А.А. Ливеровский. Красвоенлёт Конокотин.

Огромный, совершенно необычный артиллерийский снаряд просвистел в воздухе над фортом "Красная Горка", не разорвался, скользнул по слою глины и выскочил наружу. Осмотрели его краснофлотцы - снаряд невиданный и стреляет неизвестно откуда.

Так начался интересный эпизод гражданской войны в августе 1919 года на побережье Финского залива, вблизи местечка Лебяжье. В газете писали, что корректировщик 21-го воздухоплавательного отряда красвоенлёт Виктор Конокотин обнаружил в Копорском заливе английский монитор "Эребус". Этот мелкосидящий броненосец удалось отогнать. Здесь же газеты писали о беспримерном, необычном бое в воздухе.

Мы сидели с Виктором у ночного костра на глухарином току в урочище, по-фински называемом Кивилава, то есть Плоские камни. Он рассказывал: "Стреляет и стреляет - неизвестно откуда и кто. Час за часом я наблюдал из корзины аэростата за всем побережьем и никак не мог обнаружить. Наконец заметил тоненькую полоску корабля, прижавшегося к берегу, и вспышку орудийного выстрела. Обрадовался, сообщил по телефону координаты. Это мне даром не прошло. Однажды висел я на большой высоте, вёл обычные наблюдения и заметил, что от Финского берега через залив летит самолёт. Самолёты, что с нами воевали, были только английские, а лётчики - любители-добровольцы. Летали они нахально (нашей авиации не было); бывало, летит, не торопится, забавляется: пилотажную фигурку закатит. Мне что тут делать? Заметишь, кричишь по телефону, чтоб скорее опускали. В этот раз получилось нескладно: заметил самолёт издалека, скомандовал спуск и... трос на лебедке заело - жёстко, авария. Самолёт подлетел ко мне близко, дал очередь из пулемёта, перебил один строп - всё. Пока жив. Радуюсь, что нет у сукина сына зажигательных пуль, - в момент бы спалил, накрыло бы меня горящим аэростатом. Думаю, что делать? В корзине у меня ручной пулемёт Шоша, да разве попадёшь? Велика скорость - не угадаешь опережение. Второй заход - дело похуже: попал в корзину и прострелил мне полу реглана. Видимо, пристрелялся. Тут я, знаешь, Алёша, сообразил, решил по-нашему, по-охотничьи: поперёк не выходит - надо в угон. Когда он зашёл в третий раз, я повернулся к нему спиной, приложил автомат к плечу и ждал. Как только он пошёл на уход, дал ему очередь вслед. Он резко отвернул, пошёл в сторону залива, примерно в километре от берега плюхнулся в воду". Вот такой был рассказ.

Я уже знал, что Виктор получил за этот подвиг недавно учреждённый орден Красного Знамени и золотые часы от ВЦИКа, серебряные - от Петросовета. Попросил ещё раз показать - кстати, нужно было узнать время, не пора ли идти на ток. Часы золотые, на внутренней крышке было выгравировано: "Честному воину Красной Армии". Виктор нажал кнопку, и они мелодично и чётко подали время с точностью до одной минуты: первые удары - часы, вторые - четверти часа, третьи - минуты. Очень удобно в ночное время на глухарином току.

Теперь я хочу рассказать о знакомстве с этим замечательным и милым моему сердцу человеком.

В 1921 году я работал слесарем на торфоразработке "Комаровская". Жил в Лебяжьем, в доме моей бабушки, с отцом, тёткой и её детьми. В том же доме - только вход с другой стороны - жила семья моего дядюшки Леонида Васильевича Ливеровского. Человек он был жизни пёстрой: жокей - ветеринар - управляющий огромным имением Стекольного общества - а после революции был записан как "свободный землепашец". У него жена и дочь. Примечательная девушка была Машенька - бойкая, умная, старшекурсница-медичка. Зимой В Петрограде она с подружками - центр небольшого кружка любителей поэзии и театра; летом в Готобужах дочь управляющего скакала в амазонке на вороном коне по полям и лесам, принимала городских подруг, устраивала пикники и домашние спектакли.

