Автор идеи и собиратель информации

Выпуск 2

Автор идеи и собиратель информации

Сенотрусов Александр Иванович

Лебяжье 2005 год

Это издание является приглашением к сотрудничеству с

Вами, уважаемый Читатель.

Память, память

Ты из малой искры

Пламя раздуваешь и пьянишь,

Ты конём неукротимо быстрым

Сквозь десятилетия летишь.

Кто тебя удержит, успокоит?

Кто узду накинет на тебя?

Принимая всё моё былое,

Радуясь и плача и любя.

Мария Попова

Привлекла сюда природа

Трубный гомон лебедей,

Здесь красна и непогода –

Ты становишься сильней!

Скориков Ю.А.

Ты, боже, дал мне маленькое счастье,

Какому не завидуют сердца.

Дар Памяти!

Валерий Перелешин

 

 

Уважаемый читатель!

По опыту первого выпуска альманаха передо мной самый взыскательный и ревнивый критик. Это разумно и объяснимо. Речь идёт о нашем общем месте проживания, о нашем большом доме – о Лебяжьем. Но, как и прежде, в альманахе много авторов, и Вы, читатель, имеете право с нами не согласиться. Только делайте это, как подобает добрым соседям, спокойно и с фактами в руках – в следующем выпуске альманаха.

Судьба «как драгоценный дар нам подносила память об ушедшем навсегда». Ушёл в историю бурный 20 век, и все мы с надеждой смотрим в будущее. Возникает желание подвести итоги прошедшему, осмыслить свою эпоху, сохранить в памяти людей частицу духа исчезнувшего мира, которым в юности мы жили. О нём наша нежная и светлая печаль…

Что ждёт Вас в этом выпуске? Я опасаюсь навлечь на себя гнев любителей огородничества. Но из уважения к литературному классику и щадя Ваше время на долгое выискивание мест в произведениях Салтыкова-Щедрина, где бы упоминалось Лебяжье, я «выжал» из 140 страниц «Убежища Монрепо» 2 страницы, и Вас ждут…открытия. Вам доставят удовольствие материалы о наших не поддающихся забвению и инфляции истории замечательных земляках – Виталии Бианки и Алексее Ливеровском. Вы будете удивлены знакомством с нашим земляком военлётом Конокотиным, совершившим второй в воздухоплавательной практике удачный бой с самолётом. Вчитайтесь в строки, написанные 150 лет назад на нашей земле Некрасовым и Тютчевым. Справку о небесном покровителе наших мест не воспринимайте как вмешательство в Ваш мир. Просто прочитайте, хотя бы из уважения к нашей общей культуре. Мне доставило труда просить написать записки Петра Фёдоровича Киреева. Спасибо Вам, Пётр Фёдорович, за терпение и смелость рассказать о времени и людях совсем недавнего прошлого. Моя милая помощница Звегинцева Нина Дмитриевна предлагает Вам рассказ о куполах нашей многострадальной церкви и о своём отце – Михайлове Дмитрии Михайловиче – строителе Лоцманского селения. Наши юные земляки Никита Кульжов и Глеб Белов, может быть, откроют для некоторых из Вас невероятное о привычном. Сегодня трудно рассказывать о ижорских деревнях Большие и Малые Борки, Риголово (Рикколово), Красная Горка – нет пока материалов. Но первые сведения о Борках в этом выпуске сделаны с помощью сына нашего известного земляка В.П. Того – Александра Того. А о нашем лесе и болотах слово защиты Елены Александровны Суржик.

Особо много места альманаха отведено последней русской береговой крепости – форту Красная Горка и его младшему брату – форту Серая Лошадь. Уважаемый читатель, перед Вами не публиковавшиеся в СССР материалы. Моя позиция выражена в письме, но она о проблеме крепости сегодня. Я предлагаю Вам совершить труд – прочитать все материалы о форте без исключения. И тогда делайте выводы. Забудьте советские учебники и околоисторические книги, читайте сами и делайте выводы.

Пока собирался альманах, пришло известие о значительном расширении нашего посёлка. С 1 января 2006 года в границы нашего Лебяженского городского поселения войдут Чёрная Лахта, Пулково, Гора-Валдай, Шепелёво, Кандикюля, Коваши, Новое Калище. У нас будет больше земляков, у нас будет больше проблем. У нас будет самая длинная береговая черта на Русской Балтике и к ней куча хищников. И порт в Батарейной бухте, если он случится, будет на нашей земле, а нашего согласия никто не спрашивал… И многобедствующая психбольница в Ковашах будет нашей. И покинутый форт Серая Лошадь будет у нас. Нам прибавится река Коваш и брошенные рыборазводные пруды. Не добавиться реестр предприятий – налогоплательщиков, а он и сейчас пуст…

Я приношу свои извинения авторам 18 работ, не вошедших в этот выпуск.

