Глава 3. Счастье — это когда тебя понимают

Люди редко осознают цели выше счастья. Хотя счастье далеко не высшая цель и тем более не то, зачем приходит душа. Счастье — понятие общественное, оно происходит от слова часть и родственно таким понятиям, как доля, удел, надел, а значит и судьба. Тем не менее, мы принимаем его за свою душевную цель, поскольку состояние счастья дает нам и ощущение блаженства.

Однако судьба и блаженство — совсем разные понятия и разные сущности или силы этого мира. Это очевидно.

Их связь, условно, причинная. Что значит, что судьба может и должна приводить к блаженству, но как и когда, только ей одной да провидцам известно. Причем провидцами могут быть и люди, а вот боги далеко не всегда знают судьбу. И среди них тоже бывают свои прорицатели, вроде Аполлона. Впрочем, боги все же видящие существа, способные читать знаки судьбы. Поэтому прорицание и прорицалища рождались для слепых; И чаще не затем, чтобы действительно открывать людям начертание судьбы, а чтобы передавать им волю богов, которая для смертных судьбоносна, то есть часто заменяет судьбу, а потому ею становится.

Как бы там ни было, земной путь человека и путь его души сквозь миры и оказывается воплощением его судьбы. Судьбы пишутся в некую книгу, в которой все проречено от начала времен до окончания мира. Как будто существует некий образ мира в его развитии, некое его отражение, которое при этом и является единственным истинным миром, поскольку наш мир оказывается лишь его воплощением.

При этом деяния, мысли и вещи этого мира развеиваются как туман, повторяясь из одной своей жизни в другую, а образ мира неизменен в вечности. И неизменно правит миром и нашими жизнями.

Если понаблюдать за этим пристально, а лучше — ослепнув, подобно Гомеру и прочим слепым прорицателям, то проступает закономерная связь Книги Судьбы с человеческими душами, будто в каждой из них есть кусочек этой великой книги. Это очевидно для того, кто видит душу, её чистоту и несовершенства. То, что происходит с нами, всегда связано с качествами наших душ. Вот только некоторые связи настолько тонки, что их можно различить лишь на очень большом временном расстоянии. Такие предначертания судьбы назывались роковыми.

Однако все проявления судьбы, даже рок, связаны с речью — они рекутся вначале и прорицаются потом. Рок и речь — однокоренные слова. Только рок — речь богов, как и греческий логос, в мире людей проявляющийся лишь речью, которую не понимают даже те, кто использует ее каждый день. Использует всуе и беспамятстве, как полагается спящим.

Судьба же слово явно двукоренное, первая часть которого бесспорно родственна с рассудком и рассуждением. Вторая может быть и просто окончанием, но по некоторым предположениям может означать как богов, так и ту же речь — баять. Речь магическую, какой владели волшебные существа — коты-баюны.

Как бы там ни было, но Суд, воплощенный как в рассудке, так и в Судьбе, оказывается каким-то чрезвычайно важным путем к душе, а значит, и к ее целям. Путем из этого места и состояния, в котором я застаю себя в начале самопознания идущим вслед за клубком-самокатом, сквозь множественные миры моей личности и культуры. Однажды этот путь судьбы должен привести мою душу к блаженству, но для этого придется преодолеть множество помех и испытаний, в том числе и испытание счастьем.

Такова сила рассуждения, вложенного в ткань моей судьбы и запечатленного в моей душе. В сущности, сам путь судьбы оказывается строгим и последовательным рассуждением, которое я должен выполнить за свою жизнь. Оно состоит не просто из помех и испытаний, а из многочисленных если… то…

Если я избираю верный путь, то он окажется прямым, если не верный, то ухожу петлять по окольным кривым дорожкам, где ждут меня страдания и совершенствование.

Но как только мы принимаем, что Книга Судьбы, куда вписано все, что должно свершиться в моей жизни, пишется не словами, а точными рассуждениями, станет ясно, почему «счастье — это когда тебя понимают».