В эту семью на постой был направлен юный красвоенлёт Виктор Конокотин. Очень скоро дело окончилось свадьбой. Мы с Виктором легко сошлись - охотники, да ещё из одного дома! - стали бродить по лесам вместе. Отряд Виктора и его "колбаса", как называли аэростат местные жители, был расположен неподалёку от Лебяжьего на небольшой поляне Петровского хутора. Мне ужасно хотелось подняться на аэростате - удалось. С разрешения комиссара отряда Виктор поднял меня на высоту больше тысячи метров. Отлично помню захватывающее ощущение. Впоследствии мне довелось много летать на самолётах, но это совсем не то. Здесь Вы, как парящая птица, спокойно рассматриваете каждую полянку, каждую знакомую тропинку, просеку, ручеек, дорогу; можно в один миг пройти, скажем, от нашего дома до известного глухариного тока - путь, который по болоту занимает не один час. Я был в восторге, а Виктор - ему это дело привычно - спокойно взял трубку телефона и попросил кого-то там внизу: "Позвоните, пожалуйста, ко мне домой, скажите, чтоб тёлку из огорода выгнали". Я посмотрел вниз и убедился, что в нашем огороде действительно пакостит тёлка.

Воздухоотряд уходил из Лебяжьего, наша семья уезжала в город. В последние эти дни произошёл случай, малозначительный по отношению ко всей жизни, но крепко врезавшийся в память. Виктор дружил с комиссаром отряда, я - с Виктором. Перед отъездом занятия с красноармейцами прекратились, у командиров освободилось время. Виктор предложил прыгать с парашютом, комиссар присоединился. Упросился и я прыгнуть, хотя трусил - ещё в первый раз. Пришли на площадку перед лавровским домом, откула происходили подъёмы. Всё было готово. Первым на очереди комиссар. Виктор, человек осторожный, прикинув, что парашюты давнишние, распорядился сначала сбросить балласт. Мы трое и ещё один командир, фамилии не помню, стояли внизу и наблюдали за подъёмом аэростата. В бинокль было хорошо видно, как в корзине возились с пудовыми мешками песка. Виктор говорит: "Это ты, комиссар". Заметив, что мешки скинуты и парашют раскрывается, добавил: "Есть прыжок, комиссар.. В это время стропы парашюта стали удлиняться, рваться и... свободный груз полетел вниз. Виктор крикнул: "Нет комиссара!". Три мешка со свистом и хлопком врезались в траву рядом со спящей коровой, выбив неглубокую воронку. Шёлковый купол полетел, колеблясь на малом ветру.

Домой шли взволнованные, мрачные, каждый думал...

Наши семьи переехали в Ленинград. Началось для нас с Виктором студенческое время, для меня прекрасное, вольное, для него трудное: он служил и учился, переучивался из воздухоплавателей в лётчики. Штормовало семейство Конокотиных: он сам, Маша и малолетний сынишка. Тяжёлый период жизни и морально, и материально. В те годы военным платили мизерно мало. Помогали ему свои и мой дядюшка Александр Васильевич, живший рядом. Всё равно ушли в торгсин Машины кольца, колье, брошки - всё, что было. Туда же попали золотые крышечки от знаменитых часов, - сами-то они остались, только крышечки теперь железные.

Морально же было по другой причине. Виктор рано вступил в партию, был человек убеждённый страстно и безоговорочно, и вдруг... попросил исключить его из рядов партии по несогласию с политикой по отношению к верующим. Сам он был атеистом, но считал ошибкой уничтожение церквей, грубую антирелигиозную пропаганду и нажим на верующих. Со службы его не уволили, но много лет, до восстановления в партии, он считался как бы второсортным.

Переменив квалификацию, из воздухоплавателя став лётчиком, Виктор Петрович уехал в часть в Кречевицы (под Новгород). Закончил академию и за образцовую службу был переведён в Москву. Там он быстро пошёл в гору по служебной линии. Защитил диссертацию, преподавал в академии имени Жуковского, позже - получил кафедру тактики ВВС в Академии Генштаба.