Приношу слова благодарности за редактирование выпуска милым дамам Марине Васильевне Доценко и Макаровой Алле Борисовне.

М.Е. Салтыков-Щедрин. Убежище Монрепо.

Два лета кряду я живу в своём новом углу, на берегу Финского залива, почти в виду кронштадских твердынь. Живу, руководствуясь сейчас высказанными соображениями, то есть, не зная ни сельскохозяйственных затей, ни просветительских задач. Я же засел в своём углу и наслаждаюсь пальбою с кронштадских твердынь, которая потрясает окна моего Монрепо и которая, собственно говоря, составляет единственное здесь развлечение.

Жизнь моя здесь течёт в уединении и полном безмятежии. Сена - мало, жита - и того меньше; зато есть благоустроенный парк, в котором родится множество белых грибов и в котором можно гулять даже немедленно после дождя. Сверх того, есть порядочный сосновый лес и река, на которой устроена мельница, а следовательно, существует и запруда. Одним словом, было бы даже очень хорошо, если б капельку побольше красного солнышка и поменьше ветра со стороны "хладных финских скал".

Местность, в которой расположено сказанное Монрепо, обыкновенная местность ближайших окрестностей Петербурга. Нельзя сказать, чтоб живописная, нельзя сказать, чтоб весёлая, но зато, несомненно, весёлонравная. Справа у меня - деревенский посёлок, при въезде в который стоит столб, и на нём значится: душ 24, дворов 10. На это не особенно громадное население существует два кабака, которые очень редко пустуют. Сверх того, с небольшим в полуверсте от меня, налево, рядом с моей границей, воздвигнут третий кабак.

Население здесь смешанное. Большинство - чухны, меньшинство - не скажу, чтобы совсем русские, а скорее какая-то помесь. Чухны пьют довольно, русские - много. Сверх того здесь пролегает зимний тракт в Кронштадт, который тоже не мало способствует процветанию кабаков.

Осень здесь ужасная, тёмная, слезливая, завывающая; точно над кладбищем стон стоит.

Имение это служит наглядным примером производительности культурного труда и тех выгод, которые можно из него извлечь. Некогда оно принадлежало так называемому "хозяину" и, вдобавок, ещё инженеру, стало быть, человеку, не лишённому хоть некоторых прикладных знаний. Владелец этот, очевидно, имел намерение сделать из своего имения "золотое дно". Он положил основание господской мызе, выстроил не особенно изящный, но крепкий и поместительный дом, снабдил его службами и скотным двором, развёл парк, плодовитый сад, затеял обширный огород (вероятно, хотел изумить мир капустою и огурцами), устроил мельницу, прорезал всю дачу бесчисленными канавами, вследствие чего она получила вид шахматной доски, и заключающиеся между канавами земли поднял и засеял травой. Хлеба у него высевалось тоже достаточно, ежели судить по каменному фундаменту пространной риги, остатки которой уцелели и поныне, а в особенности по чугунным трубам, с помощью которой нагревалась сушильня и которые валяются и поднесь. Получал ли какие-нибудь доходы с этого имения заботливый хозяин-землевладелец - это неизвестно; но вероятнее всего, что не получал, а всё устраивался и устраивался. Но что особенно известно - это то, что он истратил на имение "многие тысячи". И не крепостным путём истратил, а чистоганом, потому что крепостной труд каких-нибудь 24-х душ даже заметным подспорьем не мог служить в таком значительном предприятии. Затем основатель усадьбы умер, и имение начало переходить из рук в руки, причём никто из них продолжительное время им не владел. Последний владелец, от которого мыза, наконец, дошла ко мне, тоже, как говорят, потратился: усовершенствовал парк, мёблировал дом, пытался расчистить некоторые канавы и проч. Вероятно, и тут дело не обошлось без "многих тысяч". А сколько одновременно с этими "многими тысячами" было потрачено легкомыслия, сколько видела эта бедная мыза претерпения и ропота, сколько слышала она хульных слов!...

В настоящее время, повторяю, это уголок довольно благоустроенный, хотя и не без важных недостатков, а именно:

Недостаток первый: солнце здесь такое же скупое, как и в Петербурге. Оба проведённых мною лета были в этом смысле очень неудовлетворительны. В прошлом году залили дожди, в нынешнем - 27 июля ударил первый морозец.

Второй недостаток: всё ещё чересчур много земли (всего около 160 десятин). Конечно, большинство её находится под лесом, но есть, к сожалению, и такие участки, которые "ах, кабы эту землю к рукам - кажется, лопатой бы деньги загребал!"