Счастье — это общественное состояние, в отличие от блаженства. Для него обязательно нужно понимать и быть понятым. А это дается только тому, кто умеет читать и звучать рассуждениями Судьбы.

Глава 4. Мир и образ мира

Мир — это пространство жизни. Без человека мира нет и нет того, кто может дать миру имя. Пространства могут существовать и до и после человека, но лишь с его появлением они становятся мирами.

Размер пространства, в сущности, не имеет значения. Если кого-то посадить под домашний арест, его дом станет ему миром. Правда, для такого человека всегда будет существовать Большой мир за границами его малого мирка. Просто потому, что он его помнит. Скорее всего, такой человек будет тосковать по большому миру, как по свободе или воле, то есть простору.

Выйдя же в него, он успокоится и будет счастлив, даже не заметив, что всего лишь вышел из тюрьмы в тюремный дворик для прогулок…

Так и мы не тоскуем от ограничения свободы, пока нас не посадят в тюрьму, поскольку считаем, что нам доступен весь мир. Лишь редкие люди душой чувствуют, что они не из этого мира и что им здесь тяжело, будто на крыльях висят свинцовые плиты. Эти люди тоскуют не по свободе, а по тем мирам, которые потеряли. В сущности — по другим тюрьмам, вроде Земли.

Действительно тоскуют по свободе лишь те, кто осознает себя душой и понимает, что ему доступны все миры. Но осознать это можно лишь побывав в тюрьме. Тюрьма — прекрасное психологическое упражнение, заставляющее задуматься о том, что наши миры вложены один в другой, как матрешки. И если мир можно искусственно сужать до камеры, значит, можно его и расширять до вселенной.

Тюрьма — это способ раскрыть видение и крылья души…

Впрочем, душе все равно в каком мире решать свои задачи. Она легко может совершенствоваться в любых искусственных условиях, вроде миров-сообшеств, что соответствует русскому слову мир как община. Эти миры вложены в мир Земли обильными гроздьями и составляют огромную и тонкопроработанную школу душевного самосовершенствования.

Все миры — не просто пространства жизни тела или души, но пространства, суживающие объем познаваемого до доступных моему сознанию пределов. Соответственно, образ мира является еще большим сужением, упрощающим использование мира для своих нужд. Образ мира запечатлевает из всего обилия мира лишь то, что необходимо достаточно для выживания в нем. Чтобы попытаться понять мир иначе, чем он естественно впечатывается в наше сознание с помощью телесных органов чувств, нужно иметь особый склад ума, ищущий скрытых пружин мироздания.

Образ мира при всей его поразительной по сравнению с разными картинами мира точности, удивительно приблизительное орудие. Он останавливается на том, что достаточно для моих нужд и задач. Скажем, на том, как извлекать из окружающего пищу и тепло. Откуда они берутся в мире, его редко интересует.

Поэтому образ мира — это страшная ловушка для того, кто хочет познать действительность или найти силу. Мало того, что мы его не осознаем, так он еще и сопротивляется любым попыткам изменения. Сопротивляется в силу того, что должен обеспечивать выживание. Как ловушка образ мира опасен для души…

Все это верно устроено, пока мы живем как тела. Однако, если человек начал осознавать себя душой, опасения за тело должны стать разумными, то есть управляемыми мною. Теперь гибель тела страшна лишь относительно тех задач, которые решает душа. И тут образ мира превращается из опасности в помеху.

Чтобы этого не было или было не так болезненно и съедало не так много сил, образ мира надо осознать и сделать из ловушки орудием. Это называлось у мазыков Мазень. То есть Мой мир. Обычно же мы живем в Стодне — Божьем мире, с которым сделать ничего нельзя.

Как осознать образ мира и стать его хозяином — разговор особый. Но путь к этому лежит, в том числе, и через рассуждение. Рассуждение строится на основе образа мира и в его рамках. Значит, оно соответствует и ему, и тем законам, которые лежат в его основе. Или его природе, а значит, природе сознания и души.

Изучая рассуждение, мы познаем нечто, скрытое в образе мира. Думаю, именно его греки называли Логосом.