Пока я не принял саньясу, мне было бы очень легко найти общий язык с Пифагором.

Потому что ты воспитывался в репрессивном обществе — христианском, индуистском, джайнском, не имеет значения. Тебя воспитывало репрессивное общество; вот почему ты гово­ришь, что до того, как ты принял саньясу, пока ты не встретил меня, ты мог бы понять Пифагора. Однако я утверждаю, что ты мог скорее не понять его, чем понять.

Ты мог бы подумать, что он учит подавлению — так же, как учили тебя твои родители. Ты мог бы подумать, что он такой же, как священник в церкви — в Риме, в Кентербери или в Мекке. Все они репрессивны.

Священники всегда были угнетателями. Только просветленный человек может дать вам свободу, потому что ему не нужны рабы. Священники нуждаются в рабах; они не могут дать вам свободы. Они вынуждены все больше и больше превращать вас в узников. А это — психологическое средство: подавляйте естественные инстинкты, и вы будете узником, и вы будете все время настолько больны, что вам потребуется кто-то, на кого можно опереться. И вы будете настолько невежественными, что вам потребуется руководство, вы будете нуждаться в лидерах.

Ты говоришь: Пока я не принял саньясу, мне было бы очень легко найти общий язык с Пифагором.

Это не было бы подлинным общением; это было бы ложью. Сейчас ты можешь общаться! Потому что сейчас ты — с другим Пифагором. Но теперь у тебя есть трудности. Ты говоришь:

И сейчас мне хотелось бы того же, но некоторые вещи кажутся такими моралистичными и репрессивными, например — его совет не гневаться. В чем я ошибаюсь?

Ты упускаешь из-за того, что совершенно забываешь: разрыв в двадцать пять веков — это значительный разрыв. Пифагор для тебя должен быть возрожден. Вот почему я комментирую его. Это дает ему новое значение, тело из новых слов — слов, которые доступны для твоего понимания, которые имеют для тебя смысл, которые могут относиться к тебе.

Террасу провинциальной гостиницы украшала скромная вывеска: «Сдаются комнаты. Питание. Деревенская атмосфера». Вряд ли эту гостиницу можно было принять за фешенебельный отель, но однажды вечером напротив нее остановился блестя­щий черный кадиллак. Хозяева машины вышли и решили остаться здесь на ночь.

Мужчина и его жена приехали из большого города, на них была модная одежда, и они выплыли из кадиллака с таким видом, словно они — хозяева всего мира. Эта пара даже не пыталась притвориться, что им по душе идея остановиться в этой паршивой гостинице: они презирали деревенскую жизнь, но найти другую комнату на ночь было невозможно. И все же они были выше всего этого.

После регистрации чета проследовала в гостиничную столо­вую. Не обращая внимания на нехитрое меню, мужчина бросил доллар и сказал:

—На это! Я хочу поесть, выпить и развлечься.

Спустя несколько минут, хозяин гостиницы вернулся с двумя ломтиками арбуза.

— Вы заказывали еду, выпивку и развлечения? — спросил он.

— Извольте. Вы можете съесть мякоть, выпить сок и поиграть с семечками.

Третий вопрос:

Ошо, какие озарения позволяют нам отбросить прошлое и не подавлять его?

Прем Шахидо.

Не озарения, но одно-единственное озарение позволит тебе отбросить прошлое. На самом деле, говорить «позволит тебе отбросить прошлое» неверно. Единственное озарение, и про­шлое отбрасывается само по себе. Ты не бросаешь его.

Что это за единственное озарение? Единственное озарение вот в чем: прошлого больше нет... есть только настоящее. Жить означает попросту быть в настоящем; нет другого способа жить, нет другого способа быть. Прошлого уже нет, будущего еще нет; не существует ни того, ни другого. А цепляться за несуществующее - глупо.