Третий недостаток: мельница. В нынешнем году я вынужден был всю плотину выстроить вновь, и это обошлось мне ровно тысячу рублей, кроме брёвен, которые были выпилены из своего леса. А доход с мельницы двоякий: ежели осень мокрая и воды достаточно, то доходов "не слишком много"; ежели осень сухая, то в очистку приходится - нуль.

Четвёртый недостаток: слишком пространен огород. Поднять его, сделать грядки и потом несколько раз в лето прополоть последние - стоит одной поденщиной, не считая постоянных мызных работников, по малой мере двести рублей. Да навозу пойдет целая уйма, да садовнику в год надо заплатить 360 рублей. А к концу лета получаются и плоды этих затрат. Огурцы, например, "принялись, было весело", но вдруг сделалось "сиверко", и в тот самый момент, когда в Петербурге вся Сенная завалена огурцами, у вас нет ничего. То же самое и с цветной капустой: в августе её всякий столоначальник в Петербурге ест, а в Монрепо показываются в это время только зародыши, и зреет надежда, что в сентябре четыре-пять кочней выйдут "вполне". Остаётся, стало быть, капуста да картофель, овощи серьёзные, не боящиеся невзгод, но слыханное ли дело съесть этого добра на пятьсот, шестьсот рублей в год?

Одним словом, происходит нечто в высшей степени странное. Земля, мельница, огород - всё, по-видимому, предназначенное самою природой для извлечения дохода - всё это оказывается не только лишним, но и прямо убыточным...

Поэтому истинное пользование "своим углом" и истинное деревенское блаженство начнутся только тогда, когда не будет ни лугов, ни лесов, ни огородов, ни мельниц. Скотный двор можно упразднить, а молоко покупать и лошадей нанимать, что обойдётся дешевле и притом составит расход, который заранее можно определить, а следовательно, и приготовиться к нему. Можно упразднить и прислугу, а держать только сторожа и садовника, необходимого для увеселения зрения видом расчищенных дорожек и изящно убранных цветами клумб.

Когда всё это будет достигнуто, культурный человек может наслаждаться и отдыхать по всей своей воле.

Люби отечество своё, люби! Служи ему собственным лицом, а не через посредство наёмников; не процветай особо, но совместно с твоими соотечественниками, не утопай в бездельничестве и равнодушии, но стой грудью за други своя, жертвуй своими интересами, своей личностью, самоотвергайся!

А главное всё-таки: люби, люби и люби своё отечество! Ибо любовь эта даст тебе силу и всё остальное без труда совершить.

1878 - 1879гг.

 

 

Антонова Светлана.

 

Краткая биография.

Семья Того является выходцами из деревни Борки Ломоносовского района области.

Отец Виктора Петровича Пётр до войны работал на бакелитовой фабрике, находившейся в Петергофе. Потом работал на дистанции пути в нашем поселке Лебяжье. В силу того, что отец был железнодорожным рабочим, он имел бронь от призыва в армию.

Мать писателя, Клавдия, в довоенное время была домохозяйкой. В октябре 41 года она родила ребенка. Рожала в Ленинграде, в роддоме, заболела, а вслед простыл малыш.

В то время в Больших и Малых Борках было 164 двора, и существовал большой колхоз. Поскольку семья Того не состояла в колхозе, осенью руководство колхоза изъяло у семьи запасы картофеля. Положение семьи стало совсем бедственным, когда с наплывом беженцев из-под Луги их дом ограбили, и семья вошла в блокадную зиму без запасов продовольствия. Голод в семье очень ослабил всех.

Пётр Того был ижорцем - представителем коренного ингерманландского населения здешних мест. В марте 1942 года семья была депортирована по национальному признаку, Ссылка происходила через Лисий Нос, потом - по железной дороге. В дороге умирает средний брат писателя. Его похоронили на станции Шарья. Потом гибнет отец. Его тело сняли на станции Уварыш между Костромской и Кировской областями. Конечное место ссылки для переживших страшный путь - Сибирь, река Обь. За первые три месяца 1942 года в семье осталось три человека: мама Клавдия Васильевна, Галина и Виктор Петрович. Как вспоминает сестра, в ту зиму Виктор чуть не умер. В отсутствие матери он сварил вкрутую добытые им три куриных яйца и съел, случился заворот кишок. Спас его живший по соседству врач. Сама Галина Петровна из 3.5 лет три года провела в больнице. Семья проживала в селе Троица под Тюменью. Мама работала сначала в местном колхозе, а затем на рыбокомбинате. Виктор после школьных занятий охотой и рыбалкой добывал пропитание и был кормильцем в семье. Он пристрастился к охоте и рыбалке. Зимой 1944 года брат матери Фёдор, оставшийся в Ломоносовском районе и бывший секретарём сельского исполкома, прислал семье вызов и денежный перевод в 900 рублей. Здесь нужно пояснить, что мама Виктора была русской и её брат, сославшись на смерть её мужа - ижорца, смог оформить вызов в Борки. В деревню семья возвратилась 5 марта 1945 года. Все послевоенные годы вплоть до выхода на пенсию мама работала: в Большеижорском Арсенале на разрядной базе, в овощехранилище военного училища, а потом более 20 лет в Приморском лесничестве делала дранку для корзин.

