожалуй, весь мир.

Было страстное желание выразить эту тему сжато, лаконично, сюжетно. Так все рассказы и писались. Сейчас их условный универсализм кажется мне плохим решением темы.

Были рассказы и другого рода — на материале живой жизни. Таким был рассказ «Пава и древо», напечатанный в № 5 журнала «Литературный современник» за 1937 год в Ленинграде. Это рассказ об ослепшей вологодской кружевнице, которой сделана операция, — простенький, наивный.

В эти же годы было написано вчерне несколько десятков рассказов — все пропало во время войны и моих скитаний на Дальнем Севере. Пропали и три тетрадки со стихами. Восстановить их невозможно, да, наверное, и не нужно. Рассказов я не жалею, потому что нашел недавно рукопись одного из этих старых рассказов. Он плох, безличен.

Я никогда не пытался написать роман, даже подумать боялся над столь сложной архитектурной формой. Но над рассказами я думал много и раньше и теперь.

С1937 года по 1956 год я был в заключении и в ссылке (с 1951 г.). Условия Севера исключают вовсе возможность писать и хранить рассказы и стихи — даже если бы «написалось». Я четыре года не держал в руках книги, газеты. Но потом оказалось, что стихи иногда можно писать и хранить. Многое из написанного — до ста стихотворений — пропало безвозвратно. Но кое-что и сохранилось.

В 1949 году я, работая фельдшером в лагере, попал на «лесную командировку» — и все свободное время — писал — на обороте старых рецептурных книг, на клочках оберточной бумаги, на каких-то кульках.

В 1951 году я освободился из заключения, но выехать с Колымы не смог. Я работал фельдшером близ Оймякона, в верховьях Индигирки, на тогдашнем полюсе холода и писал день и ночь— на самодельных тетрадях.

В 1953 году уехал с Колымы, поселился в Калининской области на небольшом торфопредприятии, работал там два с половиной года агентом по техническому снабжению. Торфяные разработки с сезонницами-«торфушками» были местом, где крестьянин становился рабочим, впервые приобщался к рабочей психологии. Там было немало интересного, но у меня не было времени, — мне было больше 45 лет, я старался обогнать время и писал день и ночь — стихи и рассказы. Каждый день я боялся, что силы кончатся, что я уже не напишу ни строчки, не сумею написать всего, что хотел.

В1953 году в Москве встретился с Пастернаком, который незаслуженно высоко оценил мои стихи, присланные ему в 1952 году.

Осенью 1956 года я был реабилитирован, вернулся в Москву, работал в журнале «Москва», писал статьи и заметки по вопросам истории культуры, науки, искусства.

Многие журналы Союза брали у меня стихи в 1956 году, но в 1957 г. вернули все назад. Только журнал «Знамя» напечатал шесть стихотворений «Стихи о Севере». Этот цикл встретил положительную оценку у рецензентов «Литературной газеты».

В 1958 году в журнале «Москва», в № 3 опубликовано пять моих стихотворений.

В «Дне поэзии» 1961 года напечатал стихотворение «Гарибальди в Лондоне».

Переводил для «Антологии грузинской литературы», для сборников чувашских, адыгейских поэтов, стихи Радована Зоговича для издательства «Иностранная литература».

В издательстве «Советский писатель» в 1961 году вышел небольшой сборник «Огниво», получивший ряд положительных рецензий («Литературная газета», «Литература и жизнь», «Новый мир»).

В сборнике этом пятьдесят три стихотворения, а написал я около тысячи.

Сдал сборники «Шелест листьев» — в «Советский писатель» и «Вода и Земля» — в «Молодую гвардию».

Написал несколько десятков рассказов на северном материале, десятка два очерков.

Проза будущего кажется мне прозой простой, где нет никакой витиеватости, с точным языком, где лишь время от времени возникает новое, впервые увиденное — деталь или подробность, описанная ярко. Этим деталям читатель должен удивиться и поверить всему рассказу. В коротком рассказе достаточно одной или двух таких подробностей. В последних рассказах Бунина, только, конечно, не таких, как «Чистый понедельник», а гораздо лучших — есть кое-что похожее на настоящую прозу будущего.

Думается, что короткая фраза, входящая в моду после двадцатых годов, не отвечает традиции русского языка, духу и природе русской прозы Гоголя — Достоевского — Толстого — Герцена — Чехова — Бунина...

Бабель принес короткую фразу из французской литературы.

Что касается стихов, то космос поэзии — это ее точность, подробность. Ямб и хорей, на славу послужившие лучшим русским поэтам, не использовали и в тысячной доле своих удивительных возможностей. Плодотворные поиски интонации, метафоры, образы — безграничны.

Возврат к ассонансу от рифмы для русского языка бесплоден. «Корневые» окончания — обыкновенный ассонанс. «Свободный» стих и белые стихи могут быть поэзией, но это поэзия — второго сорта.

Вот почти все, что мне хотелось Вам сказать.

Это — не автобиография2. Жизнь я видел слишком близко, и говорить о ней надо не таким голосом. Это и не рецензия на собственные вещи. Это — литературная нить моей судьбы, разорванная и снова связанная.

С уважением

В. Шалимов.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1 Скорино Людмила Ивановна — редактор, «дважды моя крестная мать», как говорил Шаламов: она приняла его публикации и в 30-е годы, и опубликовала в «Знамени» первую его подборку — «Стихи о Севере», о чем он вспоминал не раз всю свою жизнь (см. переписку с А.З. Добровольским и др).

 

2 Вариант письма автором переделывался в очерк «Несколько моих жизней».