Перед самой войной Конокотины жили хорошо. Я никогда не спрашивал Виктора о его служебных делах, в те годы это было совсем не принято. По некоторым сведениям (за достоверность их не ручаюсь), по приказу Сталина несколько крупных военачальников-педагогов жёстко уединили на три месяца где-то под Москвой: они писали Устав Красной Армии. В их числе был и Конокотин. За эту работу он получил порядочную сумму денег.

Маша, жена Петровича, много работала: преподавала английский язык курсантам - в частности, группе испанцев (только что кончилась война в Испании).

Во время войны Виктор Петрович продолжал работать в Академии, иногда выезжал на фронт, довольно длительное время был под Москвой, где в особом лагере "приводил в порядок" офицеров из разбитых частей, испуганных, деморализованных.

В 1946 году Виктор Петрович получил звание генерал-майора и ещё через некоторое время вышел в отставку. Жил в Москве. Каждое лето они с Машей надолго, с весны до первого снега, уезжали в те самые Домовичи, что и многие мои друзья и родственники, где жил и живу я сам. Конокотины оба увлекались рыбной ловлей. Петрович и тут делал всё основательно: каждый окунь был взвешен, зарегистрирован в особом журнале, озёрные глубины были промерены и нанесены на карту.

Он умер спокойно в своей квартире в Москве. Маша умерла немного раньше.

 

Чирков С.С.

Песня о Лебяжье

Лебяжье, Лебяжье, родное Лебяжье,

Здесь детство моё проходило друзья,

И юность моя пронеслась в одночасье,

Здесь корни мои и родная земля.

И где бы я не был, тебя не забуду,

И где б я не плавал и где б не летал,

В войну и блокаду, и в мирное время,

Родной мой посёлок, ты рос и мужал.

И как не сложилась бы жизнь поколений,

И сколько бы не было мнений о ней,

Я буду любить свой посёлок, как прежде,

Дом отчий и старых и верных друзей!

Я буду любить свой посёлок как прежде,

Дом отчий и старых и верных друзей!

Август 2002г.

 

Встань Россия!

 

Отцов победами мы восхищаемся,

Но с идеалами их прощаемся...

Безразлично нам, куда катимся.

Потеряв страну, мы спохватимся!

 

Встань, Россия! Встань, Россия!

Против чуждых тебе перемен.

Встань, Россия! Встань, Россия!

Из униженья, стань с колен!

 

Ты, Россия, вновь на заклание -

Миллион в году вымирание!

И о будущем, никаких забот!

Доживём свой век - после нас потоп!

 

Мы не русские, "россияне" мы,

И Отечество потеряли мы

Вместо имени, вместо нации

Код по паспорту предназначен нам.

 

Где ж Вы Минины и Пожарские?

Предстоят за Русь бои жаркие!

Верю я в тебя, Русь любимая,

Что ты выстоишь непобедимою!

 

Встань, Россия! Встань, Россия!

Против чуждых тебе перемен,

Встань, Россия! Встань, Россия!

Из униженья, встань с колен.

 

Декабрь 2003г.

 

 

О фамилии

 

Идут года, мелькают даты...

Я в 90-х узнаю: когда-то,

Назад четыре сотни с половиной лет

Служили государю:

Достойный человек

Андрей Чирков

И сыновья его, бояре.

Мне не известно - был тот человек

Моим пращуром иль нет.

Его потомки России - матушке служили,

Ещё при Грозном, Годунове, при Петре

Мундиры разные они носили,

Когда являлись при дворе.

То были воеводы, стольники, дворяне, генералы.

Они сражались храбро на войне

И за Россию умирали.

Цари им жаловали земли, награждая,

За службу в Муроме, Владимире,

Москве и Ярославле.

Прошло не мало бурных лет,

С начала прошлого столетья,

Как затерялся рода след.

 

В день рожденья, в юбилей,

Желаю сыну своему

Достойным быть фамилии своей.

Не терять достоинства и чести

В кругу друзей и на рабочем месте,

Любимым быть детьми, женой, не забывать,

Что есть отец родной и мать,

Растить, лелеять древо рода

И помнить, из какого мы народа.

 

Март 2001

Когда страна в восстаньях обгорала,