Дети учились в Лебяженской средней школе. Вот такая была дана характеристика на Виктора Того в 1952 году:

Виктор Того, рождения 1935 года. Материально обеспечен, имеет отличное поведение и успеваемость. При большей серьёзности мог бы учиться лучше. В общении к товарищам и старшими вежлив. В общественной жизни школы и класса участвует не совсем активно.

Кл. руководитель Голицына.

При чтении характеристики надо помнить, что заработка матери не хватало, и Виктор постоянно подрабатывал, а также добывал пропитание охотой и рыбалкой. В этом была жёсткая необходимость ещё и потому, что до 60 – х годов прошлого века обучение в старших классах советской школы было платным: от 300 до 420 рублей в год.

После школы Виктор один год проработал в Лебяжье. Затем служил в ВМФ на форту Красная Горка и в Кронштадте. В 1957 году поступил в ЛЭТИ имени Ленина. Из института ушёл с пятого курса.

Виктор Петрович был дважды женат. От первого брака у него остались сын Александр и дочь Мария. В результате второго брака он усыновил девочку, а потом на свет появилась еще одна дочь.

Свой профессиональный путь Того попробовал начать в одном из ленинградских НИИ, немного поплавал на судах загранплавания, много лет отдал строительству нефтепроводов Севера. Однако настоящую работу он нашёл для себя в журналистике, став в 1973 году радиожурналистом в городе Усинске Коми АССР. Эта профессия привела его к писательскому труду и публицистике.

10 ноября 2001 года Виктор Петрович Того умер. В соответствии с его поэтическим завещанием он похоронен рядом с матерью в деревне Борки…

 

Творческий путь

 

В литературу Виктор Петрович Того пришел сравнительно поздно. Он успел поработать научным сотрудником в научно – исследовательском институте, инженером на заводе, был моряком загранплавания, строил газопроводы ’’Сиянье Севера’’ и Уренгой – Помары – Ужгород. Осваивал нефтяные месторождения на Европейском Севере нашей страны. Сейчас трудно сказать, что было раньше в его творчестве – проза или поэзия. Скорее всего, поэзия. Он начал писать не в Ленинграде, не в родных Борках. Далеко вдали, где не было населенных пунктов, на стройках Севера. Его романтическая поэтическая душа отвергала пьяные вечера и долгие застолья. Он начал писать и наиболее удачными оказались не его стихи, а публицистические очерки о людях и стройках, на которых он работал и которых хорошо знал. Его заметили. Его очерки и стихи стали печатать журнал ’’Аврора’’, альманахи ’’Молодой Ленинград’’, ’’День поэзии’’, ’’Северный автограф’’, ’’Невские горизонты’’. К пятидесяти годам Виктор Петрович Того осел в городе Усинске в республике Коми и стал работать профессиональным журналистом.

 

Поэзия

 

Белая ночь в Борках

Но ты совсем – совсем не знаешь

Про ночи белые в Борках…

Представь: ты спишь,

Во сне летаешь,

Витаешь где –то в облаках

Такая ночь!

Как – будто полдень.

Но солнце убрано с небес.

И зноя нет. И воздух волглый,

И тихо – тихо дремлет лес.

Роса рождает дым тумана.

Не дым…Скорее – белый пар.

Березка. Елочка. Поляна.

Все для тебя – счастливый дар.

А утром, где – то рано – рано,

Когда зарю пробьет петух,

Буренок, ночек и белянок

Погонит заспанный пастух.

Затихнет стадо под горою,

И звук умчится далеко.

И соберут бока коровьи

 

Анализ стихотворения.

 

1. На протяжение всего стихотворения В.П.Того передает в своих строках всю красоту и загадочность родного края. Автор описывает волшебную белую ночь в Борках. В своем стихотворении он сумел прочувствовать белую ночь, которая переходит в раннее – раннее утро. Также он знакомит читателя с пробуждением местного народа и его заботами. Но самое важное в этом стихотворении заключается в том, что автор смог передать читателю то утреннее настроение в Борках, когда с петухом просыпается народ и оживляется природа.