Прошлое — лишь память, а будущее — одно воображение. А то, что есть, теряется между этими двумя монстрами, прошлым и будущим. Они продолжают использовать вас; это паразиты, призраки — их нет. Но вы можете снабжать их своей энергией; тогда они могут существовать. Они получают существование, по крайней мере, тогда, когда вы не осознаете настоящего.

Вы удивитесь, узнав, что в древнегреческом языке слово «Бог» означало просто настоящее. «Б» означало «то», «О» озна­чало «что», а «Г» означало «есть» — «то, что есть». Таково значение древнего слова «Бог».

Бог — это не личность, а то, что есть. В этот момент, здесь и сейчас, Бог есть настоящее. Нельзя найти Бога в прошлом. И нельзя найти Бога в будущем. Бог всегда есть. Вы не можете пользоваться в отношении Бога словами «был», «будет» — вы не можете сказать: «Бог был», это полная бессмыслица. Вы не можете сказать: «Бог будет», это тоже полная бессмыслица. Вы можете сказать только «есть». Фактически, сказать «Бог есть» — значит повториться; это тавтология. Бог означает то, что есть! Вы не можете сказать: «Бог есть». Бог — это синоним слова «есть» — то, что есть.

Единственное озарение — быть созвучным настоящему. И в этом — весь смысл медитации: быть созвучным тому, что есть, быть полностью свободным от мыслей. Потому что безразлично, прошлое или будущее — они существуют только посредством мыслей. Называйте это памятью или воображением, но все это — мысли, формы мышления.

Быть в состоянии осознанности без мыслей... и молниенос­но, одним ударом меча прошлое отрезано навсегда, и будущее тоже. И в этот момент приходит освобождение.

Шахидо, это — единственное озарение! Это — сатори, это — самадхи. Для этого не нужно понимать многого — это один-единственный удар меча. И ты можешь получить его прямо сейчас — пока ты не решил иначе. В этот самый миг Бог — везде, повсеместно. Только Бог есть. Ощути эту тишину. Дай этой тишине глубоко проникнуть в твое сердце. Позволь ей прони­зать тебя. Пусть она бьется вместе с твоим пульсом. Пусть она станет твоим дыханием, самой твоей сущностью....И где же прошлое? Оно исчезло само собой. От него не нужно освобождаться. Оно исчезает точно так же, как исчезает темнота, когда вы приносите свет. Не постепенно, не по частям, не шаг за шагом. Когда в темной комнате вы зажигаете свечу, темнота уходит не мало-помалу, постепенно — неохотно, без желания уходить. Нет. Ее просто не найти!

Свеча зажжена, и темноты нет. Свеча медитации, свеча бытия здесь и сейчас. Свеча Бога — то, что есть... и прошлое полностью ушло. И оно никогда не родится вновь, ибо стоит вам научиться красоте, блаженству настоящего, и это такое огром­ное переживание — кто станет беспокоиться обо всей той пыли, которая осела на зеркало ума?

Вы продолжаете думать о прошлом потому, что не знаете, как установить связь с настоящим. Вы продолжаете думать о прошлом потому, что нужно же что-то делать, нужно чем-то занимать себя. Дети думают о будущем, а старики думают о прошлом; у детей нет прошлого, и поэтому они не могут думать о нем; им приходится думать о будущем. А у стариков нет больше будущего: подобно Китайской Стене, перед ними стоит смерть. Они знают, что будущего больше нет; завтра может никогда не прийти. И они с испугом смотрят назад.

Так бывает с отдельными индивидуальностями, и так же происходит со странами, с обществами, с нациями. Например, молодая страна вроде Америки думает о будущем; ее золотой век еще впереди. А такая страна, как Индия — очень древняя, старая — думает о прошлом; ее золотой век уже миновал. Это было в дни Рамы; все уже ушло. Это просто свидетельство того, что страна очень и очень состарилась и уже не может зачать ника­кого будущего. Ее будущее — смерть.