Лирическим героем в этом стихотворении являются Борки.

 

2. Художественные особенности стихотворения.

 

Эпитеты

Ночи белые, воздух волглый, белый пар, счастливый дар, заспанный пастух, парное молоко.

 

Сравнения

Такая ночь!

Как будто полдень.

 

Метафоры

 

Солнце убрано, дремлет лес, роса рождает, зарю пробьет петух, затихнет стадо, звук умчится, соберут бока коровьи.

Повторы

Но ты совсем – совсем не знаешь.

И тихо – тихо дремлет лес.

Роса рождает дым тумана

Не дым…Скорее белый пар.

А утром где – то рано – рано.

 

3.После прочтения этого стихотворения у меня перед глазами нарисовалась картина раннего, свежего утра. Когда каждая травинка, цветочек, букашечка пробуждаются после долгой ночи. Все живое в этот момент начинает заниматься своими многочисленными делами и заботами. С первых строк этого стихотворения можно понять насколько сильно автор любит природу и свой родной край. Ведь именно в этих великолепных местах проходила скромная жизнь писателя. Он очень любил природу, рыбалку и охоту. Даже уезжая путешествовать, В.П. Того всегда скучал по своим родным Боркам, а в этом стихотворении он смог описать прелесть белой ночи и раннего утра в родных Борках.

 

 

Дома

Пусть никогда не повторится

Тот день. Озябшие дома.

Дымок над крышами струится

Отец сказал: ’’Ну, вот зима’’…

Пришла зима тревоги нашей –

Был первым Владик, братик мой…

Ему бы ложку манной каши,

Да где возьмешь такой зимой…

Отец строгал сухие доски.

Мы не играли в этот день.

А у отца в морщинках жестких

Лицо. И под глазами тень.

А мы глядели на отца –

Три желторотика – птенца, -

А смерть круги свои сужала…

Годы молодые

 

А я бродил в колючем ельнике –

Волнухи рыжие срезал.

Держал травинку в муравейнике,

Как эскимо, ее лизал.

Взлетали рябчики – шарахался

И улюлюкал им вослед.

Смотрел, как толстый шмель барахтался

На белой кашке. Рвал букет.

Лежал в копне, пропахшей росами

Глазами пил родные дали…

…А в это время где- то в космосе

Мои ровесники летали…

Велосипед. Саше.

 

 

Спи, сынок.

А я поеду в город

И куплю себе велосипед.

А потом от самого забора

Нам с тобой навстречу – целый свет…

Дождь грибной шоссе отполирует.

Мы с тобой промчим напропалую,

Как звезда, упавшая вдали…

Будет шебаршить под шиной гравий.

А над нами – юркие стрижи.

 

И ударит нам в лицо ветрами.

И узнаешь ты полет души…

 

Заключение

Творческий путь Виктора Петровича Того и основные его жизненные вехи до сегодняшнего дня не исследовались. Более того, не создана библиография его работ, как нет в библиотеках Лебяжья и Ломоносовского района большинства его работ. Я благодарна сестре писателя Галине Петровне за уточнение биографии её брата и проникнутых любовью рассказов о нём. Палитра художественных работ рассыпана по частным библиотекам друзей писателя. Настоящая работа является первым скромным опытом исследования жизни и творчества нашего земляка. Самым главным результатом моей работы является не сама попытка исследования творчества Виктора Петровича Того, но пришедшие ко мне чувства уважения к этому человеку и то, что я стала другими глазами смотреть на окружающие меня милые черты родного Лебяжья. Мне стало понятнее и ближе Лоцманское Селение, а Южный берег Залива представляется мне теперь всей русской Балтикой, выросшей из многовековой эволюции и сожительства многих народов.

Могила Виктора Того ныне покоится в столь дорогих ему Борках. Вот как писал он об этом в своём стихотворении «Письмо любимой»:

Но где б мне взять любви и веры,

Когда б не эти вот Борки?

Здесь всё моё:

И лес, и взморье,

И старый дом на косогоре.

Здесь всё:

И родина. И мать.

Сюда приеду умирать.

Библиография работ Виктора Петровича Того.

 

1.Возрождайся, Инкермаа.

2.Воспоминания о будущем. Сосновый Бор,1991.

3.Второе дыхание. Книга стихов. Ленинград, 1992.

4.Земля Ижорская. Сосновый Бор,1991.

5.Лоцманское селение (Повесть с прологом и эпилогом). СПб,1999.

6.Лоцманское селение (Исторический очерк). «Балтийский луч»,1990.

7.Мятеж.»Маяк Прогресс» Сосновый Бор,1990.

8.Отец мой был инкери. СПб.»Поземельная собственность»,1998.

9.Об арсенале. Памятная записка. 1990.

10.Потерявший Родину плачет вечно. СПб. 2001.

11.Копорье. Маяк 28 марта 1991.

12.Ab urbe condita, или Кольцо ведра. Сосновый Бор.1995.

13.Судьба моя - Ингрия (история нашего края с древнейших времён). Сосновый Бор.1995. Тера пресс №№43.45.46_48,50.

14.Земля Ижорская. «Маяк». Сосновый Бор 25 февраля, 3 марта 1992г.

15.Истоки (Об истории края) Маяк прогресса 1984г. 21, 26, 28 июля, 2,4, 7, 9,16, 21, 23, 25, 28, 30 августа.

16.Калищенская стеклянная фабрика: исторический очерк. «Сосновоборский строитель», 1997. №№22, 24.

17.Красногорский мятеж.» Сосновоборский строитель». 1997 №№ 36/37, 38.

18.Глас вопиющего в пустыне: Размышления о книге Л. Гильди "Расстрелы, ссылки, мучения". Маяк. 1996. 23 мая.

19.Ингерманландская месса. Современная трагедия. СПб.2000.

20.Третий ангел. Сонеты. Ломоносов. 1996.

 

 

Н.И. Гаген-Торн

Пути Судьбы неотвратимы:

Кто видел старой Норны нить?

Неслышно Смерть проходит мимо,

Нежданно радость может быть.

Но дело чести, дело смелых, не изменяя шаг, идти,

Лишь песней отмечать пределы

Уже пройдённого пути...

 

 

Лидия Хаиндрава

Осторожней проходи по пашням:

Мирно спят здесь прадеды твои,

Охраняя твой посев вчерашний

Всем долготерпением любви…

Н.А.Некрасов. Ф.И. Тютчев

14 июня 1854 года. 24 октября 1854 года Красная Горка.

Великих зрелищ, мировых судеб Теперь тебе не до стихов,

Поставлены мы зрителями ныне: О слово русское, родное!

Исконные, кровавые враги, Созрела жатва, жнец готов,

Соединясь, идут против России: Настало время неземное…

Пожар войны полмира обхватил,

И заревом зловещим осветились Ложь воплотилась в булат;

Деяния держав миролюбивых... Каким-то Божьим попущеньем

Обращены в позорище вражды Не целый мир, но целый ад

Моря и суша... Медленно и глухо Тебе грозит ниспроверженьем…

К нам двинулись громады кораблей,

Хвастливо предрекая нашу гибель, Все богохульные умы,

И, наконец, приблизились – стоят Все богомерзкие народы

Пред укреплённой русскою твердыней... Со дна воздвиглись царства тьмы

И ныне в урне роковой лежат Во имя света и свободы!

Два жребия... и наступает время,

Когда решитель мира и войны Тебе они готовят плен,

Исторгнет их всесильною рукой Тебе пророчат посрамленье, -

И свету потрясённому покажет. Ты –лучших, будущих времён

Глагол, и жизнь, и просвещенье!

Красная Горка, 1854г.

О, в этом испытанье строгом,

В последней, в роковой борьбе,

Не измени же ты себе

И оправдайся перед Богом

Кукушкина Валентина Григорьевна. Что я помню.

 

Живу в посёлке 60 лет, в мае 44-го мы с мамой вернулись из эвакуации в Риголово, где жили бабушка с дедушкой и две моих тётки. Это было вынужденное поселение, нас немец согнал из наших родных гнёзд в Глобицах и Готобужах.

Что я помню? А кое-что помню. Все знают, что поезд от Ораниенбаума ходил всю войну, а мои тётки даже рассказывали, как народ выскакивал из вагонов, добывая дрова для паровоза, чтоб доехать до места. Дорога от станции в Риголово шла через кладбище, по-над самой речкой тропиночка, потому что на мосту стоял часовой. Кладбище было невелико, но зато левая сторона от тропинки были сплошные ряды братских могил.

Риголово было невероятно уютным. На берегу узюсенькой, но чистой и сплошь заросшей белыми лилиями, кубышкой и ещё какими-то очень красивыми розовыми цветами, похожими на гиацинты. Местами в речке были воронки от бомб, там каждое лето купались матросы и мальчишки. А мы плескались на мелководье, как говорила бабушка "попапей", т.е. чтобы намочить трусы, нужно было присесть. Мы при этом ещё и приговаривали "попапей! попапей!". Малюсенькие довоенные домики, правда, чаще всего на две избы, связанные коридором, и обязательная верандочка, порой двухэтажная. И всё битком набито людьми. Живут по несколько семей в одной комнате, многие девушки спят вдвоём на одной солдатской кровати. Все эти люди работают на лесозаготовках и с раннего утра на лесовозах уезжают в лес, а вечером возвращаются. Летом на речке гвалт и веселье, купаются, моются, стирают бельишко. Меня сразили у нескольких лифчики, связанные из катушечных ниток крючком! Сейчас это и вообразить- то невозможно, как же в таком белье работать, да вообще, жить. Зимой одежда на всех колом, шуршит при ходьбе. Всю ночь её сушат у печек и над плитой.

В нашей комнатёнке две кровати, сундук и столик между окон. На кроватях спят дедушка с бабушкой, я на сундуке у них в ногах, на узкой кроватёшке тётушка, а мама с другой на полу, иногда кто-нибудь спит на печке, но там коротко. У соседей через коридор вообще куча-мала, теперь всех и не вспомнить, знаю, что много! Первую зиму детей нет и я как неприкаянная болтаюсь на улице, с заходом во все дома, где кто-то есть днём дома, все эти бабушки мои подруги - Паня Ратникова (вскоре она умерла от туберкулёза), тётя Шура Андреева, тётя Надя Прокофьева, тётя Дуня Архипова, Домна Степановна, Маша-пастушка. Иногда забредаю в контору, где работает бухгалтером моя тётя Вера. Надя ещё в школе, но через год выйдет замуж. В непогоду сижу дома и терпеливо жду всех. Игрушек почти нет, но бабушка приносит мне на растерзание брюквину, из которой режу фигурки, и половину незаметно уминаю.

В обед всегда щи из русской печки. Капусты сажают и квасят бездну, хватает на весь год. Когда есть каша, к ней дают бруснику. Её тоже запасают кадками, всю осень, гоняя в лес, а потом парят в крынках в русской печи. Вечером бабушка выкатывает из печки чугун с пареной брюквой - это ужин. Картошки наращивают вдоволь, но почему-то больше помню брюкву.

Над кроватью висела чёрная тарелка радио, потом его сменил зеленоватый прямоугольный динамик из американских подарков. Утром моей любимой передачей (много лет) была утренняя зарядка, хоть я так никогда ни одного упражнения и не сделала. Любила я "доброе утро, товарищи", на что всегда отвечала и мучительно ломала голову, где же этот преподаватель Гордеев и его пианист Иванов.

Совсем не помню голоса Левитана об окончании войны, наверное, проспала. Но зато помню ликование, слёзы, пение, пляски вокруг. Моя робкая и мягкая мама грозилась выбить стёкла начальнику ОРСа, если им не выдадут водку.

В ту же осень я пошла в первый класс, а Надька вместо десятого пошла замуж за матроса Костю. Матросов этих было полным-полно вокруг и в доме у нам тоже. Ходили к бабушке за овощами и молоком с бронепоезда, командир был диетик. Ходили с этим Костей, потому что девушек-то вокруг было много.

В Лебяжье размещалась ШБО (школа береговой обороны). Начальником был Кантович, так и называлась "школа Кантовича". Жили эти Кантовичи на нынешней Степаняна в доме напротив школы, а у него якобы была куриная слепота, поэтому первое уличное освещение было именно здесь. Жаль только, что нам оно не пригождалось, ходили в школу мы по тропинке через болото за авторемонтными мастерскими.

Клубов было два. Один - кают-кампания в каменном двухэтажном здании на углу. Был там и танцевальный зал и библиотека и что-то ещё нам неведомое. Второй клуб, всеми посещаемый, был деревянный, но нами любимый, он стоял на месте сегодняшнего клуба части. Это было наше окно в мир, сколько там было концертов, сколько фильмов. Больше всего помню "Бэмби". Показывали кино и в "Маяке" и порой фильм часть за частью возили из одного в другой, и народу везде было полно.

Сам посёлок после войны выглядел ещё и не плохо. Дома стояли целые, ещё не облезла краска, ведь многие сдавали дачи, а потому дома держали в порядке. Дом у моста, сейчас похожий на барак, был украшен резными наличниками, резными крылечками, остатками цветных стёкол в верандах. Таким же был и дом Ливеровских на другом берегу. Очаровательно смотрелась жёлтенькая часовня. Вдоль дороги высились огромные серебристые тополя и остатки липовых аллей - у нынешнего здания мэрии, за мостом, на Строительной улице какие-то вязы.

Невероятных размеров серебристый многоствольный тополь рос справа от моста, он давал такой шатёр листьев и так трепетал на ветерке с залива, что забыть его невозможно, хоть и нет его уже давным-давно. Он рухнул, а потом пошли за ним другие деревья и сегодняшняя Приморская мало похожа на послевоенную.

Обкорнали в ремонт дом у моста, он лишился всего своего резного убранства, сгорела часовня и стоит сегодня немым укором. Сразу после войны сгорел нарядный дом напротив сельмага, подозреваю, что возле него и были фонари со стеклянными шарами, о которых пишет Ливеровский. Очень хорош был дом на развилке, возле памятника лётчикам, который тоже бездарно сгорел, добавив посёлку безликости и сиротства.

Довольно долго сохранялись следы лоцманского кладбища неподалёку от кинотеатра, а теперь моя давняя попытка найти его успехом не увенчалась. Может быть нашлись более молодые и ретивые и всё-таки нашли в связи с интересом к истории лоцманской службы?

 

Скориков Ю.А.

 

Подкидыши

Посвящается Лидуне

 

 

Старик сидел у окна старой, но добротно срубленной пятистенки.

Замшелые яблони в палисаднике тянули свои ветви к солнцу, изгибаясь над крышей.

Несколько порыжевших кустов смородины теснились среди высокого разнотравья. Давно не трудились человеческие руки в этом запущенном садике, отделяющим дом от главной улицы Лебяжья. Собственно, это была асфальтовая трасса, по которой на запад, до Соснового Бора, а на восток, до Ломоносова - можно было доехать автобусом за тридцать минут.

В "Рамбов", так называл старик по старой матросской привычке районный центр Ломоносов, ездить приходилось. А вот Сосновый Бор...запомнился небольшой деревушкой, в которой довелось побывать в годы войны.

Минувшей весной старик стал совсем сдавать. Не было сил поднять ведро воды из колодца, истопить печь, сходить в магазин за продуктами, всего-то триста шагов...

Выручали школьники-"тимуровцы", да старички-ветераны. Они установили дежурство, делали покупки, приносили лекарства, ну и печь была истоплена, ведро с водой стояло в сенцах. А сердобольные бабули баловали иногда больного блинами и домашними пышками. Одним словом, вовремя подоспела кампания по шефству над одинокими старыми людьми.

Но всё это не избавляло старика от мрачных размышлений. За годы одиночества он привык мысленно разговаривать сам с собой.

-Успеют ли ребята добраться, хоть к холодным ногам? - спрашивал он себя. - Надо ужо оставить соседям их адреса и деньги на телеграмму... Хлопотно для них, но что поделать, обычай таков...

- А может и дом себе оставят, как дачу - мелькнуло подспудное заветное желание, - будут приезжать летом с семьями, вместо югов. И на могилку к нам зайдут повидаться...

- Да вряд ли, не любят деревенской жизни, - трезво рассудил он. Старик уже ощущал приближение конца, но судьба распорядилась по-иному.

Как-то в мае, включив утром телевизор, чтобы посмотреть передачу "Сто двадцать минут", он поддался спокойному обаянию молодого немногословного человека и, расслабившись, как тот попросил, просидел несколько минут с закрытыми глазами. Рядом стояла и кружка с водой для запивания множества таблеток и порошков, прописанных доктором...

И...чудо! Он, бывший матрос, прошедший всю войну в морской пехоте, где никто не верил ни в чёрта, ни в бога, а только в судьбу и удаль, поверил в сверхъестественную, нечеловеческую силу Аллана Чумака.

Ему становилось с каждым днём лучше и лучше. Через месяц он с благодарностью отказался от услуг "тимуровцев" и с палочкой сам стал добираться до сельмага. С отдыхом, не спеша, он приносил воду, готовил нехитрую пищу и частенько присаживался на крылечке, наслаждаясь небывало тёплым, солнечным, совсем не ленинградским летом. Всё радовало старика и привлекало его внимание. Он наблюдал заботы пчёл и пернатых, муравьиные тропы и бег машин по асфальту. Жизнь снова стала желанной и быстротекущей.

Длинными вечерами хорошо думалось. Чередой проходили воспоминания, но чаще всего о жене и детях.

Два сына, отслужив в армии, не вернулись в отчий дом, а уехали куда-то на Колыму добывать золото. Да так и остались там.

К праздникам приходят от них открытки с обычными словами поздравлений, а в конце приписка, что в отпуск полетят погреться к Чёрному морю...

И внуки уже выросли, да повидал их только один единственный раз: пять лет тому назад, когда на несколько дней в отчий дом съехались сыновья с семьями на похороны матери...

Как-то после похорон, не очень настойчиво сыновья предложили отцу переехать к ним на Колыму. Но он отказался, сказав, что хочет лежать в земле рядом с матерью...

Старик считал себя состоятельным человеком.

- Имею дом, обстановку, одёжек хватит донашивать до с